Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей

Светка замолчала и накручивала локон волос у виска на палец, искоса поглядывая на меня, потом сказала:

– Всё равно странно. Так не бывает. Вы же дружите.

– С кем?

– С Верой Пироговой.

– Почему ты так решила?

– За одним столиком вы в столовой. И на перемене в школе видела вас вместе, и на катке зимой.

– Она мой одноклассник, ― напомнил я.

– Она не одноклассник, ― возразила Осипова.

– Как это? ― удивился я.

– Она одноклассница, ― уточнила Светка и поделилась: ― У меня тоже одноклассник есть, Глухарёв, я с ним не общаюсь. Странный он какой-то, я даже побаиваюсь: смотрит и молчит, как-то поздоровалась с ним, всё равно молчит, вот что у него на уме?

– Я с Пироговой первые четыре года за одной партой… ― я помолчал, соображая, как доходчивей объяснить, посмотрел к чему-то на облако, помолчал, не зная, как самому себе это объяснить, и уточнил: ― Вряд ли это может считаться дружбой, мы просто общаемся как мальчишка с мальчишкой.

Светка улыбнулась краешками губ и спросила:

– Хочешь, чтобы мы с тобой тоже как мальчишка с мальчишкой общались? Мне многие мальчики дружбу предлагают, только дружба ― это отсталое понятие. Дружба двоих отделяет их от коллектива, а дружба внутри одного коллектива противопоставляет его всему обществу.

– Ну, это ты просто дословно повторяешь, что нам в школе и пионерлагере говорят.

– Просто мальчишки говорят о дружбе, а сами пристают, руки распускают. Я прошлый год «лучшим другом» пионервожатой была. Целый день!

Быть «лучшим другом» пионервожатого ― самое неприятное наказание в пионерском лагере. «Лучший друг» с утра до вечера обязан ходить за пионервожатым по пятам и выполнять все его прихоти. Хуже не придумаешь!

– И за что тебя так?

– Мальчишке одному банку воды на постель вылила, чтоб руки не распускал. У меня предложение есть.

– Какое?

– Ну, если ты не против, давай я скажу, что мы дружим.

– Дружим?

Светка, отвернувшись, сказала смущённо:

– Да, что дружим. Старшие девочки говорят, пусть лучше один мальчик будет, чтоб другие мальчишки руки не распускали. Ну что, согласен? ― искоса взглянула она на меня.

Вот даёт! Видимо, действительно допекли. Я в шутку спросил:

– И банку воды на мою постель не выльешь?

Светка покраснела и отвернулась:

– Не вылью. Если согласишься.

Кино и немцы! Вот дура!

– Ладно, будут лезть, скажи, что мы дружим. Если не поймут, я поясню непонятливым.

Светка благодарно кивнула, потом, теребя кончики пионерского галстука, искоса взглянула на меня и попросила смущённо:

– Поговори с рыжим мальчишкой с нашего отряда. Круглов его фамилия. Чтоб руки не распускал. На него и другие девочки жалуются.

– Рудый, что ли? ― удивился я. ― Хорошо, я поясню ему. Больше не посмеет.

Мы замолчали. И когда Круглов успел отличиться? ― подумал я, ведь только приехали. Ну, вот, теперь защищай её, мне это надо? Но отказать в защите было неправильно. Конечно, я не буду её трогать, хотя, после её слов, имею право на это.

***

Пора было возвращаться. Я приотстал от Осиповой, когда мы шли к отряду. В голове был полный сумбур. Столкнувшись нос к носу с «Ольгой Сергеевной», трудом удержался, чтобы не вскинуть руку в пионерском салюте. Вот что значат три красные нашивки на её рукаве!

Она насмешливо взглянула на меня и ехидно поинтересовалась:

– Что ж ты, «Лёша-Алёша-Алексей», познакомиться мне предлагал, а сам с другими девочками гуляешь?

Я смутился от её насмешки и отвёл глаза:

– Я разве предлагал, я просто спросил…

– Вот как? А я думала и вправду…

Не люблю, когда надо мной подшучивают! Хотелось скорее уйти. Дёрнуло меня на рынке к Таньке Модель подойти! Я спросил:

– Я пойду?

