скачать книгу бесплатно
Чакона. Часть I
Алексей Маняк
Эта история о жизни музыканта, о настоящей дружбе, любви и учителях. История о том, как искусство не только входит в жизнь человека, но и отвоёвывает его у всего земного мира. Роман о борьбе, страданиях, счастье и успехе – разнообразный и захватывающий, как сама жизнь. Противостояние искусства и любви – что победит в конце?
Чакона
Часть I
Алексей Маняк
Редактор А. Николенко
© Алексей Маняк, 2023
ISBN 978-5-0060-0545-7 (т. 1)
ISBN 978-5-0060-0546-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Здравствуй, мой дорогой читатель. Я очень рад, что ты держишь в руках эту книгу, с которой я провёл чудесное время. Я никогда не преследовал цели писать книги, поскольку моя жизнь с детства связана с музыкой. Да и вообще я считаю, что книги, стихи, музыка, картины, сценарии к фильмам и всё, что связано с искусством, приходит в один момент само по себе и стучится к человеку в дверь с просьбой дать ему жизнь в земном мире. И хотя я не писатель, всё-таки эта книга появилась, и в моём случае именно так.
Началось всё в 2010 году, когда мне повезло осуществить свою мечту поступить в Донецкую музыкальную академию им. С. С. Прокофьева и попасть на обучение в класс молодого талантливого доцента, композитора, заведующего кафедры аккордеона Артёма Александровича Нижника.
В 2014 году после её окончания я уехал учиться в Италию, где тосковал по своим студенческим временам. Поэтому я захотел написать книгу, в которую войдут мой учитель и большинство моих консерваторских друзей как прототипы героев и останутся на страницах книги такими, какими они были в пеориод своей юности и молодости.
Почему книга называется «Чакона»?
Чакона – это инструментальная пьеса, популярная в эпоху барокко. Представляет собой полифонические вариации на тему, которая в неизменном виде повторяется в басу (Basso Ostinato); верхние голоса при этом разнообразно варьируются. Особую популярность приобрела «Чакона из партиты ре минор» И. С. Баха для скрипки-соло.
Ферруччо Бузони (1866 – 1924) – итальянский композитор – сделал переложение «Чаконы» для фортепиано – версия, которая остаётся и до сих пор популярной и широко исполняемой в фортепианном репертуаре.
Фридрих Робертович Липс (1948) – российский баянист – сделал превосходное переложение «Чаконы» с фортепиано на баян, после чего являлся первым её исполнителем на этом инструменте.
Каждый музыкант, как и любой человек, имеет своё восприятие мира и свои предпочтения в исполнении тех или иных произведений. Лично для меня более близкой интерпретацией «Чаконы» на фортепиано является исполнение французско-американской пианистки Элен Гримо, а в интерпретации на баяне – Артёма Александровича Нижника. Это произведение мне приходилось довольно часто слышать в студенческие годы на его сольных концертах, где после каждого его исполнения «Чакона» приобретала для меня новый смысл. По моему мнению, в этом произведении Бах заложил образ человека, который уходит на тот свет и в последнии минуты жизни вспоминает весь свой земной путь. В завершение произведения его душа улетает в небо и растворяется в ярком свете. Правда точно не знаю, что задумывал сам Бах, но именно так мне представляется эта картина, когда его исполняет Артём Александрович Нижник. С отпечатком его исполнения в моей памяти и возникло желание закрутить вокруг этого произведения всю эту историю, которую Вы прочтёте в самой книге.
Принявшись писать, я не знал с чего начать свой рассказ. Сидя за столом, я сосредоточил свой взгляд на центральном Пармском соборе, который был виден из моего окна и в открытые ставни которого влетали звуки соборного колокола. В эту же минуту я мысленно оказался возле дверей своей родной конотопской музыкальной школы номер 1, где и встретил свеого главного героя – пятнадцатилетнего кудрявого парня, который подошёл ко мне сказал:
– А напиши книгу обо мне.
