Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей

– Я же для тебя несимпатичная личность? ― насмешливо взглянула на меня Светка.

…Могла не напоминать, я сам помнил. Как-то весной на объединённом уроке (было что-то вроде эпидемии гриппа, и полупустые классы «А» и «Бэ» временно объединили в один) наша классная сделала мне обидное замечание: «Печенин, когда я объясняю у доски, смотреть нужно не на симпатичную тебе личность, а на доску!» Ребята засмеялись, а Пирогова опустила голову и покраснела. Я-то ладно, а вот она…

Чтобы Верку «симпатичной личностью» не дразнили, я взглянул за её плечо и сказал: «Вовсе Осипова мне не симпатичная личность, а как все». Мне всё равно кого было назвать, попалась на глаза Осипова, назвал её. По-моему, ловко придумал, пойди потом докажи, что я на Пирогову смотрел. Я что, виноват, если она впереди сидит? Сам себе говорю, не буду смотреть, а смотрю. Может, это у меня, как у собаки академика Павлова, безусловный рефлекс такой? Уважительная причина!.. Я от досады поморщился и вернулся к разговору.

– Я не говорил «не симпатичная», я сказал, «как все», ― уточнил я свои слова и, чтобы сгладить неловкость, сказал: ― Я был неправ.

– Я это знаю, ― кивнула Светка, ― иначе бы ты на меня не смотрел. Я думала, ты подойдёшь ко мне на перемене или после школы.

– Ты всегда с девчонками, ― сказал я, чтобы хоть что-то сказать.

– Я и одна бываю, ― чуть заметно улыбнулась она. ― Захотел бы, ― подошёл.

Светка замолчала и накручивала локон волос у виска на палец, искоса поглядывая на меня, потом сказала:

– Всё равно странно. Так не бывает. Вы же дружите.

– С кем?

– С Верой Пироговой.

– Почему ты так решила?

– За одним столиком вы в столовой. И на перемене в школе видела вас вместе, и на катке зимой.

– Она мой одноклассник, ― напомнил я.

– Она не одноклассник, ― возразила Осипова.

– Как это? ― удивился я.

– Она одноклассница, ― уточнила Светка и поделилась: ― У меня тоже одноклассник есть, Глухарёв, я с ним не общаюсь. Странный он какой-то, я даже побаиваюсь: смотрит и молчит, как-то поздоровалась с ним, всё равно молчит, вот что у него на уме?

– Я с Пироговой первые четыре года за одной партой… ― я помолчал, соображая, как доходчивей объяснить, посмотрел к чему-то на облако, помолчал, не зная, как самому себе это объяснить, и уточнил: ― Вряд ли это может считаться дружбой, мы просто общаемся как мальчишка с мальчишкой.

Светка улыбнулась краешками губ и спросила:

– Хочешь, чтобы мы с тобой тоже как мальчишка с мальчишкой общались? Мне многие мальчики дружбу предлагают, только дружба ― это отсталое понятие. Дружба двоих отделяет их от коллектива, а дружба внутри одного коллектива противопоставляет его всему обществу.

– Ну, это ты просто дословно повторяешь, что нам в школе и пионерлагере говорят.

– Просто мальчишки говорят о дружбе, а сами пристают, руки распускают. Я прошлый год «лучшим другом» пионервожатой была. Целый день!

Быть «лучшим другом» пионервожатого ― самое неприятное наказание в пионерском лагере. «Лучший друг» с утра до вечера обязан ходить за пионервожатым по пятам и выполнять все его прихоти. Хуже не придумаешь!

– И за что тебя так?

– Мальчишке одному банку воды на постель вылила, чтоб руки не распускал. У меня предложение есть.

– Какое?

– Ну, если ты не против, давай я скажу, что мы дружим.

– Дружим?

Светка, отвернувшись, сказала смущённо:

– Да, что дружим. Старшие девочки говорят, пусть лучше один мальчик будет, чтоб другие мальчишки руки не распускали. Ну что, согласен? ― искоса взглянула она на меня.

