скачать книгу бесплатно
– Ты можешь не ругаться все время?
– Это когда я ругалась? – удивленно говорит Зоя.
– Не важно. Так вот, траншеекопатель. Тягач с мельницей на заду.
– А, вижу. Нет сразу нормально сказать?
Раз начинается буря, значит – по железной дороге сможет пройти лишь один поезд, и лишь один локомотив сможет тащить его. По старой традиции, железнодорожники всегда выгоняют его на пути в полночь перед открытием сезона. КБ, которое строило его, дало ему лишь порядковый номер. Генерал Виктор Воронин был тем, кто выдал ему его имя: “Сармат”. “Сармат” покидает ангар ровно в двенадцать пополуночи, и даже с такого расстояния хорошо видно, насколько он огромный. По сдвоенным рельсам тысячетонный локомотив выкатывается в свет прожекторов; его потемневшая от времени, источенная бурей броня почти не блестит, поглощая в себя свет. “Сармат” возвышается над крошечными фигурками ремонтников, как грозный великан – над жрецами, пришедшими к нему с подношением. Пар валит из обтекаемых труб, вытянувшихся вдоль его брони. Подобных ему построили всего с дюжину – снабжать ядерной энергией комбинаты, обесточенные после обвала электросетей. Как оказалось, “Сармату” было суждено решать задачи куда сложнее.
– Я так понимаю, на этот паровозик билет достать нелегко, – мрачно говорит Зоя, прислонившись лбом к стеклу.
– Нет. С приходом бури мы будем отрезаны от большой земли, физически и в плане связи. 303-я полностью контролирует железнодорожный узел, а раз Штаб уничтожен – значит…
– Погоди, как так – отрезаны?
– Единственная нить к Большой земле теперь – это военная телеграфная линия, проложенная под тундрой. Вон она, станция телеграфа. За вторым КПП.
– То есть, – мрачно говорит Зоя, – железку и связь контролируют морпехи, и с ними у тебя отношения не очень. И позвонить не получится никуда, – резюмирует она, рисуя на запотевшем стекле непотребное.
– Это раньше были – “не очень”, – вздыхаю я, возвращаясь к креслу.
После Предательства остатки 303-й оказалась под надзором Управления, которое по приказу Адмиралтейства начало перекраивать бригаду на свой лад, рвать клыки, которые она отрастила при Викторе. Очень многим это не понравилось. И чем дольше это нездоровое взаимодействие продолжалось, тем больше со стороны военных было нарушений, тем больше появлялось недовольных. А потом на ж/д заселился Левченко, и ситуация стала совсем плачевной. Сложно сказать, кого 303-я теперь ненавидит больше – драгун или нас.
– И чего дальше? – спрашивает Зоя, упав на диван. – На жопе сидим, пока какая-нить мразь про нас не вспомнит и не придет раскулачивать?
– Нет, – решительно говорю я. – У нас остается один выход – найти Алхимика, как хочет Удильщик. Если найдем, то Удильщик даст нам свою протекцию, под ней мы переживем любую бурю.
Закрыв глаза, Зоя неодобрительно хмурится.
– Это вообще что за тип, а? Что за Алхимик? Чего за ним все бегают?
– Сейчас расскажу. Главное – я знаю, как на него выйти.
– Но ты же говорил…
– Это вчера было. Слушай меня, – говорю я.
Алхимик, тогда еще неизвестный никому, впервые попал в лучи софитов, когда я еще жил в Санкт-Петербурге. За его исследования его по-тихому вытурили из Польши, и на время он осел в тогда еще украинском Донецке. Там он в тайне продолжил свою работу, да так успешно, что в самый разгар гражданской войны к его лаборатории подъехали на БТР и разнесли весь дом из пулемета. Виктор Воронин лично договаривался о его экстрадиции, а когда не вышло договориться, БТР, его гараж и окружающий поселок попали в новостную сводку как очередная жертва украинских артобстрелов. Алхимик переехал сначала в Санкт-Петербург, а потом сюда. Здесь он стал объектом интереса многих. Алхимик был мастером в обращении с клещом. Людей он видел, как просто массу глины, и своим долгом он считал вылепить из этой глины что-то стоящее. В первые годы после закрытия города в ОКБ даже думали, что перед ним лежит выдающаяся научная карьера. Его специфические пристрастия открылись лишь позже…
Я пытаюсь поудобнее устроиться в кресле, а Зоя тем временем встает и начинает расхаживать по комнате.
