Князь-раб. Том 1: Азъ грѣшный

Здесь, в новой столице, ромодановского медведя не было, но, как только приглашенные Петром собирались в каком-то месте, у входа замирали дюжие преображенцы, и никто не мог покинуть тост-коллегии, не нарезавшись допьяна. В своей неумолимости денщики царя могли и посоперничать с медведем Ромодановского.

Гагарин последнее время ходил на царевы застолья с надеждой: вот-вот Макаров даст ему знать – «Готовься, царь ждет», но Алексей Васильевич беседовал с Гагариным о чем угодно, но только не о его просьбе. Значит, случая не явилось…

И на сей раз Петр после похмельной рюмки в «Австерии» пригласил всех подвергнуть новые корабли апробации, и целый день вся свита на английских кораблях курсировала вдоль невского берега, выходила на взморье и возвращалась. Приглашенный на апробацию хивинский посланник под завывание муллы прощался с белым светом, распростершись на палубе. Да и русские травили за борт не спохмела, а, скорее, от морской качки. Царь похохатывал и крутил штурвал.

Домой Матвей Петрович вернулся после полудня, расхристанный корабельным хождением, и завалился в постель, уверенный, что и от питья, и от морской хворобы есть одно лекарство – сон. Пробудился только к обеду следующего дня. Жена почему-то старалась не смотреть ему в глаза.

– Чево стряслось? – вздернул недовольную бровь Матвей Петрович.

– Боюсь, Матвей Петрович, и сказать. То и стряслось, чего более всего боялась.

– Да ты толком можешь сказать? Боюсь-боюсь! Каво? – заорал муж.

– Ты ведь до се не поговорил с Алешенькой. Тебе все не день, не время. Погоди, утишься. И я упросила его, чтоб он сам с тобой насчет свадьбы…

– Тьфу ты! Нашла о чем. Все давно сговорено, и по рукам мы уже с Петром Палычем. Всему Петербургу ведомо.

– Ой, не все. Ты знаешь, какой вчера норов сын выказал?

– Ну. Чево выказал?

– Не желаю, говорит, матушка, жениться на шафировской дочке, потому как она недворянского рода.

– Это кто ему в уши такое напаскудил?

– Да уж нашлись. И по Петербургу, видно, слух пущен. Стала я допытываться у Алешки, кто ему такое наговорил, и он признался. Сказывает, де у нас на адмиралтейском дворе при чертежном анбаре служит один из бывших приказных боярина Хитрово. Так тот приказной вспоминал, как он вместе с отцом-то Шафирова наравне будто бы служил. Это как же, человек дворянского роду – и в приказных?

– Тебе какое дело до того дворянства? – хмыкнул Гагарин.

– А Бог с ним, с дворянством, Матвей. Еще сказывали Алешеньке там, в чертежной, что дед Шафирова имел иудейское прозвище Шаюшка и будто он недальний родственник тому жиду Зелману, который жил в Орше…

– Понесла, понесла баба ситом сеять! – начал заводиться Гагарин. – А ну, вспомни, Авдотья, какого дворянского колена твой дед? Когда его пожаловали в московский список?

– Да все ж не в дворянстве главное…

– А в чем?

– Упал Алешенька наш предо мной на колени, плачет, крестится, божится, а сам промеж этого твердит: не хочу на жидовке жениться, не стерплю такого – руки наложу!

– Ах, вон вы до чего доворковались? – взревел Гагарин и затопал на жену. – Я перво-наперво Алешеньку наследства лишу, а тебя, паскуда, за потаканье дитятке в монастырь упеку. Я тебе в Сибири такой подберу монастырь, что тебя оттуль патриаршим собором не вызволят.

Неизвестно, чем кончилась бы эта бранная минута в доме Гагариных, но тут в залу осмелился заглянуть слуга и доложил боязливо:

– Человек с письмом от господина кабинет-секретаря, от Макарова.

Матвей Петрович разъяренно взглянул на жену и резко мотнул широченным рукавом халата над ее склоненной головой.

– Приблядушку Лешкину, с которой он вожжается, чтоб нынче же отправили в Тобольск, чтоб и слуху о ней тут не было. Пригрела голубков – с дворовой парень спутался.

Макаров запиской извещал Гагарина: государь ждет князя в Летнем дворце.

