Из ада в вечность

Задача нашего пульбата состоит в том, чтобы по мере необходимости затыкать дыры в образующих брешах обороны нашей 284-й пехотной дивизии. На нашем участке линии обороны установилось относительное затишье. Сражение, по звуку разрывов, перекинулось южнее по течению Волги.

Старожилы-красноармейцы наших стрелковых рот, которые были переброшены позавчера сюда с левого берега, нас информировали: сейчас мы находимся на территории завода «Красный Октябрь», а бои в настоящее время идут в районе железнодорожного вокзала, и похоже, дела там не очень радужные для наших частей. Площади и улицы там буквально завалены тысячами убитых советских и немецких солдат. Люди умирали, но не сдавались. Свою клятву они выполнили до конца.

И самое печальное, что повергло нас в уныние: немцы превосходящими силами при усиленной поддержке танков и бесперерывной бомбардировки с воздуха вдоль реки Царицы разобщили наши войска и вышли к Волге в районе пристани.

Прошло совсем немного времени после рассвета, я увидел местных жителей. Их было очень мало – единицы, в основном это были старики и дети. Вид у них был измождённый, чувствовалось, что они недоедали, испуганы своей беззащитностью и безысходностью. Жили они в подвалах собственных сгоревших домов или вырытых землянках. Остальные, оставшиеся в живых после вступления гитлеровцев в Сталинград, эвакуировались за Волгу в безопасные места. Как мне удалось позже узнать, власти Сталинграда препятствовали эвакуации мирных жителей за Волгу. Поэтому в тот же день 600 бомбардировщиков люфтваффе Германии совершили варварский налёт на Сталинград, от бомб которых погибло 45 тысяч мирных жителей. Такие беспрецедентные жертвы легли на совесть правительства СССР и города Сталинграда. Всего же за всю Сталинградскую компанию погибли, скончались от ран и умерли от голода 184,9 тысячи ни в чём не повинных женщин, стариков и детей.

Несколько раз пролетал немецкий самолёт-разведчик «рама»; кружил он, наклоняясь на один бок, потом на другой, над нашими замаскированными укрытиями. Следом, тут же, нас обстреливали из миномётов и артиллерии; значит, наша маскировочная система не оригинальна, ни к чёрту не годится; значит, нужно эту систему продумать и внедрить в неё что-то естественное, что не вызывало бы подозрений с воздуха. Нас заприметили и вражеские бомбардировщики, несколько раз они сбрасывали бомбы на наши головы.

В моём взводе, хвала господу, пострадавших нет; во втором взводе легко ранило осколком снаряда подносчика патронов рядового Патрикеева. Его перевязали, но в тыл не отправили. Зато в штабе батальона был убит начальник штаба лейтенант Верочкин. Около него взорвалась мина, когда он бежал в свой блиндаж из туалета. Его похоронили на берегу Волги под звуки канонады артиллерийских залпов с левого берега по врагу, совпавшего как раз по времени с этим скорбным событием. В целях экономии патронов салюта производить не стали, да и к чему этот лишний шум, которого вокруг и так предостаточно.

Хочу попутно заметить, что война всё упрощает до минимума, особенно действия и поступки, которые могут усугубить ситуацию или привести к новым ненужным жертвам, хотя об этом особенно редко кто беспокоился. Главное, что ценилось выше всего, – это результат.

Временно исполнять функции начальника штаба батальона назначили моего друга, с которым я ходил вместе в школу, сидел за одной партой, и вместе с ним ушёл добровольцем на фронт, а также учился в одном военном училище – младшего лейтенанта Гурзу Ивана Ивановича. Я порадовался за него и до сих пор считаю, что лучшей кандидатуры в батальоне нет. Плюсом в моих рассуждениях было ещё и то, что Иван был моим другом, и он знает об этом.

Ровно в полночь, по команде, батальон без лишнего шума скрытно покинул окопы и под непроницаемым прикрытием ночи двинулся к берегу Волги. Спустились тем же путём, что и поднимались, и по береговой линии двинулись на юг в сторону вокзала, откуда сегодня днём слышны были звуки ожесточённой перестрелки яростного сражения.

Шли по бездорожью, тащить пулемёты, утопающие в песке, приходилось порой волоком; солдаты уставали и падали, задыхаясь от изнеможения, теряя остатки сил.

