Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей

…Проклиная этот унизительный осмотр, я отдал бумажку с данными Вере Павловне и уже стоял в трусах, собираясь надеть рубашку, когда в кабинет санчасти вошла Наташка Чижикова. Это повергло меня в шок, ― чуть не влетел!

Она, как я уже знал, числится в лагере методистом по воспитательной работе, но не ожидал увидеть её здесь. Захотелось раствориться сахаром в горячем чае. Наверное, со своей сестрой, Варькой, поделится…

– Вот список третьего отряда, ― сказала она Вере Павловне и оглянулась на меня:

– И ты здесь? А почему не с первым отрядом?

– В этот записали, ― буркнул я, надевая рубашку.

– А ты подрос, ― похвалила она. ― Рост какой у тебя?

– Сто шестьдесят два.

– И у меня сто шестьдесят два, ― улыбнулась она. ― Мы с тобой одного роста.

– Ну и что, ― к чему-то буркнул я, ― перегоню к концу смены!

Наташка улыбнулась и упрекнула:

– Хвастунишка ты, Лёшка. Я ведь тоже подрасти могу, ― и попросила: ― Не говори в городе, что меня лагере видел, ладно?

– С чего бы я говорил?

– Наташа, ― обратилась к ней Вера Павловна, ― Люси помоги, а то ей и рост измерять и взвешивать.

Я подмигнул Рудому, стоявшему с пунцовым лицом перед медсестрой и вышел…

***

На улице, когда я подошёл, Кузнецов бубнил что-то мне на ухо, возмущался:

– К чему этот медосмотр хренов! Вот объясни, к чему его проводить, если мы перед лагерем проходили? Рост какой у тебя?

– А? ― машинально спросил я, оглушённый унизительным осмотром, подумал: чем старше становлюсь, тем труднее смириться с этим.

– Ты что, не слышишь? Рост у тебя какой, спрашиваю? ― не отставал Кузя.

– Сто шестьдесят два, ― очнувшись, ответил я и спросил, чтобы он отвязался: ― А у тебя?

– Сто пятьдесят шесть с половиной.

Назвав свой рост, Кузя и переключился на Катаева:

– Китаец, вес какой?

– Сорок семь с половиной, и что?

– А воняет, как от тонны!

Пацаны засмеялись.

– Что ржёте как индюки? ― обиделся Катаев, а Кузе посоветовал: ― Пошёл бы ты навоз нюхать со своими подначками.

Кузнецов, привлекая внимание, кивнул на круглолицую девчонку, проходившую мимо и пояснил: «Одноклассница моя». Когда она подошла ближе, Кузя окликнул её:

– Эй, Емельянова.

– Ну, чего тебе?

Кузнецов хлопнул по плечу Юрку Круглова, что стоял рядом, и, обращаясь к ней, спросил:

– Подскажи, как правильно цвет волос у него называется?

– Зачем тебе?

– Сказать не можешь?

– Могу. Рыжие, какие ещё? ― улыбнулась она.

– Я же говорил, что она в окно подглядывала, ― громко, чтоб и она слышала, сказал Кузя.

Его одноклассница покраснела так, что исчезли веснушки на её щеках, бросила Кузе: «Дурак ты» и побежала к девчонкам. Круглов, а по-другому «Рудый», выдохнул: «Кузя, ну ты и сволочь!». Не дожидаясь оплеухи, Кузнецов дал стрекача и скрылся за углом здания. Юрка Круглов погнался за ним.

К нам подошёл Весёлкин, поинтересовался:

– Кому ржём?

– Весло, ― спросил я, ― за что выпороли?

Весло почесал задницу и без смущения признался:

– У отца ружье спёр и патроны. С карифаном ворон в огороде стреляли.

– А что прутьями?

– За штраф бате от участкового. Чтоб больнее.

– А меня недавно ремнём, ― поделился Фролов.

– А меня ни разу, ― сказал Сашка Панус.

