Топь

Только сейчас что-то внутри кричало иначе – не просто "осторожно", а "УХОДИ СЕЙЧАС ЖЕ".

– Уходим, – он вскочил так резко, что стул грохнулся на пол.

– Что случилось? – Катя испуганно округлила глаза.

– Позже. – Его пальцы впились ей в запястье. – Идем. Сейчас.

Они вышли на улицу. Вечер окутывал город сизыми сумерками – фонари ещё не зажглись, но витрины магазинов уже отсвечивали неестественно яркими неоновыми всполохами. Людской поток разделился на два русла: усталые офисные работники брели к метро, нарядные пары спешили на свидания. Кирилл и Катя замерли посреди этого движения, как островок тревожного спокойствия.

Их вывел из оцепенения резкий гудок курьерского мопеда – одного из тысяч, что носятся по московским улицам, как стая механической саранчи.

– Что это было? – Катя впилась взглядом в Кирилла, ища в его глазах хоть каплю рационального объяснения.

Он нервно провёл рукой по лицу:

– Ты… ты подумаешь, что я сошёл с ума. Но когда принесли те стаканы… – Голос его сорвался. – Всё внутри просто вопило: «Уходи!». Не спрашивай почему. Я и сам не знаю.

Кирилл достал сигарету и прикурил. Катя поморщилась – она терпеть не могла табачный дым. Эта неприязнь шла с детства: отец курил постоянно, заполняя квартиру едким смогом. Она до сих пор помнила, как маленькой девочкой тянула его за рукав: «Папа, не кури!» Тот лишь улыбался и обещал бросить – обещание, в которое Катя по-детски верила до сих пор.

– Пойдём, – затянувшись, сказал Кирилл.

– Куда?

– Ко мне.

– Это что, намёк на романтическое продолжение? – Катя едко подняла бровь.

– Нет. Но у меня дома вряд ли принесут стаканы, которые мы не заказывали. – Он резко стряхнул пепел. – До трамвая пять минут, ещё десять – и мы на месте.

– Ну, как скажешь…

Дверной замок щелкнул, и старая, еще советского производства дверь отворилась с противным скрипом. Кирилл и Катя вошли в квартиру.

– Можешь не снимать обувь. Всё равно я еще тут не убирался, —сказал Кирилл. – Пойдем в комнату, покажу что удалось найти в документах из «твоего» письма.

Катя кивнула и проследовала за ним, попутно разглядывая обстановку. На стенах висели различные картины и декоративные предметы. Многие из них были старше Кати и Кирилла вместе взятых.

– Это всё собирал мой дед, – сказал Кирилл, заметив, что Катя заинтересовалась стилизованной африканской маской. – Он любил такие вещи.

Монитор компьютера загорелся голубоватым светом. Катя села рядом, брезгливо отодвинув пепельницу, и устремила взгляд на экран. Там по-прежнему был открыт документ – «Протокол заседания Военно-промышленной комиссии» от 12 августа 1963 года.

– Вот, смотри, в этом пункте написано про решение о создании НИИ и про его цели, что-то связанное с человеческой физиологией, – указал Кирилл на строчки текста.

– А кто такой этот академик Кедров? Ты что-то знаешь про него?

– Нет, больше я пока никаких упоминаний не встречал, хотя пересмотрел сотни документов из того архива.

– А в сети?

– Не успел, – ответил Кирилл, открывая Яндекс.

Поисковик по запросу выдал, как это уже стало привычно, горы ненужной рекламы и ссылок на мусорные сайты: «Купить кедры с доставкой», «Как вырастить кедр у себя на участке, советы академиков» и тому подобное. Искомую информацию удалось найти только на третьей странице поисковика. Это была перепечатка статьи одной из советских газет о научных разработках в области изучения человеческого тела под руководством члена-корреспондента Академии Наук СССР, академика Кедрова Константина Александровича. Статья вышла в свет в марте 1962 года.

– Это становится интереснее, – сказала Катя. – Есть теперь куда дальше искать. Попробуй изменить запрос, может получится найти какие-то научные работы. А может он до сих пор жив и получится с ним поговорить?

В этот момент на глаза Кати попался странный значок треугольной формы с цифрой 13. Значок лежал на столе и как-то неестественно отбрасывал блики от монитора. Он будто манил, просил дотронуться. Катя протянула руку, но в этот момент Кирилл воскликнул:

– Нашел, кажется!

Катя будто проснулась. Манящее чувство отступило, будто его и не было. Она потерла виски.

