Последняя инстанция

Александр Зелёный

Последняя инстанция

Пролог.

Любой человек боится забвения. Что бы ни ждало его за Чертой, он предпочтёт неизвестность полному уничтожению. Какой-то древний, первобытный ужас охватывает его сознание при одной только мысли, что он перестанет существовать. Совсем. Не на день, не на два, а навсегда. И все его надежды, страхи, мечты и ошибки растворятся, как утренний туман. Его забудут, а мир спокойно будет двигаться дальше. Так же, как он двигался до его появления.

Совсем другое дело, если на той стороне что-то есть. Об этом так много сказано и так много написано. Во все времена люди искали намёки, зацепки, крошечные надежды на существование загробной жизни. Конечно, было бы неплохо, если на той стороне ждут райские кущи, гурии, новый мир и новые пути. Но если станется, что за Чертой окажутся кипящие котлы, острые вилы и выбеленные жаром скалы, это тоже неплохо. Какие бы муки не испытывал человек, он продолжит осознавать себя. Продолжит быть. А это – уже очень многое.

Но может оказаться, что у каждого не просто свой путь, который человек выбирает благодаря своему моральному компасу, системе сдержек и противовесов и с помощью элементарного случая: у Мироздания могут быть совсем иные планы насчёт тех, кто обладает нужными талантами и способностями. И кто знает, понравится ли им уготованная для них участь? Отвергнутый дар может принести самые тяжёлые последствия. Если это правда дар.

Глава 1. Вступление в должность.

Никиту разбудил мерный шум дождя и лёгкая тряска. Что-то мерно поскрипывало, похоже, автомобильные дворники. Он поморщился, не открывая глаза: стоило разменять четвёртый десяток, как спина начинала ныть при любом неудобном положении тела. Мир вновь подпрыгнул и Никита открыл глаза.

Он сидел в грязноватом автомобиле на заднем сиденье и куда-то ехал. Потоки дождя заливали стёкла, за ними еле угадывался мрачный ночной город под жёлтым светом редких фонарей. Рядом с приборной панелью красовался допотопный счётчик. «Такси», – догадался Никита. Водитель что-то монотонно говорил, не отрываясь от дороги впереди. Никита с силой потёр лоб, стараясь вспомнить, как попал в это такси и куда он, собственно, едет. В голове стоял туман, как бывает после сна. От попыток что-либо вспомнить начинала кружиться голова. Водитель посмотрел на него через зеркало заднего вида, глаза странно блеснули.

– Так что ваша работа очень важна, – явно продолжая начатый разговор, сказал шофёр. – Такие люди, знаете ли, всегда в цене. В любом месте и в любое время. Хотя вы правильно сказали: многие этого не понимают. Не осознают великую важность вашей работы.

– Что? – хрипло спросил Никита.

Водитель не заметил или не захотел замечать его растерянности.

– Я говорю, что работа врача – одна из самых важных в мире. Где бы вы ни оказались, а оказаться вы можете в весьма необычном месте, ваши навыки придутся к месту. Тем более человек столь незаурядных взглядов. Не стоит оглядываться назад и цепляться за прошлое. Ваша семья поняла бы вас, спросите вы их об этом.

Никита не слушал. Он старался рассмотреть город и найти знакомые ориентиры. Они ехали вдоль набережной с покорёженным ограждением. Поодаль, на чёрной водной глади угадывались остовы замерших, проржавевших насквозь, судов. По другую сторону дороги высились мрачные здания с облупившейся штукатуркой, зияющие чернотой оконных проёмов. На разбитом асфальте, среди гор мусора не было ни души. Они ехали через ночь совершенно одни. Места выглядели абсолютно незнакомыми и, мягко говоря, необычными.

– Куда мы едем? – спросил Никита, в его душе росло беспокойство.

– Домой. Вам здесь всё в диковинку, это ясно, но вы скоро привыкнете. Люди с вашим характером быстрее привыкают к переезду, поверьте мне.

– Мне надо обратно, – как можно спокойнее сказал Никита. – Давайте вы отвезёте меня обратно и мы забудем об этом, а? Я никому не скажу о вас, честное слово.

Голова вновь закружилась от попыток вспомнить, как именно он попал в такси. Что последнее получается вспомнить? Так, Никита закончил смену в больнице. Что потом? Потом заехал в магазин: жена просила купить молока и каких-нибудь чипсов для Лёшки. Так, дальше. Дальше поехал в сервис сдать машину: спереди справа появился стук.