Прозвище Алхимика стало синонимом скандала. В городе у него не было постоянного места обитания, никто не знал и расположения его клиники. Но для человека из органов сбор информации, главным образом компрометирующей – процесс естественный, и на Алхимика, среди прочих, я давно собирал досье. Так, в свободное время. На всякий случай. И вот вчера утром, в собранную мной мозаику…
– Эй! Ты слушаешь вообще?
– Нет, – отвечает мне Зоина спина. Зоя перебралась на мою силовую раму.
– Ну и кого ради я здесь распинаюсь?
– Мне скууучно… – тянет Зоя, и делает очередной выход силой.
– Алхимик – в Массиве, – говорю я. – Том самом, что за окраиной.
Зоя разворачивается ко мне лицом и делает еще повтор, медленней предыдущего.
– Сказал же – не пройти туда, – говорит она.
– Я много чего говорю. Такая профессия.
– Ну, тогда погнали!
– Сейчас, только шнурки завяжу. Я сказал – не невозможно. Не значит легко.
– Ну не томи, я уже не могу вся.
– Не паясничай. Смотри, что покажу, – говорю я, направляясь к зашторенному аквариуму.
Завершая упражнение, Зоя делает сальто и оказывается рядом со мной. Маневр заставляет ее ремень чуть съехать, и на мгновение я вижу полоску алых кружев.
– Под кроватью нашла, – перехватив взгляд, заявляет Зоя, – что упало – то пропало. Я ей свои оставила. Уставные, зелененькие. Вернется – заберет.
– Не вернется, – усмехаюсь я.
Я подхожу к аквариуму и открываю шторы.
– Ебаный леший! – с гадливым любопытством Зоя прижимается носом к стеклу, а потом оборачивается ко мне. – Это что же ты за беспредел расплодил, а?
Спасаясь от света, беспредел пытается зарыться в гальку, но получается не очень хорошо. Все особи выглядят так, словно они уже испортились, не достигнув даже разделочной доски. Кистеперая жуть, в профиль напоминающая сома, вся поросла лишаем, мурена распухла от опухолей, а трое ракообразных еле ворочаются, путаясь в наполовину сброшенных шкурах. Морской еж светится как-то гнилостно, а его земноводный сосед, похоже, уже сыграл в ящик. Осьминог потерялся.
– Вот этого не надо делать, – говорю я, видя, что Зоя подняла крышку и уже лезет в аквариум.
– Че нет, когда да?
– Закрой крышку.
– Ну Петь!
– Не ну.
Я щелкаю тумблером, и по всей квартире лампы начинают лихорадочно мерцать. Обитатели аквариума пару раз бьются в судорогах и замирают. Еж гаснет, перегорев, а сом медленно оседает в гальку. Чернильное облако расползается в дальнем углу – электрификация дошла и туда.
– Вот теперь можно доставать, – говорю я.
На кофейном столике я расстилаю клеенку, ставлю рядом столик с инструментами, сажусь на пол и натягиваю перчатки. В тазу, занявшем центр стола, прескверно смердят мои рыбки. Зоя пристраивается рядом.
– Когда расскажешь, зачем все вот это вот? – допытывается она, вертя в руках… ну, скажем, “краба”, для простоты. Неожиданно, “краб” приходит в движение и вцепляется в Зоину ладонь. Зоя бестолково трясет рукой, а потом несколько раз хорошенько прикладывает “краба” об стол и, освободившись, наводит на него пистолет. “Краб” бесстрастен перед ликом смерти. Отвлекшись на секунду от своей работы, я прижимаю “краба” к столу и отхватываю ему голову ножницами.
– Нахваталась?