Пацаны недоверчиво посмотрели на него, а я поверил Сашке, потому что меня тоже никогда не пороли. Не считая одного раза. Заработал ни за что летом после третьего класса: зрителем стоял, когда старшие пацаны чужой велосипед пытались для прикола увести, а приписали соучастие.

А вообще, отцу не до меня. Он начальник производственно-технического отдела, член парткома завода и депутат Городского совета депутатов трудящихся, домой приходит поздно, ужинает и с газетой уходит в спальную, слушает через треск глушилок «Голос Америки».

Когда из-за замечаний или двойки мама отказывается подписать дневник и оправляет меня к нему, он, молча, авторучкой-непроливайкой ставит свою роспись, укоризненно качает головой и говорит чуть слышно: «Да…», ― и всё! Слышать это: «Да…», ― для меня хуже долгих нотаций.

А вообще он ко мне нормально относится, по-взрослому: весной как-то дал первый номер журнала «Роман-газета» почитать за шестьдесят третий год, с портретом Солженицына на обложке. Я рос во дворе, слышал истории от бывалых людей, и повесть «Один день Ивана Денисовича» не так много добавили к тому, что я и так знал…

Вернулись Кузя и Рудый, в обнимку. Видимо, инцидент был исчерпан. Весёлкина никто не подкалывал ни после осмотра, ни позже. Напротив, пацаны поглядывали на него с уважением: не каждому прутьями по заднице достаётся!

***

Сразу после осмотра в пионерской комнате был проведён сбор Совета отряда. Перед его началом Светка Осипова, проходя мимо меня, шепнула: «Лёша, задержись, разговор есть». Что ей нужно?

Сбор совета отряда проходил в присутствии воспитательницы и пионервожатых, собрался весь актив отряда: Лемехова, звеньевые и руководители секторов. Гоблин и Матвейка сели рядом с Глухарём. Я подсел к девчонкам и пожалел, что не протолкнул в совет отряда пацанов со своего звена.

Сталина Ивановна поручила Лемеховой подготовить графики дежурства по лагерю и отряду. «К вашему сведенью», ― сказала она, ― с завтрашнего дня наш отряд будет нести дежурство по пионерскому лагерю. Это два поста: у знамени и на парадной лестнице на входе на территорию.

Ребята, кто из вас может назвать, когда и где пионеры заступают на самый важный и ответственный пионерский пост, пост номер один? ― спросила она и, не услышав ответа, сама ответила: ― В День пионерии, девятнадцатого мая, пионеры заступают на пост номер один у мавзолея Владимира Ильича Ленина! И это должен знать каждый пионер. А у нас пост номер один на площадке построений у знамени пионерской дружины пионерлагеря. Всем понятно?»

После короткой воспитательной беседы о поддержании дисциплины и порядка в отряде каждый из руководителей секторов получил задание: Жданова ― подготовить стенгазету, Матвееву вручили ключ от шкафа, где хранился спортивный инвентарь, Гоблину воспитательница отдала ключ от кладовой, где хранился инструмент для уборки, Осипова отвечала за культурно-массовый сектор и должна была подготовить концерт художественной самодеятельности.

По просьбе Осиповой после окончания сбора я задержался, подошёл к окну и ожидал, когда все выйдут из комнаты. Светка с показным интересом листала альбом второго отряда с фотографиями прошлых лет.

Заметил, Ленка Жданова, а она выходила одной из последних, остановилась в дверном проёме и стрельнула глазами на меня и Светку. Обязательно с Пироговой поделится, подумал я с досадой и поймал себя на том, что опираюсь на оконную раму, а пальцы сами собой выстукивают дробь по оконному стеклу.

Когда все вышли, Светка подошла ко мне, остановилась рядом и тихонько сказала:

– Лёшка, а я знаю, почему Пирогова согласилась нас познакомить, ― она повернулась ко мне и спросила: ― А ты сам не догадываешься? Совсем? Это же так просто! Мне девочки подсказали.

– О чём ты? ― спросил я, удивлённо взглянув на Светку.

– Мы посоветовались, и нам всё стало ясно!