Князь приказал подать темно-синий камзол с золотым шитьем по отворотам, парик, башмаки с огромными медными бляхами на взъеме, и, пока слуга помогал ему облачаться в этот привычный при дворе наряд, гнев немного схлынул… Переправляясь с Городового острова на Московскую сторону, Гагарин велел направить подаренный царем щербот к окончанию сада, хотя мог бы пристать прямо у Летнего дворца. Гагарин хотел напрочь утихомирить в себе клокотавшее недовольство сыном и женой, надо же до такого сподобиться: задумали расстроить объявленную свадьбу с дочерью вице-канцлера! Все, что успела высказать ему жена, для князя Гагарина давно Перестало быть новостью. Еще в свою бытность губернатором московским он наслушался баек о Шафирове. Злые языки московских старожилов при случае напоминали о том, как прислуживал лавочнику Евреинову в шелковых рядах разбитной сиделец Петрушка Шафиров. Старожилы уже не осмеливались называть его жидом, однако же говаривали: «Таких проныристых и хитровыворотливых лавочников на Москве не было». Лукавым одобрением как будто бы выделялась в главенство причина удачи Шафирова: нагулявшийся в немецкой слободе молодой Петр наткнулся на лавочного сидельца, и вот уже он, вчера сиделец, а завтра в царской свите, за море поплыл, на посольской службе… Теперь поди вякни кто-нибудь о сидельце в шелковом ряду… Вице-канцлер Шафиров – вторая голова, козырем ходит в Коллегии иноземных дел.

«И откуда в мыслях моей Авдотьи такая гадь могла произойти, чтоб сыну в самовольстве потакать? – недоумевал Гагарин. – Зря я ее сюда привез. Пускай бы сидела себе в Тобольском или в Москве, и там бы ее моль не побила. Мало, что ль, одного моего родительского благословенья…» С приближением Московской стороны мысли его мало-помалу менялись, и он все чаще ощупывал что-то за левым бортом камзола.

«Видать, крепко князя рассердила Авдотья Степановна, коли он до сих пор за сердце хватается», – жалостливо подумал о своем хозяине слуга, провожая взглядом уходящего в глубь сада князя Гагарина.

На подходе к дворцу Матвей Петрович встретил офицера-преображенца из охраны и удостоверился: во дворце ли государь? Офицер кивнул, а на вопрос: «Есть ли кто у государя?» – ответил, что там с обеда находится библиотекарь его величества. «Этого мне в соглядатаи не надобно, – подумал Гагарин, памятуя, что на должности при книгах государя обретается недавно прибывший в Петербург немец. – Даже пусть он и по-русски ни бельмеса, но для чего при нем заговаривать с его величеством о таком важном деле», – решил Гагарин и сказал офицеру, что назначенный час для аудиенции еще не подошел, можно обождать и прогуляться.

Боковая аллея вывела Гагарина к той части сада, которую называли Зверовым двором. Это место было одной из причуд молодого Петербурга. Здесь в особых сараях находился слон, тигр, лев и другие звери, подаренные Петру персидским послом. Когда персидские подарки препровождались армянскими купцами по новой столице, поглазеть на них высыпал весь Петербург. Ладно бы еще лев и тигр – они в клетках, бывавшие за морем люди этому не удивлялись. Но слон, шествующий по улицам, стал в северной стороне наипервейшей диковиной. Матвей Петрович подошел к неуклюжему огромному сараю, выстроенному из толстенных бревен, поставленных стоймя, и стал наблюдать, как прислуга кормила заморское диво. Слон подергивал складками бугристой кожи, потряхивал лопухами ушей, шлепая ими о крайние столбы, а то вдруг наваливался на стену, потираясь о бревна, и тогда вся мощная крыша сарая начинала ходить ходуном. «Однажды так почешется, вся городушка рухнет», – подумал Гагарин, но его мысли не задержались на этом, а вдруг представилось: как только он доложит государю о своем задуманном, тот, будто слон, начнет расшатывать гагаринское построение, и оно может рухнуть, развалиться нечаянно… на душе стало еще тревожней.

Царь сидел среди ящиков и шкафов, пока не заставленных книгами, листая на коленях огромный фолиант. Немец-библиотекарь все еще не ушел и помогал ему разбирать доставленные из Москвы книги. Петр что-то искал, нервно откладывая ненужное в один ворох. Он взглянул на Гагарина без особого удовольствия – не Сибирь, видать, заботила царя в этот момент.

– Здравствуй, князь, – как бы мимоходом, поприветствовал он Гагарина. – Явился живой ведомостью?

Матвей Петрович лихорадочно соображал, как повернуть разговор, – не в духе государь.