– Хочу – и хватаю! – упрямо заявляет Зоя.
За время Зоиного инцидента с “крабом”, я успел выпотрошить “сома”, и теперь извлекаю наружу его позвоночник. Позвоночник затвердевает буквально на глазах, я едва успеваю придать ему должную форму. Как только он становится твердым, как камень, я беру его в руки и, нажав пальцами с двух сторон, разъединяю шип, державший его вместе. В моих руках оказываются две симметричных костяных детали. Зоя щурится и недоуменно наклоняет голову.
– Знаешь, как будто на токарном точили, – говорит она, – они… они что, специально так выращены?
– Догадливая.
Таз с гадами начинает пустеть, а на стол перекочевывают все новые детали: деформированные органы, кости и суставы загадочной формы. Чем больше их становится, тем сильнее кажется, что место им не в учебнике биологии, а в каком-нибудь техническом справочнике. Зоя следит за моими манипуляциями, нахмурившись и высунув от напряжения язычок. В какой-то момент она кивает сама себе и, потянувшись к куче деталей, вытаскивает и кладет перед собой несколько косточек и хрящей. Облизнув губы, она кивает еще раз, после чего начинает собирать детали воедино. Входя в пазы, каждая из них издает негромкий щелчок.
– Шептало… ударник… боевая пружина… курок, – Зоя берет одну из ножек краба и присоединяет ее к конструкции, – спусковой крючок.
Она поворачивается ко мне.
– Ударно-спусковой механизм!
– Путь в Массив у нас только один, – говорю я, не отрываясь от дела, – по старой линии монорельса. Монорельс еще ходит, доедем с ветерком. Но на станции нас ждет довольно пристрастный досмотр. Металл не пронести. Ничего там особо не пронести. На подобные случаи я держу свой гадюшник. Ты иди спать, я подготовлю детали для неполной сборки, и…
– Дудки! Показывай давай. Хочу все знать, понял?
Увидев, как загорелись ее глаза, я улыбаюсь.
– В таком случае, надень перчатки и собери плоды с куста, что у дивана стоит. Очень, очень осторожно, ясно?
– Ага.
Пока Зоя возится с кустом, я с трудом водружаю на стол керамический реактор и подсоединяю к нему кабель питания. Как бы опять район без света не оставить…
Зоя кладет на стол плоды куста. Каждый из них размером с хорошую свеклу, серый с коричневыми рубцами сверху. На каждом из рубцов – по дюжине почек, на конце которых горят неяркие огоньки.
– А на ощупь – как сиськи, – сообщает довольная Зоя.
– Ты их особенно не тереби, – говорю я. – Гранаты, все таки.
– О. Ооо…
– Да. Те, что у которых рубцы образуют круг – свето-шумовые. С двойной сплошной – дымовые. С крестом – ядовитые. Ими можно стрелять, но если лень заряжать в гранатомет – можешь просто бросить. Отрываешь хвостик, и после этого любое сильное сжатие, так сказать, взводит детонатор. Отпускаешь…
– Бум!
– Бум. Садись, буду все показывать. Тут на час работы, не меньше.
***
К цели мы вылетаем с первыми лучами рассвета, пока город приходит в себя после шальной ночи. Следы беспорядков видны невооруженным взглядом: большинство магазинов, которые мы проезжаем, разграблены; 303-я бросила позиции, занятые вчера, и отступила назад, к ж/д узлу. С одного из встречных светофоров свисает человек с мешком на голове. На его спине кто-то прилежным почерком вывел: “КОЛЛАБОРАЦИОНИСТ”. Хаос пялится на нас из каждой подворотни. Прохожие редки, машины еще реже.
Зоя, что-то мурлыкая под нос, непринужденно обходит рытвины и провалы, периодически вылетая на пешеходную дорожку. На очередной колдобине нас подбрасывает так, что я едва не прокусываю язык. Становится ясно, что поспать в дороге не выйдет. Я прикрываю рот ладонью, чтобы скрыть зевок. Зоя тут же сладко зевает в ответ, показав зубки.
