Сердце Бога

Штат Вайоминг встретил нас все тем же дождем, когда мы покидали самолет. Мама шагала чуть впереди – такая же сдержанная и уверенная, как всегда, будто в руках у неё был не чемодан, а поводок, и я – непослушная собака, которую нужно вернуть в будку. Я шла за ней, чувствуя, как всё внутри меня сжимается. Люди вокруг – обычные, земные, ни о чём не подозревающие – проходили мимо, не зная, что рядом с ними идёт кто-то, кто всего пару часов назад стоял перед древним Советом Шести Империй. Кто пережил магические бури, видел духов, держал в руках силу неба.

А теперь… просто девочка в толстовке, с измученными глазами и сломанным голосом. Уже знакомая черная машина ждала у бордюра. Водитель открыл дверь, молча кивнув. Я села в салон, привычный до тошноты – кожаные сиденья, запах кондиционера и дорогого парфюма, стекла, через которые не видно ни лиц, ни мира. Всё снова как раньше. Сквозь стекло проплывали улицы, дома, рекламные щиты. Всё это было частью жизни, в которой я выросла,. Я смотрела на город – и не узнавала его. Сейчас он словно стал меньше, глупее и громче. И я не знала, то ли это он изменился, то ли я.

Мама молчала всю дорогу. Телефон в её руках погас – отключён. Мне не дали даже возможности попрощаться с кем-то из Академии. Когда машина свернула к дому, сердце болезненно сжалось. Мысли бросались внутри, как раненая птица в клетке. Я не была здесь больше семи месяцев. И сейчас не хотела возвращаться.

Ворота распахнулись, как челюсти зверя и машина плавно въехала во двор, остановилась. Мама вышла первая, а я – следом, медленно, как в замедленной съёмке. Ветер пах пылью и бензином и никакой магии. Ни единого дуновения живого воздуха. На пороге стоял отец – прямой, строгий, в деловом костюме, как будто только что вышел с совещания. У него были усталые глаза, такие же, как у мамы. Такие же, как у меня – наверное.

Сразу за ним был Леон и Демиан. Они стояли чуть в стороне, с руками в карманах и таким выражением, будто не знали, подбежать ко мне или еще немного выждать момента. Лицо Демиана – знакомое до боли, частица моей души, моё отражение, – было напряжено, губы крепко сжаты.

– Добро пожаловала, – сказал отец. Его голос был ровным, как шаг метронома. Ни объятия, ни улыбки, ни тепла. Только суровая формальность.

Я молча кивнула, так как могла вымолвить ни слова. Если бы заговорила – голос бы дрогнул или я бы закричала. Или расплакалась. Я прошла мимо – шаг за шагом, будто перешагивая через разбитые мечты. Мимо отца, мимо братьев. Внутрь дома, который когда-то был крепостью, а теперь – тюрьма из золота и камня.

Я не могла дышать. В горле комок, глаза горели от сдерживаемых слёз. За дверью комнаты раздавались приглушённые голоса родителей, их резкие слова и упрёки, которые врезались в меня острыми лезвиями. Они обвиняли нас, меня и Демиана, в предательстве, в ложи, в том, что мы посмели скрывать правду, что ослушались и подставили себя под опасность. Я закрыла дверь и опустилась на пол, спиной к холодной стене. Мир сужался до размеров этой комнаты, до тишины, которая медленно сдавливала сердце. Мне казалось, что я вот-вот сломаюсь, распадусь на куски, которые уже никто не соберёт.

Мысли не прекращали кружиться в голове, словно вихрь. Как они могли? Как те, кого я называла друзьями, те, кому доверяла больше всего, предали меня? Почему не поговорили сразу и не узнали меня, как есть. Я была уже готова рассказать им все, я так переживала нашу трехдневную ссору, которая и не ссорой была вовсе. Они в это время меня уже медленно утопали. И теперь я здесь, на Земле, с опасной и неконтролируемой силой, оторвана от любой информации и помощи. Моя доверчивость меня же и погубила… Обида сжигала изнутри, превращаясь в холодную горечь. Я думала, что мы – команда, что мы одна семья, связанная не только дружбой, но и общими целями. Самое отвратительное в этом всем было то, что я все еще скучаю за ними и мне очень горестно, что я так и не успела с ними попрощаться.

