Топь

Повторив привычный утренний ритуал – кофе, сигарета, – он выскочил на улицу и зашагал в сторону Донского кладбища. Идти предстояло около часа.

Донское кладбище – одно из старейших в Москве, возникшее на рубеже XVI-XVII веков. Под сенью его вековых деревьев нашли покой деятели имперской эпохи, а на новой территории – советские государственные деятели, ученые и партийные функционеры. Кирилл бывал здесь ещё школьником, с экскурсией. Могила Кедрова, скорее всего, должна была находиться где-то здесь, на территории Нового кладбища.

Спустя два часа блужданий по некрополю, среди сотен надгробий, он наконец отыскал его. Скромный памятник из чёрного гранита. Скупая надпись: «Академик Кедров Константин Алексеевич» и годы жизни. Ни фотографии, ни эпитафии. Лишь алые, свежие, будто только что положенные, гвоздики. Кирилл ожидал увидеть заброшенную, заросшую могилу, а не ухоженный памятник, на камне которого ещё блестели влажные разводы, а у подножия лежали свежие цветы. Словно кто-то лишь мгновение назад отсюда ушёл. Он замер, вглядываясь в дальние аллеи, пытаясь разглядеть удаляющуюся фигуру. Но вокруг было пусто. Лишь через несколько участков неприметная женщина в тёмном что-то неспешно делала у одного из надгробий.

– Здраствуйте, – Кирилл снял капюшон, стараясь выглядеть безобидно. – Вы не в курсе, кто за этим участком ухаживает?

– Знаю, – женщина выпрямилась, медленно вытирая ладонь о фартук. – А тебе зачем?

– Да я вот… информацию ищу про академика Кедрова, Константина Алексеевича. – Он мотнул головой в сторону чёрного камня. – У нас на кафедре задание на лето – сделать отчёт по учёным, которые с Университетом связаны. Я из Сеченовки. Думал, могила заброшенная, а она… ухоженная.

– А, это Валя. Валентина Александровна, жена его. Раз в месяц приходит, всё тут вычищает, с ним разговаривает. Не может отпустить его смерть, хоть тридцать лет уже прошло.

– А вы не знаете, где она живёт? – не удержался Кирилл.

– Кооперативный дом для академиков знаешь? Четвёртый по Ульянова. Там. Квартиру не вспомню – то ли пятый этаж, то ли шестой… второй подъезд. Только зря время потратишь. Она замкнутая, ни с кем не общается. Я-то знаю, потому что однажды ей тут плохо стало, мы с сыном помогли до дома дойти.

– Огромное спасибо, – Кирилл уже повернулся уходить.

– Эх, было бы за что… – женщина качнула головой и тихо, уже будто себе, добавила: – Ступай с Богом, милок.

Кирилл достал телефон, холодный металл прилип к влажной ладони. Вбил дрожащими пальцами: «Кооперативный дом для академиков, Ульянова 4». Поисковик завис на мгновение, будто оценивая запрос, затем выдала: ул. Дмитрия Ульянова, д. 4/1. Построен в 1952 году как жилищно-строительный кооператив для сотрудников Академии наук СССР. В доме, в частности, проживали…

«Рядом. Совсем рядом с моим домом», – промелькнуло у Кирилла, и он почти побежал в ту сторону, не замечая, как ветер хлестал по лицу.

Через полчаса он уже стоял у нужного дома. Возле второго подъезда было безлюдно. Подойдя к двери, Кирилл внимательно осмотрел её. Обычно где-нибудь в неприметном месте курьеры, коих развелось немерено, оставляли друг для друга код от домофона. Этот раз не стал исключением. Набрав цифры, он вошёл в подъезд. «Пятый или шестой», – пронеслось в голове. Как найти нужную квартиру? Ответ пришёл сам собой: из всех квартир на пятом и шестом этажах лишь одна дверь была старой, обшарпанной, обитой дерматином. Казалось, время застыло на ней – там, в далёком прошлом, где не было ни Кирилла, ни вездесущих курьеров, ни дворников с триммерами, ни вечных пробок. Рядом висел такой же древний звонок – ровесник двери.

Кирилл нажал кнопку. Где-то вдали раздался едва слышный дребезжащий звоночек.

– Кто там? – донёсся из-за двери голос. Старый, слегка скрипучий, в нём угадывались уставшие, но когда-то стальные нотки.

– Добрый день. Меня зовут Кирилл, я ищу Валентину Александровну Кедрову, – отозвался он.