– Изъяснил я, Петр Лексеич, кабинет-секретарю, нету при мне записных книг по Нерчинским заводам. Но скоро доставят…

Петр перебирал книжки, кратко задерживаясь на названиях. Наконец он оторвался от своего занятия и окликнул немца-библиотекаря:

– Нашел?

– Нет, герр Питер.

– Бери денщика и ступай в Зимний дом – там в шкафах ищите.

Гагарин облегченно вздохнул. Петр, морщиня взлизистый лоб, окинул взглядом ящики и велел:

– Все вскрыть, кои еще не смотрены.

Денщики бросились отдирать крышки от ящиков и сундуков.

– Так ты без записных книг слаб, князь? Слаб, – говорил Петр, ощупывая корешки книг прямо в сундуках. – Или у тебя в губернии таких заводов, как Нерчинский, косой десяток? Помнить надо все до золотника… Ого! Вот они! Нашлись… – С этими словами царь стал быстро-быстро перелистывать карты и, нашедши нужную, надолго замолк. Потом коротко приказал денщику: – Трубку.

Она тут же была подана, и царь, окутываясь облачком дыма, продолжал рассматривать зеленые пятна островов на карте. Гагарин терпеливо молчал. Трубка у царя погасла. Не отрываясь от листа, он протянул ее денщику:

– Набей и раскури!..

Гагарин опередил денщика и отошел с трубкой царя к столику, где стоял табачный ларец. Там он пошарил за пазухой и стал набивать трубку. Обходя ящики, вернулся к Петру.

– Изволь, Петр Алексеич, нашего табачку, эркецкого.

Царь, не глядя, принял трубку и, не обращая внимания на непривычную тяжесть носогрейки, сунул ее под кустик усов. Трубка не дымила. Царь покосился, почему не раскуривается, и выкатил глазищи на Гагарина:

– Ты что, каналья, там, в Сибири, трубки разучился раскуривать?!

– Как же можно, Петр Алексеевич, государь мой! Курим! Раскуриваем! Это у нас табак такой пошел – эркецкий…

Матвей Петрович извлек из-за пазухи кожаный мешочек.

– Что еще за эркецкий? – в сердцах воскликнул Петр и ударил холодной трубкой по ладони. В ложбинке царевой ладошки вперемешку с крошками табака враз образовалась желтая сыпучая горка. Петр приблизился к свече и, понянчив горку в ладони, обернулся к Гагарину, сверкая глазами:

– Горазд! Горазд, каналья! Золото сибирское?

– Эркецкое, Петр Алексеич…

– Не загадывай загадки. Место где?

– В джунгарской землице, государь, в Малой Бухарии.

– Укажешь на карте…

– Коли такая найдется, укажу, – ответил Гагарин, обретая уверенность голосом оттого, что попал в интерес Петра.

В это время в комнату вошли денщик и библиотекарь. Оба были нагружены стопами книг и атласов. Петр глянул на библиотекаря, изогнувшегося под тяжестью ноши. Глаза немца чуть-чуть были видны над верхней книгой, которую он подталкивал носом, чтобы она не свалилась на пол.

– Сей же час оставьте морские атласы и немедля ищите мапу[15], где есть Малая Бухария! – распорядился Петр.

Ничего не понимая, библиотекарь покорно опустил подрагивающую стопу книг на выступ шкафа и стал озираться вокруг. Его предупреждали друзья: нескоро привыкнешь к царским прихотям, да и привыкнешь ли? Загоняет, замотает поручениями, указаниями. Странно меняются потребности у герр Питера. Еще час назад ему срочно потребовался атлас прибрежных шведских земель. Теперь подай карту земель бухарских. О них у немца были весьма смутные представления, но он принялся подробно перебирать атласы, надеясь найти названное царем в шести томах Виллема Блау.

– А нам, господин губернатор сибирский, место для разговору во втором жилье, – со значением протитуловал Гагарина повеселевший Петр. И они поднялись наверх.

– Как же так? Ни один воевода сибирский допрежь тебя не докладывал мне о бухарском золоте песошном, – усаживаясь к столу, удивился Петр.

– До меня, государь, калмыцкие караваны в Тоболеск торговать не допускались. Понеже они с мехами и иными заповедными товарами мошенством занимаются. Торги шли то на Ямыш-озере, то им в Таре сие позволялось чьим-то попустительством.

– А это в Тобольском сторговал? – кивнул Петр на мешочек с золотом.

– Сыскал я на тобольском посольском дворе эркецкого жителя, ушел он из города Эркета после разорения его калмыками, унес ноги в Тоболеск…

– Вызнал ты у него, водяной ход в Эркет есть?

