Последняя инстанция

– Да-а, вы прекрасно знаете, о чём я. Несмотря на то, что вы здесь – без году неделя, даже вы знаете что это такое. Сейчас вы ничего не нарушаете, это правда. Но не забывайте, что ходите по очень тонкому льду, Никита Григорьевич!

Она высоко вздёрнула подбородок и пошла прочь, громко цокая каблуками. Никита вздохнул и весь как-то сник. С одной стороны, у него не было причин лезть на рожон. В конце концов, местные порядки он действительно представлял себе весьма смутно. Но, справедливости ради, остальные тоже плохо себе их представляли, а лишь слепо им следовали, стараясь ухватиться хоть за что-то в окружающем их хаосе. Разумеется, никто и не помнил, когда эти правила появились и кто их придумал. Место это имело возраст, близкий к возрасту Мироздания. Где-то в глубине души вспыхнул робкий огонёк злости. «А вдруг я прав? – подумал Никита. – Вдруг они ошибаются, а не я? Вдруг больница все эти эпохи работает неправильно?».

Никита на ходу перебирал в голове аргументы, которые стоило бы высказать Эбигейл. В лучших традициях, они пришли ему в голову только сейчас, уже после разговора. Коллеги шарахались от него в стороны, видя, что он не в духе. Видели Никиту в таком состоянии редко и потому не хотели с ним связываться, не зная, чего от него ожидать. Окружающий его мир теперь точно соответствовал современной больнице: никаких брошенных вещей, грязи или поломанной мебели. Чистый белый коридор, ровная плитка на полу и ряды дверей всё с теми же четырёхзначными номерами. При этом безумная планировка, не поддающаяся никакой логике, никуда не делась. За окнами теперь моросил мелкий дождик, а Тьма отступила с улиц на столько, на сколько хватало глаз. Но пока Никита не решался покидать пределы здания. Тем более в одиночку. Стоило в такую экспедицию взять кого-нибудь опытного. Квентия, например. Или Вана.

Никита зацепился взглядом за чьи-то хитрые раскосые глаза, выглядывавшие из-за угла. Ван издалека бросался в глаза, несмотря на маленький рост. Его азиатский взгляд многих сбивал с толку: никогда не получалось угадать, то ли Цан что-то задумал, то ли просто улыбался. А если учесть репутацию авантюриста, первое было верно гораздо чаще, чем второе.

Ван пристально смотрел на Никиту, изредка оглядываясь на проходящих мимо. Рядом, возле пустого и пыльного торгового автомата стояла незнакомая медсестра и задумчиво смотрела на пустые полки. Надпись рядом с изображением несуществующих закусок сообщали их названия на арабском языке.

– Привет, Ван, – Никита подошёл ближе. – Думаешь, что бы такого учудить?

– Привет-привет. Нет, уже придумал. Хотим с медбратьями опять наверх сгонять.

Будучи известным смельчаком, Ван не переставал совершать вылазки за пределы «обитаемой» части госпиталя. За это его сделали негласным лидером уборщиков и медбратьев. Хотя привилегий ему это никаких, конечно, не давало. Иногда они с друзьями приносили из своих экспедиций весьма неожиданные и редкие вещи. Из-за желания добыть новые знания о Пограничье, Ван и Никита нашли друг в друге родственные души.

– Искать кабинет Грахма? – понимающе кивнул Никита.

– Ага. – Ван кивнул. – Должен же он где-то быть? А там, вдруг когда-нибудь доберёмся и до других частей госпиталя. До других отделений.

– Думаешь, они существуют? Может, это сказки, как про Ад в подвале.

Ван пожал плечами и огляделся.

– Может сказки, а может и нет. Другие отделения точно есть. И не заброшенные, как тут, рядом с нами, а такие же, как наше: с пациентами, врачами, своими Никитами, Квентиями и Ванами. Возможно, даже со своими Грахмами. Ну не может же всё человечество поместиться у нас, верно?

Никита взглянул на четырёхзначный номер ближайшей палаты. Действительно, при всей абсурдности числа, все люди здесь явно не могут быть размещены. Хотя, в Пограничье попадает не каждая душа.

– И со своими Харонами, – продолжил за друга Никита.

– А почему бы и нет? – парировал Ван. – Откуда ты знаешь, что он один? Или, может быть, Харон может находится в нескольких местах одновременно. Кто ж его знает?

Никита промолчал. Из-за недостатка информации, почти каждый здесь строил свои теории. И это являлось одной из причин, почему Никита всё-таки хотел докопаться до истины. Если это возможно.