Никита морщился и пытался вспомнить как он приехал в сервис. И не мог. Почему-то всё заканчивалось на поездке из магазина. Что там могло быть? Не имея возможности вспомнить, его сознание само стало дорисовывать картину мира, какой бы она могла быть: вот он сдал машину абстрактному механику, вот абстрактная секретарша дала ему не менее абстрактную квитанцию. Так, он попросил её вызвать ему такси, чтобы доехать до дома… Ну вот же! Всё сходится!

Он устроился поудобнее на просиженном сиденье, блаженно вздохнул и даже улыбнулся. Но пейзаж за окном вновь заставил улыбку сойти с лица, а в душе опять зашевелился червячок сомнений. Нигде в городе нет такого парка с мёртвыми деревьями, мимо которого они сейчас ехали, это точно. И куда все подевались?

– Дождь так всё меняет, – Никита нервно хохотнул. – Совершенно не узнаю эти места, хотя живу здесь пол жизни.

– Вы никогда не бывали в этих местах.

Мерно поскрипывали старые дворники, сметая бесконечные потоки воды. Такси медленно остановилось, Никита весь подобрался. Водитель повернулся к нему. Им оказался мужчина старше среднего, с небрежной щетиной и невероятно пронзительным взглядом.

– Приехали. Повторюсь: вам понадобится время, чтобы привыкнуть, так что поговорим в другой раз. Вам сейчас не до меня. Удачи на новом месте.

Водитель отвернулся, показывая, что продолжать разговор не намерен. Решив не испытывать судьбу, Никита поспешно выбрался под дождь, даже забыв спросить об оплате.

Над ним нависало, закрывая собой полнеба, огромное гротескное здание из серого бетона со странно вытянутыми узкими окнами, похожими на бойницы. Эдакая помесь современного дома и средневековой крепости. Оно как будто чуть кренилось в сторону. На десятиметровой высоте висел зелёный крест с неработающей подсветкой. Видимо, это какое-то медицинское учреждение. Никита мгновенно промок до нитки, вода заливала глаза. Он пытался рассмотреть ещё хоть что-нибудь на улице, но тщетно: пара фонарей выхватывала из тьмы только часть парковки и главный вход с грязными пыльными стеклянными дверями, за которыми угадывалось фойе. Звук дождя ощущался каким-то приглушённым, как будто Никита не стоял на улице, а слышал его через закрытое окно. Взревел двигатель. Никита оглянулся: такси уехало в ночь.

Ничего не оставалось, кроме как войти внутрь. Рама входной двери проржавела настолько, что стёкла из неё норовили выскочить в любой момент. Широкое фойе, как и в любой больнице. Напротив входа, вдалеке, виднелись двери лифтов, поблескивающие металлом. Рядом –покрытые толстым слоем пыли кофейный аппарат и аппарат со снеками. В его недрах чернела пустота. Несколько дверей без табличек или номеров. Наверное, хозяйственные помещения с инвентарём для уборки и прочей ерундой. Обычная плитка под ногами, чтобы бесчисленные пациенты не стоптали напольное покрытие в первый же год. Люминесцентные лампы, висевшие среди ровных квадратиков навесного потолка, светили как-то тускло, вполсилы, так что в помещении царил полумрак. Дождь и ночь только усиливал этот эффект вязкой тоски. Середину помещения, как водится, занимали ровные ряды стульев для пациентов, ожидавших вызова, на них копошились неясные тени. Стойка регистратуры была утоплена в стене и уходила в недра другого помещения. Оттуда доносились шорохи и смешки.

– Куда?! – рявкнул голос над самой головой. – Куда прёшь?

– Туда, – машинально ответил Никита и втянул голову в плечи.

Над ним нависал крупный негр в форме охранника и в столь неуместных в этом полумраке чёрных очках. Он смотрел на Никиту в упор, уперев могучие руки в бока.

– А, ты новенький, – голос негра смягчился. – Извини, не признал. Проходи, осматривайся. Меня Джеком зовут. Джек Абрахам. Будем знакомы.

Никита открыл было рот, чтобы ответить, но охранник уже шёл дальше по фойе, что-то бурча на сидевшие рядками тени. Что-то о бездельниках и дармоедах. В этих тёмных сгустках, занимавших стулья, можно было угадать очертания человеческих фигур. Никита тряхнул головой, стараясь развеять наваждение, но чёткость этим существам не возвращалась. От тонущей во мраке регистратуры всё так же доносились неясные шорохи и он прошёл мимо, в ближайший коридор.

