Последняя инстанция

В фойе свирепствовал негр-охранник в своих чёрных, непроницаемых очках. Абрахам, вспомнил Никита. Блюститель порядка стоял возле входных дверей и вышвыривал наружу тени, держа их за шиворот, как заправский вышибала английского паба. Другие тени всё так же безучастно, как раньше, сидели на стульях, ожидая своей участи. Абрахам орал, что нечего притаскиваться сюда для выяснения отношений.

– Пошли прочь! – надрывался Абрахам, страшно раздувая ноздри. – Все в порядке очереди. Пошли прочь или вы хотите, чтобы я снял свои очки?!

Тени стали копошиться гораздо меньше и медленно потянулись к выходу. Возле регистратуры, облокотившись на стойку, стоял всё тот же Квентий и что-то говорил худенькой перепуганной брюнетке, тоже одетой в халат доктора. Она мелко дрожала и всхлипывала. По щекам текли слёзы. За стойкой по-прежнему стояли девушки-близняшки и слушали Квентия, не сводя с него глаз. Они были настолько похожи, словно одна из них – это просто отражение другой. Квентий заметил Никиту и призывно махнул ему рукой.

– Ещё одну коллегу прислали, – объявил он Никите, кивнув на брюнетку. – То целыми эпохами никого не дождёшься, то сразу двое. Мироздание развлекается, не иначе.

Квентий повернулся к хихикающим близняшкам за стойкой и указал на них рукой.

– Это Алина, а это – Галина. Или наоборот. Их никто различить не может, а может они и сами не различают. Короче, неважно: они всё равно всё время вместе ходят. Ты как – набегался, насуетился? Свыкся? Готов работать или ещё по коридорам поносимся? Побьёмся о стену? Покричим?

Никита неуверенно кивнул.

– Вот и ладушки. Так, девушки, вызовите кого-нибудь из докторов: пусть новенькую оформят и в курс дел наших вечных введут. Мне и одного подопечного хватит. Я пока с Никитой по отделению пройдусь. И хватит наконец орать! – внезапно взорвался Квентий и обернулся на охранника.

Абрахам на секунду умолк, повернулся к Квентию и оскалился рядом белоснежных зубов, так сильно контрастирующих с его тёмной кожей. Затем он вернулся к вышвыриванию теней под дождь. Девушки хихикнули: Алина (или Галина?) стала рыться в каком-то толстом пожелтевшем справочнике, другая взялась за древний дисковый телефон. Квентий ещё мгновение сверлил охранника испепеляющим взглядом, затем взял Никиту под руку и повёл мимо лифтов с полузакрытыми дверьми. Там, в шахтах, что-то искрило и лопалось. Двери силились закрыться, но каждый раз лишь дёргались и с тяжёлым лязгом возвращались в исходное положение. Никита и Квентий приближались к широкому дверному проёму. Здесь как будто было светлее и даже звуки слышались отчётливее. Даже мысли в голове и те стали более ясными. Перед ними показалась лестница. От ступеней, ведущих вниз, несло сыростью и плесенью. Там колыхался едва заметный туман, висящий в воздухе рваными клочьями. Лестница наверх выглядела гораздо лучше и определённо использовалась весьма часто: ступени имели сколы, а плитка кое-где подстёрлась. Квентий стал уверенно подниматься наверх, увлекая Никиту за собой.

Глава 2. Эффект плацебо.

С каждой минутой, проведённой в этом месте, называемом всеми местными «Пограничьем», Никита всё отчётливее осознавал, что действительно мёртв. Так уж человек устроен: до последнего он будет уверять себя, что всё хорошо, даже если нет никакой надежды на просвет. Так, смертельно больного человека близкие будут хвалить за то, что он смог сегодня самостоятельно поесть. Подбадривают его, цепляются за любые аргументы, чтобы убедить в эффективности паллиативного лечения. Они называют его сегодняшнюю возможность встать с постели настоящим подвигом и выдают это за положительную динамику, хотя надежды нет. И это естественно, поскольку в противном случае они бы сошли с ума. Ведь делают это они больше для себя, чем для него. Больной лишь слегка улыбается, сдерживая боль, чтобы подбодрить их в ответ. Никита придумывал всё новые и новые признаки того, что происходящее – сон или бред. Но с каждым мгновением всё отчётливее понимал, что возврата нет. А он сам и есть тот самый безнадёжный больной, радующийся простым радостям, несмотря на грядущую агонию. А в его случае – несмотря на грядущее осознание собственной смерти.