Навстречу нам шли нескончаемым потоком раненые, обвязанные окровавленными бинтами, некоторые ковыляли на самодельных костылях. Ночь скрывала их лица, но глухие стоны выдавали их мучительные страдания. Их боль незримо передавалась нам, призывая к мщенью за их увечья, за их павших товарищей.

Под берегом, прямо в крутизне обрыва, я видел множество выдолбленных блиндажей и землянок. В некоторых жили гражданские, в других располагались штабы командиров и политработников высокого ранга, если судить о выставленной охране.

Перед рассветом батальон расположился в небольшом заливчике, заросшим непролазным кустарником. Там уже кто-то недавно квартировал – была вырыта целая система переходов, блиндажей и укрытий. Всё это было хорошо замаскировано от воздушной разведки противника.

Рядом с перевязочным пунктом обосновались мы. В траншее, в ожидании медицинской помощи, всё время толпились раненые. Одна медицинская сестра и два санитара никак не успевали делать перевязки всем нуждающимся.

У нас в батальоне имелись походные кухни, повара приготовили нам пшённую кашу с консервированным мясом, к каше выдали хлеб и сахар, и мы наконец вдоволь наелись. После обильного завтрака разрешили отдых – подозрительно царский подарок, что-то должно произойти.

После обеда, ближе к вечеру, весь личный состав собрали на обширной террасе, заросшей по периметру кустарником и свисающими со склона лианами дикого винограда, заплетающегося за деревянные клетчатые шпалеры с опорами из ржавых труб.

Перед нами выступил командир пулемётного батальона старший лейтенант Ананьев.

– Товарищи бойцы и командиры! Сегодня, как только стемнеет, мы выступаем на передовую. Поможем нашим товарищам защитникам города Сталинграда отстоять подступы к Волге. Нам поставлена задача не пропустить врага, и мы не пропустим его. Клянёмся! – Он поднял сжатую руку в кулак и ещё раз твёрдым голосом прокричал: – Клянёмся!

Весь батальон, воодушевлённый порывом призыва, трижды прокричал:

– Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!

– Будем же, товарищи, мужественны и стойки. Мы на своей земле, пусть горит эта земля под ногами фашистов. Силы гитлеровцев с каждым днём таят, а наши, напротив, возрастают. Сталинград станет могилой врагу и отправной точкой на пути их бегства в Германию! Мы забросаем их окопы их же трупами!

После этого краткого выступления нашего командира проверили боеготовность и сохранность станковых пулемётов, короткоствольных карабинов, выстрел которых был громче обыкновенной винтовки. Ими вооружались подносчики патронов и вторые номера. На каждый пулемёт, оказалось, по 3—4 коробки пулемётных лент патронов.

Когда наступили сумерки, мы снова двинулись вдоль береговой кромки реки в южном направлении по бездорожью, и снова трудности… трудности…

А навстречу вновь и вновь двигаются раненые к переправе. Как их много, не сосчитать! Тяжелораненых везли на телегах, но большей частью несли на носилках санитары, в основном женщины и совсем юные девушки. Раненые стонали от тряски, ругались, на чём божий свет стоит, матом, никого не стесняясь, да на них никто и не обижался, потому что обижаться было некому, мысли их были заняты своей, может быть, гораздо горшей болью, чем у стонущего. Все нуждались в сострадании, а способных выразить его не было, они просто отсутствовали, а если точнее выразиться, сами нуждались в нём, в этом сострадании. Самое хорошее и приемлемое – это молчание. Такое было время – жестокое и беспощадное, лишившее людей тонкостей отношений в экстремальных моментах, когда над всем довлеет оружие и грубая сила войны, неразбериха и жестокость.

Раненые сторонились, пропуская нас, очередников, идущих на их место, торопиться им было уже некуда. Немногие откликались на наши вопросы, каково, мол, там в этом самом аду? Другие, поглощённые внутренней борьбой со своей болью, отвечали:

– Придёте на место, сами увидите, если дойдёте. Шагайте быстрее…

Раненый в голову и грудь моряк, в разорванной окровавленной тельняшке, полулёжа на самодельных носилках, которые несли две молоденькие санитарки, хриплым голосом кричал:

– Поторапливайтесь, трусы! Прячетесь здесь под обрывом берега, а там, на передовой, люди гибнут!