– О чём вы советовались, и что вам ясно? ― по-прежнему не понимая, о чём идёт речь, спросил я и повернулся к Осиповой, чтобы видеть её лицо.

– Скажу. Только ты не обижайся. Мы думаем, Пироговой кто-то из мальчиков понравился, а ты ей мешаешь своей дружбой. Вот она тебя со мной и познакомила, чтоб не мешал. Такое бывает. Ты не обиделся? ― спросила Осипова, заглядывая мне в глаза.

– А зачем ты девчонкам рассказала, как именно мы познакомились, я просил? ― с трудом подавив раздражение, спросил я.

– Мы же договорились, что я всем скажу, что мы теперь дружим. Разве не так? Я и сказала, ― удивлённо посмотрела на меня Светка. ― А больше я никому ничего не рассказывала, я только одной Тане Беловой сказала, что нас Пирогова познакомила, а остальные девочки просто рядом стояли и всё слышали. Что мне, уши им заткнуть? Они знают, что ты раньше с Пироговой дружил. Всем же интересно, почему она сама тебя со мной познакомила. Вот мы и решили, что она с кем-то из мальчиков дружить хочет. ― Осипова взглянула мне в лицо: ― Ты что, обиделся?

– Нет, ― ответил я и подумал, этого ещё не хватало!

Может, действительно Верка специально для этого меня с Осиповой познакомила? Нашла повод со мной не общаться. Ну и Верка, тихоня! Ничего не придумав, я решил, буду вести себя с ней так, словно я ничего не знаю о её планах, а там посмотрим… кому из пацанов фингал поставить.

***

Со своими дружками, Матвеевым и Катрягой, Глухарёв ожидал меня возле отряда. Он отделился от них, перегородил мне дорогу и высказал:

– «Печенье», чё, не врубаешь? Бычарой держишься, беспредел творишь! Страх потерял? Секи и запоминай, постанова такая: я ― Босс, а это мои кенты.

– Лепила ты мелкий, а не Босс! ― ответил я ему по фене.

– Ну-ну, не пожалей…

Какое-то время мы стояли друг против друга, глаза в глаза, чувствовал, как напряглись мои мышцы. Не я, а Глухарёв отвёл взгляд и шагнул в сторону, освобождая мне дорогу. Чтобы оставить за собой последнее слово предупредил меня в спину:

– Разговор не окончен!

Я не оглянулся и проигнорировал его слова. Шёл и затылком чувствовал, как он буравит меня взглядом. Любой соврёт, кто скажет, что любит драться, но нет выбора. Лепила, кто не знает по фене, это неавторитетная шпана. Посмотрим, что будет дальше …

***

Построение на вечернюю линейку происходило по установленному порядку. Раздались знакомый звук горна «На линейку становись!»:

Веро-ника, веро-ника, Бей, барабанщик, старый барабанщик.Веро-ника, веро-ника, бей, барабанщик ― в ба-ра-бан!

Когда все построились, Сталина Ивановна сделала замечание: «Круглов, Середа на линейку нужно становиться вовремя». Середа Сашка со звена Глухарёва. Я знаю уже, что он белорус, а кличку ему прицепили «Пятница».

Сталина Ивановна скомандовала: «Смирно! Напра-во, равняйсь! Ощущайте локтем соседа!» Перед строем звеньевые отдавали рапорт председателю отряда. Отрапортовал Таньке Лемеховой и я: «Товарищ председатель пионерского отряда, звено «А» построено, дежурных по отряду два человека, отсутствующих нет». Лемехова, в свою очередь, рапортовала о готовности отряда к линейке Сталине Ивановне.

Воспитательница осмотрела ребят, стоявших в шеренге, остановила взгляд на Круглове, потом перевела взгляд на пацана из звена Глухарёва и объявила:

– Круглов и Середа встали в строй последними. Сегодня после ужина вместо личного времени ― помощь дежурным по отряду в уборке территории!