Над головой висели большие люминесцентные лампы, но и здесь они почему-то давали совсем мало света, словно серые стены вбирали в себя все лучи. Звук шагов оставался приглушённым, как будто под ногами ковёр, а не потрескавшаяся кафельная плитка. Даже сами движения ощущались плавными, как бывает во сне, когда вы не можете двигаться быстро, даже если захотите. Мимо проплывали двери с пустыми табличками над ними. С каждым шагом, происходящее всё больше напоминало дурной сон.

Никита решил для себя, что не будет никуда сворачивать, хотя развилок и всевозможных лестниц на пути попадалось немало. Без опознавательных знаков, здесь запросто можно заблудиться, так что лучше пока не путать самого себя и двигаться в одном направлении. Мимо проплывали брошенные каталки, тронутые ржавчиной, давным-давно увядшие цветы в широких горшках и пустые торговые автоматы. Тишина. Только шум дождя, идущий, как будто бы, со всех сторон. Дождь проник в самое нутро Никиты, стал его частью. Он вздохнул и остановился. Не было особых причин беспокоиться, ведь это явно просто сон. Никаких знаков или карт на стенах. Пару раз попались картины, но обе оказались размыты, как будто их залили растворителем. Наверное, стоит попытать счастья и что-то выяснить в регистратуре или найти того грозного охранника. Благо, чтобы найти всё это достаточно развернуться на сто восемьдесят градусов и вернуться назад.

Он повернулся и оторопел. Позади красовалась стена с уходящими, направо и налево, коридорами. Он никуда не сворачивал, это точно. И никаких окон на пути ему не встречались! А теперь в левой стене красовалось мутное окно, залитое вездесущим дождём!

И тут Никите впервые стало по-настоящему страшно. Сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди, воздуха не хватало, а сознание проваливалось в какую-то бездну, откуда не может быть выхода. Если это сон, то ему давно пора проснуться.

И он побежал обратно. По крайней туда, где ему казалось, что это самое «обратно» может находиться. Мелькали безликие двери и не менее безликие коридоры. Стук ботинок по-прежнему еле доносился до его слуха. Он метался по коридорам и даже рискнул позвать на помощь.

– Эй! Кто-нибудь! Ау!

Крик утонул в ближайших стенах и сразу стих. Он бежал и бежал. Появилось ощущение, что в шуме дождя кто-то злорадно хихикает. Тьма стала сгущаться вокруг, лампы над головой работали всё хуже и хуже, готовые погаснуть в любое мгновение. Он чувствовал на спине чей-то плотоядный взгляд. Никита всеми фибрами своей души осознавал, что позади него тьма. Что стоит ему остановиться и она проглотит его. Что никакого коридора и света сзади уже нет и быть не может. Там смерть.

Наконец, впереди забрезжил слабый свет, Никита прибавил прыти и выскочил обратно в фойе. На скамейках всё так же колыхались тени, на улице шумел дождь.

– Опасно бродить вот так в одиночку по коридорам. Тем более в первый день.

Рядом с ним стоял коренастый низенький мужчина с усталым взглядом в медицинском халате. Это был обладатель правильного греческого носа и аккуратной короткой причёски, с сединой на висках. Он безучастно смотрел на Никиту, чуть наклонив голову на бок.

– Я искал выход, – выдохнул Никита.

– Выход? Выход там, – мужчина невозмутимо кивнул на грязную дверь, ведущую наружу. – Но не советую выходить из больницы. По крайней мере, пока. Погибнешь быстрее, чем в коридоре. Так, теперь формальности.

Он повёл квадратными плечами и пошёл к стойке регистратуры, откуда по-прежнему доносились смешки. Никита в нерешительности оглянулся на тени на стульях и поспешил следом. Уж больно подробный сон, подумал он.

За стойкой стояли две девушки-близняшки, неестественно высокого роста. Из-за этого определить их возраст оказалось довольно затруднительно. Обе тоже были одеты в медицинские халаты, из-под шапочек выбивались тускло-рыжие волосы. На смеющихся лицах прыгали мелкие веснушки.

Проводник Никиты бесцеремонно перегнулся через стойку и стал там что-то искать. Девушки не обратили на это никакого внимания и во все глаза рассматривали Никиту.

– Квентий, а это кто? – спросила та, что слева.

– Новый сотрудник, – буркнул Квентий, усердно что-то копая за стойкой. – Только приехал. И сразу попёрся в правый коридор. Один.

Девушки ахнули, одновременно смешно вскинув брови. Та, что справа, покачала головой.

