Последняя инстанция

Никита выждал пару секунд и открыл дверь. Он уже давно для себя отметил, что законы пространства в Пограничье не работают. Или работают как-то по-своему. Лаборатория представляла из себя огромное помещение, стены которого терялись где-то далеко во мраке. Под тусклыми лампами располагались пыльные столы, уставленные всевозможными пробирками, перегонными кубами и центрифугами. Причём некоторые приборы явно перекочевали сюда прямиком из Средневековья, если не из Древнего Мира. Другие же, напротив, имели весьма футуристичный дизайн и об их назначении можно было только догадываться. Тем не менее, все приспособления покрывал толстенный слой пыли, а то и ржавчины. На грани света ламп и мрака, вдалеке, колыхались едва видимые тени. Они сидели за столами, стояли возле них или в проходах и как будто бы ничего не делали. Некоторые обречённо торчали возле далёких, отсюда, окон и как будто размышляли о тщетности бытия, созерцая потоки дождя на мокром стекле.

– Здравствуйте, – нерешительно сказал Никита, с сомнением осматривая огромное помещение местной лаборатории.

Он посильнее сжал бумажку с направлением, врученную Квентием, словно она придавала ему уверенности. За одним из столов, боком к входной двери сидел вполне себе во плоти сгорбленный мужчина в медицинском халате и толстых очках с роговой оправой. На его проплешине весело прыгали зайчики от потолочных ламп. Мужчина рассеянно водил пальцем по грязному столу, задевая мутные склянки.

– Вы «скучный»? – Никита сделал шаг по направлению к нему.

Человек в очках мельком взглянул на него и вновь уткнулся в стол.

– Скучный – это моя фамилия, – буркнул он, не поднимая головы. – Семён Семёнович. Можно просто Семён.

– Интересная фамилия, – заметил Никита и сделал ещё пару шагов к собеседнику. – А я – Никита Григорьевич Громов. Тридцать два земных года.

Никита сам не понял, зачем сказал про свой возраст. Семён Скучный, в свою очередь, не выказывал никакого интереса к гостю. Тени всё так же колыхались где-то вдалеке. Не похоже, что здесь велась бурная деятельность: велись исследования или синтезировались препараты. Как и в большинстве помещений больницы Пограничья, здесь царило запустение. Хотя скорее не запустение, а некая леность. Словно обитатели госпиталя понимали тщетность любой деятельности, но обойтись без оной уже никак не могли, хотя и не помнили зачем она нужна.

– Вот, – Никита положил бумагу на стол перед Семёном. – Здесь новые назначения для Эрнеста Беверли и Анны Велвет и ещё нескольких. Квентий передал. Э, не помню его фамилию.

Семён безучастно кивнул. Бумага отправилась в кипу точно таких же. Глава лаборатории вернулся к размазыванию пыли по столу. Никита переминался с ноги на ногу, не зная, как продолжить разговор. Семён производил впечатление податливого человека, из которого можно выудить полезную информацию. Тем более – учёный! Отвечает за разработку лекарств, так что явно знает немало. Наверное.

– Так, – как можно более непринуждённо начал Никита, – я хотел спросить про таблетки. Мой опытный коллега, он просто называл их по цветам. То же самое он говорил и про капельницы: «прозрачная», «красная». Это какие-то кодовые обозначения? Чтобы скрывать названия от пациентов? Или это для собственного удобства?

Скучный горько усмехнулся.

– Вы здесь новый. И весьма любознательный, раз спрашиваете такое. Обычно всем до лампочки, особенно первое время. Нет здесь никаких тайных аббревиатур. Препараты так называются, потому что других названий у нас нет. Спросите меня: чем отличаются красные таблетки от синих?

– Чем отличаются красные таблетки от синих?

– Не знаю, – просто ответил Семён без тени сарказма. – Я вам больше скажу: этого никто не знает. Даже ваш до отвращения опытный Квентий. Который, кстати, грубиян и хам. Или вот ещё: спросите, на сколько процентов вырастает эффективность зелёных капельниц при увеличении дозы в два раза?

– Этого тоже никто не знает?

– Нет, вы спросите, – упрямо повторил Скучный.

Никита вздохнул.

– Семён, насколько вырастает эффективность зелёных капельниц при двойной дозе?

– А я не знаю! И никто не знает! Врачи назначают лекарства и смотрят: помогут ли. Если не помогает, назначают другие или меняют дозировку. Или и то, и другое.