– Смотри, похоже на некролог. Здесь пишут, что Кедров всю жизнь занимался изучением физиологии, сделал ряд открытий, связанных с увеличением выносливости, и под его руководством было разработано несколько лекарств для улучшения работоспособности мозга. Умер Кедров давно, еще в 90-м году. Родственников нет. Похоронен на Донском кладбище. Это тут, недалеко. Можем сгонять, – предложил Кирилл.

– Странный ты человек, Кирилл, – ответила Катя с небольшой ухмылкой.

– Почему это?

– Сначала зовешь девушку домой, но не для романтического продолжения вечера, потом приглашаешь прогуляться под луной на кладбище.

– Какой луной? – не понимающе спросил Кирилл и посмотрел в окно. За стеклом висела полная луна, слегка затянутая перистыми облаками. Её свет падал на подоконник.

– Прости, не заметил, как пролетело время. Я тогда завтра сам схожу, посмотрю, может что-то найдется.

– Нормально всё, – сказала Катя, вызывая такси. – Я поеду домой, отец, наверное, уже волнуется.

– Провожу тебя, а то двор у нас темный, мало ли что.

В прихожей щёлкнул выключатель. Тусклый жёлтый свет лампы разлился по комнате, делая обстановку ещё мрачнее. Дверь скрипнула, открываясь. Выходя, Катя мельком окинула прихожую: трюмо, тумбочка, пуфик и вешалка. Большое, старое зеркало… и – красный телефон в отражении.

Машина уже ждала у подъезда.

– И всё-таки ты странный, Кирилл, – сказала Катя, садясь в тёмный салон. – Позвони мне, как сходишь.

Кузнецов то проваливался в дремоту, то выныривал. В кармане его куртки лежало заветное фото Вари.

Глава V: Последний привал

В избе проснулись оттого, что в печи угли разом потухли – будто кто-то мокрыми ладонями задушил.

На лавке у печи – лужица. Не от воды, а будто снежок растаял. Да не сезон…

– Кто… – начала хозяйка, но во рту стало горько, как от полыни.

В углу зашевелилось.

Маленькое.

Голова – как у младенца, да неживая. Личико – сморщенное, будто восемьдесят зим прожило. Ротик беззубый открылся – и полилось тонко:

– Ма-а-амонька…

Голосок дрожал, как комариная песня перед заморозками. От него в груди похолодело, будто глотнул студеной ключевой.

Хозяйка узнала.

Того, что три зимы назад закопали. Без свечки. Без молитвы.

– Не зови! – прохрипела она, пятясь к дверям.

А оно рассмеялось – звук, будто лягушку в банке трясут.

– Ма-амонька, – настаивало, подползая. По полу тянулся мокрый след. Пахло сыростью погреба и… парным молоком.

Наутречко соседи дверь выломали.

Нашли её на голбчике. Глаза – в потолок, рот – в немом крике. А на груди – будто дитя припадало.

Только отпечаток…

…без ручек.

(тишина)

А под порогом – свежекопаная ямка.

И земля в ней – влажная.

Будто кто-то плакал.

Ночная езда привлекала не только своей романтикой, но и практичностью – на дорогах почти не встречалось машин, а сотрудники ГИББД попадались и вовсе редко. Колонна из двух автомобилей – минивэна и внедорожника – давно покинула Московскую область и теперь неотвратимо перемалывала километры Ярославских трасс. Рассвет застал их уже на середине пути. По плану, через час предстояла короткая остановка, а затем – движение с расчётом прибыть к вечеру в нужную точку.

Аракс молчал всю дорогу. После словесной перепалки с Кузнецовым он не задал ни одного вопроса, но внутри его глодало странное беспокойство, та самая «чуйка», которую не объяснить логикой. Сашка пытался разбавить тишину рассказами о своей жизни под унылый аккомпанемент радио, но его никто не слушал.

Наконец группа остановилась. Место Кузнецов выбрал не случайно – придорожное кафе в глуши, подальше от федеральных трасс и населённых пунктов. Такие заведения тридцать лет назад росли, как грибы, вдоль всех дорог необъятной страны. Когда-то здесь кипела жизнь: дальнобойщики, бандитские разборки, шумные компании. Теперь же они канули в прошлое, превратившись в пыльные реликвии. Большинство уже стояли с выбитыми стёклами, и только выцветшие вывески напоминали о былом.

Но не это кафе.

Несмотря на ранний час, оно работало. За стойкой стояла грузная женщина в засаленном фартуке. Появление восьмерых мужчин не вызвало у неё ни удивления, ни беспокойства.