– Но я даже не знаю, с чего начать, – ответил я.
– А ты садись писать, я тебе всё расскажу…
Часть I
Мастер-класс судьбы
15 мая 1965 года. Город Колпино. Детская музыкальная школа №1 им. П. И. Чайковского. В 8:55 часов утра по длинному коридору, ведущему в актовый зал, в черном плаще и c толстым кожаным портфелем отстукивал начищенными туфлями умеренный шаг один из самых выдающихся пианистов и учителей своего времени Артём Иосифович Шварцман. Невысокий рост и длинные волосы, ниспадавшие на его широкие плечи, придавали его фигуре апофеозный образ.
– Доброе утро, Артём Иосифович, – протянула ему руку директор музыкальной школы Анна Михайловна Лебедь. – Рады Вас видеть в нашей школе.
– Благодарю, Анна Михайловна, – с лёгкой улыбкой ответил он.
– Весь педагогический состав и ученики фортепианной кафедры собраны, мы можем начинать мастер-класс.
– Тогда не смеем всех задерживать, – ответил он и пропустил её в открытые двери актового зала.
Анна Михайловна Лебедь приходилась мне преподавателем по классу фортепиано, от которой я дважды тайно пытался перевестись к другому педагогу. Но все эти попытки заканчивались ничем, поскольку никто из других преподавателей не хотел брать меня к себе в класс, дабы миновать необъявленную тихую войну со стороны директора школы. Перевестись в другую школу я тоже не мог, поскольку она у нас в городе была только одна. Но это не отбило у меня желания стать хорошим пианистом. Конфликты у нас с ней регулярно возникали из-за того, что у меня не всё получалось: я не мог играть в одном темпе, не мог долго удерживать музыкальный текст в голове, когда я выходил на сцену, у меня от страха тряслись руки и ноги, и так далее и тому подобное. Одним словом, на меня нужно было иметь либо адское терпение, либо педагогический талант, но у Анны Михайловны не было ни того, ни другого. Она всегда выбирала себе самых талантливых учеников, которые схватывали всё налету, выставляя её лучшим педагогом школы. Меня она взяла из-за моей еврейской фамилии «Каберман», как она сама мне не раз признавалась. «Когда я тебя брала, – говорила она, – то думала, что ты талантлив, как и все евреи, но ты, Каберман, – исключение из всех правил».
Но я не сдавался. Не обращая внимания на её истерики, я старался заниматься и верить в то, что из меня всё-таки когда-нибудь получится хороший пианист. Прошли все семь лет школы. За эти годы я не совершил больших взлётов, но уровень сложности Ноктюрна Шопена до-диез минор я всё-таки хоть и с большим трудом, но осилил. Сегодня была середина мая – того самого месяца, когда я должен был выпускаться из обеих школ и сдавать экзамены в Ленинградский политехнический техникум, куда меня так упорно пихала мама. Так что придя на этот мастер-класс, в котором должен был участвовать мой друг Вова, я сидел с полностью утраченной верой в то, что когда-нибудь стану пианистом.
Анна Михайловна взошла на сцену и, задрав вверх свой ярко выраженный хозяйский нос, начала свою речь:
– Доброе утро, коллеги. Сегодня нам выпала большая честь принимать в нашей музыкальной школе композитора, профессора Ленинградской государственной консерватории имени Римского-Корсакова Артёма Иосифовича Шварцмана! – объявила она, начав аплодировать вместе со всеми.
– Доброе утро! – обратился он к залу. – Мне тоже очень приятно быть здесь и я сразу хочу поблагодарить всех вас за то, что вы ради меня пришли сегодня в такую рань. Ваш город остался у меня, так сказать, последним в списке тех, где я планировал провести свой мастер-класс. Хочу объявить, что помимо этого я в данный момент набираю трёх учеников в свой класс десятилетки, одного из которых я уже нашел в Ленинграде. Буду очень надеяться, что именно в Вашей школе, Анна Михайловна, мне посчастливится найти хороших учеников.