– А где же логика? ― возмутился Круглов. ― Мы же не опоздали. Кто-то же должен встать в строй последним! ― Он повернулся к Середе и громким шёпотом поинтересовался:

– Что я, рыжий, что ли? Расизм какой-то по цвету волос!

– Рудый ― рыже-красный, человек опасный! ― хрипло прошептал кто-то из пацанов.

Ребята и девчонки рассмеялись. Сталина подавила улыбку и отчитала:

– Ишь ты, как он разговаривает! А логика, Круглов, в том, что кто-то должен помочь дежурным убрать территорию! А остальным поясняю: фантики от конфет на территории не бросать, не мусорить. Самим же потом убирать всё придётся. Понятно? Ещё вопросы есть?

Ефимов оказался заядлым шахматистом и уже в первый день искал напарника, чтобы сразиться в шахматы. Я согласился сыграть с ним три партии. Это был хороший повод узнать его поближе.

– Как ты отнесёшься к моему предложению: выбрать время и сходить на речку?

– Но нас же предупредили не выходить из лагеря? ― взглянул он на меня поверх очков.

– Предупредили. Выходить нельзя, но, когда хочется, ― можно. Мы же не будем докладывать, куда идём. Никто не узнает.

– Гарантия не сто процентная, а я в таком положении, что мне режим нарушать нельзя.

– Это почему? ― поинтересовался я.

– Тебе скажу. У меня путёвка в лагерь на две смены. Рисковать нельзя. Так что, хочу или не хочу, быть мне примерным пионером.

– Здесь риска почти нет, ― объяснил я. ― Прошлый год почти каждый день купаться бегал и ничего. А настоящий риск ― это попытка пукнуть при поносе, ― съязвил я. ― А ты что, будешь «Пионер ― всем ребятам пример!» ― так что ли? ― кивнул я на плакат на стене, на котором был написан именно такой лозунг.

– Ты не обижайся! ― Витька поправил оправу очков на переносице, помялся и, отвернувшись, сказал: ― Родителям не до меня. Вот и отправили в лагерь на две смены, чтобы не путался под ногами. Нельзя мне рисковать…

Вместо одной партии мы сыграли три, из них две я проиграл. Не сработала и моя тактика следовать трём принципам: скорее вывести свои фигуры из-за линии обороны, затем занять центр и, по возможности, стараться укрепить свои сильные стороны, а потом уже заняться слабыми. Да и что удивительного, у Витьки второй юношеский разряд по шахматам. Хороший он пацан, но в моих делах не напарник.

Решка и Ярок тоже не подходили, с ними так: или двоих, или никого. Рудый слишком заметный. Сашка Парус, мой сосед по койке, целый день провёл с сестрой и ни с кем из отряда не общался. Остальных мальчишек с нашего звена не стоило принимать в расчёт. Я пожалел, что моих приятелей, Гудина или Хохлова, нет рядом, мы бы весело провели время.

***

Вечером, после очередного напоминания, пришлось пришить на левый рукав знак отличия, красную полоску. Одна полоска ― звеньевой, две ― председатель отряда, три ― пионервожатый, четыре ― старший пионервожатый.

Кровать правильно заправить ― не конфетку съесть: одеяло нужно сложить вчетверо и «укутать» его в простыню, разгладить так, чтобы пятак отскакивал! Все подушки на кроватях ― в одну линейку, полотенце на спинку кровати ― справа. Заправлять постель два раза в день было сущей каторгой!

Пришёл вечер, прозвучал горн на вечернюю перекличку. Строились перед фронтом здания отряда с лозунгом над входной дверью: «Учение Маркса всесильно потому, что оно верно!». После переклички последовала команда: «Приготовиться ко сну!»

Было полчаса, чтобы сходить в туалет, умыться, расправить постель. Войдя в палату наша пионервожатая, Ирина Николаевна, отдала команду: «Приготовиться к осмотру!» Так было и в прошлые годы. Раньше я к этому относился спокойно, но теперь предстоящие осмотры раздражали. Что мы дети, раздеваться до трусов для проверки кто как ноги помыл, есть ли ссадины, чтобы мазать зелёнкой, от клещей осматривать? Мы сами не можем, что ли?