В этот момент, в разгар моей историки, послышался тихий скрип замка. Я вжалась в стену, ожидая, что дверь останется закрытой, что никто не войдёт. Но потом она медленно приоткрылась, и в проёме появился знакомый силуэт – Демиан. Его тихие шаги, тот самый осторожный ритм, знакомый с самого детства. Половица у окна чуть скрипнула – он опёрся плечом о стену, а потом медленно сел рядом, не касаясь, но близко. Близко, как только мог позволить себе сейчас мой брат.

– Я ждал, что ты вернёшься сама, – выдохнул Демиан негромко. Его голос был чуть охрипшим. Мы дышали в унисон, как когда были маленькими и прятались от грома под одним одеялом. Только теперь гром – это была я и спрятаться от себя было нельзя. Он не задавал вопросов и не просил ничего. Просто был рядом и этого оказалось слишком много.

Слёзы, сдерживаемые всё утро, день, вечер, – сорвались. Сначала одна, потом вторая, а затем целая буря. Я прижалась к его плечу – молча, не глядя, судорожно вдыхая воздух, будто он был лекарством и дала себе сломаться. Сквозь сжатые зубы, всхлипы, дрожащие руки – я выплакала всё : боль, одиночество, предательство и отчаяние. Он молчал и не шевелился. Только аккуратно положил ладонь мне на голову и гладил волосы – медленно, терпеливо, как когда-то в детстве, когда я боялась монстров под кроватью.

Я не знаю, сколько времени прошло, но по ощущению – вечность. А потом послышались новые шаги, знакомые, тяжелые.

– Можно? – раздался голос Леона, приглушённый, но теплый и мягкий. Я не двинулась, только лишь кивнула, хотя и не была уверена, заметил ли он. Он вошёл и сел на корточки перед нами, держа в руках две кружки. Из одной тянулся пар, в другой была пена с корицей – он всегда добавлял её мне, зная, как я люблю.

– Мир не перестанет быть сложным, – сказал он, протягивая кружку, – но иногда с горячим шоколадом он становится… чуть выносимее.

Я всхлипнула – почти в улыбке. Демиан взял свою кружку и тихо цокнул по моей.

– За то, что ты дома, – сказал он. Я посмотрела на них двоих и тоже взяла свою кружку горячего шоколада. Сделав глоток, я впервые, за много часов, ощутила что то теплое внутри себя.

Мы сидели втроём на полу, почти не разговаривая. Горячий шоколад уже почти закончился, но я всё ещё держала кружку в руках – как будто хотела согреть ею руки, хотя кружка уже давно остыла. И вдруг снизу донёсся голос.

– Данелия, Демиан и Леон. Спуститесь, пожалуйста, – голос отца был, как всегда, ровный и спокойный. Но с той особенной интонацией, от которой мороз пробегал по коже. Тоном, за которым пряталось не предложение – приказ.

Я не шелохнулась., а лишь сильнее сжала кружку, будто она могла защитить.

– Похоже, начинается, – тихо выдохнул Демиан, отводя взгляд к двери. Леон, всё это время молчавший, поднялся первым. Встал медленно, выпрямился, как будто примеряя невидимый щит. Потом наклонился к нам – и, не повышая голоса, с тем спокойствием, что всегда у него было в глазах, когда рушилось всё вокруг, сказал:

– Что бы ни случилось – мы проедем это вместе, я всегда рядом. Вы меня поняли?