В глазах у неё исчезли смешинки, согласно кивнула головой:

– Иди.

***

У здания отряда отделился от пацанов и вразвалку подошёл ко мне Мишка Матвеев.

– Печенька, дело есть. Глухарёв просил передать, чтобы ты от Осиповой подальше держался. Если хочешь, кадри с любой другой на твой выбор. Он не против.

– Твой Глухарь мне не указ! ― возмутился я. ― Не ему решать. Передай ему! А теперь вали, только не в штаны, чтоб другим твоё дерьмо не нюхать!

Я был зол и готов на всё!

– Ты чё, фраер, по беспределу чешешь! Страх потерял? ― возмутился Матвейка и оглянулся, ища поддержки у Глухаря и Катряги.

– Я тоже могу по фене ботать, ― одёрнул я его и посоветовал: ― Вали, шестёрка штопанная, пока при памяти! И попутного ветра тебе в горбатую спину.

Ко мне подошёл Кузнецов и, кивнув вслед Матвейке, поинтересовался:

– Что это он, мал клоп, да вонюч? Портрет просит отретушировать? Ты осторожнее с Глухарёвым, он жуковатый, у своей шоблы в авторитете.

– Не твоя забота…

– Я предупредил, ― уведомил Кузя.

– Пофиг! Сами пусть боятся, ― бросил я и пошёл в отряд.

Стычку с Матвейкой, кроме Кузнецова, не заметил никто.

Первый тихий час. На самом деле он по расписанию дня называется послеобеденным отдыхом и длится полтора часа, с часу тридцати до трёх часов. Запах свежего постельного белья. Жарко. Окна приоткрыты, и ветерок слегка колышет занавески.

Интересное «кино» получается, думал я. Как не крути, а с Глухарём теперь миром не разойтись. Посмотрим, что будет дальше…

***

Я не стал откладывать разговор с Юркой Кругловым, перед постарением на полдник отозвал его в сторону, взял за узел пионерского галстука, притянул к себе и предупредил:

– Рудый, запоминай, девчонки, с которыми я за одним столиком сижу, и Осипова ― ты видел нас вместе после обеда, они под моей защитой. Узнаю, что ты к ним со своими граблями лезешь, ― не обижайся потом!

Круглов удивлённо посмотрел на меня, потом сказал с обидой:

– Ты что наезжаешь без причины? Осипова, что ли, нажаловалась? Не было ничего! ― Потом, понимая, что я не поверил ему, сознался: ― В дверях она стояла, я её по попке ладошкой хлопнул, чтоб проход не загораживала. А она сразу жаловаться! Хорошо, не буду больше. А на счёт других как? Я про тех, кого ты не назвал.

– С другими действуй по обстоятельствам, ― подавил я улыбку. ― Кого я назвал, запомнил?

– Твои соседки за столиком и Осипова?

– Да, и она. И других предупреди.

***

Я всегда с удовольствием ходил на полдник: обычно давали кофе или какао в гранёном стакане. На тарелке рядом с булочкой ― жёлтый брусочек сливочного масла. Булочки всегда тёплые и пушистые. Их пекут прямо здесь, на кухне. В городской булочной сейчас только хлеб за шестнадцать копеек, а булочки, как и батоны, уже два года как не продают. Иногда в лагере на полдник вместо булочек давали печенье, в воскресение ещё яблоко или пару шоколадных конфет, реже ― лимонное или брусничное желе.

Сегодня была булочка с маслом и какао.

– Ну и как? ― спросила меня за столом Пирогова.

– Что ну и как? ― переспросил я.

– Познакомился? ― уточнила Верка.

– С кем познакомился? ― поинтересовалась Женька.

– Он знает, ― кивнула на меня Верка.

Её слова с подковыркой, глаза ― чужие. Сама же меня со Светкой познакомила, а теперь спрашивает!