– А ты, храбрец, развалился, как боров, две девчонки тебя тащат, а ноги-то твои целы, мог бы и сам идти. Поддерживать им тебя было куда сподручнее, – крикнул кто-то из пулемётчиков герою-моряку, отчего тот вмиг замолк.

Пулемётчики и так шли на пределе сил, таща на себе непомерный груз вооружений и амуниции. Нам было больно и обидно слышать вот такие незаслуженные упрёки, но, видя страдания этих бойцов, невольно мнимое чувство собственной вины перед ними мы перекладывали на себя. Всё же крутой берег Волги маскировал, делал невидимыми и защищал нас от снарядов и мин неприятеля. Двигались мы по одному, поэтому колонна растянулась на большое расстояние.

Банный овраг переходили выше береговой черты, по извилистой тропинке, протоптанной ещё до войны местными жителями, ходившими к Волге купаться и отдыхать на берегу.

Немцы заметили движение колонны и открыли огонь по Банному оврагу из пулемётов и миномётов. Бойцы пулемётного батальона врассыпную бросились, ища укрытий на голой земле. Пули со свистом проносились так близко над нашими головами, что становилось не по себе. Несколько мин с пронзительным завыванием упали в акваторию Волги и Банный овраг, совсем рядом с нами. Три из них с шипением вонзились в косогор оврага, но взрыва почему-то не последовало.

На землю, дурманя нам голову прохладой, опустилась глубокая ночь. Было тепло, дрожащие звёзды еле уловимым миганием ласково подмигивали нам, навевая гипнотический сон из глубин необъятного космоса, почти полная луна освещала землю до мельчайших подробностей, в различных видимых местах вспыхивали фейерверки разрывов мин или снарядов, присоединяя свой зловещий грохот к общему неугомонному фону звуков войны.

После короткого привала, который был использован командованием для разведки, батальон снова двинулся в путь. Возможно, в полночь мы подошли к оврагу Долгий. Привал мы сделали на пологом склоне этого оврага. Уставшие бойцы после утомительного перехода легли на землю отдыхать, и многие мгновенно уснули.

Командиры рот были вызваны к командиру батальона. Я приказал командирам отделений доложить мне о наличии личного состава, имущества и снаряжения и тоже со спокойной совестью прилёг прикорнуть, и, засыпая, услышал приказ от командира батальона, присланный посыльным:

– Товарищ младший лейтенант, вас требует к себе командир батальона.

Я вскочил на ноги и стал торопливо оправляться – стряхнул с обмундирования землю, заправил под ремень гимнастёрку, взглянув на своих ребят, заметил в их взглядах недоуменные вопросы, хотя моё лицо выражало не меньше недоумения, чем у них.

– Ну, я пошёл. – И, пригнувшись, двинулся следом за посыльным.

В небольшом тесном подвальчике сгоревшего дома за узким столиком сидели командир батальона, окружённый своей свитой ближайших командиров и политработников. Я протиснулся в узкий проход и доложил о своём прибытии:

– Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию командир первого пулемётного взвода первой роты младший лейтенант Ковалёв прибыл.

Командиры рот потеснились, пропуская меня к столу. На нём лежала чистая, без каких бы то ни было отметок, топографическая карта города Сталинграда, разделённая на улицы, кварталы и отдельные дома, как это выглядело до войны. Сейчас на местности лежали руины, и понять, что где, можно с большим трудом, и то местному жителю, знавшему хорошо город раньше.

Карта освещалась тусклым фитилём «катюши» – коптилки, изготовленной из сплюснутой гильзы в месте выходного отверстия патрона, вставленного фитиля и залитого внутрь керосина. Свет её был слаб и постоянно мигал, поэтому карту я видел с большим напряжением зрения.

– Лейтенант, мы тут посовещались и решили вас послать в разведку всем взводом. В разведку, так сказать, боем, если хотите. Карту читать можете? – спросил комбат, пристально глядя мне в глаза.

– Так точно, знаю, – торопливо ответил я, обиженно глянув в глаза комбата, на что он еле заметно улыбнулся.