Я подняла взгляд. Его глаза были серьёзны, без лишних слов, но в них было больше любви, чем я слышала от родителей за последние месяцы. Он подал мне руку и поставил меня на ноги – и на этом коротком касании, в этой простой, почти братской помощи было больше силы, чем в сотне магических ритуалов.

Мы шли по лестнице медленно и я ощущала, как каждый шаг отзывался в груди глухим эхом. Дом был слишком тих сейчас, словно замер в ожидании чего-то необратимого. На первом этаже, в гостиной, нас уже ждали родители. Мать стояла у окна, повернувшись к свету, как к сцене. Отец – у камина. Спокойный, как всегда, только со сжатыми пальцами в кулаке выдавал напряжение. Его деловая маска была безупречна – и от этого невыносима.

– Присаживайтесь, – произнес он сдержанно.

Мы с Дэмианом сели на диван, в центре комнаты, опусти руки на колени, Леон остался позади нас, стоя за диваном. Мама вскоре повернулась к нам и её взгляд был холоднее, чем воздух за окном, но я впервые не опустила глаза. Отец положил папку на журнальный столик, не торопясь. Как будто мы пришли не на допрос, а на заседание совета директоров. Его взгляд, холодный и цепкий, остановился на мне.

– Данелия, – начал он, и имя моё прозвучало почти как обвинение. – Ты хочешь что-то нам сказать?

Я молчала. Потому что знала: что бы я ни сказала – это будет неправильно. Потому что они не спрашивали, чтобы услышать. Они спрашивали, чтобы осудить. Мама медленно подошла к нам, ее плечи как всегда прямые, лицо – стальное.

– Полгода, – её голос звенел от сдержанной ярости. – Полгода ты врала нам. Полгода ты скрывала, где находишься, что с тобой происходит, и… самое главное – что в тебе пробудилась магия.

Она замолчала, делая паузу в своем обвинении.

– И ты, Демиан, – мать резко перевела взгляд на брата. – Ты прикрывал её., ты так же врал нам в лицо.

– Мы не… – начала я, но отец перебил, отрезав как ножом:

– Вы оба обманывали свою семью, своих родителей, а теперь стоите тут, будто это мы должны извиняться. Или хотите кормить нас глупыми оправданиями?

Он говорил медленно, почти спокойно – и от этого всё звучало ещё страшнее.

– Почему? – спросила мать. – Почему вы просто не пришли и не сказали правду?

– Потому что вы бы не услышали, – прошептала я, но, кажется, только я сама и услышала это.

– Потому что обманывать родителей – это плохо, – добавила она с тем самым ледяным осуждением, от которого хотелось свернуться в комок. – Мы дали вам все, что могли : дом, образование, семью и исполняли любые ваши хотелки. Все, что мы просили в замен, только что бы вы нас слушали и не подвергали себя опасности. Это наша обязанность, как ваших родителей, и вот чем вы отплатили?

– Вы начали с обмана, не мы! – голос Демиана ударил по комнате, как молния. Так неожиданно и громко, что я невольно вздрогнула. – Вы!

Он встал с дивана и шагнул вперед. Его лицо аж покраснело от гнева и он с силой сжал кулаки, из за чего костяшки аж побелели.

– Вы уже четыре года делаете вид, что у нас всё нормально! Что мы – семья! Что вы – пара! – Он посмотрел им каждому в лицо. – А мы знаем, уже всё знаем. И про развод, и про отдельные дома, и про ту ложь, которую вы маскируете на званых ужинах с партнерами, скрываясь за пустыми улыбками. Это вы построили этот цирк.

Он сделал жест рукой, охватывая всю гостиную, этот роскошный фальшивый уют, эту обёртку благополучия.

– И вы хотите, чтобы мы были честными?

Мать побледнела, а отец сжал челюсть, лицо стало каменным. И всё же, ни один из них не сказал «это неправда», потому что было уже поздно. Я смотрела на брата, и всё внутри сжималось – от боли, от благодарности, от ощущения, будто он впервые сказал вслух то, что я носила в себе годами.