– Пирогова, запомни, ― сказал я, вспомнив разговор с Осиповой, ― дружба двоих ― это отсталое понятие и пережиток капитализма. Дружба двоих отделяет их от коллектива, а дружба двоих внутри одного коллектива противопоставляет их всему обществу. В коммунизм вдвоём не ходят! Понятно?

– Как заумно! ― хмыкнула Женька, глубокомысленно наморщила лоб и с интересом оглянулась на Осипову.

Я был доволен своей тирадой. Ловко я про отрыв от коллектива ввернул. Мол, дружить с кем-либо из девчонок мне коммунистические убеждения не позволяют.

– Осипова, по крайне мере, не врёт, ― глядя в тарелку сказала Верка.

…Повеяло холодком, как тогда, в пятом классе. Мы с ней тоже не ссорились, но полгода не разговаривали. Это случилось безо всякой причины. Летом я её не видел, а первого сентября она пришла в школу другой, изменилась и вытянулась вверх. Я даже побоялся, что она перегнала меня ростом. Но оказалось, что она была в туфельках с каблучками, а я в кедах. За лето пухлый утёнок превратился в молоденькую лебёдушку, я просто растерялся от этого…

На школьном крыльце через головы девчонок она улыбнулась мне, я хотел подойти, но не решился. Не знаю почему. Хотя, чего врать-то самому себе? Она изменилась. Побоялся к ней подойти, струсил.

…Пирогова вошла в класс одной из последних, посмотрела на нашу парту, но её место занял Мишка Гудин. Она недоумённо взглянула на меня, а я трусливо отвёл глаза. Не я придумал, в пятом классе пацаны сидят с пацанами, девчонки с девчонками. Что бы я сказал Гудину? «Уходи, хочу за одной партой с девчонкой сидеть», ― так что ли?

Верка посмотрела на меня уничижительно и уселась за две парты впереди меня на среднем ряду. Я ненавидел себя: трус и предатель! С того дня с Пироговой мы полгода почти не разговаривали, а только здоровались, и то, когда сталкивались лоб в лоб, а занимать очередь за хлебом друг для друга начали только после Нового года.

***

После полдника в фойе, куда мы принесли свои табуретки из палаты, провели сбор отряда. Сталина Ивановна сообщила, что каждому пионерскому отряду в лагере присваивается имя героя войны или героя революции. Устоявшееся название нашего отряда: «Юный гайдаровец». Она же предложила девиз отряда: «Пионеру не дело топтаться на месте, всегда мы в строю, с коллективом вместе!» Проголосовали за девиз.

Кандидатуру председателя пионерского отряда даже не обсуждали. Сталина Ивановна сообщила: «Есть предложение избрать председателем дружины отряда Таню Лемехову». Высокая девчонка с волосами, заплетёнными в две тонкие косички ― та, которую я заметил при построении на правом фланге, подошла к воспитательнице и повернулась к нам лицом.

«Лемехова Татьяна отличник учёбы, она входит в состав совета пионерской дружины третьей школы. Таня требовательна к себе и к своим товарищам. Думаю, обсуждение не требуется. Кто за эту кандидатуру, кто против, воздержался? ― скороговоркой произнесла она и, не дав даже подумать, закончила: ― Единогласно!».

Лемехова поджала губы и чуть улыбнулась довольно. Она мне сразу не понравилась, не люблю «святош». Сразу видно, смотрит свысока в иносказательном смысле, видимо, привыкла командовать и при случае побежит ябедничать.

– С твоей школы. Знаешь её? ― спросил я у Юрки Кузнецова.

– С параллельного класса, отличница и зануда, ― подтвердил он мои предположения.

Сталина Ивановна сказала, что в отряде будет четыре пионерских звена: два у мальчишек, два у девчонок. Чтобы было проще, все, кто спит справа от прохода, ― входят в звено «А»; кто слева ― в звено «Бэ». У девчонок будет тоже два звена: «Вэ» и «Гэ».

Затем нам предложили выбрать звеньевых. Воспитательница и пионервожатые дали нам время подумать и оставили одних. Мы должны были сами назвать кандидатуры. Девчонки ушли в свою спальную, а мы в свою и голосовали там.