– Смотрите, вот это самый овраг Долгий, на котором мы в данный момент находимся, – многозначительно провёл он пальцем по карте, – впереди широкая линия – это главный проспект города. Нам совсем неизвестно в данный момент расположение немцев. Линия обороны до сегодняшнего вечера проходила по этой улице. Нам нужно знать, перешли фашисты этот рубеж или нет? С этой целью мы и посылаем вас. Постарайтесь разведать подробнейшие данные о месте нахождения противника. Узнавайте сведения у каждого встречного человека, продвигайтесь вперёд бесшумно, только ползком, старайтесь не дать возможность противнику обнаружить своё присутствие. При первом обнаружении гитлеровских войск остановитесь, определите ориентировку на местности и немедленно вышлите нам связного с подробным донесением. Этот приказ нужно выполнить немедленно. Вам ясно задание, лейтенант?

– Так точно, – ответил я. Когда передо мной ставили задачу, смотрел я на командира батальона, и мне самому хотелось подробнее изучить карту и запомнить расположение домов, для того чтобы ориентироваться на местности более уверенно. Своей карты у меня, к сожалению, не было. – Разрешите, товарищ командир батальона, ещё раз поближе взглянуть на карту?

– Пожалуйста, пожалуйста…

Все молча смотрели на меня. После минутного изучения карты я чётко знал район и, выпрямившись, спросил:

– Разрешите, товарищ старший лейтенант, выполнять приказ?

– Идите… приказываю вам быть предельно осторожным, берегите людей.

Я вышел из подвала и вдохнул полной грудью свежего воздуха. От спёртого, пахнущего плесенью воздуха у меня уже начала кружиться голова. Следом за мной вышел лейтенант Топчиев, наш командир роты.

После того как я узнал, что мне предстоит идти в разведку вместе со всем своим взводом, меня это сильно озадачило, я гадал над тем, кому я обязан этой чести. Оказалось загадка довольно проста – первый взвод займёт начальную территорию от оврага Долгий, а остальные последуют дальше по линии обороны. Но эти знания мне пришли позже, а тогда я вдруг почувствовал и осознал, что я стал взрослым, мне поручили такое важное, ответственное дело. Я в один миг вырос в своих глазах и не узнавал себя – в сознании произошёл какой-то качественный скачок моего прозрения.

По пути к расположению взвода мне что-то говорил лейтенант о бдительности, осторожности и осмотрительности, но, слушая его, я всё время напряжённо думал о своём: и надо же, в одну минуту я стал взрослым, равным всем солдатам, окружавшим меня, и даже тем, кто участвовал в сражениях, был ранен и получил боевые награды. И ответственность на меня легла во много крат больше, чем я имел до этого, хотя, если подумать, не такой уж я и новичок. На передовой я был менее суток, имел ранение и награждён медалью «За отвагу».

– …возьмите воды как можно больше, – настоятельно рекомендовал мне лейтенант.

Как только мы с лейтенантом подошли к пулемётчикам, ждущим с большим нетерпением свою судьбу, они обступили нас плотным кольцом и засыпали вопросами.

Лейтенант приказал построить взвод в траншее, кратко разъяснил задачу и приказал приступить к немедленному его исполнению.

– Приступить к выполнению боевого приказа, товарищ командир взвода, – приказал ротный.

– Есть приступить к выполнению боевого задания! – ответил я, но развернуться, как положено по уставу, не смог, поэтому, согнувшись, вышел из блиндажа.

Экипировавшись полным боевым снаряжением, взвод через несколько минут выступил на выполнение боевого задания. Из числа подносчиков патронов я выделил по одному бойцу с каждого расчёта, они должны находиться рядом со мной для осуществления связи.

Ночь была тёмной, а если добавить вспышки осветительных ракет, отчётливой видимости почти не наблюдалось. Идти взвод должен углом вперёд, что значит первым, выходит второй расчёт и продвигается вперёд ползком, перебежками, где как позволяют возможности и условия, при этом со всей осторожностью всматриваясь и вслушиваясь во всё, что покажется подозрительным. Обо всех наблюдениях незамедлительно докладывать мне.

Первый расчёт движется левее на двадцать метров, и такое же расстояние позади второго расчёта. Третье отделение, соответственно, занимает такую же позицию, что и первый расчёт, но только с правой стороны. Я, как командир взвода, со своими связными нахожусь в центре треугольника, чтобы осуществлять общее руководство наикратчайшим путём.