– Мы врали, да, – он выдохнул, тише. – Но не потому что хотели предать, а потому что вы никогда не оставляли нам пространства для правды. Все что мы хотели, даже блин, желая стать участниками в тех самых Стражах, это все делалось лишь для того, чтобы быть чаще с вами. Спасибо за этот огромный дом, в котором кроме нас троих, гувернанток и учителей, больше никого не бывает. Спасибо за суровое образование, когда вы посылаете нас на другой континент, спасибо за иллюзию семьи и за то, что подарили нам ложные надежды на то, что нашу семью еще можно спасти. Но по факту, поговори вы с нами просто так, сидя на кухне за чашкой чая, а не 3 минуты из вежливости по телефону… Вы бы узнали о нас намного больше, чем из любого календаря, или ии-помощника.

Тишина, повисшая после этих слов, была тяжелее любого обвинения. Лишь стрелка настенных часов тикала, отсчитывая мгновения, как гвозди в крышку гроба той «идеальной» семьи, которую они так упорно изображали. Я тоже встала с дивана и сделала шаг ближе к брату.

– Извините, мы не дети из рекламной брошюры, – прошептала я, но в голосе дрожала сталь. – Мы не ваши проекты и мы не обязаны были приносить свои души в жертву вашему сценарию.

Леон, стоявший чуть сзади, скрестил руки на груди и нахмурился. Он не перебивал, но когда я обернулась – он кивнул мне.

– Довольно, – отец заговорил резко, сдерживая голос, как хлыст на грани удара. – Не смей так говорить с нами, Демиан. Мы – твои родители. Мы всегда делали всё, чтобы вы были в безопасности.

– В безопасности?! – взорвался Демиан, и голос у него дрогнул от того, что держал в себе слишком долго. – Вы даже не удосужились сказать нам, что у нас есть бабушка – живая бабушка, императрица целой, мать ее, империи! Иного мира!

Мать открыла рот, будто хотела что-то сказать, но я шагнула вперёд, опередив её.

– Вы лгали нам с самого рождения. – Я смотрела прямо в глаза матери. – Вы прятали от нас правду о нашей крови. Вы думаете мне не было страшно, когда во мне проснулась эта магия?

Я сглотнула.

– А выясняется, что мы – потомки магов, … Вы позволили мне жить с этим – с магией, которая была готова выйти из себя в любой момент, подвергая опасности все вокруг меня. Не научили и не объяснили как ею пользоваться, заключили ее в браслет и махнули рукой, типо и так сойдет. Вы думаете, что я не испугалась в начале , как только ощутила эту магию в себе? Да она мне комнату разносила каждое утро!

Мама вмиг побледнела. Плечи её напряглись, но она не отводила взгляд.

– Мне пришлось самой искать, кто я. Самой… держать под контролем силу, самой учиться контролировать эмоции. – Мой голос сорвался. Я почувствовала, как дрожат пальцы, сжимающиеся в кулак. – А вы молчали и продолжали делать вид, что все хорошо.

– Вы не нас защищали,а свой страх и свою удобную ложь. Свой мирок, где всё под контролем, всё по сценарию! – бросил Демиан. – А нам пришлось выбирать – сдохнуть в неведении или спасать себя самим.

Я стиснула зубы, но уже не могла остановиться. Я судорожно вдохнула, чувствуя, как в груди скапливается обида, тяжёлая и давящая, как ком льда.

– Я смотрела на этот проклятый браслет каждый день, не зная, что он сдерживает мою кровь.

Я посмотрела на мать.

– И всё это время ты знала.

Она отвела взгляд. Молчание повисло в комнате, как после взрыва. Отец больше не смотрел на нас, а его лицо окаменело, будто он пытался удержать свою маску, но та уже треснула. Мама всё ещё стояла прямо, но в её глазах больше не было гнева. Только… усталость? Вина?