Квентий уверенно поднялся на второй этаж и быстрыми шагами направился вперёд. Никита еле поспевал за ним. Под мышкой Квентий держал планшет с помятыми листами. Здесь оказалось гораздо оживлённее, чем внизу: отовсюду слышались голоса, по коридору сновали полупрозрачные фигуры, одетые в одежду самых разных фасонов и, скорее всего, из разных эпох. Они разговаривали, стонали, шаркали ногами и чему-то возмущались. По обе стороны коридора тянулись двери в палаты, номера над ними оказались пятизначными. Многие проёмы оставили открытыми нараспашку, за ними угадывались самые обычные медицинские палаты с видавшими видами койками, на которых сидели, лежали, играли в карты и спали. В общем, здесь происходила самая обычная медицинская рутина, которую Никита видел в земной жизни тысячу раз. Но полупрозрачность пациентов, конечно, сбивала с толку. И ещё над всем этим стояла неясная лёгкая дымка, как будто здесь парная или очень много курят. На ходу, Квентий заглянул в свои бумаги, проходя полупрозрачных пациентов и коллег насквозь.

– Сначала кого полегче посмотрим, – бросил он через плечо. – Чтоб тебе привыкнуть. Обследуешь парочку, потом к «скучному» тебя отправлю. Чтоб знал где это. Ты же врачом был? Так что должен быстро разобраться. Побыстрее многих.

– А какой тут график вообще? Я же только прибыл, у меня голова кругом идёт. Мне бы дух перевести Ты же должен понимать…

– Ничего я не понимаю, – беззлобно ответил Квентий, оторвавшись от планшета. – Ничего не помню и понимать не собираюсь. А график у тебя, считай, круглосуточный.

– То есть как?!

– А вот так. Тут, знаешь ли, вечность. Тут сутки не нужны.

– Да я не про то! То есть как – круглосуточный?

Квентий остановился перед закрытой дверью в палату и ещё раз заглянул в бумаги.

– Круглосуточный, потому что так надо. Вот ты внизу сидел в коридоре, себя жалел. Чувствовал, как мысли растворяются? Было ощущение, что тьма за тобой по пятам идёт? То-то. Ты думаешь тут просто так все трудоголики? Да если не будешь трудоголиком, если будешь отлынивать, то вмиг превратишься в одну из Теней. В тех, кого Абрахам внизу гоняет. Кушать тебе не надо, спать – не надо. Вот потом, когда привыкнешь, вот тогда – другой разговор. Тогда, может, и отдых будет. Если не свихнёшься раньше, – добавил Квентий, о чём-то задумавшись.

Он бесцеремонно толкнул дверь и перед ними оказалась небольшая одноместная палата. Правую стену занимало окно, разумеется выходящее опять во внутренний двор, чему Никита немало удивился: в той стороне, дальше по коридору, точно располагалась ещё одна палата и окна на стене не могло быть по определению. За грязными стёклами по-прежнему доживали свой век газоны среди погибающих деревьев. Напротив окна, на кушетке, сидя по-турецки, расположился бодрый мужчина старше среднего с седой головой в полосатой пижаме. Он то и дело возбуждённо подпрыгивал на матрасе, койка под ним жалобно поскрипывала. Напротив него стоял на тумбочке и работал старенький пузатый телевизор. Кажется, шла автобиографическая передача, судя по тону разговора. Рядом с кроватью, на стульчике, сидел молодой парень в чуть помятом костюме и рассеянно улыбался. Обстановка в палате была весьма аскетичная: кроме вышеперечисленных кровати, стульчика и телевизора, здесь нашлось место лишь больничной тумбочке с одинокой кружкой на столешнице.

– Т-ш-ш, – мужчина улыбнулся вошедшим и приложил палец к губам. – Сейчас самое интересное будет.

Парень чуть слышно вздохнул. Видимо, происходящее действо было для него не в новинку. Мужчина шикнул и на него и указал пальцем на телевизор. Никита чуть прошёл вперёд и заглянул в экран. Действительно шла автобиографическая передача. Из разряда «Жизнь замечательных людей»: на фоне уютно потрескивающего камина сидели двое: привлекательная стройная блондинка, напротив которой восседал их нынешний пациент собственной персоной – седовласый мужчина, одетый в стильный костюм с самым важным видом, на который он, скорее всего, был способен.