– Покушать? – спросила она, даже не сдвинувшись с места.

– А что есть, мать? – отозвался Пумба.

Пумба, он же Романов Никита Сергеевич, был мужчиной слегка за сорок. Высокий, мощный, в молодости – поджарый, а теперь обладатель солидного пивного живота. Отставной контрактник, пулемётчик. С Араксом их связывали не одна командировка в горячие точки.

– Рис, самса, сосиски. Кофе «три в одном».

– Свежее? – не унимался Пумба.

– Обижаешь, милок.

– Рис с сосиской и кофе. Всем, – буркнул Кузнецов. – Не будем тратить время.

Быстро перекусив, они вышли из кафе. Пустынная стоянка освещалась тусклым фонарем – кроме их машин, здесь не было ни души. Кузнецов, прикуривая, сделал шаг к Араксу:

– Тридцать шесть лет назад я уже стоял на этой стоянке. Тогда здесь не было скоростной трассы – только эта дорога.

Аракс бросил короткий взгляд на разбитый асфальт:

– И как тогда было?

Тон вопроса оставлял неясным – спрашивал ли он о стоянке или о чём-то большем.

Кузнецов усмехнулся:

– Где-то хорошо было, где-то не очень.

Взглянув на часы, Аракс скомандовал:

– По машинам.

Двигатели заурчали, колонна тронулась в путь. Впереди лежали сотни километров пустых дорог и неизвестность.

Лента шоссе то ныряла в сонные деревушки, то выскакивала на открытое пространство. Поселения за окном мелькали всё реже, становясь меньше, беднее, словно растворяясь во времени. Солнце садилось, и в сумерках дорога казалась бесконечной. Внезапно в свете фар блеснула потрёпанная табличка: "Талица".

– Предпоследний дом на главной, – Кузнецов наклонился к водителю. – Не пропусти.

Сашка молча кивнул, крепче сжимая руль.

– Сегодня – отдых. Завтра – последний этап.

Аракс мрачно поинтересовался:

– Это ещё не конец?

– До цели около тридцати километров. Большую часть проедем, но последние километры – пешком. Талица – последний уголок цивилизации в этих краях.

Машины свернули к невзрачному дому. В темноте было не разобрать – то ли облупившаяся краска, то ли грязь покрывала его стены. Только тусклый свет в единственном окне свидетельствовал: здесь ещё теплится жизнь.

Ворота скрипнули, и в проёме показалась пожилая женщина. Низкорослая, сухонькая – точь-в-точь карикатурная Баба-яга. Она молча помахала рукой, приглашая машины заехать.

– Негоже, чтоб люди пялились, кто ко мне пожаловал, – буркнула она, захлопывая ворота.

– Мария Ивановна, – представил Кузнецов, – моя давняя знакомая.

– Артур, – отозвался Аракс. – Очень приятно.

– Олежа, пойдём, покажу, где разместиться, – Мария Ивановна тронула Кузнецова за рукав. – Небось с дороги-то выбились.

– Спасибо.

Они вошли в дом. Снаружи он казался небольшим, но со двора неожиданно раздался вширь. Крыльцо застонало под тяжестью армейских ботинок. Внутри пахло деревней – этим особым, ни с чем не сравнимым запахом старых брёвен, печного дыма и времени.

В доме было три комнаты: две смежные и одна угловая. В тех, что указала старушка, обстановка была спартанской: железные кровати с провалившимися сетками, груды подушек под пыльной тюлью, пожелтевшие фотографии на стенах. Сразу видно – годы здесь никто не жил.

– Не будем ничего трогать. Разместимся на полу, места хватит, – распорядился Аракс. – Вы как, Олег Иванович? С нами?

– С вашего позволения займу кровать. Возраст не тот, чтобы на полу ночевать.

– Как скажете.

– Вы устраивайтесь, а я пойду с Машей… то есть с Марией Ивановной поболтаю. Столько лет – есть о чём вспомнить.

Аракс молча кивнул.

Угловая комната дышала уютом. У стены – широкая кровать старушки, рядом венский стул. На столе с выдвижными ящиками теснились старенький телевизор и фотографии: усатый мужчина преклонных лет, смеющиеся дети. И отдельно – снимок: люди в белых халатах стоят рядом с военными.

– Он так у тебя и сохранился? – Кузнецов взял в руки снимок. На обороте четко виднелась надпись: Громов, Вольская, Миронова, Морозов, Кузнецов, Ковалев, Новиков, Климова, 1989 год. Это был снимок руководства и части научного персонала ЦНИИ-13.