– Сказывал, на Дарье-реке тот город.

– Река в какую сторону?

– Сие мне неведомо, винюсь, Петр Алексеич.

– Ходу до тех мест водяного нет?

– Калмыки конными ходят.

– Сколько пути?

– От Тоболеска до Тары – пять дней. А от Тары до Эркета доходят торговые люди нескорою ездою седмиц за пять. Идут коньми и верблюдами. Водяного хода они не знают, не заобычны к тому. По скаскам эркецкого жителя выходит, что берут они золото весной. Устилают кошмами берег до половодья и ждут. Ток воды промеж прочих крушцов несет с собой и золото. А в другое время уходят с той реки к озеру, где-то поблизости китайской стены оно, там промышляют.

Слуга подал вино и телятину. Гагарину показалось это нехорошим знаком. Когда царь в азарте, ему водки подавай, анисовой… Неужто не пронял он царя своим табачком эркецким? Что ж еще надо сказать?

– Государь, все реки, на коих калмыки золото промышляют, по скаскам бывальцев, текут с горы Мустаг. Бухарские купцы то подтверждают…

– Об этом я известен, – перебил царь Гагарина. – А ты про то озеро китайское тоже проведал? Как оно названьем?

– Послал я, послал, государь. Ушел мой человек под видом купца. Одноконечно вызнает все и про китайское золото. А может статься, он уж и в Тоболеск возвращается, время ему обернуться. А известия будут долгожданные, – словесно расслабился сибирский губернатор, чувствуя, что царь слушает внимательно. – Давно мне сие любопытно было, откуда богдахановы купцы золото берут. Случалось, много раз возили они золото, в коробках, на торг чрез Нерчинск. И цену брали невеликую – до ста рублей за десять лан[16], а то и менее…

– Цены китайские мне известны, князь, – перебил царь Гагарина. – А вот за презент с Дарьи-реки благодарствуй. Ты, пока ехал в Петербург, чай, и домыслить успел, как нам тех земель эркецких достигать.

– Мыслил. Марсовых акций не избежать, государь.

– Управишься ли с калмыками? Они у тебя под носом Бикатунскую фортецию спалили. А?

– На такой случай поставить на Ямыш-озере крепость и выше – дале тож крепостями обставиться. Отгородить Иртыш от ордынцев. А с калмыками – вот что я скажу. Ведь контайша теперь в известность Чередовым приведен, что все реки и земли, откуда текут и Енисей, и Обь, Иртыш тож, это реки и земли вашего царского величества. Теперь поздно жалковать, обаче, Чередов уж, думаю, дома, давно вернулся. А поздно потому, как я заехал в Москву и в бывшем Сибирском приказе беседу имел со стариком-дьячком. Когда-то он с моего ведома разбирал писцовые книги и столбцы. Те, что при Борисе Годунове велись. И что там сыскалось, в столбцах. За два года до того, как Годунов преставился, посылалась на его имя грамотка из Тары. Писано в той грамотке, дескать, Далай-тайша прикочевал почти к городку и просит оберегать его от Алтына-царя, ради того просит поставить город на Оми, и чтоб Далай-тайша под тем городом кочевье имел. А коли тому городку на Оми начнется утеснение от Алтына-царя, то они бы новый городок вкупе с тарскими людьми оберегали.

Петр выслушал подробности столетней давности и заключил:

– Видно, мелок был Далай-тайша против Алтына, вот и запросил у Тары сикурсу. А Цеван-Рабтан покрепче будет – на две стороны воюет. – Помолчал и глянул на Гагарина испытующе. – Так, говоришь, полтретья месяца[17] пути. Это сколько же фортеций ставить?! Да и много ли его там? – Царь указал на мешочек с золотом.

– Эркецкие сказывают, окрестные жители платят алман таким золотом контайше. Стало быть, добывают песка довольное число.

Петр раздумался, перестал расспрашивать Гагарина. Но длилось раздумывание недолго, новость будоражила царя. – Карту с Бухарией нашли? – крикнул он денщику.

Тот поднялся с виноватым видом и развел руками.