– Недоспал? – спрашивает она, и бросает джип в сторону, обходя старенькую “Весту”, в основном состоящую из сварных швов и клейкой ленты. Водитель припарковался поперек двойной сплошной.
– Более-менее, – отзываюсь я.
Я заснул в своем кабинете, слушая записи старых выступлений Виктории. Как обычно.
– Хорошая машина, – говорю я.
– Нравится? Ее с фронта эвакуировали, а потом бросили в аэропорту, в Питере. Я, пока не послали сюда, возилась с ней, от нечего делать. Пить надоело. Потом подсуетилась, чтобы ее на поезд с нами погрузили.
– Ты, наверное, не этого ждала от возвращения, – говорю я. Зоя вопросительно поднимает брови. – С войны на войну.
– Почему? У меня жизнь – одна сплошная развязка. Вчера я двигалась в одном направлении, сегодня двигаюсь в другом. Слушай, а че за плакаты? Синие, до этого розовые были, и оранжевые…
– Ммм?
– Ну вон.
Она кивает на трехэтажное заколоченное здание, которое мы проезжаем. Какие-то административные руины, толком уже не опознать. Просевшие стены от крыши до подвальных окошек покрыты уличной живописью, разделенной переплетением трещин. Угол здания, выходящий на перекресток, в семь слоев облеплен объявлениями, в основном ч/б. Объявления предлагают взять денег под залог имущества, продать б/у авто или цветмет, любо купить: “средства самообороны”, “лекарства” или кусочек тепла – по часам и на ночь. На черно-белом фоне ярко выделяется сердце, выложенное одинаковыми плакатами сине-лимонной расцветки. На плакатах – только адрес и размашистая надпись: “КОНКРЕТНАЯ БЫСТРАЯ ПОМОЩЬ”.
– Чего это? – снова спрашивает Зоя.
– Секты.
– А?
– Секты. Берут только метаморфизированных. “Коммуны взаимопомощи”. Там скальпелем помогают от телесных модификаций, постом и хлыстом – от умственных.
В одной из таких я прожил пару недель или пару месяцев – пока Удильщик не сжег его дотла.
– Вот про этот танк я говорил, – показываю я, – мимо него и прямо.
За последним перекрестком, еще как-никак мощеным, бетон и асфальт встречаются только намеками. Окраина начинается сразу за ним. Пропустить ее начало невозможно. Здания на обеих сторонах проспекта одинаковые, но на дальней – все без исключения обгоревшие; многие разрушены и потом частично восстановлены дворовыми силами. Как одинокий постовой, на середине перекрестка застыл Т-90МС, за время дежурства покрывшийся различными надписями. На эжектор танковой пушки кто-то пририсовал символ Марса.
Мы минуем танк и проезжаем пару кварталов по улице, состоящей главным образом из кратеров. Потом я даю отмашку.
– Вот здесь сворачивай. Я покажу, где спрятать авто.
Покинув улицу, мы проезжаем через заросший, пошедший трещинами двор и оказываемся в лабиринте ржавых гаражей. Пахнет детством.
– Вот тут, – показываю я.
– Может, поглубже заедем? Не больно дерзко-то?
– Сюда никто не ходит. Я выйду, а ты езжай за мной на самом малом. След в след.
Недоразумение вышло в свое время с этим местом: по ошибке на микрорайон сбросили тонн двенадцать кассетных бомб. Часть сдетонировала, большинство осталась в почве. Сквозь землю я вижу их, как слитки черной массы на фоне белого шума. Эти убить не убьют, но о большом футболе забыть заставят. И о малом.
– Сюда, – подзываю я.
Этот гараж раньше был домом для “Газели”, кажется, так что Зоин джип в него влезает, пусть и не без скрежета. Просочившись между стенкой и бортом машины, Зоя потягивается, поднявшись на цыпочки, а потом открывает багажник. Вскоре, на земле оказываются две большие брезентовые сумки. Зоя ловко забрасывает свою за спину и помогает мне с моей. Пока она закрывает гаражные двери, я достаю зеркальце и проверяю целостность своей маскировки.