– Не ходите так один в правый коридор. Это же почти то же самое, что ходить под дождём!

– Конечно, конечно, – уверенно закивала левая.

– Так, стоп, – разозлился Никита. – Вы вообще кто? И я где? Что за правый коридор? Почему на сиденьях тени?!

Он злобно ткнул пальцем в сторону неясно колышущихся на стульях сгустков мрака. Девушки в растерянности посмотрели на Квентия. Стойка под ним опасно прогнулась, готовая проломиться под его коренастым, низеньким, но могучим телом.

– Нашёл!

Квентий ловко спрыгнул на пол. В руках он держал потёртый планшет для бумаг с помятыми и грязноватыми листами, сплошь исписанными быстрым врачебным почерком. Квентий деловито полистал бумаги, сдвинув брови и, наконец, с сияющим видом ткнул коротеньким пальцем в одну из строчек.

– Так. Никита Григорьевич Громов. Земных лет: тридцать два года. Последнее место работы – врач-хирург. Женат. Есть сын… Э… Но это уже несущественно. Направлен к нам…

– Что значит «земных лет»?! – возмутился Никита.

– Это значит сколько лет ты провёл на Земле прежде, чем умер.

– Умер?!

Никита попятился. Девушки продолжали бессмысленно таращиться на него, Квентий листал бумаги, бормоча что-то себе под нос. Закружилась голова, хотелось сбежать от этого, забыться, проснуться наконец! Никита с силой ущипнул себя и не почувствовал боли. Он стал хлестать себя по щекам, но это тоже не дало результата: он не просыпался.

– Если хочется побиться в истерике, – не отрываясь от бумаг пробормотал Квентий, – советую выбирать левый коридор. Им хотя бы иногда пользуются.

Никита всё продолжал пятиться, пока не упёрся спиной в стену. Он нащупал рукой пустоту и обернулся. Левый коридор. Который лучше, чем правый. Схватившись за голову, он побрёл по коридору, пытаясь вспомнить ещё какие-нибудь способы проснуться. Его шатало, словно пьяного. Какая-то омерзительная мысль плотно засела в голове. Она стучалась, росла, заполняя собой всё сознание и вытесняя все остальные, даже панику и страх. Этой мыслью была уверенность, что коротышка у регистратуры прав: он, Никита Громов, после тридцати двух лет земной жизни, действительно мёртв. Что этот мир, каким бы невероятным он не казался, всё-таки реален.

Он бесцельно брёл по коридору. Его правую стену занимали грязные окна, выходящие во внутренний двор больницы: под дождём ржавели кареты скорой помощи неизвестной модели. Полусгнившие, покорёженные неизвестной болезнью деревья припадали к земле, среди расплывающегося газона, больше напоминавшего болото. Никита дошёл до очередного перекрёстка. Под ногами шуршал мелкий мусор, возле стены стояла видавшая виды грязная каталка времён двадцатого века, если не девятнадцатого. Никита устало сел на неё и закрыл лицо руками. Он был опустошён, голова гудела от звенящей пустоты. Сознание растворялось в шуме дождя за окном и потрескивании ламп над головой. Время текло медленно и неохотно, так, что уже невозможно было определить, сколько часов или минут прошло с момента его появления на этом перекрёстке. Может, он сидит здесь уже целую вечность? Возможно, и не было никакого фойе, такси, крикливого охранника и медсестричек-близняшек? А земная жизнь? Те самые тридцать два земных года? Они точно были? Или только показались ему во время раздумий на этой несчастной каталке? Может, всегда были только коридор, этот мусор и дождь за окном? Сознание куда-то улетало, истончалось, как сливочное масло на раскалённой сковороде. Сжималось до размеров атома.

К шуму дождя добавился новых звук: мерное шорканье. Сначала оно было еле слышным, но с каждым мгновением оно усиливалось и уже не оставалось сомнений: кто-то неспеша подметал пол.

Никита открыл глаза. На перекрёстке лениво работал видавшей виды метлой сутулый старичок в замызганном рабочем комбинезоне. Уборщик просто сметал сор и мусор от одной стены к другой. Люминесцентные лампы иногда сильно мигали и коридор на мгновения погружался в непроглядную тьму. Никита с тоской смотрел на уборщика.

– Первый день самый трудный, – объявил служащий, не прерывая свой труд. – Квентий – он хороший, но уж больно чёрствый, деловитый весь. Но его понять можно: он тут давно. Сколько народу ему приходилось вот так встречать? Запросто начнёшь принимать всё это за рутину. Это для тебя прямо событие произошло, а для него так – как кофейку выпить. Квентий стал забывать какого было там, за Чертой. Тут об этом мало кто помнит, – добавил уборщик, подумав.