В отличие от «выборов» председателя совета отряда всё было более демократично. Хотя в звене «Бэ» демократией и не пахло. Это звено сразу определилось со своим звеньевым. Я слышал, как Мишка Матвеев назвал кандидатуру Кольки Глухарёва. Кроме Матвейки ― адъютанта Глухаря, кандидатуру Глухарёва поддержал Васька Катряга. Прозвище «Коряга» соответствовала его внешности: он угловатый, с острыми локтями и коленками. Рубашка на нём, как на вешалке.

Глухарёв сразу взял власть в свои руки: «Кто против, подними руку ― поговорим!». Он чуть ниже меня, но шире в кости, с прошлого года ходит в секцию тяжёлой атлетики во Дворец спорта. Желающих выступить против его кандидатуры в их звене не нашлось.

В нашем звене я предложил кандидатуру Ефимова. Витька взял самоотвод и, в свою очередь, предложил мою. Его поддержал Сашка Панус и ещё несколько мальчишек. Если бы Колька Глухарёв сам себя не назначил звеньевым, я бы отказался.

Мы вернулись в фойе и присели на табуретки. В фойе вошли девчонки из своей палаты, пионервожатые и Сталина Ивановна.

– Ребята, прошу тишины, ― потребовала воспитательница. ― Подведём результаты голосования. Звеньевых прошу подойти ко мне и сообщить ребятам немного о себе. Начнём со звена «А».

Я, Глухарёв и две девчонки вышли вперёд и повернулись лицом к ребятам. Пришлось нам с Глухарёвым назвать себя. Звеньевая звена «Бэ», Ленка Токарева, с карими глазами смущённо пожала плечами и, назвав себя, улыбнулась.

Затем выбирали руководителей секторов. Руководителем идеологического сектора избрали Жданову ― подружку Пироговой. Улыбка у неё как у Гагарина, отметил я, когда она улыбнулась. Руководителем культурно–массового сектора выбрали Светку Осипову, спортивного ― Матвейку, хозяйственного ― Гошина.

Когда Гошин встал, Юрка Кузнецов толкнул локтем меня в бок и прошептал:

– Гляди, этот пацан на «гоблина» похож: низкий, ушастый и нос крючком.

Я узнал пацана, у которого всегда трусы из-под шорт торчат, и спросил у Кузнецова:

– Кто такой «гоблин»?

– Что сказки не читал? Гном такой…

Клички были у всех ребят. Юрку Гошина стали звать «Гоблином». Вот так на сборе и определился совет отряда. В него вошли председатель совета отряда, звеньевые и руководители секторов. Председатель совета отряда автоматически входил в состав совета дружины пионерлагеря.

Перед тем, как объявить сбор отряда закрытым, Сталина Ивановна объявила на следующий день двоих дежурных по пионерскому лагерю и дежурных по отряду по два человека с каждой палаты.

***

– Помнишь наш девиз? ― спросил я Кузнецова, и произнёс его: «Пионеру не дело топтаться на месте, всегда мы в строю, с коллективом вместе!» и уточнил: ― Шаг в сторону приравнивается к побегу, прыжок на месте ― к провокации!

Физиономия Кузнецова приобрела хитрое выражение, он усмехнулся и, соглашаясь со мной, сказанул:

– Ё-моё, они и газы нас пускать заставили бы по команде: «Пли!», если б смогли. По их указке жить, со скуки сдохнешь.

– Это так! ― согласился я и предложил: ― Хватит жить, как попало, будем жить, как придётся: организованно построились и пошли… кто куда. Как говорят: «Нас невозможно сбить с пути, ведь пофиг нам куда идти!»

И вообще, для того и дисциплина, и распорядок дня, чтобы их нарушать. А дух коллективизма заставим работать на себя, против стукачей и ябед. Впрочем, сам знаешь, гайки закручивают только первые три-четыре дня, а потом не так уж и строго. Воспиталку после пяти вечера ещё поискать нужно и вожатые выдохнутся. Им жёсткий распорядок дня не больше нашего нужен.