Вот даёт! Видимо, действительно допекли. Я в шутку спросил:

– И банку воды на мою постель не выльешь?

Светка покраснела и отвернулась:

– Не вылью. Если согласишься.

Кино и немцы! Вот дура! Мне нужно тренироваться в рисунке. Если бы не Вера, я бы точно уболтал её позировать мне в трусиках, но опасаюсь реакции на это Пироговой. Девчонки не могут хранит тайну.

– Ладно, будут лезть, скажи, что мы дружим. Если не поймут, я поясню непонятливым.

Светка благодарно кивнула, потом, теребя кончики пионерского галстука, искоса взглянула на меня и попросила смущённо:

– Поговори с рыжим мальчишкой с нашего отряда. Круглов его фамилия. Чтоб руки не распускал. На него и другие девочки жалуются.

– Рудый, что ли? ― удивился я. ― Хорошо, я поясню ему. Больше не посмеет.

Мы замолчали. И когда Круглов успел отличиться? ― подумал я, ведь только приехали. Ну, вот, теперь защищай её, мне это надо? Но отказать в защите было неправильно. Конечно, я не буду её трогать, хотя, после её слов, имею право на это.

***

Пора было возвращаться. Я приотстал от Осиповой, когда мы шли к отряду. В голове был полный сумбур. Столкнувшись нос к носу с «Ольгой Сергеевной», трудом удержался, чтобы не вскинуть руку в пионерском салюте. Вот что значат три красные нашивки на её рукаве!

Она насмешливо взглянула на меня и ехидно поинтересовалась:

– Что ж ты, «Лёша-Алёша-Алексей», познакомиться мне предлагал, а сам с другими девочками гуляешь?

Я смутился от её насмешки и отвёл глаза:

– Я разве предлагал, я просто спросил…

– Вот как? А я думала и вправду…

Не люблю, когда надо мной подшучивают! Хотелось скорее уйти. Дёрнуло меня на рынке к Таньке Модель подойти! Я спросил:

– Я пойду?

В глазах у неё исчезли смешинки, согласно кивнула головой:

– Иди.

***

У здания отряда отделился от пацанов и вразвалку подошёл ко мне Мишка Матвеев.

– Печенька, дело есть. Глухарёв просил передать, чтобы ты от Осиповой подальше держался. Если хочешь, кадри с любой другой на твой выбор. Он не против.

– Твой Глухарь мне не указ! ― возмутился я. ― Не ему решать. Передай ему! А теперь вали, только не в штаны, чтоб другим твоё дерьмо не нюхать!

Я был зол и готов на всё!

– Ты чё, фраер, по беспределу чешешь! Страх потерял? ― возмутился Матвейка и оглянулся, ища поддержки у Глухаря и Катряги.

– Я тоже могу по фене ботать, ― одёрнул я его и посоветовал: ― Вали, шестёрка штопанная, пока при памяти! И попутного ветра тебе в горбатую спину.

Ко мне подошёл Кузнецов и, кивнув вслед Матвейке, поинтересовался:

– Что это он, мал клоп, да вонюч? Портрет просит отретушировать? Ты осторожнее с Глухарёвым, он жуковатый, у своей шоблы в авторитете.

– Не твоя забота…

– Я предупредил, ― уведомил Кузя.

– Пофиг! Сами пусть боятся, ― бросил я и пошёл в отряд.

Стычку с Матвейкой, кроме Кузнецова, не заметил никто.

Первый тихий час. На самом деле он по расписанию дня называется послеобеденным отдыхом и длится полтора часа, с часу тридцати до трёх часов. Запах свежего постельного белья. Жарко. Окна приоткрыты, и ветерок слегка колышет занавески.

Интересное «кино» получается, думал я. Как не крути, а с Глухарём теперь миром не разойтись. Посмотрим, что будет дальше…

***

Я не стал откладывать разговор с Юркой Кругловым, перед постарением на полдник отозвал его в сторону, взял за узел пионерского галстука, притянул к себе и предупредил:

– Рудый, запоминай, девчонки, с которыми я за одним столиком сижу, и Осипова ― ты видел нас вместе после обеда, они под моей защитой. Узнаю, что ты к ним со своими граблями лезешь, ― не обижайся потом!