– Пацаны, гляди! ― сказал Матвеев. ― Гоблин у своего деда трусы взял поносить. Гоблин, они у тебя на коленках-то ещё не протёрлись?

Все оглянулись на Гошина. У него действительно были трусы со штанинами. Не до колен, конечно, но почти до трети бедра. То-то они у него постоянно из-под шорт торчат. Мы носили совсем коротенькие, пошива нашей швейной фабрики, со штанинами со спичечный коробок, а со штанинами считали стариковскими. Пацаны рассмеялись. Гошин покраснел и погрозил Матвееву:

– А в морду хочешь?

Последовал новый взрыв смеха: слишком уж хлипким выглядел Гошин перед Матвейкой. Матвеев отмахнулся от него и с издёвкой сказал:

– Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, Геракл засушенный! Да я, блин, мизинцем тебе все зубы расшатаю! ― Строится! ― повторила команду пионервожатая.

– Ирина Николаевна, можно мы сами себя перед отбоем осматривать будем? ― спросил Колька Глухарёв.

– Нельзя.

– Почему?

– По кочану, ― ответила она и пошла вдоль строя.

Опережая команду пионервожатой, кто-то слева выкрикнул: «Хэндэ хох!», и мы подняли руки вверх. «Гитлер капут!» ― сострил Рудый. Ирина Николаевна прошла вдоль фронта строя, потом сзади нас, внимательно осматривая стоящих в шеренге. Из-за спины донёсся её укоризненный голос: «Дударь, как не стыдно? Почему пятки грязные? Мыть ноги!» и команда: «Остальным пять минут на личный осмотр и отбой!»

После отбоя, когда мы уже были в постелях, вошла Сталина Ивановна. Она прошла по проходу между кроватями, проверяя по головам все ли на месте, вернулась к двери, щёлкнула выключателем и прикрыла дверь.

***

– Да будет свет! ― сказал монтёр и перерезал провода, ― приглушённо ляпнул кто-то с дальнего угла палаты. Как всегда, после отбоя тихие смешки, шёпот, потом разговоры погромче. Хохот, перешёптывания…

– Слышали, недавно наши американского шпиона поймали, ― послышался голос с противоположной стороны палаты.

– Да ну…

– Не на Дону, а рядом!

– Где поймали?

– Да тут, неподалёку, возле воинской части

– Возле танковой части? Ого, это ж рядом! Ну-ка, расскажи.

– Пятница луну крутит, ― недоверчиво сказал Глухарёв.

– Точно, расскажи, ― сказал ещё один любопытный рассказчику.

– Так он из лесу вышел, его на парашюте к нам в лес скинули, оттуда и вышел на дорогу. С высотного самолёта-разведчика, ― для убедительности уточнил рассказчик и продолжил: ― Он парашют закопал, переоделся во всё наше и вышел. Его останавливают возле воинской части просто так, паспорт проверить. А ему, гаду, так ловко наш паспорт подделали, не придерёшься. Всё есть: и фотография, и печать настоящая.

– Прописку нужно было проверить, ― влез какой-то советчик.

– Проверяли. Есть прописка. С нашей печатью! ― продолжал рассказчик. ― Говорит чисто по-русски, матерится, не подкопаешься ― точно наш человек. И в паспорте у него так и написано: русский! И так его проверяли, и так ― нет ничего, не придерёшься. Хотели отпустить. Никаких улик.

– А как же его вычислили?

– Догадались.

– Как?

– Понимаешь, американцы одного не учли, оплошность допустили.

– Какую?

– А ты догадайся.

– Ну не знаю. Может у него сигареты американские были или зажигалка заграничная?

– Всё наше.

– Может, носки нейлоновые? ― предположил ещё один голос.

– Не, всё, как у нас: фуфайка, сапоги кирзовые, портянки.

– А как же его вычислили?