– Но постойте, – растерянно пробормотал Никита. – Чтобы лечить, нужно же понять, что лечить. Поставить диагноз, а затем назначить утверждённое лечение с установленным перечнем процедур и препаратов.

Семён рассмеялся, некоторые тени шарахнулись во мрак, как воробушки.

– Сразу видно, что вы при жизни были профессионалом. Забудьте и оставьте эти бредни по ту сторону Завесы. Никто не знает, почему некоторые души больны и застревают здесь, у нас. Некоторые из них правда излечиваются и могут отправиться дальше, закончить свой путь. Но это исключение, можете не сомневаться. А мы с вами? То есть, работники больницы. Вам, как врачу при жизни, может показаться, что сюда, на работу в Пограничье, тоже попадают те, кто был хорош в этом деле в Мире смертных. Но нет! Вы – ещё одно исключение. Ваш Квентий служил в Римском легионе, а я был часовых дел мастером! А здесь я нахожусь неизвестно почему и руковожу лабораторией с несколькими десятками подчинённых.

В доказательство Семён указал на копошащиеся тени, явно не обращающие никакого внимания на их разговор. Никита посмотрел на них с некоторым сомнением. То ли господин Скучный вновь изволил шутить, то ли действительно эти практически бесформенные сгустки казались ему ценными кадрами.

– То есть, если подвести итог, – аккуратно начал Никита, – то в Пограничье, в больницу, попадают некоторые души по неизвестной причине, их лечат люди, отобранные по непонятным критериям абсолютно неясными препаратами и даже неизвестно, препараты ли это или плацебо?

– Понятия не имею, что такое «плацебо», а в остальном всё верно. Эх, а мне так хотелось сделать что-нибудь полезное! Я здесь уже давно и чувствую, как растворяюсь в этом месте, хоть и хожу исправно на работу. Неужели мы с вами больше не на что не способны? Неужели мы не можем что-то изменить? Помочь этим несчастным людям обрести покой? Покинуть этот проклятый город. Всё, что мы делаем, так это бьём наугад и наблюдаем, как они медленно растворяются, становятся бездушными тенями в бесконечных коридорах.

Семён отвернулся, показывая, что не намерен продолжать разговор. У Никиты пропало всякое желание пытаться выяснить у этого человека подробности нового для него мира. Потому что самые страшные подробности он уже узнал. И теперь, судя по всему, ему предстояло свыкнуться с этой новой для себя ролью и новой действительностью.

Глава 3. Красота – в глазах смотрящего.

Дни Никиты в Пограничье мгновенно превратились в монотонную рутину. Дни – это строго говоря, поскольку здесь отсутствовала смены дня и ночи: ночь, как и дождь, не заканчивались никогда. Это было по-настоящему тяжело, поскольку работал он без остановок: спать и есть ему не требовалось, да и не хотелось. Но, похоже, земные привычки не погибают вместе с телом, поэтому память о сне и отдыхе медленно сводила Никиту с ума. Он гнал от себя ужасающую мысль, что так для него и будет выглядеть Вечность: бесконечная череда пациентов и назначения ничего не значащих таблеток. Перспектива полного забвения уже не казалась такой уж и ужасной: заснуть навсегда и больше не ходить на работу – это манило не хуже оазиса в жаркой пустыне.

При этом его старшие товарищи, такие как Квентий, выглядели на удивление бодрыми и, как заметил Никита, часто надолго куда-то пропадали. На его вопросы об этом они отмахивались или сообщали, что идут «в город», что странно, если учесть, что уходящие далеко от больницы пропадают навсегда. Например, энергичный китаец Ван, мечтающий составить карту госпиталя, часто пропадал в коридорах не только первого, но даже верхних этажей, куда осмеливались сунуться только самые опытные или бесстрашные сотрудники. При этом с ним ничего плохого вроде бы не происходило.

Первая идея Никиты о том, что в кризисный момент нужно с головой окунуться в работу, чтобы отвлечься, себя не оправдывала: работа не заканчивалась, а он продолжал медленно, но верно сходить с ума. При этом не получалось ни на йоту приблизиться к разгадке того, почему сюда попал именно Никита и как ему выяснить судьбу своих близких.

Но, как ни странно, были и положительные моменты. На самом пике своей усталости и выгорания, когда казалось, что липкое безумие, из которого нет возврата, ждёт буквально за следующим поворотом, он стал отмечать для себя положительные изменения в Пограничье.