Старичок с удовлетворением посмотрел на грязный пол, вытер руки о штаны и сел на каталку рядом с Никитой, поставив метлу между ног. С минуту они молчали, только лампы мерно щёлкали над головой, да капли стучали по ржавым карнизам. Старичок хмыкнул.

– Меня Агафоном зовут.

– Никита.

– Да, знаю, – с готовностью закивал Агафон. – У нас тут новости быстро разлетаются. Рутина, понимаешь? Скука. Скоро привыкнешь и тоже будешь всех новеньких знать ещё до того, как они рот раскроют. Да и до того, как они приедут, тоже будешь.

– Как-то это не похоже на Загробный мир, – наконец сказал Никита. – Это какое-то чистилище? Я ничего не понимаю. Что я должен делать?

– Немудрено, что не понимаешь, – хмыкнул Агафон. – Умираешь-то не каждый день. Это не Загробный мир, до него ты не доехал. Это – Пограничье. Обычно здесь не задерживаются: проскакивают насквозь и сразу отправляются в Рай или Ад, это уж кому куда положено. Но есть те, кто застревают здесь. По разным причинам. И им требуется помощь, чтобы идти дальше, завершить свой путь. Мы сейчас в госпитале, где такие души лечат. Без этого, без лечения – они обречены.

Стало быть, это какая-то серая зона, подумал Никита. Некая граница между жизнью и смертью. Переходное состояние. Своего рода река Стикс местного разлива, только вместо воды – этот город, а лодку Харона заменили на потёртое такси. Для адаптации современных усопших, что ли?

– И почему я здесь? Какая мне нужна помощь? Я что-то не завершил? Что-то держит меня на Земле?

Старичок добродушно улыбнулся, но в старческих выцветших глазах читалось сочувствие.

– Нетушки. Ты здесь, чтобы помогать тем, кто застрял в Пограничье и попал в наш госпиталь. Ты-то и будешь их лечить. Ты – доктор.

– Я ничего не понимаю, – Никита схватился за голову. – Какие души?! Как их можно лечить? Какой, к чертям, госпиталь?! Это какое-то безумие! Как я мог умереть? А моя семья? Юлька ведь не работает у меня. Как они теперь с Лёшкой будут? Что с ними будет? Нет, этого всего не может быть! Кошмар какой-то! Безумие, безумие…

Он закрыл лицо руками и всхлипнул. Его трясло. Савелий потрепал беднягу по плечу.

– Ну не убивайся ты так. Все смертны. Очень мало людей после смерти могут сказать, что, мол, вот я такой молодец, все дела закончил, никто в беду после моего ухода не попадёт, так что я пошёл. А даже если кто так и говорит, то, скорее всего, ошибается. Это тебе не в отпуск внезапно сорваться. Не ты первый, не ты последний. Справятся небось. Знаешь, время лечит. Свыкнутся поди. Куда денутся? Конечно, будет тяжело: человеком ты хорошим был, надёжным. Опора семьи, так сказать. Да и ушёл рано, неожиданно. Но всё наладится у них, я уверен. Друзья помогут, родственники.

– Как я умер? – глухо повторил Никита, не отрывая ладоней от лица.

– Просто, как и многие. Помнишь, у тебя машина стучала справа спереди? Ты ещё в сервис собирался? Ну вот пока ты туда ехал, у тебя колесо и отлетело. И ты прямо под грузовик. Без шансов. Ты врач – сам понимаешь: после таких аварий обычно прямиком дорога к ямке два на полтора и деревянному крестику.

Никита взглянул на Агафона. Уборщик простодушно глядел ему прямо в глаза. Три из четырёх путей с перекрёстка тонули во мраке и только тот, откуда Никита пришёл, заканчивался чем-то определённым: вездесущим фойе, как будто он отошёл от него на тридцать метров, а не брёл по коридору добрые полчаса. Намёк оказался достаточно прозрачным: куда бы ты ни пошёл здесь, ты или окажешься во тьме, или выйдешь обратно к выходу. Никита прилагал все усилия, чтобы не скатиться в панику: будучи человеком хладнокровным, он и сейчас старался сохранить трезвость рассудка, какой бы абсурдной не выглядела окружающая его действительность. В голове твёрдо засела мысль, что стоит дать волю панике, и она тут же ввергнет тебя в безумие, откуда уже нет выхода. На данный момент всё вокруг выглядело спокойным, пусть и очень необычным. Поэтому стоило хотя бы пытаться сохранять спокойствие.