Круглов удивлённо посмотрел на меня, потом сказал с обидой:

– Ты что наезжаешь без причины? Осипова, что ли, нажаловалась? Не было ничего! ― Потом, понимая, что я не поверил ему, сознался: ― В дверях она стояла, я её по попке ладошкой хлопнул, чтоб проход не загораживала. А она сразу жаловаться! Хорошо, не буду больше. А на счёт других как? Я про тех, кого ты не назвал.

– С другими действуй по обстоятельствам, ― подавил я улыбку. ― Кого я назвал, запомнил?

– Твои соседки за столиком и Осипова?

– Да, и она. И других предупреди.

***

Я всегда с удовольствием ходил на полдник: обычно давали кофе или какао в гранёном стакане. На тарелке рядом с булочкой ― жёлтый брусочек сливочного масла. Булочки всегда тёплые и пушистые. Их пекут прямо здесь, на кухне. В городской булочной сейчас только хлеб за шестнадцать копеек, а булочки, как и батоны, уже два года как не продают. Иногда в лагере на полдник вместо булочек давали печенье, в воскресение ещё яблоко или пару шоколадных конфет, реже ― лимонное или брусничное желе.

Сегодня была булочка с маслом и какао.

– Ну и как? ― спросила меня за столом Пирогова.

– Что ну и как? ― переспросил я.

– Познакомился? ― уточнила Верка.

– С кем познакомился? ― поинтересовалась Женька.

– Он знает, ― кивнула на меня Верка.

Её слова с подковыркой, глаза ― чужие. Сама же меня со Светкой познакомила, а теперь спрашивает!

– Пирогова, запомни, ― сказал я, вспомнив разговор с Осиповой, ― дружба двоих ― это отсталое понятие и пережиток капитализма. Дружба двоих отделяет их от коллектива, а дружба двоих внутри одного коллектива противопоставляет их всему обществу. В коммунизм вдвоём не ходят! Понятно?

– Как заумно! ― хмыкнула Женька, глубокомысленно наморщила лоб и с интересом оглянулась на Осипову.

Я был доволен своей тирадой. Ловко я про отрыв от коллектива ввернул. Мол, дружить с кем-либо из девчонок мне коммунистические убеждения не позволяют.

– Осипова, по крайне мере, не врёт, ― глядя в тарелку сказала Верка.

…Повеяло холодком, как тогда, в пятом классе. Мы с ней тоже не ссорились, но полгода не разговаривали. Это случилось безо всякой причины. Летом я её не видел, а первого сентября она пришла в школу другой, изменилась и вытянулась вверх. Я даже побоялся, что она перегнала меня ростом. Но оказалось, что она была в туфельках с каблучками, а я в кедах. За лето пухлый утёнок превратился в молоденькую лебёдушку, я просто растерялся от этого…

На школьном крыльце через головы девчонок она улыбнулась мне, я хотел подойти, но не решился. Не знаю почему. Хотя, чего врать-то самому себе? Она изменилась. Побоялся к ней подойти, струсил.

…Пирогова вошла в класс одной из последних, посмотрела на нашу парту, но её место занял Мишка Гудин. Она недоумённо взглянула на меня, а я трусливо отвёл глаза. Не я придумал, в пятом классе пацаны сидят с пацанами, девчонки с девчонками. Что бы я сказал Гудину? «Уходи, хочу за одной партой с девчонкой сидеть», ― так что ли?

Верка посмотрела на меня уничижительно и уселась за две парты впереди меня на среднем ряду. Я ненавидел себя: трус и предатель!

С того дня с Пироговой мы полгода почти не разговаривали, а только здоровались, и то, когда сталкивались лоб в лоб, а занимать очередь за хлебом друг для друга начали только после Нового года.