Перед глазами Кузнецова всплыл тот день. Август. Ковалев только вернулся из отпуска с новеньким "Зенитом". Даже Морозов – обычно скупой на эмоции директор – неожиданно согласился на памятное фото.

– Единственная память из тех времён, – голос Марии Ивановны дрогнул. – Каждый день молюсь за упокой их душ. Когда вышла за Ваню и переехала сюда, больше никого не видела. А потом, когда всё случилось… – слеза скатилась по щеке. – Нас даже не пустили помочь…

бившийся о стекло.

– Олежа… – Мария Ивановна обхватила кружку дрожащими руками. – Скажи честно – кто-нибудь ещё выжил тогда?

– Насколько мне известно – нет.

– А ты?.. Как тебе удалось?..

Вопрос повис в воздухе. Кузнецов отвел взгляд. 1989 год. Он – молодой замдиректора Морозова, для которого ЦНИИ-13 был лишь трамплином. Уже готовился перевод в министерство, где при его-то связях…

Осенью того года подготовка к финальному этапу «Химеры» шла полным ходом. Учёные не выходили из лабораторий сутками. Даже всегда сдержанный Морозов ходил на взводе. Лишь главный инженер Громов метался как затравленный зверь, слал какие-то записки, требовал остановить работы.

И тогда Кузнецов почувствовал это – животный страх, леденящее предчувствие. Через «нужных людей» он организовал срочный вызов в Москву – якобы на совещание в Минобороны. Уехал 14 ноября.

За день до катастрофы.

– Меня отозвали в столицу, – сухо ответил он. – Служебная необходимость.

– Всегда знал, когда надо улизнуть, – хрипло усмехнулась старуха.

В соседней комнате Аракс ворочался на жестком матрасе. Этот разговор, контракт, вся эта дьявольская авантюра – всё складывалось в слишком уж подозрительную картину.

В конце – концов его веки наполнились свинцом, и он погрузился в сон…

… кабинет директора утопал в сизом мареве табачного дыма. Морозов сидел в потёртом кожаном кресле, его пальцы с жёлтыми от никотина ногтями бессмысленно барабанили по папке. На столе перед ним стоял стакан с остывшим чаем – сегодня было не до чаепитий.

– Ну что, докладывайте… – его голос звучал устало, но глаза… Эти странные глаза, мутные, как подёрнутые льдом, вдруг вспыхнули знакомым всем холодным огнём. В них читалась не просто усталость – какая-то животная, почти безумная решимость.

Громов поднялся первым, его рабочие руки с шрамами от старых ожогов дрожали, перебирая помятые листки с данными:

– Виктор Семёнович, системы контроля… Они просто… – он сглотнул, – отказали. На третьей минуте. Мы ничего… ничего не смогли поделать.

Новиков сидел неподвижно, его лицо не дрогнуло ни на миг:

– Сорок три минуты. Сознание сохранялось до последнего вздоха. – Голос был ровным, будто он диктовал меню на обед. – Ни один из препаратов не дал эффекта.

Вольская резко вскинула голову, её пальцы впились в ручки кресла:

– Я же предупреждала! Эти образцы… они ведут себя не по протоколу. Мы играем с огнём, Виктор Семёнович!

Орлова молча сидела в углу, её бледные пальцы сжимали ручку так, что казалось – вот-вот треснет пластмасса. Она методично записывала каждое слово, лишь изредка бросая взгляд на запотевшее окно, за которым клубился вечерний туман.

Морозов медленно провёл ладонью по лицу, и в этот момент его глаза – эти странные, мутные глаза – вдруг стали совершенно пустыми, будто кто-то выключил свет где-то внутри.

– Алексей Николаевич… – он повернулся к Громову, – к утру. Всё должно работать. Геннадий Павлович… – кивок в сторону Новикова, – отчёт. Только факты. Ирина Дмитриевна… – его взгляд скользнул по Вольской, – подберите замену.

Орлова осторожно кашлянула в кулак:

– Может… может стоит сделать перерыв? Хотя бы на день…

– Распоряжения даны, – Морозов захлопнул папку с таким звуком, будто захлопнулась крышка гроба. Его глаза снова загорелись тем самым безумным огнём.

– Ты же видел эти показания! Это же полный…В коридоре Громов схватил Ковалёва за рукав, его пальцы впились в ткань халата:

– Замолчи, дурак! – главный инженер оглянулся на закрытую дверь, его шёпот был похож на шипение раскалённого металла. – Не здесь. Не сейчас.