– Ищите и сей час, и завтрашний день с утра, – приказал царь и, вернувшись к Гагарину взглядом, сказал:

– В бытность мою с Великим посольством в Голландии один наш купец сделал мне презент, а я его бургомистру Амстердама преподнес. То была карта на древесной доске. Уж больно горяч амстердамский глава, коли речь касается Азии. Я и сделал ему поминок. На той доске написана вся область Сибири, весь татарский край, и даже до Пекина. Там и реки все суть и горы, и все народы, всяк в своей одежде. Но у тех мест, в коих калмыки ноне кочуют, в верху Иртыша и Оби, кроме безымянных гор и верблюдов, городов не означено.

– Эркецкие сказывают, там и Аксу, и Кашкар, и Кульджа, близ Эркета.

– Про те города и бухарцы в Астрахани говорят. Ты в Тобольском говорил ли с Ремезовым?

– Стар он больно. Уж и веры-то его речам нет, государь.

– Стар он, да нестар его сибирский чертеж. Жаль, чертеж его не меркаторский[18]. Нет способу вычислить по нему дальность. Но я его держу на памяти. По Ремезову чертежу видно, где Аму-Дарья и Сыр-Дарья исток имеют. В калмыцких землях.

– Вроде, верно, эркецкие уверяют, Аму-Дарья берется с горы Мустаг.

– У хивинского посланника надо спросить. Вот только он оклемается от вчерашнего морского крюйсованья, – усмехнулся Петр, вспомнив прогулку на новых кораблях. – Ты, князь, немедля подай мне доношение. Все изложи: каков путь, сколь фортеций, какие в них гварнизоны мыслишь. Понял я, сколь надобен был тебе партикулярный случай для беседы. – Петр подбросил на ладони мешочек с золотом. – Лист подашь Макарову. Да гляди, ни в Сенате, ни в прочих местах о бухарском золоте песошном пока ни слова. А коль речь о новых фортециях да о воинских акциях, то велю тебе в две недели осмотреть наилучшим образом Брюсов пушечный двор и все зелейные мельницы. Оружейный двор – особо смотри, поелику налаживается здесь мастерство не чета сибирскому.

У Гагарина отлегло от сердца. Коли царь заговорил о пушках, о порохе, затея удается. Жаль вот, принял царь новость без ожидаемого удивления. И это в такие дни, когда он твердит всем и всюду: «Деньги суть артерия войны!» Пусть золото – не монетный металл. Но купцы, что алхимики, один металл в другой, в серебряный, своими котелками переварят.

Сдержанность царя при беседе с Гагариным свое объяснение имела. Наутро он велел позвать к себе хивинского посланника. Совсем недавно тот, цветисто повествуя о богатствах по берегам Аму-Дарьи, среди прочих сокровищ называл золотой песок. Царю необходимо было увериться: не о таком ли песке, какой доставил ему губернатор Сибири, говорил хивинский посол. Без тени сомнения тот закивал головой, переливая из ладони в ладонь золотую струйку. «Пусть он хорошенько руки отряхнет», – сказал Петр толмачу, и, когда хивинец выполнил государево пожелание, Петр вручил посланнику рубль-новодел из заморского серебра. Распрощавшись с гостем, велел тут же вызвать к себе инженера Блюгера и, указав на гагаринский мешочек, велел:

– Должно узнать, сколь тут чистого золота. Без меня не плавить. К вечеру наведаюсь…

Блюгер без слов забрал песок и удалился в артиллерийскую на Кронверке лабораторию, где варились, мололись и смешивались все пышущие огнем приправы для фейерверков.

В конце дня Петр, пригнувшись, вошел в лабораторию и уселся поближе к огню.

– Все готово, государь! – доложил Блюгер. – Прикажете плавить?

– Сколь всего песку?

– Полтора фунта.

– Полфунта – в куншткамору, фунт – плавить.

Блюгер отвесил назначенный фунт и всыпал песок в тигль.

Сидя у огня и попыхивая трубкой, Петр глядел, как сизый табачный дым свивается с грязной гарью, потянувшейся из тигля. Царь вспомнил беседу с хивинским посланником и письма коменданта астраханского Чирикова. В них говорилось о туркменах, доносивших свои жалобы до Белого царя на узбеков: узбекские ханы, желая отвратить пришествие русских на Аму-Дарью, где имеется золотой песок, отгородили от Каспия ту реку плотиной. Туркмены просили взять их под руку Белого царя и повернуть Аму-Дарью так, чтобы она текла не в Аральское море, а через их туркменские земли в Каспийское, по стародавнему руслу, именуемому Узбой. В клубящемся над тиглем дыму Петру уже виделись его корабли, входящие в устье той неведомой Аму-Дарьи, и далее, далее – вверх по ней и до вожделенной Индии… И там же, где-то на этом пути, стоит известный теперь город Эркет, а окрестные инородцы простой кошмой улавливают без всяких машин и труда золотой песок…

Желтый песок в тигле стал оседать и покрылся черной окалиной. Блюгер выждал четверть часа и дотронулся до черноты плоской легкой лопаточкой. Чернота тяжело и зыбко колыхнулась.