***

После полдника в фойе, куда мы принесли свои табуретки из палаты, провели сбор отряда. Сталина Ивановна сообщила, что каждому пионерскому отряду в лагере присваивается имя героя войны или героя революции: Устоявшееся название нашего отряда: «Юный гайдаровец». Она же предложила девиз отряда: «Пионеру не дело топтаться на месте, всегда мы в строю, с коллективом вместе!» Проголосовали за девиз.

Кандидатуру председателя пионерского отряда даже не обсуждали. Сталина Ивановна сообщила: «Есть предложение избрать председателем дружины отряда Таню Лемехову». Высокая девчонка с волосами, заплетёнными в две тонкие косички ― та, которую я заметил при построении на правом фланге, подошла к воспитательнице и повернулась к нам лицом.

«Лемехова Татьяна отличник учёбы, она входит в состав совета пионерской дружины третьей школы. Таня требовательна к себе и к своим товарищам. Думаю, обсуждение не требуется. Кто за эту кандидатуру, кто против, воздержался? ― скороговоркой произнесла она и, не дав даже подумать, закончила: ― Единогласно!».

Лемехова поджала губы и чуть улыбнулась довольно. Она мне сразу не понравилась, не люблю «святош». Сразу видно, смотрит свысока в иносказательном смысле, видимо, привыкла командовать и при случае побежит ябедничать.

– С твоей школы. Знаешь её? ― спросил я у Юрки Кузнецова.

– С параллельного класса, отличница и зануда, ― подтвердил он мои предположения.

Сталина Ивановна сказала, что в отряде будет четыре пионерских звена: два у мальчишек, два у девчонок. Чтобы было проще, все, кто спит справа от прохода, ― входят в звено «А»; кто слева ― в звено «Бэ». У девчонок будет тоже два звена: «Вэ» и «Гэ».

Затем нам предложили выбрать звеньевых. Воспитательница и пионервожатые дали нам время подумать и оставили одних. Мы должны были сами назвать кандидатуры. Девчонки ушли в свою спальную, а мы в свою и голосовали там.

В отличие от «выборов» председателя совета отряда всё было более демократично. Хотя в звене «Бэ» демократией и не пахло. Это звено сразу определилось со своим звеньевым. Я слышал, как Мишка Матвеев назвал кандидатуру Кольки Глухарёва. Кроме Матвейки ― адъютанта Глухаря, кандидатуру Глухарёва поддержал Васька Катряга. Прозвище «Коряга» соответствовала его внешности: он угловатый, с острыми локтями и коленками. Рубашка на нём, как на вешалке.

Глухарёв сразу взял власть в свои руки: «Кто против, подними руку ― поговорим!». Он чуть ниже меня, но шире в кости, с прошлого года ходит в секцию тяжёлой атлетики во Дворец спорта. Желающих выступить против его кандидатуры в их звене не нашлось.

В нашем звене я предложил кандидатуру Ефимова. Витька взял самоотвод и, в свою очередь, предложил мою. Его поддержал Сашка Панус и ещё несколько мальчишек. Если бы Колька Глухарёв сам себя не назначил звеньевым, я бы отказался.

Мы вернулись в фойе и присели на табуретки. В фойе вошли девчонки из своей палаты, пионервожатые и Сталина Ивановна.

– Ребята, прошу тишины, ― потребовала воспитательница. ― Подведём результаты голосования. Звеньевых прошу подойти ко мне и сообщить ребятам немного о себе. Начнём со звена «А».

Я, Глухарёв и две девчонки вышли вперёд и повернулись лицом к ребятам. Пришлось нам с Глухарёвым назвать себя. Звеньевая звена «Бэ», Ленка Токарева, с карими глазами смущённо пожала плечами и, назвав себя, улыбнулась.

Танька Емельянова, командир звена «Гэ», полненькая и круглолицая, поправила тесную в груди рубашку и назвав свою фамилию и имя, надула губы и отвернулась. Вспомнил, что Кузнецов говорил, что она его одноклассница.