Я уже смирился с тем, что попал в пионерлагерь, тем более, летом в городе скукотища и заняться особенно нечем. Так что, «будем посмотреть» …

***

После сбора отряда Сталина Ивановна объявила построение и, как я и предполагал, повела нас на медицинский осмотр. Его в день заезда проводят по полной программе, чтобы убедиться, что приняли в пионерский лагерь без синяков и ссадин, а в день отъезда ― не менее дотошно для письменной фиксации нашей целости и сохранности. На прочих осмотрах по субботам просто измеряют рост и взвешивают.

Вначале проходили наши девчонка. Впускали по пять человек, затем входили по одному, вместо тех, кто уже вышел. Ожидавшие толпились на широком крыльце санчасти.

Мне удалось собрать своё звено, чтобы познакомиться с ребятами. Вместе со мной в звене десять человек. Некоторых из них я знал: это Кузя, Сашка «Парус», Ефим, Юрка «Рудый» и «Весло». Впрочем, Весёлкин из звена Глухарёва. Мы расположились в тенёчке на травке, сели в кружок ― я в центре. Я спросил: «Как меня зовут, знаете?»

Кто-то сказал, знаем, кто-то кивнул.

Я предложил: «Давайте так: по часовой стрелке. На кого укажу, называет себя. Согласны?»

Так я познакомился с остальными ребятами со своего звена. Решетов Ванька ― «Решка», и Крутояров Юрка ― «Ярок», были одноклассниками и играли в одной дворовой футбольной команде. Это они пинали мяч на месте сбора. У них в отряде общая тумбочка.

Фролов Сергей по кличке «Фрол», ― пацан невысокого роста, с застарелым фингалом под левым глазом. У него крепкое рукопожатие. Его кровать в одном проходе с кроватью Витьки Ефимова.

Катаев Толя ― «Китаец», со смуглой кожей и узким разрезом глаз, учился в четвёртой школе. Он был уже в «Заре» прошлым летом. Его кровать в последнем проходе и одна тумбочка с Митиным Игорем ― «Митькой», толстозадым пацаном. Шорты как раз на его ляжки. С таким «орлом», как он, ни одно соревнование не выиграть. Я взглянул на Весёлкина, он был с нами, хорошо бы его в своё звено перетащить.

Решетов зацепил Тольку Катаева:

– Китаец, ― спросил он его, ― не надоело тебе барабан дурацкий таскать? Подумаешь, наука, по нему стучать…

– А ты умеешь? ― спросил Катаев.

– Не пробовал, но думаю, умею: что тут уметь, стучи и всё! ― бросил Решка.

– Может, и на аккордеоне умеешь, только не пробовал? Нажимай и всё! ― поинтересовался Катаев, ― Сделай хотя бы так, ― предложил он, взял барабанные палочки и выдал: ― Та. Тата-тат-тат, тата-та, та. ― Или так, ― сказал он и продемонстрировал: ― Та. Тата-тат, тата-тат, тата тат-тат.

– Слушай Китаец, а как это ты делаешь? ― поинтересовался Фролов.

– Легко, если по напеву. Вот, например, сигнал на «Сбор» подаётся по напеву: «Бей ба-ра-бан-щик, бей ба-ра-бан-щик, бей ба-ра-бан-щик в ба-ра-бан»; или «Знаменный марш»: «Кем был, кем был ста-рый ба-ра-бан-щик, чем был, чем был ста-рый ба-ра-бан». Много чего еще есть…

– А я «Пионерский туш» знаю, ― сообщил Крутояров и напел: «Бей громко гром-ко, гром-ко бей ба-ра-бан-щик в ста-рый ба-ра-бан».

– Здорово, ― похвалил Фролов и обернулся к Решетову:

– А ты говоришь легко! ― потом повернулся к Весёлкину и спросил:

– Весло, а на горне как?