По началу Никита решил, что эти преобразования касаются всех, поскольку на тот момент не имел ни малейшего представления, как работает Пограничье. Изменения проявлялись так медленно, что он не сразу стал их замечать.

Сначала, в мире прибавилось звуков. Больше они не доносились, как из-за плотно закрытой двери, а стали звучать чётче, насыщеннее. Все стали звонко шагать по кафелю, шуршать полами халатов, переговариваться и что-то бормотать себе под нос. Из коридоров исчез странный туман, а свет ламп стал более ярким, они перестали мерцать. Даже дождь за окном стал чуть слабее, каким бы невероятным это не выглядело. Серые однотонные стены и мебель приобрели оттенки, Никита с удивлением обнаружил, что его брюки – тёмно-зелёного, а не чёрного цвета.

Даже туман в голове, который путал сознание, медленно отступал. Будущее в этой Вечности уже на казалось таким уж беспросветным, во всех смыслах этого слова. Теперь ясно, как его старшие коллеги держатся здесь целые эпохи.

Никита шёл по коридору второго этажа и с удовольствием осматривался вокруг себя: цвета, звуки – всё это придавало уверенности и хоть какой-то радости. Кажется, даже получалось уловить едва различимый запах медикаментов и пыли. Он даже успел соскучиться по этим запахам. Навстречу шёл кто-то высокий, быстрыми размашистыми шагами. Никита с усилием выгнал из себя меланхолию и присмотрелся: впереди надвигалась высокомерная Эбигейл Фрозен. До этого он видел её только раз или два, но был наслышан об её тяжёлом характере. Важная, статная, с резкими движениями и привычкой вздёргивать крючковатый нос, отчего она выглядела ещё более высокомерной. Хотя казалось бы: куда уж важнее? Говорят, она метила на должность заведующего отделением, но главный врач ей отказал. Кстати, в каком, собственно, отделении сейчас работал Никита и кто является здесь заведующим, он не имел никакого представления.

Эбигейл поравнялась с Никитой и посмотрела на него, как всегда, сверху внизу.

– Гуляете, Никита Григорьевич?

Как и у большинства местных обитателей, у неё отсутствовала привычка здороваться. Что неудивительно, если учесть, что здесь одна бесконечная смена.

– Иду к пациенту, – уклончиво ответил Никита, тщетно стараясь её обойти и не заглядывая в пронзительные глаза.

– Неспеша идёте, неспеша. Дефилируете, я бы сказала. А мы здесь, хочу напомнить, стараемся спасти души.

Никита молчал и пытался понять что ей нужно. Не с таким тоном заводят новых друзей, это точно. С минуту она сверлила взглядом его макушку, затем вновь заговорила своим отрывистым, неприятным голосом:

– Я слышала, вы заглядываете к Семёну Семёновичу? В лабораторию?

Никита правда туда наведывался, по возможности. Он не терял надежды всё-таки найти логику в назначении лекарств. Его врачебное чутьё не верило, что всё действительно происходит наобум. Семён же давно оставил поиски, но явно был не против компании. И, как оказалось, в больнице нашлось ещё несколько врачей, разделявших идеи Никиты о поиске истинных причин появления душ в госпитале.

– Заглядываю, – нехотя ответил Никита. – Отдаю ему назначения. По работе захожу.

– По работе, – повторила Эбигейл с ледяной насмешкой. – Мы здесь все по работе, смею заметить. А ещё хочу напомнить вам, как человеку новому: здесь не приветствуются нововведения. Знаете ли, попытки составить карту верхних этажей, построить маршруты через город, найти новые лекарства; всё это не приводит ни к чему хорошему. Оставьте эти попытки, если не хотите отправиться в Пустоту. Есть утверждённые методы лечения и нам всем стоит их придерживаться. Мы – последняя надежда этих несчастных продолжить свой путь на тот Свет.

– А кем утверждён этот метод лечения? – осмелел Никита и посмотрел ей в глаза.

Её взгляд был холодным и полным презрительного высокомерия. Никита всё не отводил глаза, пытаясь понять, что скрывается за этой рьяной защитой мирового порядка.

– Соответствующими инстанциями, – отчеканила Эбигейл.

Она быстрыми шагами прошла мимо, не удостоив его взглядом. Никита пожал плечами: кто знает, может у этой дамы не задался сегодня денёк. Неясно только, что из-за этого так расстраиваться? Впереди их ждёт ещё целая бесконечность таких деньков.