Леон, всё это время стоявший за нашей спиной, шагнул вперёд и заговорил впервые за весь разговор.

– Я думаю, на сегодня достаточно.

Он посмотрел на родителей холодно и чётко.

– Им есть, что сказать и вам, очевидно, тоже. Но если мы действительно семья – хоть какая-то – выслушайте их и прислушайтесь.

И в этот момент я почувствовала, как за моей спиной будто вырастают крылья, не волшебные, а настоящие.

Мы не говорили, пока поднимались по лестнице. Лестничные ступени скрипели, будто старались заполнить тишину, оставшуюся после громких слов, сброшенных вниз, как камни в бездну. Я ощущала, как пульс в висках всё ещё не унимается, как в груди дрожит остаточное эхо злости – но не той, что сжигает, а той, что выжигает до пустоты.

Моя рука всё ещё дрожала, когда я нажимала на дверную ручку. Комната встретила нас мягким полумраком, знакомыми тенями на стенах и тишиной, в которой, наконец, можно было дышать. Я села на пол, прислонившись к кровати, и только сейчас поняла, как устала. Как будто не тело моё спорило и кричало, а сама душа рвалась на части.

Демиан без слов рухнул на ковёр рядом. Плечи его обмякли, глаза смотрели в потолок, но, кажется, не видели ничего – он просто отключился, как в бою, после последнего удара. Леон подошёл чуть позже, закрыл за собой дверь, сел напротив, скрестив ноги, и протянул мне оставшийся в руке бумажный стакан с его уже остывшим шоколадом.

– Всё равно вкусный, – хрипло сказал он.

Я хмыкнула и взяла. Губы коснулись крышечки – и сладость, пусть и едва тёплая, всё же будто вернула в реальность.

– Они не изменятся, – тихо сказал Демиан, и в его голосе впервые за вечер не было ярости, только усталость. – Даже теперь.

– Не сразу, – ответил Леон. – Но теперь… они теперь услышали. Дайте им немного времени, с возрастом людям все тяжелее и тяжелее меняться. Вы оба не должны забывать, что они ваши родители и что любят вас и заботятся. Да, не идеально, как умеют, но все же…

Я обняла колени, уткнувшись в них подбородком. Мне было всё равно, как я выгляжу. Волосы растрепались, лицо горело, щеки распухли от слёз, но впервые за долгое время мне не нужно было носить маску.

– Странно, – прошептала я. – Я думала, будет легче, когда правда выйдет.

Я повернула голову к Демиану.

– А всё равно больно.

Он молча кивнул.

– Потому что они – всё ещё наши родители.

Леон склонил голову к стене, уставившись в одну точку.

– И всё ещё люди, – тихо добавил он.

Повисла тишина, но уже иная. Не гнетущая, а та, что рождается в близости. В понимании, что слова можно оставить – потому что всё уже сказано. Остальное – в взглядах, в дыхании, в том, что никто не ушёл, не закрылся, не остался один.

– Я рад, что мы вместе, – едва слышно сказал Демиан. – Что вы у меня есть. Будь я единственный ребенок этой семейке – давно с ума сошел бы.

Я улыбнулась сквозь слёзы.

– И я…Очень.

Леон не ответил, только протянул руку и обнял нас обоих, притянув к себе. Мы прижались друг к другу. Разговор ещё шёл. Мы вспоминали детство, смеялись вслух над тем, как прятались от уроков, как перекидывались записками на занятиях, как строили импровизированную палатку из простыней и подушек. Тепло нарастало, как тлеющий огонь в камине, разгоняя ледяную горечь последних часов. И где-то между словами, между короткими воспоминаниями и зевками – мы уснули.