– Скажите, – начала девушка, поправив шикарные волосы, – ведь ваше первое произведение – «Король слепых» – спустя время приобрело неимоверную популярность, хотя сначала не снискало славы? Многие злые языки связывают это с тем, что её стали публиковать лишь благодаря вашему имени. Именитые критики говорят, что это пример полной безвкусицы современных издательств. Они говорят, что достаточно написать любую ерунду, главное, чтобы имя на обложке было известным и это обеспечит хорошие продажи. Что вы можете сказать по этому поводу? С чем вы связываете успех своего первого произведения спустя столько лет?

Мужчина в костюме снисходительно улыбнулся, театрально вздохнул и элегантно поставил чашечку кофе на узорчатый столик, оттопырив мизинчик.

– Вы не правы, – мягко сказал он. – Это не первое моё произведение. Когда-то в детстве я обожал один мультипликационный фильм. Даже не фильм, а сериал. Э, я не буду говорить как он назывался, чтобы не создавать, э, рекламный прецедент. Так вот, я обожал этот мультик, обожал его истории, его героев. Мечтал быть похожими на них, скупал всевозможные игрушки, связанные с этим сериалом. Каждую серию, что показывали по телевизору, я скрупулёзно записывал на видеокассеты, чтобы потом пересматривать их снова и снова. Времена тогда были непростыми и не всегда у меня была возможность приобрести какой-нибудь, как сейчас бы сказали, «мерч» с любимыми героями. Я пытался рисовать своих героев, но рисовал я плохо, поэтому я ставил серию на паузу, прикладывал к экрану листочек и обводил его, чтобы в дальнейшем раскрасить. Думаю, уже становится понятно, насколько мне нравился этот сериал. Но меня удручало, э, однообразие историй из серии в серию. В детских мультфильмах всё-таки обычно негусто с разнообразием сюжетов. Знаете, хотелось побольше экшена, побольше драмы. Ну и тут я подумал: а что мне мешает писать собственные истории про любимых героев? Я взял тетрадочку и стал писать. Мне так это понравилось, что уже и не вспомню, сколько тетрадок я исписал. Так что вот эти записки – вот мои истинные первые работы, да. Искренние и такие настоящие. И ведь они где-то существуют в мире, кто-то однажды их найдёт. Потому что рукописи, как известно, уничтожить нельзя.

Двойник человека с экрана в дорогом костюме, сидевший на кровати в пижаме, аж подпрыгнул от радости и обратился к парню на стуле:

– Нет, ты слышал? «Вы не правы, это не моё первое произведение». А? Как звучит?

– Тебе не надоело? – мягко спросил парень и вновь слабо улыбнулся.

Мужчина лишь отмахнулся и вновь с увлечением уставился в экран. Квентий кашлянул, пациент поморщился и выключил телевизор. Старый кинескоп с готовностью щёлкнул и зашипел скопившимся на экране статическим электричеством. Пациент выжидательно смотрел на врачей. Квентий полистал бумаги.

– Так, пациент Эрнест Беверли. Земных лет было шестьдесят семь.

– Чудный возраст, – вставил пациент.

– Не перебивать, – строго, но беззлобно отрезал Квентий, не отрываясь от бумаг. – Э, палату не покидает, не буянит, попыток сбежать не было. Так, что принимаем? А, синие таблетки, прозрачные капельницы. Как, помогает?

Эрнест рассмеялся, а парень рядом вздохнул.

– Не помогает, – кивнул Квентий и что чиркнул в бумагах. – Тогда назначаю зелёные таблетки с прозрачными капельницами.

Эрнест пожал плечами. Назначенное лечение его явно не волновало. Всем своим видом он показывал, что хочет побыстрее отвязаться от врачей и вернуться к просмотру. Парень смотрел на него с укором. Никита покосился на выключенный телевизор.

– А что это у вас за телевизор такой? Он что – другой мир транслирует? То есть, мир живых людей?

– Не совсем, – с готовностью ответил Эрнест. – Он скорее показывает прошлое. Ведь там я ещё жив, ха-ха! Он показывает программы обо мне. Особенно я люблю те, что сняли в память обо мне после моей кончины. Классные, правда? В них столько печали, столько тоски по ушедшему таланту!

Он перевалился через край кровати и легонько толкнул парня в плечо. Тот не обратил внимания.

– А он показывает только вас? – не унимался Никита.

В нём забрезжила слабая надежда, что удастся узнать судьбу своих родных. Сейчас это занимало его гораздо больше, чем судьба собственная. Для себя Никита решил, что с ним самим уже всё понятно, а вот за Настю с Лёшей он переживал бесконечно сильно.