Затем выбирали руководителей секторов. Руководителем идеологического сектора избрали Жданову ― подружку Пироговой. Улыбка у неё как у Гагарина, отметил я, когда она улыбнулась. Руководителем культурно–массового сектора выбрали Светку Осипову, спортивного ― Матвейку, хозяйственного ― Гошина.

Когда Гошин встал, Юрка Кузнецов толкнул локтем меня в бок и прошептал:

– Гляди, этот пацан на «гоблина» похож: низкий, ушастый и нос крючком.

Я узнал пацана, у которого всегда трусы из-под шорт торчат, и спросил у Кузнецова:

– Кто такой «гоблин»?

– Что сказки не читал? Гном такой…

Клички были у всех ребят. Юрку Гошина стали звать «Гоблином». Вот так на сборе и определился совет отряда. В него вошли председатель совета отряда, звеньевые и руководители секторов. Председатель совета отряда автоматически входил в состав совета дружины пионерлагеря.

Перед тем, как объявить сбор отряда закрытым, Сталина Ивановна объявила на следующий день двоих дежурных по пионерскому лагерю и дежурных по отряду по два человека с каждой палаты.

***

– Помнишь наш девиз? ― спросил я Кузнецова, и произнёс его: «Пионеру не дело топтаться на месте, всегда мы в строю, с коллективом вместе!» и уточнил: ― Шаг в сторону приравнивается к побегу, прыжок на месте ― к провокации!

Физиономия Кузнецова приобрела хитрое выражение, он усмехнулся и, соглашаясь со мной, сказанул:

– Ё-моё, они и газы нас пускать заставили бы по команде: «Пли!», если б смогли. По их указке жить, со скуки сдохнешь.

– Это так! ― согласился я и предложил: ― Хватит жить, как попало, будем жить, как придётся: организованно построились и пошли… кто куда. Как говорят: «Нас невозможно сбить с пути, ведь пофиг нам куда идти!»

И вообще, для того и дисциплина, и распорядок дня, чтобы их нарушать. А дух коллективизма заставим работать на себя, против стукачей и ябед. Впрочем, сам знаешь, гайки закручивают только первые три-четыре дня, а потом не так уж и строго. Воспиталку после пяти вечера ещё поискать нужно и вожатые выдохнутся. Им жёсткий распорядок дня не больше нашего нужен.

Я уже смирился с тем, что попал в пионерлагерь, тем более, летом в городе скукотища и заняться особенно нечем. Так что, «будем посмотреть» …

***

После сбора отряда Сталина Ивановна объявила построение и, как я и предполагал, повела нас на медицинский осмотр. Его в день заезда проводят по полной программе, чтобы убедиться, что приняли в пионерский лагерь без синяков и ссадин, а в день отъезда ― не менее дотошно для письменной фиксации нашей целости и сохранности. На прочих осмотрах по субботам просто измеряют рост и взвешивают. С каждым годом осмотр всё больше раздражал меня, раздражала медсестра, которая его проводит.

Вначале проходили наши девчонка. Впускали по пять человек, затем входили по одному, вместо тех, кто уже вышел. Ожидавшие толпились на широком крыльце санчасти.

Мне удалось собрать своё звено, чтобы познакомиться с ребятами. Вместе со мной в звене десять человек. Некоторых из них я знал: это Кузя, Сашка «Парус», Ефим, Юрка «Рудый» и «Весло». Впрочем, Весёлкин из звена Глухарёва. Мы расположились в тенёчке на травке, сели в кружок ― я в центре. Я спросил: «Как меня зовут, знаете?»

Кто-то сказал, знаем, кто-то кивнул.

Я предложил: «Давайте так: по часовой стрелке. На кого укажу, называет себя. Согласны?»

Так я познакомился с остальными ребятами со своего звена. Решетов Ванька ― «Решка», и Крутояров Юрка ― «Ярок», были одноклассниками и играли в одной дворовой футбольной команде. Это они пинали мяч на месте сбора. У них в отряде общая тумбочка.

Фролов Сергей по кличке «Фрол», ― пацан невысокого роста, с застарелым фингалом под левым глазом. У него крепкое рукопожатие. Его кровать в одном проходе с кроватью Витьки Ефимова.