– Понимаете, американцы не знают, что у нас негров нету, а они негра сдуру прислали. Его спрашивают, если ты русский, тогда почему негр? А ему крыть нечем, он сразу давай юлить по-американски: «Мерси, хэндэ хох, я ваша не понимайт». Его даже ногами не долго били. Сразу сознался, так и сказал: «Я есть американский шпион».

– А это вправду было?

– Конечно, вправду. Вот тут, где воинская часть.

– Да ты просто врёшь! ― возмутился кто-то.

– Не тявкал бы лишнего, врёшь… Ничего я не вру!

– А я бы сразу догадался, что он шпион! ― хвастливо заявил кто-то.

– Как?

– Ну он же негр был. Откуда у нас здесь негры?

– Ну и что, что негр? А Александр Сергеевич Пушкин? Он же русский? Русский! И он негр, ― послышался чей-то голос.

– Сам ты негр, возмутился кто-то слева. ― Он не негр, а эфиоп по прадедушке.

– Вы чё, блин, советского писателя обзываете? А ещё пионеры! Сами вы эфиопы чумазые. Мы что, капиталисты, чтобы расизм со всякими неграми терпеть! Кто ещё раз Пушкина негром обзовёт, всю морду расквашу, ― прикрикнул Глухарёв.

– Дался тебе Пушкин, нашёл за кого заступаться, а я за его стих двойку получил! Напишет ерунду всякую: «Я из лесу вышел, был сильный мороз», а ты заучивай, чтоб звиздюлей от родителей не получить! ― возмутился Весёлкин, спавший через общий проход напротив Кузнецова.

– А ты, Весло, не нарывайся! ― пригрозил Глухарёв.

– А то что?

– А то заболеешь!

– Чем?

– Переломом челюсти и сотрясением мозга.

– Сам от меня не заболей!

– Ты что, список потерял, кого бояться нужно? ― угрожающе поинтересовался Матвеев через проход между их кроватями.

Распахнула дверь Сталина Ивановна. Она остановилась в её проёме, упёрла руки в бока и грозно прикрикнула:

– Что за рёв диких мустангов? Кому здесь не спится? Ещё звук услышу, ― построю на площадке и будете у меня комаров кормить!

– Мы уже спим, ― пообещал Глухарёв и, примирительно, объявил: ― Пацаны, едрить вашу тётю! Давайте уже спать.

Сталина Ивановна вошла в палату и возмущённо заявила:

– Я вот устрою вам «Вашу тётю», матершинники несчастные! Не успели приехать, а уже всю душу из меня вымотали!

Я накрылся с головой простынёю и с наигранным испугом воскликнул:

– Сталина Ивановна, миленькая, не наказывайте нас, мы хорошие!

Она, в коротком халатике с красивыми коленками, подошла ко мне, сдёрнула простынь и с улыбкой поинтересовалась:

– Печенин, догадайся с первого раза, кого я сейчас прибью! ― А потом, обращаясь уже ко всем, строго заявила: ― И запомните, шутки шутить я не буду. Не мальчишки, а кошмар тёмной ночи! Доведёте меня, по распорядку жить будите!

Сталина Ивановна вышла из палаты, хлопнув дверью. Видимо, мы перестарались, и нам стало стыдно.

– Зря мы так, ― сказал кто-то с дальнего угла палаты.

– Пацаны, действительно, харэ уже, ― примирительно поддержал Весёлкин: ― Воспиталка нормальная тётка, только в годах. Чего нам надо?

– А сколько ей? ― спросил кто-то из дальнего угла.

– До хрена.

Дверь открылась. В дверном проёме нарисовалась Сталина Ивановна. Она с обидой поинтересовалась:

– Так я ― тётка в годах? Ну, спасибо, порадовали. Вообще-то мне двадцать четыре только будет, ― высказав это с обидой, она скомандовала: ― Так, отбой. Только вякните!

В ответ тишина. Конечно, Сталина Ивановна не старая тётка в годах, просто личная жизнь не удалась, если лето в пионерском лагере проводит.