Эрнест усмехнулся и шутливо погрозил Никите пальцем.

– Даже не думайте. Во-первых, телевизор показывает меня и только меня. Во-вторых, многие пытались им воспользоваться, можете мне поверить, но ещё ни у кого ничего не получалось: он элементарно перестаёт работать.

– А откуда он у вас?

– Подарок поклонников, – важно ответил Эрнест, а парень вновь вздохнул.

– Выздоравливайте, – буркнул Квентий, наконец закончив чиркать в своих бумагах. – Идём.

Он вышел в коридор, а Никита поспешил следом. Позади, уже из-за закрываемой двери, донёсся голос Эрнеста:

– Надо было последнее произведение, когда уже болел, назвать «Эпитафия»! Как бы звучало, а? Как бы они восторгались моим гением после смерти?

– Пожалуйста, хватит, – мягко отвечал парень.

Квентий и Никита вновь спешили по коридору. Дымка, тусклый свет ламп и приглушённость звуков создавали ощущение сна, придавая происходящему нотку абстрактности. Квентий шёл прямо, не обращая внимания на проплывающие навстречу полупрозрачные фигуры. Никита же, по привычке, то и дело отпрыгивал в сторону, когда навстречу ему бесшумно двигался какой-нибудь двухметровый детина в холщовой рубахе.

– А почему мы второго не опросили? – чуть ли не на бегу спросил Никита, пытаясь догнать своего наставника.

– Потому что он не пациент, – задумчиво пробормотал Квентий, рассматривая номера пролетающих мимо палат. – А мы с тобой, как ни странно, лечим именно пациентов. Тот парень – кто-то вроде ангела-хранителя, не знаю. Болтается в палате с тех пор, как туда определили Эрнеста. Не пациент – и ладно. Остальное меня не касается.

Тон Квентия говорил о том, что говорить здесь больше не о чем, а любые отступления от врачебных обязанностей его не интересуют. Попытки Никиты выяснить как связаться с миром живых или хотя бы заглянуть в него пресекались на корню. Квентий казался образцом очерствевшего врача, не желавшего иметь ничего общего не только с пациентами, но и с новыми коллегами. Никита решил выждать, пока не встретит кого-нибудь поразговорчивее. Похоже, это место кишело яркими личностями. Возможно, потому что других сюда просто не брали.

Квентий остановился перед очередной дверью в очередную палату. Что-то показалось в ней странным Никите. Нечто неуловимое отличало её от двери, например, Эрнеста. Как, собственно, от других помещений на этаже. Никита вспомнил, что не ощущал тут никаких запахов, кроме запаха тлена на лестнице, ведущей в подвал. Здесь чувствовался тот же запах, только едва уловимый. Из-за двери доносилось невнятное бормотание, как будто диктор читал будничный новостной текст или кто-то тихонько напевал песенку. Наверное, там работало радио.

Без стука, Квентий распахнул дверь и вошёл. Здесь тоже было окно, только за ним зияла тьма. Непроглядная, без намёка хотя бы на один отблеск. Возле него, на покосившемся стуле, сидела молодая женщина. Когда-то очень красивая, сейчас это можно было понять только с большим трудом: по лицу размазан макияж, волосы собрались в ужасные колтуны. Женщина была одета в шикарное, некогда белое вечернее платье, сейчас в серых пятнах непонятного происхождения. Её силуэт немного расплывался, словно кто-то отключил чёткость изображения на экране. Она что-то тихонько напевала, уставившись во тьму за окном и небрежно дёргая колтуны расчёской. Еле слышный хриплый голос вторил её пению, но найти его источник не получалось: как будто урчало некое далёкое, огромное животное. На полу, в беспорядке, валялись платья, косметика и шикарная обувь. Койка тоже оказалась завалена разноцветными тряпками. Запах гниения усилился, в нём чувствовалась необъяснимая угроза. Никита, двигаясь бесшумно, встал возле самой двери. Внутри у него всё похолодело от чувства животного ужаса. Девушка повернула к ним безучастное лицо.

– Ах, это вы, – она чеканила каждую букву и делала неестественные паузы между словами. – Наконец-то, я уже заждалась. Что у, нас сегодня, какие процедуры? Включите, в, расписание стилиста. Кажется, кончики опять секутся.

В подтверждение слов она взяла прядь своих грязных нечёсаных волос и показала их Квентию. На того демонстрация не произвела никакого впечатления, он мельком посмотрел в свои бумаги с неизменным каменным выражением лица.