Сон пришёл как будто сразу – без тяжести, без ощущения времени. Просто в какой-то момент всё вокруг затихло, и я оказалась не в своей комнате, не в Америке, не на Земле. Вокруг меня простирался туман – серебристый, холодный, дышащий. Он клубился под ногами, как живая река, и звуки были глухими, как будто я была под водой. Я сделала шаг – земля подо мной не шелохнулась, но воздух стал гуще, тягучей и вдруг я увидела мягкий свет. Он будто просочился сквозь саму ткань сна, и именно в этом свете я увидела ее – Аэлин.

Она стояла на краю тумана – босая, в лёгком, белоснежном платье, серебристые волосы волнами спадали на плечи. Лицо было знакомым – не из книг, не с портретов, а изнутри. Из моей крови, памяти и силы. Я шагнула к ней.

– Аэлин?..

Она открыла рот, будто хотела что-то сказать, но звук вырвался только наполовину – шепот, от которого задрожал воздух:

– Д… Дане… лия…

Голос сорвался. Её образ дрогнул, как отражение в воде. Я хотела подбежать, но ноги будто увязли в чем то.

– Ты… должна… – снова шёпот. Резкий гул пронёсся сквозь туман, словно мир сопротивлялся её словам. – Вернуться… назад…

Я вслушивалась всем сердцем, каждая клеточка пыталась ухватить звук, как будто от этого зависела не только моя судьба.

– Ты в опасности… Кса’ары… рядом…

Её образ потемнел, лицо исказилось от усилия. Туман начал подниматься выше, затягивая её силуэт. Она смотрела на меня с таким отчаянием, будто вот вот заплачет. Это была самая печальная картина, которую я видела когда либо в своей жизни.

– Они… найдут тебя… если ты не… – она сжала кулаки, будто боролась с чем-то невидимым. – Ты в опа…

И вдруг – вспышка. Белый свет ударил в глаза, как молния, я с криком проснулась посреди комнаты, в окружении не менее испуганных братьев.

– Какого черта…? – спросил хриплым голосом Леон, на что Демиан слабо хмыкнул и устроился назад.

– Я уже почти отвык от такой дискотеки по ночам. – зевнул он, почти сразу проваливаясь обратно в свое сновидение.

Леон перепроверил, что со мной все хорошо и вскоре мы уснули с ним вновь. Благо, что на этот раз, мне удалось выспаться и хорошо отдохнуть без подобных сновидений.

Сквозь ресницы пробивался мягкий, ещё не тёплый свет. Он сочился сквозь занавески, ласкал пол и рассыпался по комнате золотистой пылью. Воздух был прохладным, почти хрустальным, как в ранние весенние утра, когда всё только просыпается – мир, мысли, тело.

Я шевельнулась первой. Щека ныла от того, что я спала, уткнувшись в локоть, а спина затекла, прижатая к боковине кровати. Где-то у меня под ребром лежала нога Демиана. Леон по-прежнему полулежал, опершись спиной о стену, с чуть склонённой головой – волосы упали на лоб, губы едва заметно приоткрыты. Он спал глубоко и спокойно, как будто долгие месяцы беспокойства, наконец, отпустили его. Впервые мне не хотелось сразу просыпаться.

– Доброе утро, – раздался голос у двери. Низкий, осторожный, почти тихий, как будто он боялся потревожить не только наш сон, но и тот хрупкий покой, что установился между нами.

Я вздрогнула, подняла голову, увидев что в дверях стоял отец. Он был в домашней рубашке с закатанными рукавами, волосы чуть растрёпаны, а в глазах… не было строгости. Ни приговора, ни привычной холодной сдержанности, а только усталость и – странно – что-то похожее на заботу.

Я аж невольно напряглась. Демиан, почувствовав движение, сонно зашевелился, приподнялся на локте и, заметив отца, мгновенно насторожился. Брови его слегка сошлись, плечи напряглись, как у воина, проснувшегося в стане врага.

– Я не за этим, – тихо сказал отец, уловив это. – Просто… решил, что стоит разбудить вас.

Он посмотрел на нас троих.