Так, за разговором, они шли в направлении фойе и до них уже доносился громовой голос Абрахама, когда Никита вспомнил, о чём ещё хотел спросить ушлого уборщика.

– Ван, я тут хотел спросить… Встретилась мне тут Эбигейл, опять начала мне морали читать о нормах поведения. И она упомянула о каких-то городских инстанциях. Ты что-нибудь слышал об этом?

Ван с готовностью закивал, засматриваясь на проходящих мимо медсестёр.

– Конечно слышал. Что там про них слышать? Что, ты думаешь, у нас тут анархия какая? У нас и полиция имеется! И даже мэр! Хотя насчёт мэра я не уверен, – добавил он, чуть усомнившись.

– Подожди, но кого здесь будет ловить полиция? И какой смысл в мэрии, если выход на улицу смертелен?

Ван усмехнулся и сделал шаг в сторону столовой, показывая, что хочет закончить разговор.

– Никитка, ну ты как будто первый день здесь. Кто ж его знает, зачем оно нужно? Мы здесь с тобой зачем? А почему именно мы? А почему нас именно столько? Как-нибудь с тобой по городу пройдёмся: сам всё увидишь. Извини, жрать хочу – не могу.

Ван скрылся в дверях столовой. Там кто-то вскрикнул и нелестно отозвался о юрких китайцах. Никита в задумчивости стоял посреди коридора. Наверное, стоило прямо сейчас сходить на улицу и наконец посмотреть на то, что творится в Пограничье, раз уж, вроде как, рядом с больницей теперь для него не так уж и опасно. Но сначала следует поработать. Никита не знал, входят ли его визиты в Проклятое отделение в перечень обязанностей врача по мнению Мироздания, поэтому, на всякий случай, никогда не отлынивал от работы с «обычными» пациентами, чтобы не прослыть тунеядцем со всеми вытекающими последствиями.

Он сверился с появившимися в планшете данными и отправился на поиски нужной палаты. Последнее время, ему попадались пациенты с третьего этажа, малая часть которого теперь для него стала обитаемой и неопасной.

По пути, Никита читал данные пациента. И об этом пациенте он уже был наслышан, хотя сам с ним ещё ни разу не встречался. Человек этот был здесь всеобщим любимчиком. Говорят, что сам Харон однажды подарил этому пациенту игрушку, если это не очередная байка, конечно. И даже чёрствый Квентий искренне сочувствовал этому пациенту.

Пациента звали Хавьер Перес. Он умер от брюшного тифа в возрасте девяти лет. С тех пор он находился в Пограничье, объясняя это тем, что ждёт своих родителей здесь для того, чтобы отправиться вместе с ними в Рай. Сам мальчик это придумал, или ему об этом нашептали Высшие силы, доподлинно неизвестно никому. Но случилось это давно. Настолько давно, что его родители уже завершили земной путь. И его мама, дожив до преклонного возраста, без остановок проехала сквозь Пограничье в Рай. Абрахам слышал тогда от Харона, что она была абсолютно уверена, что маленький сынишка ждёт её на той стороне. А вот с отцом Хавьера случилась накладка: говорят, прожил он свою жизнь неважно, закончил путь рано и потому такси отвезло его на вечные муки в Ад. Маленький пациент этой палаты отказывается отправляться дальше без отца. То ли его послушалось само Мироздание, то ли есть другая причина, но Хавьер находился здесь, в больнице, уже давно.

Никита тихонько открыл дверь палаты и вошёл внутрь, аккуратно прикрыв её за собой. Палата оказалась двухместной. На кровати сидел мальчуган с тёмными взъерошенными волосами, засунув ладони под себя. Он болтал ногами и смотрел в окно. Вторая кровать была застелена розовым постельным бельём. За окном простиралась пустая улица Пограничья с несколькими старомодными припаркованными автомобилями. Мокрый асфальт блестел от ярких уличных фонарей. Мальчик повернулся на звук. На Никиту взглянули ярко-голубые добрые и серьёзные глаза.

– Здравствуйте, – голос мальчика был мягкий, бархатистый, как чистый ручеёк.

– Привет, Хавьер.

Никита придвинул стул и сел. Между кроватями стоял небольшой столик, на нём валялось несколько солдатиков. В дальнем углу палаты располагалась большая игрушечная железная дорога и внушительных размеров пластиковая коробка, наверняка доверху заполненная игрушками, неизвестно как попавшими на границу Жизни и Смерти.

