Из ада в вечность

– Сержант Сердюков и рядовой Ермилин, от своего имени я объявляю вам благодарность и буду ходатайствовать перед командованием о награждении вас правительственными наградами, – закончил я, как командир взвода, этот эпизод боевой жизни подразделения на сталинградской земле.

Меня распирала гордость за проделанную операцию, В моей куриной голове мерещилось бог знает что, я даже не мог представить, что именно, но думал, что на наш подвиг – да, да, именно подвиг, а не иначе! – командование должно обратить особое внимание.

С другой стороны, мне было стыдно от этих эгоистических мыслей. Когда Родина в глубокой опасности, мы просто обязаны, несмотря на мелочные обиды, причиняемые нам нерадивыми негодяями и трусами, которых в общей сложности в рядах защитников отечества было не так уж и много, сделать всё возможное для её освобождения. Более того, как это делали и не единожды на протяжении всей истории Руси наши героические предки, пойти на все риски, не щадя живота, но отстоять Отечество от поработителей для наших грядущих потомков во имя их счастья и светлого будущего. История рассудит и оценит нас и наше время, наши страдания и невзгоды, которые мы испытали в эти трудные и грозные времена.

Сама полуголодная жизнь, жестокая борьба с врагом, умение предвидеть её хитросплетения, обогащала нашу мудрость, придавала силы и опыт, делала нас закалёнными бойцами с несгибаемой волей к победе правды над злом. День ото дня мы становились не только злее, но и опытнее, готовые преодолевать любые невзгоды и тяготы, которые любой солдат мира не способен преодолеть. Мы становились непобедимыми! Даже умирая, мы падали вперёд, как бы своим телом увеличивая победу на величину своего тела.

С рассветом я почувствовал, что немцы не на шутку обозлились. Пронзительный вой мин и свист пуль вскоре сменился на рёв вражеских бомбардировщиков, которые конвейером сбросили на наш укреплённый клочок земли несметное количество бомб.

Нас осталось вместе со мной шесть человек. К этому времени мы откопали неглубокий лаз к оврагу и на его склоне узкую глубокую щель, где и прятались во время массированных авианалётов. Бомба по склону скользила вниз, там и разрывалась, не причиняя нам никакого вреда. Как только авиация противника улетала, мы возвращались в свой неуязвимый подвальчик.

До моего слуха донёсся новый неизвестный мне звук выстрелов, напоминающий какой-то загробный скрип. Это, как я позже узнал, звуки выстрелов многоствольного немецкого миномёта «ванюши». Вслед за звуками последовали каскады взрывов. Это означало только одно, и оно не сулило нам ничего приятного. Значит, на нас обратили фашисты особое внимание и они не остановятся, пока не сотрут нас с лица земли.

Земля содрогалась и стонала в унисон чудовищным разрывам. Воздух наполнился удушливым запахом горелого смрада, смешанного с пылью, разъедающего гортань и глаза. Полыхали уцелевшие постройки и всё то, что могло воспламеняться. Свист пуль и осколков смешивался с визжащим воем мин и шуршащим полётом снарядов. Добавьте сюда колоссальной силы разрывы, сеющие разрушения и смерть. Кромешный ад, страшнее которого ещё не знало человечество.

В этот момент мы сидели в глубоком подвале, прижавшись друг к другу. Как только обстрел переносился на другой участок нашей территории, мы сразу бросались к выходу и из укрытий, заранее приготовленных, вели наблюдение за действием противника, боясь пропустить неожиданное наступление врага. Мы твёрдо знали, мы являемся единственной преградой, прикрывающей своими телами дорогу к Волге!

После обеда немного утихло. Я написал краткое донесение, в котором описал последние действия остатков взвода, просил подкрепления и продовольствия. К тому времени мы не получали ни питания, ни военного снаряжения уже трое суток.

С этим поручением я направил в штаб батальона рядового Ермилина; в такой ситуации я почему-то доверился только ему, способному выполнить такое трудное поручение, учитывая дневное время суток. Спасением и оправданием моего решения было то, что местность была сплошь изрыта воронками и загромождена природными укрытиями и предметами хозяйственного назначения, дающим незаметно ускользнуть от зорких глаз вражеских снайперов. На обратном пути я просил Ермилина принести как можно больше воды.