Никита шумно вдохнул воздух.

– Как мне найти здесь главного? Я хочу знать, что с моей семьёй. И мне нужно выяснить за что меня сюда отправили.

– Главного? – Агафон в задумчивости покусал губу. – Главного… Эк у тебя запросики, конечно! Вообще, говорят, что главный у нас вроде как Савелий Эммануилович. Грахм фамилия. Но вот как его найти – кто ж его знает? Не задавался как-то никогда такими вопросами. Слышал вроде, на верхних этажах у него кабинет. Но только как ты его там найдёшь? И он это, кхм, неразговорчивый обычно, да. Ты эту затею лучше оставь пока. Тебе и внизу одному сейчас не стоит ходить. Главного он собрался найти, ишь!

В глазах Никиты стоял плохо скрываемый ужас. На минутку ему показалось, что уборщик смутился за организацию работы этого места.

– Ну, оно у нас как бы само работает, понимаешь? Без главного. Каждый просто делает свою работу. И всё. Не задавая лишних вопросов и не вдаваясь… в подробности! Вообще, что ты от меня хочешь? Я уборщик! Вот ты кого из врачей встретил? Квентия? Вот, значит ты к нему и приставлен, у него и спрашивай что да как. Он тебе и работу покажет, и расскажет, что надо. И что не надо. Только имей в виду: лучше вот так один не ходи. Ни на верхние этажи, ни уж тем более на улицу. Те, кто попали сюда на работу, но отлынивают или пытаются уйти, растворяются без следа. Ты свихнёшься и заблудишься во тьме. И выхода уже не будет, никто тебя не спасёт и не найдёт. Или ещё хуже: тебя отправят в Пустоту за отлынивание от работы. Разум тебе сохранят, но ты вечность будешь висеть в темноте и тишине, совсем один. Чувствуешь, как тьма сгущается вокруг?

Старичок замолчал и испытующе посмотрел на Никиту, видимо, чтобы убедится, что тот проникся серьёзностью сказанного. Мороз пробежал по коже. Никита поёжился и искоса посмотрел на непроглядный мрак, таящийся в коридорах. Как будто на границе света обрывалось само мироздание, а дальше – только первобытный, необузданный хаос. Никите показалось, что окружающая его действительность вроде как становилась всё более серой, из неё уходили последние краски, а жёлтые фонари во внутреннем дворе стали меркнуть, скрывая остовы проржавевших машин.

– Поэтому, – подытожил Агафон, – иди-ка ты обратно к регистратуре, найди Квентия и внимательно его слушай. А ещё лучше – и не отходи от него. А там, глядишь, и найдёшь способ узнать что с семьёй. У нас народу много разного обитает: может кто и подскажет чего. Торопиться теперь тебе некуда.

Уборщик ловко спрыгнул с каталки и принялся сметать мусор, недавно собранный в аккуратную кучку, на новое место, только что очищенное. Никита с минуту смотрел на него, наблюдая за мерным, гипнотическим движением метлы. Всё это не сон, в этом нет никаких сомнений. Возможно, не смерть, конечно, но точно не явь. Может, он правда попал в аварию и сейчас находится в коматозном состоянии? Застрял между тем Светом и этим? Как врач, Никита не раз слышал от пациентов, выходящих из состояния комы или клинической смерти истории о бреде, который они не могли отличить от реальности. Почти все из них в те моменты были уверены в реальности происходящего. И мозг, находящийся на грани гибели, рисовал более чем убедительные галлюцинации. А эта аллегория в виде госпиталя, куда попал врач, чтобы лечить души, вполне могла быть рождена Никитиным сознанием. Кроме этого, не менее яркая аллегория – мрак и угроза забвения в бездействии могли быть воплощением его борьбы за жизнь. Поэтому не стоило терять времени, а лучше стоило подыграть собственному подсознанию.

Никита кивнул, довольный своими умозаключениями, ловко спрыгнул с каталки, весело махнул Агафону и бодрым шагом отправился обратно в фойе, стараясь не обращать внимания на догнивающий внутренний двор за окнами. «Какое у меня всё-таки богатое воображение, – размышлял он на ходу. – Даже стук в машине приплёл к гибели. Ловко». Тем не менее, в голове продолжала расти гадкая мысль о реальности происходящего, но Никита гнал её прочь, как только мог.