После уточнения всех деталей передвижения я первым поднялся по крутому обрыву оврага Долгий на начальный склон к берегу Волги. Только что взошедшая луна отчётливо вырисовывала силуэты развалин набережной, туманная даль в город заканчивалась как максимум на восьмидесяти метрах. Далее всё тонуло в отдельных флуоресцентных вспышках разрывов в ночном мареве. В ночное небо то и дело с треском взлетали осветительные ракеты с хвостами отлетающих искр; наугад в пустоту остервенело, не жалея патронов, бил вражеский пулемёт, служивший мне хорошим ориентиром.

По этому поводу мне вспомнилось, на одно только мгновение, как в детстве я ходил на рыбалку и острогой тыкал наугад в дно в надежде наколоть на неё рыбину, но удача никогда мне не улыбнулась – острога всегда была пуста.

Стрельба вражеского пулемёта продолжалась, облегчала нам задачу, выдавая место своего гнезда, мы могли более раскованно следовать вперёд, зная границы обороны противника.

Мы продвинулись на сотню метров, и я подал сигнал остановиться, первым делом я осмотрелся. Прямо передо мной, в нескольких метрах, лежал мёртвый боец, широко раскинув руки, будто на прощанье приветствовал необъятное небо, куда собирался улететь. В его застывших открытых глазах гуляла луна. Я осторожно, с суеверным страхом заглянул в них, отблеск погас, и вот там, в их глубине, я увидел вдруг чьё-то знакомое отражение, с испугом я отшатнулся, и глаза вновь сверкнули лунным сиянием. На прощанье я пожелал герою счастья в загробной жизни, свернул правее и уполз дальше своей дорогой.

Сразу за мной выдвинулись бойцы второго расчёта. Они тащили пулемёт готовый к бою немедленно. Во время движения через определённые промежутки времени по моей команде мы замирали, всматриваясь до рези в глазах по сторонам и прислушиваясь к каждому незначительному шороху. Таким образом, мы настойчиво и с упорством продвигались вперёд к линии фронта, уже приблизительно определённой нами.

Впереди, то дальше от нас, то совсем рядом, рвались мины, раздавалась пулемётная и автоматная перестрелка, это свидетельствовало о близости нашей цели, для достижения которой мы прилагали такие усилия.

На какое-то короткое время второй расчёт выпал из поля моего зрения. Я ускорил своё продвижение и вскоре наткнулся на груду обгорелых остатков от дома, за которым и обнаружил пулемётчиков. Они доложили, что временами из темноты слышат человеческую речь из-под завала дома. Я направил туда в разведку для уточнения сведений рядового Дорина, своего земляка из Полпино, что расположено буквально под Брянском, за железнодорожным вокзалом. Ждать пришлось недолго, он вернулся и вполголоса доложил:

– Товарищ командир, под развалинами дома подвал, оттуда доносятся голоса на русском языке, как минимум один принадлежит женщине.

Стали искать вход в убежище. Вскоре в обломках обнаружили узкую лестницу, ведущую вниз к деревянной, дощатой, рассохшейся двери, сквозь щели которой просвечивал тусклый, еле заметный, серенький свет. Дверь была не заперта, и мы без труда проникли внутрь. Нас обдал спёртый, сырой, с запахом мертвечины, неприятный воздух. Подвал оказался высоким и довольно обширным. В тусклом свете коптилки я насчитал одиннадцать человек гражданского населения, трое из них оказались ранеными. Они тихо лежали на полу в покорном ожидании своей участи. Отдельно лежал мальчик лет пяти, с осколком, торчащим из ноги. Нога опухла, вызывая у матери глухие стоны отчаяния и безутешного горя.

– Граждане, скажите, пожалуйста, немцы здесь были? – спросил я.

– Нет, – ответили все единогласно, – и русских солдат не видели уже давно. Помогите нам, у нас ни медикаментов, ни перевязочных материалов нет. Что нам делать? У нас отчаянное положение. Помогите, пожалуйста. Страшно нам под бомбёжками, продовольствие и питание на исходе, мы одни здесь погибнем. Мы бы давно ушли, если бы не раненые.

Я смотрел на этих людей и диву давался их малодушию. Видимо, вся эта обстановка войны, накладывая проблемы одна на другую, привела сознание в тупиковое состояние, пробудила непомерный страх: утрата имущества и жилья, ранение членов семьи – всё в совокупности лишило веры к способности бороться. Времени у меня не было уговаривать их опомниться и взять свою судьбу в свои руки.