– Так, Анна, давайте вместо одной зелёной и одной красной, выпишем три зелёных и одну жёлтую. И капельницы пока отменим.

– Да-да, – рассеянно ответила девушка и вновь уставилась в окно, вытянув грязную шею. – Надоели мне ваши «бады» и витаминчики. Худший курорт для звёзд в моей жизни.

– Никакой «вашей жизни» давно нет, – отметил Квентий.

Анна не обратила на него внимания и продолжила.

– Обслуживание отвратное, обеды – не по, расписанию. И, где развлечения? Я по-вашему летела, сюда, в такую, даль, чтобы сидеть в, номере? Ох, слов нет. Ну хоть уход косметологов, здесь на, уровне: только, вы ко мне, регулярно и ходите. Отвратительно, мальчики.

Квентий хмыкнул и вышел из палаты. Никита попятился следом, не сводя глаз со странной женщины. Она потеряла к ним всякий интерес и вновь стала напевать ритмичную мелодию. Хриплый голос с готовностью стал еле слышно подпевать. Анна представляла из себя нечто среднее между полновесным, энергичным Эрнестом и полупрозрачными тенями, копошащимся в коридоре. Если по первому пациенту сложно было определить, что с ним не так, то здесь не было никаких сомнений: душу Анны поразил какой-то страшный недуг, разрушающий само её сознание.

– Не верит, что мертва, – словно читая мысли Никиты, сказал Квентий. – Тут таких большинство. Убеждай, показывай, рассказывай: им всё равно. Кто-то думает, что они спят, кто-то – что они в мире живых. Такие очень быстро увядают. Почти всегда, – добавил он, подумав. – Вот эта Анна в земной жизни – известная рапсод была. Сюда попала давно уже, а всё думает, что на курорте шикарном. Всё ждёт, когда уедет отсюда. А ведь она не уедет.

– Рапсод? – переспросил Никита.

На секунду Квентий смутился.

– Рапсод, – повторил он. – В смысле как оно теперь, по-новому? А, певица то есть. Известная певица она была, да.

– Так она застряла здесь, потому что не верит, что мертва?

– Возможно, – пожал плечами Квентий. – Кто ж его знает почему она здесь? Ты тут иллюзий не строй: точно никто не знает, почему некоторые люди застревают здесь, а не отправляются дальше. Может, Харон знает: он же всё-таки их привозит сюда. Ну так ведь он не скажет.

Они всё шли и шли по бесконечному коридору, иногда сворачивая в его ответвления без всяких на то видимых причин. Заблудиться здесь одному, с непривычки, не составит труда. Никаких табличек, никаких планов или опознавательных знаков. Максимум – случайные, не по порядку, длинные номера палат. Весь этаж представлял из себя сплошной лабиринт. И, судя по всему, местные пользовались лишь той его частью, которую хорошо запомнили. Теней вокруг становилось всё меньше, они явно отдалялись от обитаемой части госпиталя. Никиту распирало от вопросов: кроме понятного любопытства об окружающей странной действительности, в нём играл профессиональный интерес врача, раз уж и здесь он оказался в том же амплуа, что и был при жизни.

– А что с лекарствами? – спросил Никита. – Синие таблетки, зелёные. Это для пациентов названия?

– Это для всех названия, – раздражённо ответил Квентий. – Откуда я знаю как они называются? Зелёные и зелёные, что тебе ещё от них надо? Один чёрт никто не знает какие из них помогают. И от чего помогают.

– То есть как? – опешил Никита. – А как вообще организована работа больницы? Тут есть интенсивная терапия, хирургия, реанимация?

– Реанимация – это что?

Квентий остановился и хмуро смотрел на новичка. Никита хлопал глазами, не зная, что и сказать. До сего момента у него всё-таки была уверенность, что это – полнофункциональная больница. Пускай потусторонняя, пускай и с неизвестными ему недугами и методами лечения, но всё же – больница со всеми соответствующими атрибутами.

– Знаешь, – Квентий выудил из планшета бумажку, – раз тебе так интересно, чем красные таблетки отличаются от синих, вот сам у «скучного» и спроси. Он их делает, он их выдает и наверное что-то о них знает. Вот тебе новые назначения, тащи ему. Прямо, направо, один этаж наверх и опять направо. Единственная бежевая дверь. По той же лестнице сможешь спуститься прямиком в фойе. Все лестницы ведут в фойе. Всё, чао! Хватит с меня новичков на сегодня.