Он ещё раз посмотрел в планшет. На бумаге всегда сами собой появлялись номер палаты и данные следующего пациента. И, как всегда, проявившиеся в планшете цифры ждали буквально в двадцати метрах впереди. Никита легонько постучал и, по русской традиции, не дождавшись ответа, открыл дверь. На кровати сидел статный мужчина с сединой на висках с телом атлета. Он упёр руки в край матраца и спокойно смотрел на вошедшего. Широкая грудь мерно вздымалась, на руках виднелись старые шрамы. Через левую щёку проходил ещё один – глубокий и портивший красивое мужественное лицо. Палата оказалась одноместной, без окна, но зато с массивным деревянным шкафом – весьма старинным на вид. Рядом с кроватью, на тумбочке, стоял помятый железный чайник. Как обычно, возле кровати пациента нашёлся пустующий стул.

– Здравствуйте, – сказал Никита и ещё раз сверился с планшетом. – Иван Клопов, сорок семь земных лет. Военный. Лечат вас… э… синими таблетками.

– Всё так, здравствуйте, – спокойно ответил Иван. Он неотрывно следил за действиями Никиты и весь был какой-то собранный. – Вы здесь новый?

– А как вы определили? Раньше к вам ходили другие врачи?

– Нет, просто раньше вообще никто не ходил. Не вспомню, когда последний раз ко мне заходил хоть кто-то. Я уже начал надеяться, что это Ад, но, видимо, тщетно.

– Вы хотите попасть в Ад? Это как-то странно. Обычно все в Рай хотят.

Иван крякнул и улёгся на кушетку, положив могучую руку под голову и уставившись в белый потолок.

– А вы поторчите здесь с моё, тоже начнёте мечтать об Аде. Здесь же скука смертная! Тем более, есть за что туда отправиться. Скажем так, не был я при жизни хорошим мальчиком. Так зачем вы здесь? Думаете, вас выпустят отсюда за хорошую работу?

– Откровенно говоря, – Никита взял стул и сел рядом с кроватью, – я надеюсь понять почему сюда попадают некоторые души. Ну и очень хочу выяснить как живёт моя семья после моего, гм, ухода. Но это уже так, личное.

Почему-то Никита проникся доверием к этому человеку. И вообще, чем дольше он здесь находился, тем меньше видел причин скрывать свои надежды и намерения. Тем более, почти все здесь провели столько времени, что им было уже совершенно всё равно, чем занимается новичок. Часто новенькие сходили с ума и пропадали на улицах города или в коридорах, поэтому первое время к ним не привязывались. Как к кошечкам, которых взяли на передержку прежде, чем отдать их в приют или отправить на усыпление.

– Со мной у вас точно промах получится, – хмыкнул Иван, но в глазах блеснул интерес. – Потому что меня лечить точно ни к чему. Мне прямая дорога в Ад, это точно.

– Да что вы всё про Ад заладили! – возмутился Никита.

– А вы проживите такую жизнь, как я и тоже не будете сомневаться, что апостол Пётр вас не встретит с распростёртыми объятиями и не начнёт петь дифирамбы. Скольких людей я уничтожил за свою жизнь? Только из винтовки я убил семнадцать человек. А скольких расстрелял из пулемёта? Сколько погибли на подорванных мною мостах?

– Но вы же делали это по приказу, – с сомнением сказал Никита. – А не как какой-нибудь маньяк, что называется, по зову сердца.

Иван рассмеялся, показав ряд ровных белых зубов. Смех был громкий и как будто тьма чуть отступила в глубину стен.

– Расскажите это тем, кто по моей милости попал в такси Харона. Какая разница что мной двигало? Да, это были только приказы. Да, я не получал от этого никакого удовольствия и ни на секунду не забывал, что по ту сторону фронта – такие же люди, как и я. Которые, как и я, не хотят воевать, а хотят домой. Но что это меняет? Я был уверен, что, когда умру и попаду на Суд, то меня спросят: «А почему ты не бросил винтовку? Почему продолжил стрелять? Да, тебя бы расстреляли, но зато на твоих руках не было бы крови». А я бы что? Я бы понурил голову и отправился в Ад. Такой у меня был план. А что в итоге? Грязное такси, пустой госпиталь и четыре стены. Сиди, Ванюша, и думай о своём поведении. Ты, мол, больной и поэтому в Ад тебя не пустим. Как будто у них там карантин, ей-богу! А теперь я слышу их. Тех, кого я убил. Я ведь даже имён их не знаю, понимаете? А ведь они чем-то жили, понимаете? О чём-то мечтали, чего-то хотели. Уже давно кончилась та война. Люди, развязавшие её прекрасно себя чувствуют и получили не один десяток орденов, я уверен. А мои противники закончили путь от моей руки. А я здесь, плюю в потолок. Я слышу их постоянно. Крики, последние хрипы, мольбы. Перед моими глазами проплывают их оборванные жизни, то, какими они могли бы стать, если бы не я. Я чувствую, как мои руки становятся липкими от крови, но когда смотрю на них, никакой крови не вижу.