Катаев Толя ― «Китаец», со смуглой кожей и узким разрезом глаз, учился в четвёртой школе. Он был уже в «Заре» прошлым летом. Его кровать в последнем проходе и одна тумбочка с Митиным Игорем ― «Митькой», толстозадым пацаном. Шорты как раз на его ляжки. С таким «орлом», как он, ни одно соревнование не выиграть. Я взглянул на Весёлкина, он был с нами, хорошо бы его в своё звено перетащить.

Появился на горизонте Белобородов. Он за руку к санчасти вёл девчонку с первого отряда. Каждую смену появляются отказчицы от осмотра. Им же потом только хуже будет: при нём придется проходить. Он бесцеремонно вошёл с ней в санчасть. Я поискал взглядом Пирогову, увидел её среди девчонок и вздохнул с облегчением. Хоть её там нет.

На улицу через какое-то время Белобородов вышел с той, которую привёл. Она с пунцовыми щеками побежала в свой отряд. Взрослые нас здесь вообще за людей не считают. В пионерском дагере для них мы дети.

Увлечённые разговором, мои товарищи не обратили на это внимание. Решетов зацепил Тольку Катаева:

– Китаец, ― спросил он его, ― не надоело тебе барабан дурацкий таскать? Подумаешь, наука, по нему стучать…

– А ты умеешь? ― спросил Катаев.

– Не пробовал, но думаю, умею: что тут уметь, стучи и всё! ― бросил Решка.

– Может, и на аккордеоне умеешь, только не пробовал? Нажимай и всё! ― поинтересовался Катаев, ― Сделай хотя бы так, ― предложил он, взял барабанные палочки и выдал: ― Та. Тата-тат-тат, тата-та, та. ― Или так, ― сказал он и продемонстрировал: ― Та. Тата-тат, тата-тат, тата тат-тат.

– Слушай Китаец, а как это ты делаешь? ― поинтересовался Фролов.

– Легко, если по напеву. Вот, например, сигнал на «Сбор» подаётся по напеву: «Бей ба-ра-бан-щик, бей ба-ра-бан-щик, бей ба-ра-бан-щик в ба-ра-бан»; или «Знаменный марш»: «Кем был, кем был ста-рый ба-ра-бан-щик, чем был, чем был ста-рый ба-ра-бан». Много чего еще есть…

– А я «Пионерский туш» знаю, ― сообщил Крутояров и напел: «Бей громко гром-ко, гром-ко бей ба-ра-бан-щик в ста-рый ба-ра-бан».

– Здорово, ― похвалил Фролов и обернулся к Решетову:

– А ты говоришь легко! ― потом повернулся к Весёлкину и спросил:

– Весло, а на горне как?

– У нас тоже по напевам, и сигналов не меньше. Считай: есть сигнал: «Слушайте все!» ― он подаётся в четыре ноты; есть сигнал «Общий сбор!» ― это на линейку; «Знаменный марш» ― на внос знамя; «Походный» ― это с линейки; есть ещё: «Тревога!», по напеву: «Торопись, торопись ― по тревоге становись…», «Подъем!», «Подъем флага». Есть сигнал: «Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед!» ― это вы не забыли. Сколько, насчитал?

– Восемь,

– Ещё есть типа туша, есть необязательные лагерные и другие…

– Фрол, кто это тебя фингалом наградил? ― поинтересовался Катаев.

– Это его по жопе пытались пнуть, а он увернулся, ― ответил за Фролова Весёлкин.

Пацаны рассмеялись. Фролов с обидой взглянул на Весёлкина и спросил:

– Весло, ты медосмотр перед пионерлагерем проходил?

– Все проходили, и что? ― с подозрением покосившись на него, спросил Весёлкин.

– Анекдот есть: медсестра берет анализы на глистов и спрашивает пацана: «Ты хоть газетой пользуешься?» А тот ей отвечает: «Не-а, я только радио слушаю». Это не про тебя?