От нашего подвала к установленным по сторонам двум боковым пулемётам вели неглубокие траншеи – ходы сообщения, вырытые нами, по которым мы добирались до оружия ползком. В некоторых местах они были засыпаны выброшенной землёй взорвавшихся мин и снарядов недавнего артобстрела, и нам предстояло восстановить их. Мы рисковали попасть под прицел вражеских снайперов. Работа была тяжёлой и неудобной. Копать приходилось лёжа, а землю потом сдвигать в воронки. Один из пулемётов взрывной волной был опрокинут и лежал на боку. К нашей радости, он оказался невредимым, даже вода в нём сохранилась.

Очень хотелось есть, но больше всего на свете в данный момент – пить. У нас оставалось немного воды для экстренной необходимости. Приходилось терпеть, что было невыносимо.

Время от времени в период кратковременного затишья мы находили на заброшенных огородах бывших владельцев полузрелые помидоры, тыквы и даже картофель, но разводить костёр было чрезвычайно рискованно, ведь по следам дыма нас сразу же вычислят и моментально накроет вражеская артиллерия. Таковы законы войны: неумолимы, и бессердечны, и подчинены строгой необходимости и целесообразности. Их нужно постоянно помнить и руководствоваться ими, если захочешь выжить и победить неприятеля.

Постоянное голодание, отсутствие воды усугублялось и недосыпанием. Мне повезло, как я уже говорил, я мог довольствоваться кратковременными отключениями организма для отдыха, даже во время движения я изловчался восстанавливать свои силы, но по истечении приблизительно трёх – четырёх суток усталость накапливалась, и требовался хороший полноценный отдых.

Во время затишья я время от времени лично проводил разведку в сопровождении связного на левом и правом флангах с целью изучения боевых возможностей соседей. На сей раз с левой стороны я не обнаружил присутствия второго взвода ни мёртвыми, ни живыми, что сильно озадачило меня. С правой стороны держал оборону мой старый знакомый сержант, командовавший остатками пехотного взвода.

– Здравия желаю, товарищ младший лейтенант, – обрадовался сержант, увидев меня, – рад, что вижу тебя живым и невредимым.

– Я также рад видеть тебя во здравии и хочу поблагодарить тебя за вызов огонька в нашу защиту с того берега, – с искренностью пожимал я заскорузлую руку сержанта.

– Мы отступаем сегодня ночью метров на сто, а вы? – сразу поинтересовался он.

– Нам такого указания никто не давал. Была дана одна установка: «Ни шагу назад, стоять насмерть». Вот мы и стоим, и стоять будем, пока не получим новых директив, – растерялся я, начиная понимать, куда исчез второй взвод пулемётчиков.

– Дело в том, что мы оказались на выступе и можем попасть в окружение немцев ввиду нашей малочисленности. Пополнения ждать не приходится – его не будет. Чтобы выровнять линию обороны, нам и приказано отступить на второй ряд оборонительных укреплений.

По пути в расположение своего подвала я прополз дальше по траншеям второго взвода к расположению третьего взвода. И каково же было моё удивление, когда я обнаружил, что окопы и блиндажи были пусты. Всё находилось в разорении и полной разрухе. По всему было видно спешное отступление: валялось казённое имущество, нераспечатанные коробки с патронами и даже брошенный полузасыпанный землёй пулемёт. Я заглянул, видимо, в командирский блиндаж – в тёмном углу стоял заплечный, немецкого образца, военный термос, а за ним проглядывал новенький вещевой мешок, наполовину чем-то заполненный.

Я приказал рядовому Абрамову, сопровождавшему меня:

– Илья, проверь, что там, – указал я на термос.

Он торопливо вскрыл термос и ахнул.

– Вода… товарищ командир…

Это было потрясающее и маловероятное известие, от которого я с живейшим волнением облизал пересохшие губы и красноречиво отдал распоряжение глазами. Абрамов зачерпнул воды в свой котелок и протянул мне.

– Пей, боец, я попью после, – осиливая мучительную жажду, возникшую как-то вдруг, я преодолел с величайшим напряжением. Пока он наслаждался, я наполнил свой котелок и тоже стал пить. Блаженство разлилось по моему телу, наполняя каждую обезвоженную клеточку организма неимоверной усладой после двухдневных мук. Я стал пить медленными глотками с перерывами, в которые неторопливо заливал в свою фляжку эту бесценную жидкость. Увидев это, Абрамов последовал моему примеру.