Он закинул и вторую руку за голову и с интересом посмотрел на Никиту.

– А вообще, у меня есть теория, что мы уже в Аду. Что это всё чушь собачья, про все эти Пограничья и госпитали. Мой Ад – это пытаться выбраться отсюда и добраться до настоящей Преисподней, ваш Ад – тщетно пытаться вылечить безнадёжно больных. По мне, так звучит вполне правдоподобно, я в это верю, – добавил он, подумав.

– Пытаться выбраться? – переспросил Никита, глядя в планшет. В графе «Лечение» пропали синие таблетки и появились красные. – Вы пытались сбежать в Ад?

– Да, и не раз, – легко ответил Иван и вздохнул. – Всем плевать на меня: никто не пытался остановить, если вы об этом. Статистику может вам тут порчу побегами? Поэтому их не замечают?

Никита уже слышал эти истории. В основном, от Вана – уборщика, любящего с друзьями путешествовать по бесконечным коридорам. В Пограничье бытует мнение, что верхние этажи госпиталя выходят прямиком в Рай, а через подвал, соответственно, можно добраться до Ада. И многие пытались провернуть такой ход, причём не только пациенты, но и служащие. Но вот удалось ли это хоть у кого-нибудь – неизвестно, поскольку смельчаков или постигала неудача и они возвращались ни с чем, или они не возвращались из своего похода. Оптимисты при этом считали, что храбрецам удался их замысел и они попали в Рай. Пессимисты, понятно дело, оставались уверенными, что Тьма поглотила безумцев навсегда и изуродовала их души.

– Вы пытались добраться до Ада через подвал?

– Угу, через него, родимый. И не раз. Вы там ещё не бывали? Жуткое местечко, скажу я вам. Там не просто мрак, он висит там клочьями, как дым на пожарище. Там призраки. Нет, понятно, что мы все здесь совсем не живые, но там они… другие. Не могу объяснить. Они страдают, понимаете? Они не понимают где они и страдают. И чем ниже спускаешься, тем хуже. Но в самую глубину пробраться мне не удалось ни разу: каждый раз я натыкался или на тупик, или на наглухо запертые ворота, запечатанные, наверно, ещё со времён Христа. Вы видели когда-нибудь крепостные ворота посреди больничного коридора? А я видел.

Иван замолчал, его глаза потускнели, а взгляд устремился куда-то вдаль, сквозь стены и пространство. Он заново переживал ужас. Нечто, что он встретил в коридорах под госпиталем.

– В общем, – он мотнул головой, прогоняя наваждение и вновь уселся на кровать, упёршись руками в матрас. – В свою последнюю вылазку я смог добраться только до Про́клятого отделения и оставил все эти попытки. Отсюда нет выхода.

– Что за Проклятое отделение? – насторожился Никита.

Сейчас он вспомнил: в карточках некоторых пациентов уже фигурировало это словосочетание, сопряжённое с другим: «рекомендуется для перевода в Проклятое отделение». Впервые он такое видел в бумагах Анны Велвет – модной певицы, уверенной, что она сейчас на шикарном курорте. Раньше Никита не придавал значение этим строкам: странностей вокруг хватало и выделить из общей кучи конкретную зачастую оказалось затруднительно.

– Совсем вы тут недавно, – протянул Иван, в глазах блеснуло удивление. – Даже я о таком знаю давненько. Думаю, вам лучше не знать об этом. И уж если и узнавать о таком, то не от меня. Займитесь лучше своими близкими. Поищите способ увидеть их. Уверен, найдётся способ. Мы тут все обречены, так что попробуйте позаботиться о себе. Приятно было познакомиться. Я, пожалуй, прилягу.