– У нас тоже по напевам, и сигналов не меньше. Считай: есть сигнал: «Слушайте все!» ― он подаётся в четыре ноты; есть сигнал «Общий сбор!» ― это на линейку; «Знаменный марш» ― на внос знамя; «Походный» ― это с линейки; есть ещё: «Тревога!», по напеву: «Торопись, торопись ― по тревоге становись…», «Подъем!», «Подъем флага». Есть сигнал: «Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед!» ― это вы не забыли. Сколько, насчитал?

– Восемь,

– Ещё есть типа туша, есть необязательные лагерные и другие…

– Фрол, кто это тебя фингалом наградил? ― поинтересовался Катаев.

– Это его под зад пытались пнуть, а он увернулся, ― ответил за Фролова Весёлкин.

Пацаны рассмеялись. Фролов с обидой взглянул на Весёлкина и спросил:

– Весло, ты медосмотр перед пионерлагерем проходил?

– Все проходили, и что? ― с подозрением покосившись на него, спросил Весёлкин.

– Анекдот есть: медсестра берет анализы на глистов и спрашивает пацана: «Ты хоть газетой пользуешься?» А тот ей отвечает: «Не-а, я только радио слушаю». Это не про тебя?

Пацаны заулыбались.

– Это ты про себя рассказал? ― поинтересовался Весёлкин.

– Медосмотры достали уже, ― чтобы погасить конфликт, сказал Кузнецов. ― Нас же перед лагерем осматривали, а здесь-то зачем?

– На первом, чтоб зафиксировать, что приняли без синяков и ссадин, а на последнем ― отметить, что вернули целыми и здоровыми, ― поморщившись, объяснил я.

***

Наконец, осмотр у девчонок закончился, зашла пятёрка мальчишек. Через пару человек подошла моя очередь. Я шагнул внутрь и прищурился от яркого света, заполнявшего кабинет через широкое окно напротив входной двери.

У мерной линейки стояла незнакомая женщина в белом халате, возрастом с нашу «Сталину». В нос ударил специфический запах карболки. Солнечные лучи падали на левую стенку кабинета ― перегородку в виде оконного переплёта, застеклённого рифлёным стеклом. Солнечными зайчиками отражались на противоположной стене. Мне приходилось как-то навещать приятеля за перегородкой, в санизоляторе на четыре койки.

Вера Павловна, медсестра пионерлагеря, ― я знал её по прошлому году, сидела сбоку от стола и осматривала Гоблина. Рядом Фролов ожидал своей очереди. Слева от окна её помощница в белом халате измеряла рост Ваньке Решетову, а потом пошла с ним к весам.

Я дотронулся до узла пионерского галстука и подтолкнул Юрку Крутоярова, чтобы подвинулся. Он уже надевал кеды. К медсестре подошёл Фролов, за ним буду я.

Судя по манипуляциям с Фроловым, процедура медосмотра с прошлого года не изменилась. Сидя за столом, Вера Павловна задаёт вопрос: «Фамилия? ― требует: ― Руки подними!», «Голову наклони!» ― проверка на вшей. «Спиной повернись. Руки подними!», «Ко мне повернись, Жалобы есть?»

Она ставит в своём журнале «птичку» и подаёт листок с номером и фамилией. На этом листке её помощница будет записывать рост и вес. После этого к мерной линейке и на весы. Со мной будет так же: «Фамилия, руки подними!»

Когда я уже прошёл осмотр и ожидал своей очереди к мерной линейке. К Вере Петровне подошёл Сергей Весёлкин. Вера Петровна развернула его спиной к себе, удивлённо спросила:

– Кто это тебя так разукрасил?

– Отец, ― буркнул Весло и, обернувшись к нам, улыбнулся смущённо.

– Розгами, что ли? ― удивилась медсестра.

– Почему розгами? Прутьями от метлы, ― не соглашаясь на розги, объяснил Весёлкин.

– Значит, заслужил. Наукой будет. Неслух, небось! ― сделала вывод Вера Павловна, провела пальцем поперёк синюшных полос, выделявшихся на его ягодицах, и развернула Весёлкина задом к своей помощнице. «Люся, полюбуйся, как этому неслуху гжельской росписью задницу расписали».