Орлова вышла последней. Пустой коридор пах лекарствами, озоном и чем-то ещё – сладковатым, тошнотворным. Завтра всё начнётся сначала. Как всегда. Как должно быть…

… "Пик-пик-пик" – наручные часы Аракса прервали тишину. Он привычным движением откинул полог спальника и приподнялся. В комнате стоял тяжёлый мужской дух – никто не догадался приоткрыть на ночь окно.

Одевшись без лишнего шума, Аракс вышел во двор. Утренний воздух был свеж и прозрачен. Несколько упражнений – и тело ожило, сбросив остатки сна. Остальных он будить не стал, давая им возможность поспать лишние минуты.

Во дворе уже хлопотала Мария Ивановна. Заметив Аракса, она молча кивнула и указала рукой в сторону умывальника – стальной раковины с жестяным тазиком под ржавой колонкой.

На крыльце показался Пумба. Громко зевнув и почесав живот, он заметил Аракса:

– Командир, и тебя армейская привычка в шесть утра поднимает?

– Сам знаешь, – Аракс кивнул в сторону умывальника. – Там вода ледяная, бодрит лучше кофе.

Машины стояли с открытыми дверями. Бойцы неспешно проверяли снаряжение: щелкали затворами, снаряжали магазины, перебрасывались редкими фразами. Последние приготовления перед финальным броском. Завтра на рассвете – выдвижение к цели.

Аракс взглянул на часы. До брифинга с Кузнецовым оставалось меньше трёх часов. Именно там они наконец узнают детали задания.

– Цель нашего путешествия – ныне заброшенный научно-исследовательский институт. – начал Кузнецов. – этот институт занимался скажем так проблемами физиологии. В нем проводились исследования, направленные на улучшение человеческого организма, если можно так выразиться. К сожалению, в 1989 году там произошла авария и в последствии институт был заброшен. Но, по моим данным, документы по исследованиям и образы возможно еще находятся там. Как ранее я говорил, в этом и состоит наша задача – достать документы и образцы.

– А к чему такая секретность и подготовка? – спросил Сашка. – я в школе много подобных объектов облазил, самое страшное что встречал – это бродячие собаки.

– Тут другое дело, институт стоит в глухом лесу, окружённый топью. Сделано это было в свое время для обеспечения секретности, а теперь…, скорее всего там обитают дикие животные. И уже про себя – или что по хуже.

Аракс сидел на околице и курил. На улице давно стемнело, и только его суровое, уставшее лицо освещалось при каждой затяжке. Группа завершила подготовку и уже расходилась на отдых, Кузнецов о чем-то говорил с хозяйкой дома. Его одолевали смутные терзания на счет всего происходящего. Пройдя десятки горячих точек, регулярно сталкиваясь с подлостью и обманом, Аракс научился сомневаться в людях, всегда искать подвох. И этот раз не стал исключением. Вся его сущность твердила – «тут что-то неладное».

Калитка скрипнула. Со двора вышла Мария Ивановна. Села рядом.

Сигарета дотлела и Аракс ловким движением сбив уголек, убрал окурок в карман. Они молчали.

Тишину нарушил сухой, старческий голос Марии Ивановны:

– На погибель вас тянет Олежа.

– Почему?

– Ты же не знаешь, что это за место? Что там было?

Глава VI: Голос из-за пелены.

В ту осень дожди лили не переставая, отчего лесная дорога раскисла и почернела, словно проваливаясь в преисподнюю. Сбилась с пути вдова с малой дочуркой, забрели в самую чащобу, где сосны стоят стеной, а солнце не пробивается сквозь хвойную темень. Уже и сумерки сгустились, сидит мать на мшистом валуне, дитя к груди прижимает – чует, конец близок.

Вдруг – шорох. Не ветра, не зверя. Будто кто-то влажный мешок по земле волочет. Из-за ели выползло Оно – не то человек, не то тень, сгорбленное, одноглазое. Лицо – как сплошной рубец, а глаз – будто уголь тлеющий. Подошло, молча указало костяным пальцем меж деревьев.

Обрадовалась вдова, пошла туда, куда указано. Вывело Их на тропку, а там – избушка, низкая, почти вросшая в землю. В окне – огонёк.

Вошедших встретил запах – тёплый, хлебный. На столе – горшок с дымящейся похлёбкой, в печи – каравай. А Хозяина не видно. Поели мать с дочкой, легли на лавку. Только сон их стал тревожен, будто кто-то тяжёлый на грудь сел.