Никита с удивлением смотрел на своего пациента. Доселе такой разговорчивый, Иван вновь улёгся, отвернулся к стене и замолчал. Нет, он не выглядел раздражённым или обиженным, но что-то заставило его прервать разговор. Наверное, не стоит сейчас трогать этого человека. Иван не хотел вспоминать то, что происходило с ним в подвалах, и у него явно были на то причины. Что ж, благо, он не один здесь, в больнице.

В коридоре стояла тишина, даже тени не шаркали вдоль стен. Никита взглянул в бумаги: данные на нового пациента пока не появлялись, а это значило, что появилась спокойная минутка. В прежние времена он бы предпочёл выпить кофейку или вздремнуть, но теперь все эти пережитки земной жизни ему не требовались. «Надо найти Квентия», – подумал Никита.

Старший товарищ нашёлся на первом этаже, возле регистратуры. Бывший римский легионер (правда сам он сам говорил, что их бывших не бывает) о чём-то ворковал с близняшками-медсёстрами Алиной и Галиной, те звонко хихикали в полумраке за стойкой. Рядом громко хохотал охранник Абрахам, поблескивая солнцезащитными очками-авиаторами.

Коллеги заметили Никиту. Квентий приветливо махнул рукой, а Абрахам благосклонно улыбнулся белоснежными зубами, так контрастирующими с его тёмно-коричневой, почти чёрной, кожей.

– Никитка, давай к нам, – позвал Квентий, хотя Никита уже подошёл вплотную. – Как твоё ничего? Обживаисси? А то вон девчонки уже переживать стали: такой классный парень, а вдруг упрётся куда в темноту и всё, опять вчетвером будем чаи гонять.

Девушки, которые ростом были не меньше двух метром, лукаво косились на Никиту и прятали глазки.

– Какие нам чаи, – пожал плечами Никита. – Нет тут никаких чаёв. Да и есть мы все равно не можем. Наверное мы много чего не можем, мёртвые-то, – добавил он и покосился на Алину с Галиной.

Квентий хлопнул себя ладонью по лбу.

– Точно! Я же и забыл, что ты совсем недавно тут. Просто ты как-то прям совсем быстро влился в наш коллектив, что мне кажется, что ты тут уже пару веков.

– Дождь стал слабее? – благосклонно спросил Абрахам, скрестив большие руки на груди. – А цвета? Возвращаются? Звуки стали лучше слышно, запахи появились. Да?

– Да, – неуверенно ответил Никита, глядя на своё отражение в его очках. – Я думал, это у всех так.

– У всех, кто не забывает работать, – хохотнул Квентий. – Видишь ли, мой юный друг, если ты не отлыниваешь от работы, если сможешь перебороть безумие, которое пытается настигнуть тебя первое время, то Пограничье начинает меняться для тебя и только для тебя одного. Ты сможешь начать есть. Прям настоящую еду. Кстати, у нас тут и столовая имеется. Я, например, могу спать и живу в настоящем инсуле в городе!

Никита вопросительно посмотрел на Абрахама.

– Инсула – жилой дом, – невозмутимо пояснил охранник. – Так называли жильё в той древности, откуда он родом.

– Но-но! – беззлобно возразил Квентий. – Я бы попросил не трогать мою Родину. Я и так уже почти ничего о ней не помню. Оставьте мне хотя бы мои словечки.

Никита переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, не разыгрывают ли его. До сих пор он был абсолютно уверен, что их новый дом – Пограничье – это бесконечный мрак и дождь. Что за пределами больницы нет абсолютно ничего. Что никаких радостей здесь нет и быть не может, а есть только бесконечная работа, лишённая смысла. Или всё же не лишённая? Быть может, он и здесь не всё знает?

– Так что все видят Пограничье по-своему, – наставительно подытожил Абрахам.

За стойкой зашевелилась Алина. Или Галина.

– Говорят, – пискнула она высоким голосом. – Что таким, какое оно есть на самом деле, его видит только Харон. Но он ведь не расскажет.

– Круто, – раздражённо перебил её Никита. – Могли бы и раньше сказать, друзья!

– Это ещё зачем? – рассмеялся Квентий. – Думал, на всё готовенькое прийти? Э, нет, брат. Все через это прошли. Думаешь мне было легко? Это сейчас тут у вас стены, крыша, вон стульчики удобные. А в моё время это был полевой госпиталь из шатров в размякшей от дождя грязи. И Харон на своей чёртовой лодке с вонючей рекой.