– Пригар невозможно допускать, – сказал плавильщик и разгреб уголья, сбивая огонь. Затем, проверяя, нет ли видимого золота в шлаке, пропек его в малом тигельке и, удостоверившись, что шлак чист от золота, стал собирать серую окалину с подрагивающей поверхности расплава. Наконец лопаточка обнажила содержимое тигля – брызнуло оттуда расплавленной ярью и тяжкой желтизной, будто золотой сноп над очагом засиял…

Дали тиглю остыть. Выбили слиток. Блюгер положил его, еще тепленький, на весы.

– Двадцать восемь лотов[19], государь! – воскликнул инженер.

– Хорош песочек! – ощерился в довольной улыбке царь.

– Истинно хорош! – подхватил инженер. – Подобный доводилось мне плавить в саксонских пробирнях. Но тот песок был из Нового Света. А сей?

– Сей будет с нашего света! – ответил царь, нахлобучивая войлочную шляпу на маленькую свою головку.

Как ни дотошен был немец-библиотекарь, но и его прилежность перед развалами петровской библиотеки оказалась бессильной. И вовсе не потому, что библиотекарь попался малой учености. Он не мог найти в царских книгах карты джунгарских владений по простой причине – таковой европейский мир не знал, имея тем не менее верные представления о персидских землях, индийские переставали быть загадкой. Но Малая Бухара – срединная азиатская земля лежала белым пятном на всевозможных картографических изображениях. Не было у Петра такой карты, где были бы нанесены и реки, и города, на них стоящие, и все это называлось бы Малой Бухарией. Нет вины петровской в таком неведении, но оборачивалась географическая слепота для России трагическими событиями. В маленькой головке царя, как ни возвышали ее над миром все современные и последующие поклонники, не могло вместиться всей огромности страны, которую самодержец унаследовал от Алексея Михайловича. Да и то, что получил, успел ли осмыслить? А некогда было осмысливать. Надо было воевать за интересы каких-то карликовых немецких герцогств, до своей ли земли тут. А коли воевать – деньги нужны. И в головенке царя даже и не мелькнуло сомнения, надо ли идти в джунгарскую землю за золотом – ведь чужая та земля!

Великий в своих авантюрных замыслах, Петр надеялся склонить под свою руку ханов бухарского и хивинского, уговорить принять российское подданство всех джунгар, кочующих от Ферганы до Халхи. Да и не предвиделось, что не впустит азиатская земля в свои пределы чужеродное тело. Не предвиделось, но подавалось так: не завоевывать русские придут те народы, а всего-навсего рудными приисками заниматься…

Проклятая наследственность довлела над Петром – он получил трон государства, которое в семнадцатом столетии и во всех предыдущих не добывало ни серебра, ни золота. Властвуя над живым телом страны, мог возвести денщика до фельдмаршала, шлюху – до царицы, царицу – до монахини… Петр был бессилен в осмыслении природного тела державы. Монаршия воля, воплощенная в казачьих отрядах, скользила и перекатывалась по поверхности Сибири, не способная заглянуть в глубь обретенных земель. Потеряв надежду найти вожделенные металлы в недрах земных, Петр раз за разом, действуя бичом реформ, принимался жестоко орудовать в недрах мужицкого хозяйства, извлекая и выколачивая из него тщедушные копейки, из которых складывалась государственная казна. Отчаяние царя порой достигало наивысшего накала. Вспомним, как явился убогий, нищий царь к хранителю наследных сокровищ Ромодановскому. Но и того, что припас Алексей Михайлович впрок, хватило на несколько недель войны. Россия не воевала, а провоевывалась, и на царя накатывали волна за волной приступы серебряного и золотого голода.

Несколько поколений русских государей с 1564 года поглядывали на карту Герберштейна, где на восточных отрогах Урала красовалась полумифическая фигура «Златой бабы». Но бабенка та была привередливая и точного места своего земного происхождения не открывала. В поисках ее родины стольник Яков Хрипунов в компании с московским серебряным мастером Иваном Репой дошел аж до Верхней Тунгуски. Два года пространствовал Хрипунов, вернулся и ударил челом: нету той бабы в сибирских чащобах. Враки все!