– Мы тоже очень на это надеемся, – прижала она руки к груди.
– Кто пойдёт первым?
– Так, ну кто? – оживилась Анна Михайловна, пробежав глазами по залу. – Я думаю, начнет Вова Лазарев.
Вова был моим одноклассником и лучшим другом детства. Он был ростом чуть выше среднего, худощавым, с коротко стрижеными тёмными волосами и яркой широкой улыбкой, в которой заметно выделялись два больших передних зуба.
– Здравствуйте, – пожал ему руку Артём Иоссифович, – прошу объявить свою программу и педагога.
– Вова Лазарев, мой ученик седьмого класса! – опередила его Анна Михайловна. – Он сыграет Патетическую сонату номер восемь Людвига ван Бетховена.
– Чудесно! – отреагировал Артём Иосифович, усевшись в кресло в зале.
Вова сел за рояль, принял посадку и, немного подумав, погрузил пальцы в низкие драматические аккорды. С самого начала он сохранял в своём исполнении стабильность и убедительность с технической стороны и, закончив последнюю часть светлыми аккордами, снял руки с клавиатуры.
– Молодец! – заявил Артём Иосифович после того, как стихли наши аплодисменты. – Хочу отметить у Вас хорошую особенность – держать публику от начала до конца. Это самое главное, что должно быть у музыканта. Для своего возраста Вы играете очень прилично, но вступительные аккорды первой части Вы должны сыграть более драматично, но ни в коем случае не громче. Бетховен был очень сильной и глубокой личностью, у которого была одна большая проблема. Какая?
– Он был глухим, – ответил Вова.
– Совершенно верно. Вот как раз когда он писал эту сонату, он уже ощущал признаки своей глухоты. Ну-ка, начните еще раз с самого начала, – попросил Артём Иосифович, всматриваясь в нотный текст.
Вова поставил руки и погрузил их в аккорд, но не успел он перейти к следующему такту, как Шварцман его остановил:
– Вы берете этот аккорд пальцами, а мне нужно, чтобы Вы взяли его слухом и ещё какой-то своей осмысленностью. Вы должны понять автора, войти в его мир, представить себе семнадцатый век, ознакомиться с историческими событиями того времени, когда он писал это произведение, – это очень важные моменты для исполнителя. Недостаточно знать только то, что он был глухим, хотя это стало одной из основных трагедий его жизни. Я бы сыграл это так. Разрешите? – попросил он Вову уступить ему рояль.
В напряженную тишину ворвался первый глубокий аккорд, которым он захватил нас вместе с пространством всего зала.
– Не стойте вначале на месте, ведите мысль всё время дальше, – заявил он, сняв руки с клавиатуры. – Попробуйте ещё раз. Только прошу Вас, не пытайтесь копировать меня, услышьте сами этот аккорд. Вы сами должны это почувствовать. Это ощущение намерения должно родиться прежде, чем Вы создадите звук. Когда мы что-то хотим сказать, то изначально чувствуем, с какой интонацией мы будем начинать и заканчивать наше предложение. Так же и в музыке. Представим, например, что в этом вступлении сонаты Бетховен говорит о том, что время идёт, а мы вместе с вами проходим сквозь него. Всех нас когда-то не будет, а этот мир будет крутиться дальше: – Какое у Вас рождается чувство во время этой мысли?
– Чувство грусти или потери, – ответил Вова.
– Во-о, молодец, – протянул профессор. – Можно также сказать, что это ощущение мимолетности бытия человека, ведь в конце жизненного пути он расстаётся со всем. Вот и попробуйте передать мне это через звук.
После целого часа занятий над программой Вовы, когда все поставленные задачи были выполнены, зал оглушили аплодисменты.
– Кто следующий? – спросил Артём Иосифович, посмотрев на Анну Михайловну.