Пацаны заулыбались.

– Это ты про себя рассказал? ― поинтересовался Весёлкин.

– Медосмотры достали уже, ― чтобы погасить конфликт, сказал Кузнецов. ― Нас же перед лагерем осматривали, а здесь-то зачем?

– На первом, чтоб зафиксировать, что приняли без синяков и ссадин, а на последнем ― отметить, что вернули целыми и здоровыми, ― поморщившись, объяснил я.

***

Наконец, осмотр у девчонок закончился, зашла пятёрка мальчишек. Через пару человек подошла моя очередь. Я шагнул внутрь и прищурился от яркого света, заполнявшего кабинет через широкое окно напротив входной двери.

У мерной линейки стояла незнакомая женщина в белом халате, возрастом с нашу «Сталину». В нос ударил специфический запах карболки. Солнечные лучи падали на левую стенку кабинета ― перегородку в виде оконного переплёта, застеклённого рифлёным стеклом. Солнечными зайчиками отражались на противоположной стене. Мне приходилось как-то навещать приятеля за перегородкой, в санизоляторе на четыре койки.

Вера Павловна, медсестра пионерлагеря, ― я знал её по прошлому году, сидела сбоку от стола и осматривала Гоблина. Рядом Фролов ожидал своей очереди. Слева от окна её помощница в белом халате измеряла рост Ваньке Решетову, а потом пошла с ним к весам.

Я дотронулся до узла пионерского галстука и подтолкнул Юрку Крутоярова, чтобы подвинулся. Он уже надевал кеды. К медсестре подошёл Фролов, за ним буду я.

Судя по манипуляциям с Фроловым, процедура медосмотра с прошлого года не изменилась. Сидя за столом, Вера Павловна задаёт вопрос: «Фамилия? ― требует: ― Руки подними!», «Голову наклони!» ― проверка на вшей. «Спиной повернись. Руки подними!», «Ко мне повернись, Жалобы есть?»

Она ставит в своём журнале «птичку» и подаёт листок с номером и фамилией. На этом листке её помощница будет записывать рост и вес. После этого к мерной линейке и на весы. Со мной будет так же: «Фамилия, руки подними!»

Когда я уже прошёл осмотр и ожидал своей очереди к мерной линейке. К Вере Петровне подошёл Сергей Весёлкин. Вера Петровна развернула его спиной к себе, удивлённо спросила:

– Кто это тебя так разукрасил?

– Отец, ― буркнул Весло и, обернувшись к нам, улыбнулся смущённо.

– Розгами, что ли? ― удивилась медсестра.

– Почему розгами? Прутьями от метлы, ― не соглашаясь на розги, объяснил Весёлкин.

– Значит, заслужил. Наукой будет. Неслух, небось! ― сделала вывод Вера Павловна, провела пальцем поперёк синюшных полос, выделявшихся на его ягодицах, и развернула Весёлкина задом к своей помощнице. «Люся, полюбуйся, как этому неслуху гжельской росписью задницу расписали».

Я оценил удачное сравнение Вера Павловна: точно, гжельская роспись, только не цветами и завитушками, а полосками поперёк. Знаю, у нас дома сервиз есть, расписанный под Гжель.

Весёлкин потупился и покраснел. Помощница медсестры покачала головой, потом взглянула на Фролова, прикрывшегося ладошками, усмехнулась и сделала ему замечание: «Плотнее к стенке, ладошки к ней прижми!», измерила его рост и повела на весы.

Следующим был я.

– К стенке прижмись! Пятки вместе, затылок к стене! ― Я сделал, как она сказала: прижался к стене. ― И ладошки к стене, ― потребовала помощница медсестры, опустила взгляд на мои ноги: ― Пятки вместе!

– Они у меня и так вместе, ― ответил я, чувствуя, как горят уши, плотнее прижался к стене и увидел комсомольский значок не её халате. Она опустила горизонтальную планку линейки мне на макушку и сообщила:

–162 сантиметра, ровно, ― и, взяв меня за предплечье, повела на весы…