Квентий пошёл в обратную сторону, продолжая что-то ворчать себе под нос. Никита мельком просмотрел бумагу: фамилии пациентов и новые назначения препаратов. Он пожал плечами и отправился в указанном направлении. Причина раздражения Квентия ему была совершенно неясна, но да ладно: Никита привык, что бывают коллеги со сложным характером. Не послал куда подальше – и на том спасибо.

Никита отправился по указанному маршруту и поднялся на один этаж выше. Здесь бродило всего несколько теней, они просвечивали практически насквозь и больше напоминали клочья дыма, нежели живые существа. Настолько, что было абсолютно невозможно определить, кто это такие. Вокруг стояла тишина, даже вездесущий шум дождя здесь едва слышался. Никита присматривался к дверям, стараясь рассмотреть их оттенок в полумраке. В отличие от предыдущего этажа, этот выглядел как будто современнее: на стене даже красовалась отбойная доска, правда тоже весьма потрёпанная временем. Лампы над головой, пусть и тоже гудели, но, по крайней мере, не гасли каждые пару минут.

Он шёл легкой походкой, с любопытством вертя головой по сторонам. Если чему Никиту и научила работа в больнице за столько лет, так это тому, что надо абстрагироваться от всего, что тебе не подвластно. Он никак не мог повлиять сейчас на своё положение и уж тем более выяснить, есть ли отсюда выход. Попытки узнать это лишь приведут к безумию. Или, возможно, к аресту. Вдруг у них здесь своеволие наказуемо? Или инакомыслие? Так что Никита предпочёл пока плыть по течению.

Один из силуэтов впереди как будто выглядел чётче остальных. Никита присмотрелся и правда: впереди стоял низенький человечек в форме медбрата. Он что-то перекладывал на медицинском столике и живо вертел головой. Когда Никита подошёл ближе, человечек тут же развернулся к нему всем телом. Это оказался молодой азиат с чёрными, как смоль, волосами.

– Привет, – сказал человечек, неотрывно глядя Никите в глаза. – к «скучному» идёшь? Квентий запрягает, да? Старая перечница.

Азиат говорил беззлобно, в глазах сияло дружелюбие. Весь он был такой живенький, энергичный. Такой непривычный в мире медленно плавающих теней. Никита открыл было рот, чтобы ответить, но медбрат его перебил.

– Я Цао. Цао Ван. Не Ван Цао, а Цао Ван. Прошу не путать, а то есть тут у нас, знаешь, сильно важные. Которые за тыщу лет не могут запомнить, что Ван – фамилия, а Цао – имя. Любому же это ясно! Тем более я же тут не один азиат! Азиатов-то, знаешь, немало. Некультурно как-то с их культурой так. Ты согласен? Ты из какого времени? У тебя там много китайцев наверно? Китай же всё еще большой? Или уже больше? Или ты до двадцатого века сюда?

Цао говорил скороговоркой, не делая пауз между словами, не говоря уж о знаках препинания. Весь смысл его речи смешивался, комкался, превращаясь в неперевариваемую массу. Иногда, в абсолютно случайных местах, Цао повышал голос, что не добавляло понятливости его словам.

– Э… – начал Никита.

– Извини, пора бежать, – Цао проворно покидал в медицинский бикс пакетики, бинты, коробочки и небрежно закрыл его. – Времени мало, дел много. Ты это, не стесняйся: обращайся, если что нужно. Я тут всех знаю, знаю что где и как. Привет!

Никита оживился было, услышав, что нашёлся человек, знающий местное мироустройство. Но он только успел вновь раскрыть рот, что ему, собственно, уже требуется помощь, как Цао Ван (или всё-таки Вао Цан?) уже бежал по коридору, лязгая зажатыми подмышками биксами. Никита вздохнул и присмотрелся: чуть дальше от него красовалась бежевая дверь. Пока это действительно единственная небелая дверь, попавшаяся ему по дороге. Рядом висела табличка: «Лаборатория. С. С. Скучный».

На стук никто не отреагировал. Никите казалось уместным соблюдать нормы приличия, даже здесь. В конце концов, это универсальные нормы, вне зависимости от того, в каком времени закончил свой земной путь некто Скучный С. С.. У Никиты была полная уверенность, что здесь только души умерших людей: пока ему не встречались подтверждения существования ангелов и демонов. Если не считать личного ангела писателя Эрнеста Беверли – пациента Никиты. Тоже наверняка чья-нибудь душа, подумал Никита, просто разыгрывают новичка наверняка.