Я оценил удачное сравнение Вера Павловна: точно, гжельская роспись, только не цветами и завитушками, а полосками поперёк. Знаю, у нас дома сервиз есть, расписанный под Гжель.

Весёлкин потупился и покраснел. Помощница медсестры покачала головой, потом взглянула на Фролова, прикрывшегося ладошками, усмехнулась и сделала ему замечание: «Плотнее к стенке, ладошки к ней прижми!», измерила его рост и повела на весы.

Следующим был я.

– К стенке прижмись! Пятки вместе, затылок к стене! ― Я сделал, как она сказала: прижался к стене. ― И ладошки к стене, ― потребовала помощница медсестры, опустила взгляд на мои ноги: ― Пятки вместе!

– Они у меня и так вместе, ― ответил я, чувствуя, как горят уши, плотнее прижался к стене и увидел комсомольский значок не её халате. Она опустила горизонтальную планку линейки мне на макушку и сообщила:

–162 сантиметра, ровно, ― и, взяв меня за предплечье, повела на весы…

…Проклиная этот унизительный осмотр, я отдал бумажку с данными Вере Павловне и уже стоял в шортах, собираясь надеть рубашку, когда в кабинет санчасти вошла Наташка Чижикова. Это повергло меня в шок, ― чуть не влетел!

Она, как я уже знал, числится в лагере методистом по воспитательной работе, но не ожидал увидеть её здесь. Захотелось раствориться сахаром в горячем чае. Наверное, со своей сестрой, Варькой, поделится…

– Вот список третьего отряда, ― сказала она Вере Павловне и оглянулась на меня:

– И ты здесь? А почему не с первым отрядом?

– В этот записали, ― буркнул я, надевая рубашку.

– А ты подрос, ― похвалила она. ― Рост какой у тебя?

– Сто шестьдесят два.

– И у меня сто шестьдесят два, ― улыбнулась она. ― Мы с тобой одного роста.

– Ну и что, ― к чему-то буркнул я, ― перегоню к концу смены!

Наташка улыбнулась и упрекнула:

– Хвастунишка ты, Лёшка. Я ведь тоже подрасти могу, ― и попросила: ― Не говори в городе, что меня лагере видел, ладно?

– С чего бы я говорил?

– Наташа, ― обратилась к ней Вера Павловна, ― Люси помоги, а то ей и рост измерять и взвешивать.

Я подмигнул Рудому, стоявшему с пунцовым лицом перед медсестрой и вышел…

***

На улице, когда я подошёл, Кузнецов бубнил что-то мне на ухо, возмущался:

– К чему этот медосмотр хренов! Вот объясни, к чему его проводить, если мы перед лагерем проходили? Рост какой у тебя?

– А? ― машинально спросил я, оглушённый унизительным осмотром, подумал: чем старше становлюсь, тем труднее смириться с этим.

– Ты что, не слышишь? Рост у тебя какой, спрашиваю? ― не отставал Кузя.

– Сто шестьдесят два, ― очнувшись, ответил я и спросил, чтобы он отвязался: ― А у тебя?

– Сто пятьдесят шесть с половиной.

Назвав свой рост, Кузя и переключился на Катаева:

– Китаец, вес какой?

– Сорок семь с половиной, и что?

– А воняет, как от тонны!

Пацаны засмеялись.

– Что ржёте как индюки? ― обиделся Катаев, а Кузе посоветовал: ― Пошёл бы ты навоз нюхать со своими подначками.

Кузнецов, привлекая внимание, кивнул на круглолицую девчонку, проходившую мимо и пояснил: «Одноклассница моя». Когда она подошла ближе, Кузя окликнул её:

– Эй, Емельянова.

– Ну, чего тебе?

Кузнецов хлопнул по плечу Юрку Круглова, что стоял рядом, и, обращаясь к ней, спросил:

– Подскажи, как правильно цвет волос у него называется?

– Зачем тебе?

– Сказать не можешь?