– Зачем?

– Я из Сеченовки, то есть из Сеченовского университета… – и Кирилл повторил свою историю, придуманную на кладбище.

Замок щёлкнул раз, потом два, дверь приоткрылась. Цепочка, атрибут практически всех квартир, не позволила ей распахнуться шире. На него смотрела пожилая женщина – настолько старая, что возникла ассоциация с мумией. Но глаза… глаза были ясными и изучающими, будто искали в нём что-то важное.

– И почему я должна тебе верить?

– Я… – слегка запнулся Кирилл. – Когда искал материалы по работам Константина Алексеевича, наткнулся на информацию, что он вроде бы возглавлял какой-то НИИ, связанный с физиологией – то ли 12-й, то ли 13-й. Но чем именно занимался институт, какие работы вёл Константин Алексеевич – найти не удалось. А для моего отчета это было бы очень ценно.

На словах про НИИ глаза Валентины Александровны на мгновение, так показалось Кириллу, поблекли, будто что-то всколыхнулось у неё внутри – память, до сих пор отдающаяся болью.

Воцарилась гнетущая тишина. А после дверь захлопнулась. Кирилл чертыхнулся про себя и уже собрался уходить, когда услышал звук снимаемой цепочки. Старые петли скрипнули, и в коридор хлынул тёплый свет.

– Проходи, обувь только на коврике сними, – раздался всё тот же «стальной» голос.

Кирилл не заставил себя ждать. Вошел в квартиру, снял обувь. Валентина Александровна жестом пригласила его на кухню. Та выглядела как в кино. В старом советском кино. Из нового выделялись лишь электрический чайник, микроволновка да холодильник. А запах… Запах напоминал ему квартиру бабушки с дедушкой, когда те ещё были живы и он приезжал к ним в гости ребёнком.

– Валентина Александровна, – представилась хозяйка и сразу спросила: – Чаю будешь?

– Кирилл. Спасибо, не откажусь, – только сейчас он понял, насколько пересохло горло. Утренний марш на кладбище, а оттуда – до Ульянова уже давали о себе знать.

Чайник вскипел. На столе, покрытом клеёнчатой скатертью, появились две чашки с блюдцами, сахарница и розетка с сушками. Кирилл сделал глоток ароматного, обжигающего чая и посмотрел в окно.

– Ну, что тебя интересует, Кирилл? – спросила Валентина Александровна, беря сушку из розетки.

– Расскажите, пожалуйста, каким был ваш супруг? Мне бы хотелось сделать пролог, где было бы описано, что это был за человек – Константин Алексеевич. К сожалению, материала на кафедре мало, да и найти тех, кто с ним сталкивался по работе, не удалось. Может, вы подскажете?

Валентина Александровна рассказывала о своём муже без устали третий час. История его жизни оказалась поистине захватывающей. Родился Константин Алексеевич ещё во время Первой мировой, рано осиротел, но при Советах сумел окончить школу и поступить в медицинский. Прошёл всю Великую Отечественную полевым хирургом – имел награды. А после войны полностью посвятил себя изучению физиологии человеческого тела.

Под мерный, убаюкивающий голос хозяйки Кирилл медленно перелистывал страницы альбома. Потрескавшиеся уголки, выцветшие карточки – в них была заключена целая эпоха, живая, дышащая, с глазами и улыбками людей, которых давно уже нет.

И вдруг его пальцы наткнулись на что-то постороннее – из-под одной из фотографий торчал уголок пожелтевшей бумаги. Осторожно, чтобы не порвать, Кирилл вытянул записку и развернул её.

Это было письмо. Чернила местами расплылись, но почерк – чёткий, уверенный – читался легко. Кедров писал своему товарищу, некому Морозову, но, видимо, так и не отправил. В тексте говорилось, что проект наконец одобрили, и он вместе с коллегами ездил подбирать место для будущего института.

«Остановились на болотах неподалёку от Талицы. Километров тридцать на северо-восток. Место удивительное – будто сама природа создала его для нашей работы…»

Кирилл замер. Кровь ударила в виски заглушая монотонный рассказ Валентины Александровны. Неужели он нашёл? Так вот оно как – всё оказалось до смешного просто и страшно одновременно.

– Валентина Александровна, – его голос прозвучал хрипло, и он сглотнул, чтобы прочистить горло. – Вы не знаете, кто такой Морозов?

Старушка на мгновение замолчала, уставшие глаза задумчиво блеснули.