– Завтрак почти готов. Ваша мама наладила всю кухню. Даже кофе заварила, как бариста.

Уголки моих губ дёрнулись. Я вдруг увидела в отце – не фигуру, не авторитет, а человека. Чуть сутулого, уставшего, утратившего власть и заново ищущего путь к нам, к детям, которых он слишком долго держал на расстоянии.

– Мы сейчас, – хрипло, еще сонно ответила я.

Отец кивнул и уже хотел уйти, но на секунду задержался.

– Спасибо… что остались вместе, – сказал он. – Это… важно.

И, не дожидаясь ответа, мягко прикрыл за собой дверь. Несколько секунд мы просто сидели в тишине.

– Это был наш отец? – пробормотал Демиан, потирая глаза. – Или я еще сплю?

Я кивнула.

– Похоже на то.

Леон потянулся, зевнул и с улыбкой пробурчал:

– Ну, если они и правда сделали кофе – это уже больше, чем он делали за последние два года. Надо идти, пока не сожгли всё дотла.

Я встала и тут же ощутила, как телу было тяжело, но душе – легче. Не совсем свободно, не до конца, но… легче. В глазах Демиана больше не было той отчаянной злости. В моих – боли, облечённой в слова. А у Леона – всё та же устойчивая сила, которая не покидала нас ни на секунду.

Мы пошли на кухню, но не потому что всё прощено, а потому что путь к прощению – начинается с завтрака. Запах кофе и поджаренного хлеба наполнил кухню раньше, чем мы вошли в неё. Он обвивал нас, как старое воспоминание, как забытый мотив из детства, которому не хватает всего одной ноты, чтобы стать песней.

На столе уже стояли тарелки, чашки – все немного разные, из тех, что набрались в доме за годы. Кто-то поставил вазочку с вареньем и блюдо с фруктами, как будто старался создать не просто завтрак, а картинку нормальной семьи. Почти театральную, с нарочитым уютом. Отец стоял у плиты, спиной к нам и повернулся, когда услышав шаги.

– Почти всё готово. Кофе кому?

Мы переглянулись. Леон сделал шаг вперёд и молча взял три кружки, начав разливать. Мама сидела уже за столом, руки сложены в замок, взгляд опущен. Она выглядела, как чужая в собственном доме: ровная спина, идеальная причёска, и – ничего в глазах. Пустота, натянутая между нами, как прозрачная стена.

Я села на своё обычное место. Рядом с Демианом и напротив отца. Леон уселся на краю, чуть боком, как будто и не собирался задерживаться. Вилками звякнули об тарелки. Кто-то налил сок, кто-то – переложил фрукты. Звуки стали спасительной маской от тишины. Я опустила взгляд в кружку. Пар ещё поднимался от кофе, извиваясь, как дым и вдруг меня кольнуло – остро, неожиданно:

Когда мы в последний раз сидели вот так, впятером?

Я долго искала ответ. Не в прошлом году, думаю и не в позапрошлом. Наверное, когда нам с Демианом было десять. Может, одиннадцать. Когда мама ещё смеялась утром, готовя блинчик на завтрак, а отец не прятал взгляд за газетой, а готовил нам горячий шоколад. Когда Леон подшучивал над нами, а мы злились всерьёз, хотя и не могли сдержать улыбки.

Я сделала глоток. Горький вкус кофе был слишком настоящим, как и та мысль, что это – почти призрак семьи. Призрак утра, которое могло быть обычным, если бы не ложь, не страхи, не тайны, вросшие в наши стены, как плесень.

– Кто-нибудь хочет ещё тост? – спросил отец, и голос его будто неловко прокладывал себе путь через невидимый туман.

– Я возьму, – откликнулся Леон, забирая последний. Он единственный, кто еще делал вид, что все нормально, олицетворяя этот призрачный мост в прошлое. Единственно, он очень часто бросал взгляд на нас с Демианом. Иногда – вскользь, чтобы убедиться, что мы держимся.