– Граждане, среди вас семеро здоровых людей, а вы сидите здесь и ждёте помощи. Мы находимся в ещё более трудных условиях. Без посторонней помощи вы самостоятельно можете добраться до берега Волги по Долгому оврагу. Вам нужно преодолеть каких-то четыреста метров! Раненых поддерживайте с двух сторон. Ребёнка мать может свободно нести, осколок только не вытаскивайте. А там вам помогут, недалеко от Долгого оврага имеется перевязочный пункт. К утру вы ползком туда доберётесь. Но по склону оврага можно идти во весь рост, если начнут стрелять, ложитесь и переждите. До утра времени много. Мальчика нужно срочно показать врачу – иначе останется без ноги, в лучшем случае.

Мы оставили им несколько перевязочных индивидуальных пакетов и ушли выполнять своё задание.

По-прежнему ничего не изменилось, дорогу нам освещала луна. Миномётный обстрел и обстрел осветительными ракетами стали немного реже. Только расстояние до конечной цели сокращалось, а опасность – пропорционально возрастала.

Следующая встреча с гражданским населением состоялась тоже в подвале, но и она никаких сведений о расположении немцев не дала. Докладывать в штаб батальона пока практически нечего, но и держать в неведении начальство тоже опасно. На всякий случай я послал связного со сведениями о том, что нахожусь в трёхстах метрах от центральной улицы; немцы, судя по их обстрелам, находятся за улицей, в двухстах метрах от неё. Поэтому для выдвижения батальона никаких препятствий не наблюдается.

Взвод продвигался от Волги к центральной улице города – проспекту имени Ленина, параллельно оврагу Долгий, который тянулся левее нас в нескольких десятках метрах. По пути нам встречались отдельные, нетронутые ни пожаром, ни разрушениями от взрывов деревянные здания, покинутые, с заколоченными досками крест-накрест дверями и окнами. Некоторые окна осиротело глядели пустыми глазницами выбитых стёкол вместе с рамами и болтающимися на одном гвозде крестовинами досок, оторванными мародёрами или нуждающимися в ночлеге обездоленными людьми.

Переползая от дома к дому, мы неожиданно оказались перед главной улицей города. Асфальтированное полотно дороги, местами заваленное горелыми брёвнами, кирпичами, искорёженное металлом от взорванных машин, повреждённое воронками мин, снарядов и авиабомб, свидетельствовало о том, что оно давно не выполняло своих функций. С левой стороны от меня дорога плавно уходила с небольшим изгибом под уклон оврага.

Таким образом, цель нашей разведки успешно завершена. Я внимательно осмотрелся и ничего подозрительного не заметил, срочно отправил очередного связного с этим важным донесением, а сам приказал взводу окопаться, выставив наблюдателей.

Прямо перед нами, на небольшом спуске, вдоль улицы, на противоположной её стороне, возвышались два выгоревших полуразрушенных кирпичных здания; окна зияли пятнами прямоугольников, высвечиваясь лунным светом на фоне чёрных закопчённых стен. За ними, по моим предположениям, скрывался враг. То и дело из глазниц оконных проёмов зданий поблескивали в ночи вспышки от выстрелов стрелкового оружия, а из-за домов с характерным звуком вырывались мины.

Немцы проглядели наш приход и думали, во всяком случае, надеялись, что здесь, где мы сейчас окапывались, по-прежнему находятся те воинские части, с которыми они соприкасались в дневное время и от которых понесли колоссальные потери.

Я и сам не знал и терзался догадками, что здесь произошло, в результате чего был оголён весь берег оврага Долгий. Обнаружилось, что всему виной был внезапный прорыв противника к берегу Волги в этом месте. Непосредственно возле оврага наши оборонительные силы были уничтожены полностью, а оставшиеся в живых бойцы после прорыва немцев к Волге подвинулись, воссоединившись с боеспособными силами пехотного полка. Хотя ночью трудно было что-либо разглядеть, а, следовательно, и понять, но мы оказались здесь вовремя и подоспели кстати! Немцы опоздали, так как значительные участки левой стороны дороги оголены и проход противнику был свободен.