Проснулась вдова от тихого похрустывания. Приоткрыла глаза – и обомлела. По избе, скользя тенями, двигалось Нечто. Наклонилось над спящей девочкой, и послышался тихий, влажный звук – будто кто-то с наслаждением сосёт косточку. Хотела крикнуть – голоса нет, тело свинцом налилось. Видит – повернулось к ней Существо. В единственном глазу – не свет, а пустота, втягивающая в себя душу.

Наутро избу нашёл дровосек. На пороге сидела вдова. Живая. Но глаза – стеклянные, а в руках – маленький, высохший, будто столетний, трупик дочки. Она его качала, напевая колыбельную. А вокруг избы – ни следов, ни звуков. Только на пороге лежала высохшая, перекрученная ветка – будто кто-то выжимал из неё соки до последней капли.

Такси медленно ползло по узким дворам, тонущим в предрассветной мгле. Катя на заднем сиденье проваливалась в тяжёлую дремоту, но перед глазами снова и снова вставали те три стакана – два полных, третий пустой, с мутными разводами на стёклах. Кто? Зачем? – стучало в висках, сливаясь с ритмом двигателя.

– Приехали, – буркнул таксист, и его будничный, пропитанный равнодушием голос выдернул Катю из забытья. Она расплатилась, машинально бросила взгляд на окна квартиры – тёмные, слепые. Отец снова задержался. Лифт, замерший на первом этаже, ждал её с неестественным, почти зловещим радушием, будто кто-то только что вызвал его, услышав шаги.

Дверь квартиры отворилась с тихим щелчком, впуская её в гулкую, давящую тишину. Она всегда была такой – пустой, застывшей – но сегодня в ней висело что-то новое, напряжённое, будто сама материя воздуха затаила дыхание в ожидании. Катя, не включая света, побрела в ванную, с единственной мыслью – смыть с себя этот день, этот липкий страх, эту усталость и рухнуть в кровать…

…Пыльный луч света из-за шторы. Лаборатория. Запах спирта и озона. Анна Миронова, совсем девочка, в белом халате, неловко поправляет очки. В руках – стеклянная колба с мутной жидкостью. Она что-то напевает себе под нос, лёгкий румянец на щеках.

За столом у электронного микроскопа – Вольская, её лицо напряжённое, будто высеченное из льда. Рядом – Ковалёв, он что-то жуёт, улыбаясь, и постукивает пальцами по колбе. А у противоположной стены, стараясь быть незаметной, – юная Миронова, вся в себе, похожая на испуганного птенца.

– Данные – мусор, – Вольская отодвинула от себя папку. Её голос резал тишину, как стекло. – Повторяйте серию. До результата.

– Ирина Дмитриевна, дайте людям отдохноть. Уже восьмой час. Сейчас бы гитарку…Ковалёв вздохнул, но улыбка не сошла с его лица.

– Вашу гитарку я отправлю прямиком в автоклав, – не глядя на него, бросила Вольская. – Или вы забыли, что образцы не терпят вибраций?

Она резко повернулась. Её взгляд скользнул по лицу Мироновой, и та вся сжалась. А потом – упёрся прямо в пустоту, где стояла Катя. Ледяные, бездонные глаза будто видели её.

– Чего вы ждёте? – голос Вольской стал тише, но от этого только опаснее. – Программа сама себя не выполнит?

Катя вздрогнула. Ей показалось, что это обращаются к ней. Она попыталась сделать шаг, но была невидимкой. Попыталась закричать – лишь ледяной пар вырвался из её губ.

Вольская смотрела не отрываясь. Словно видела сквозь время, сквозь сон.

– Здесь не место для посторонних, – произнесла она с убийственной чёткостью. – Вы мешаете процессу…

Катя очнулась внезапно, будто от звука будильника, который прозвенел только в её сознании. В комнате стоял леденящий холод, словно за ночь выстудили всё до последней щели. Морозным покрывалом он окутывал её, сковывая движения. Она машинально посмотрела на кондиционер – тот был выключен. Часы показывали 6:11. Обрывки сна, ещё мгновение назад такие яркие, теперь стремительно ускользали, стираясь из памяти, будто их и не было. Катя натянула одеяло до подбородка, пытаясь заснуть снова, но тщетно. Пришлось вставать.

Кирилл в тот день поднялся непривычно рано. Всё его сознание занимала одна цель – добраться до могилы Кедрова. Он чувствовал почти физически: там должна быть зацепка. А может, и ответы.