– Светочка, где ты там? Иди! – позвала её из зала Анна Михайловна.
С места встала и поспешно пошла на сцену Света Третьякова – очередная ученица всё той же Анны Михайловны.
– Ты должен пойти испытать свой шанс, а вдруг ты попадёшь к нему в класс? – прошептал мне на ухо Вова, усевшись возле меня.
– Вова, ты сам себя слышишь? Я бы мог на это рассчитывать, если бы играл так, как ты или Света, – отказывался я, подперев висок указательным пальцем. – Тем более Лебедь меня туда не пустит.
– А ты спроси у неё.
– Ага, уже.
– Мальчики! – прилетел к нам возмущенный голос Анны Михайловны. – Можете не шептаться? Имейте уважение к Свете, она сейчас будет играть.
– Извините, – коротко ответил Вова и тут же тихо перекривлял её после того, как она отвернулась.
– Нет, я думаю, они даже могут поговорить, поскольку я хотел бы сделать перерыв на десять минут, – заявил Артём Иосифович.
– Без проблем! – произнесла Анна Михайловна и зал наполнился негромким шумом.
– Давай, спроси сейчас у неё! – налёг на меня Вова. – А вдруг разрешит, – чуть слышно вымолвил он, заметив приближение Анны Михайловны.
– Здравствуй, Саша. А ты почему здесь, ты же не участвуешь в мастер-классе?
– Здравствуйте, Анна Михайловна, да я так, решил прийти поддержать творческую атмосферу.
– Угу, ну ясно, – кивнула она головой, – Вова, молодец, хорошо сыграл. Потом с тобой наедине обсудим все детали. В целом я думаю, что ты Артёму Иосифовичу приглянулся.
– Анна Михайловна, скажите, а можно пусть потом выйдет Саша сыграет?
– Ну, если бы он мог что-то сыграть, возможно он бы вышел и сыграл.
– Так он может.
– Вова, то, что вы с Сашей лучшие друзья – это прекрасно, но то, что вас двоих природа наградила по-разному – ни ты, ни я, ни он сам в этом не виноваты, – сухо произнесла она. – На этом мастер-классе играют только самые сильные из этой школы. К сожалению, Саша в эту категорию не входит, – отрезала она и удалилась к выходу.
– Жаба, – тихо выругался Вова, прищурившись ей в спину, – даже шанса не дала…
С Анной Михайловной я был полностью солидарен: я точно не входил в категорию сильных учеников, но то, как она это только что произнесла, заставило меня задуматься, как бы ей за это отплатить. И этому страстному желанию не давал угаснуть Вова, который упорно продолжал дальше уговаривать меня испытать свой шанс.
Мастер-класс продолжился спустя десять минут. Зазвучала соната №14 Людвига ван Бетховена в исполнении Светы.
– Замечательно! – воскликнул профессор, взойдя на сцену после её успешного завершения. – Сколько Вам лет?
– Четырнадцать.
– Я заметил вашу основную особенность, которая заключается в умении очень точно исполнять текст. У Вас очень хорошая концентрация, Вы умеете контролировать Ваши действия во время исполнения произведения. Это очень хорошее качество для конкурсов, где жюри смотрит в ноты и следит за точным исполнением текста и штрихов. Это всё очень здорово, но у меня сложилось такое впечатление, что Вы всё время думаете о том, как бы не ошибиться. Если Вы будете так продолжать делать и дальше, то Вы с Вашей игрой будете чувствовать себя как на скачках. Скажите, как Вы думаете, что такое музыка?
– Ну-у, не знаю.
– Ну своими словами, как понимаете?
– Это искусство?
– Да, это вид искусства, но я хочу услышать от Вас, что такое сама музыка? Ну вот когда Вы разговариваете, что Вы задействуете?
– Мысли, чувства, голос, – убеждала себя Света.
– Хорошо, с помощью чего Вы все это делаете?
– С помощью языка.