Раньше, в младших отрядах, говорили: «Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит слово, тот её и съест», ― вспомнил я и, хмыкнув, прошептал себе под нос: «Шпион американский, негр, «советский писатель» Пушкин…» ― придумают же такое, чушь какая…

Ночь безлунная. Моя кровать стоит напротив окна и, засыпая, сквозь прикрытые веки я вижу россыпь звёзд. В ночной тишине с болотистых мест квакают лягушки, заухали знакомые филины-пугачи: «У-ху, у-ху-ху-у,.. пуу-гу, пу-гу-гуу… А-ак, ха-а-ха…»

Три года назад в пятом отряде мы с Алькой Лариной ― моей хулиганистой подружкой, за территорией пионерского лагеря нашли их гнездо с птенцами в груде камней. Пара взрослых филинов, широко раскрыв огромные крылья, кружили вокруг нас, желая отпугнуть и прогнать от гнезда. У них рыжеватое оперение, ярко-оранжевые глаза и пучки перьев на голове, похожие на ушки. Место гнездовья филинов мы условились сохранить в тайне.

Я обещание сдержал. Алька больше в наш пионерлагерь так и не приехала. Я и сам к филинам не ходил и другим не показывал их гнездовье. Мы с ней рассталась, не готовыми к этому… так глупо…

По клятве данной нами друг другу, в нашу подземную землянку-схрон, который мы нашли вместе с ней, гоняясь за крупной бабочкой, мы могли войти только вместе. Там хранились наши «сокровища», в том числе мои рисунки и наброски, которые я делал карандашом с Альки. Я клятву держу по сих пор.

Потом вспомнил разговор с Осиповой, Пирогову, но решил не думать об этом и обнял подушку.

Глава 4. Строевая подготовка. Гена-барабанщик. Вылазка на карьер

День второй.11 июня, четверг

Вот и первое утро в пионерском лагере. Проснулся от того, что замёрз: простыня сползла в ноги. Издалека, со стороны площадки построений, где на столбе висел радиотранслятор, донеслись музыка, и звонкий детский голос бодро сообщил: «Здравствуйте, ребята! Слушайте «Пионерскую зорьку». Эта радиопередача начиналась в семь часов сорок минут, и с включением «Пионерской зорьки» начинался день в пионерлагере. Значит, через двадцать минут ― подъем.

Весёлкин взял горн и пошёл из палаты. Сквозь мокрые листья деревьев в окно проглядывает серое небо.

…Взглянув на Кузнецова, заметил, что с него сползла простыня и он сверкает голой задницей. Повернувшись на правый бок, я опёрся на локоть и дал лёгкого пинка по ней.

– Ты что? ― сонно возмутился Кузя.

– Укройся, сверкаешь, ― объяснил я, укрылся, закрыл глаза и обнял подушку, чтобы немножко понежиться. Не зря же говорят, чем ближе утро, тем мягче подушка. Но уснуть не давала песня, звучавшая через громкоговоритель:

…небо вокруг –Это рисунок мальчишки.НарисовалОн на листкеИ подписал в уголке…

Звонкой песне чуть слышно аккомпанировала перекличка заводских гудков, призывавших на работу: басом гудел завод № 87, тонко и пискляво подхватывал кирпичный завод, чуть слышно хрипел гудок городской ТЭЦ. Это уже последний, третий гудок. Он подавался за пять минут до начала рабочего дня. Детский хор подхватил:

…Пусть всегда будет небо,Пусть всегда будет мама,Пусть всегда буду я…

«Пусть всегда буду я!», ― улыбнувшись, повторил я слова песни и со смаком потянулся: скоро вставать. В новостях объявили об открытии вчера сессии Верховного Совета РСФСР, на которой присутствовал Никита Сергеевич Хрущёв.

В палату вошла Ирина Николаевна. Она прошла по проходу вдоль кроватей, проверяя все ли на месте, вернулась к входной двери и, вторя сигналу горна, звонко скомандовала: «Отряд, подъем!»