– Меня зовут Никита Григорьевич. Я хочу тебя вылечить, чтобы ты мог отправиться дальше, к маме.

– Меня не надо лечить, – спокойно ответил Хавьер. – Я просто жду здесь папу.

Никита взглянул в свой планшет и с удивлением обнаружил, что в графе «Назначенное лечение» стоит прочерк. Пациента действительно никто ничем не лечит! Даже нет таблеток неизвестного назначения. Стараясь не терять самообладания, Никита положил планшет на стол.

– Хавьер, что ты видишь за окном?

Мальчик проследил за его взглядом и посмотрел на улицу, смешно вытягивая тонкую шею. Никита давно научился этому приёму: если в палате пациента было окно, то в первую очередь следовало спросить, что пациент в нём видит. Если за стеклом зияла Тьма, а пациент описывал какой-либо пейзаж, то дела его плохи.

– Улица, – ответил Хавьер и вновь посмотрел на доктора. – Несколько машин. Маленький дождик, как всегда. Хотя он уже почти перестал. И совсем нет прохожих. Там никогда не бывает прохожих.

Никита внимательно посмотрел на ребёнка. Судя по всему, Хавьер видел Пограничье таким же, как и его завсегдатаи. Что было странно, потому что такого за пациентами обычно не замечали. Возможно, мальчишка действительно не болен. По местным меркам. Неужели это место можно подчинить собственным желаниям и остаться здесь, если захочешь? А если, наоборот, захочешь его покинуть?

– Почему ты не хочешь отправиться к маме? Она же скучает и беспокоится за тебя.

Ком подступил к горлу Никиты. Он вспомнил своего Алёшку, почти ровесника Хавьера, который теперь будет расти без отца.

– У мамы там есть моя сестра. Она поможет маме. А я дождусь папу. Здесь.

Мальчик упрямо взглянул на доктора, готовый дать отпор и отмести все возражения. Разговор этот явно был ему хорошо знаком и, похоже, в стенах этой палаты он повторялся регулярно. Никита собрался с мыслями, надеясь, что уж он-то со свежими взглядами сдвинет дело с мёртвой точки. В конце концов, должен ведь он разбираться в человеческой психологии получше старых легионеров и часовщиков?

– Хавьер, твой папа… Он вёл себя очень плохо, понимаешь? Его отправили туда, где его смогут перевоспитать. А потом, когда его отпустят, он вас догонит. М? Как тебе такой план?

Хавьер насупился, в глазах блеснула злоба.

– Мой папа хороший! Я знаю, что он попал в Ад. Я не маленький, чтоб не понимать такое. Но это всё из-за того, что я их оставил, он поэтому стал злым. Он хороший, я знаю!

Никита с удивлением и ужасом заметил, что картинка за окном потускнела: красок стало меньше, а дождь усилился. Фонари поблекли; они гасли один за другим. Тьма подступала, пожирая дальние дома и дорогу.

Хавьер вздохнул и принялся крутить в руках взятого со стола игрушечного солдатика. Дождь вновь стал еле моросить, а Тьма спряталась где-то в проулках. Никита незаметно перевёл дух и принял как можно более спокойное выражение лица.

– А если я, скажем, буду почаще к тебе заходить, чтобы тебе не было скучно и попробую подобрать витаминки, чтобы ты лучше себя здесь чувствовал, ты же не будешь против?

– Не буду, – мальчик безучастно пожал плечами.

«Вдруг он всё же болен, – подумал Никита. – Вдруг мы сможем найти лекарство и вытащить его отсюда? Тем более он, судя по всему, не менее опасен, чем обитатели подвала».

Никита услышал как за его спиной скрипнула дверь. Хавьер посмотрел через плечо доктора и улыбнулся, его глаза блеснули радостью и, одновременно, тревогой. Никита обернулся. В палату вошла и плюхнулась на свободную кровать девочка лет десяти. На голове колыхались небрежно завязанные хвостики. Девочка выглядела плохо. Кожа бледная, землистого цвета, на руках и ногах, под ситцевым сарафаном, угадывались тёмные пятнышки, готовые перерасти в маленькие язвы. Острые ключицы готовы прорвать тонкую кожу. Девочка была немного нескладная и какая-то блеклая: её «краски» были гораздо более серые, чем окружающего мира. Никита уже знал, что это значит: малышке становилось хуже. Обычно такие пациенты заканчивают свой путь в Проклятом отделении.