– Язык! – воскликнул Артём Иосифович. – Музыка, друзья, – это язык! Так вот, когда мы говорим о своей жизни, о прожитых событиях, мы же не боимся забыть слова?
– Нет, – засмеялась она.
– Тогда зачем думать об этом, когда Вы играете? Наша задача – это прожить пьесу вместе с композитором и с его мыслью, которую он вложил в неё. Но для того, чтобы это получилось, хочу напомнить еще раз: вы все должны хорошо знать биографию композитора и его новаторство. А самое главное, во время какого периода его жизни было написано это произведение. Вот Вы знаете, кому посвящена эта соната?
– Здесь написано Джульетте Гвиччарди, – ткнула она пальцем в ноты.
– Верно, а кто она такая?
– Не знаю.
– Вот, без этого знания Вы не сможете придать жизнь пьесе, – заключил профессор и продолжил: – В 1787 году молодой Людвиг ван Бетховен покинул Бонн и отправился в Вену. Именно там глухота поразила молодого композитора. «Я влачу горькое существование, – писал он своему другу. – Я глух, при моем ремесле не может быть ничего ужаснее. Если бы я избавился от этой болезни, я бы обнял весь мир». Но ужас от прогрессирующей глухоты сменила счастливая встреча с молодой итальянкой, дочерью богатого и знатного графа Гвиччарди. Её звали Джульетта. Тогда ей не было даже 17-ти, но очарование этой милой девушки покорило сердце тридцатилетнего Бетховена. Через несколько месяцев после первой встречи он сделал ей предложение брать у него уроки, на что она с радостью согласилась. Бетховен приступил к созданию новой сонаты, которую после его смерти назовут «Лунной». Эта соната была начата в состоянии большой любви и в надежде на счастливое будущее. Дописывал же он её, пребывая в состоянии гнева, ярости и сильнейшей обиды. Потому что Джульетта завела роман с Робертом фон Галленбергом. Тот увлекался музыкой и сочинял посредственные музыкальные опусы. Бетховен позже писал: «Я презрел её, ведь если бы я захотел отдать этой любви мою жизнь, что бы осталось для благородного, для высшего?» Поэтому, Светочка, запомните: никогда не нужно поступать с мужчинами так, как Джульетта Гвиччарди. Особенно, когда таким как Бетховен жизнь и так насолила, – пошутил Артём Иосифович, после чего по залу пронёсся смех. – Разрешите? – попросил он уступить место за роялем. – Вы играли ее очень точно, но там не было той любви и драмы, которую испытывал Бетховен. Беря звук, Вы должны понимать, что это была любовь, полная надежды, которая глубоко тронула его сердце, – заявил он и погрузил пальцы в нижний диапазон рояля.
После того, как закончился мастер-класс со Светой, выступило ещё два ученика от других преподавателей, которые так же решили испытать свой шанс попасть в класс Шварцмана. Прозвучали последние аплодисменты и довольная Анна Михайловна взошла на сцену.
– Артём Иосифович, ну по плану у нас было только четверо учеников из тех, кто самые сильные в школе. А так…
– Ещё я не сыграл! – заявил я, приподнявшись с места, тем самым прервав безупречный монолог директора. – Я бы тоже хотел попробовать свои силы, – добавил я, после чего весь зал взорвался смехом.
– Саша, сядь, пожалуйста, на место, – серьёзным тоном попросила Анна Михайловна.
– А Вы говорили, у Вас только четыре сильных ученика! – засмеялся профессор.
– Дело в том, Артём Иосифович, что он очень слабый ученик, – с вымученной улыбкой произнесла Анна Михайловна.
Я быстрыми шагами и с серьёзным лицом направлялся к сцене, при этом естественно абсолютно не рассчитывая на то, что меня возьмут в десятилетку. Это просто был мой принципиальный показательный сценический номер, посвященный Анне Михайловне.
– Саша, ты меня плохо слышишь? – с трудом сдерживала себя Анна Михайловна.