– Морозов… Морозов… – она поводила пальцем по клеёнке стола, будто выписывая имя. – А, Витя, Виктор Семёнович! Да, да, муж часто его упоминал. Это его коллега, потом и директором того института стал. Очень серьёзный человек, педант. А почему ты спросил?

Но Кирилл уже не слушал. Его пальцы лихорадочно перелистывали страницы альбома, пока не наткнулись на групповое фото. Молодой Кедров, улыбающийся, с горящими глазами, и рядом с ним – суховатый мужчина в строгом костюме, с пронзительным, даже суровым взглядом. Под фото старая, выцветшая чернильная надпись: "С коллегой и другом В.С. Морозовым. 1964 г."

– А вы что-нибудь знаете про НИИ, который возглавлял ваш муж? – спросил Кирилл, меняя тему разговора.

– Да почти ничего. Знаю, что это был очень секретный институт. И это очень важное было для Вити. Можно сказать, труд всей его жизни. А чем именно там занимались – я и не спрашивала. Это, кажется, в 1967 году было, когда стройку закончили и мы туда переехали.

– В НИИ? – удивлённо переспросил Кирилл.

– Ну нет, конечно. У нас был дом в Талице. Как и у многих сотрудников. А те, кто помоложе или без семьи, жили в общежитии на территории института. Я тогда устроилась в местную школу учителем – я по образованию педагог. Сотрудников из Талицы каждое утро забирал автобус от института, а вечером привозил обратно. Правда, нас таких было немного – в основном там молодёжь работала.

Потом, в 1978 году, Витю сняли с должности. Якобы – за неудовлетворительные показатели. А он же жил этим институтом. Когда надо, дневал и ночевал там, всё над чем-то работая, – вздохнула Валентина Александровна. Кириллу показалось на миг, что она снова погрузилась в эти, скорее всего, печальные для неё воспоминания.

– А что потом стало?

– Морозова поставили. Это Витю ещё сильнее подкосило, он стал чувствовать себя плохо, и мы оттуда уехали. По возвращении его пригласили к вам в университет возглавить кафедру. А в 1990 году его не стало. Он так и не смог оправиться. Считал это предательством, – сказала хозяйка и замолчала.

Возникла гнетущая тишина. Было видно, что она до сих пор не простила и не отпустила ситуацию. Она верила, что, если бы не Морозов, её супруг прожил бы намного дольше.

Кирилл хотел спросить ещё про сам НИИ, но, видя, что Валентина Александровна как-то поникла и загрустила, не стал продолжать. Он в принципе узнал уже всё, что планировал. И даже больше.

– Огромное вам спасибо, – Кирилл поднялся из-за стола, стараясь не нарушить тишину, повисшую в комнате. – Я и представить не мог, каким выдающимся человеком был Константин Алексеевич. Жаль, что о таких людях остаётся так мало памяти.

Он сделал паузу, глядя на старушку, на её сгорбленные плечи и прожитые годы, застывшие в морщинах.

– С вашего разрешения, я пойду. Мне ещё в библиотеку нужно успеть.

– Спасибо тебе, Кирюша… что помнишь, – голос её дрогнул, и Кирилл увидел, как по иссохшей, пергаментной щеке медленно скатилась единственная слеза. Она даже не смахнула её, будто не заметив или давно смирившись с этой тихой боли. – Заходи ещё… если что… не стесняйся.

Он кивнул, не в силах подобрать слов, и вышел в тёмную парадную, оставив её одну в квартире, где время остановилось тридцать лет назад. Воздух там был густой, как сироп, и пах чаем, прошлым и печалью.

Выбежав на улицу, он тут же набрал Катю. Пальцы дрожали от нетерпения – так хотелось немедленно выложить ей всё, что удалось узнать. Но в ответ – лишь монотонные, предательские гудки: «туу… туу… туу…» – будто эхо из ниоткуда, холодное и равнодушное.

Кирилл тяжёлым взглядом упёрся в потухший экран телефона, затем медленно, будто против воли, поплёлся к остановке. Мысль о пешей дороге вызывала тошнотворную слабость во всём теле. Азарт открытия, что всего час назад пылал в груди, теперь выгорел дотла, оставив после себя лишь свинцовую усталость, вдавившую плечи. В висках гудело, а июльский марево, густое и сладковатое, обволакивало горло, затрудняя дыхание. До дома – рукой подать, двадцать минут на автобусе. Но время словно сговорилось с городом – оно текло медленно, вязко, как смола, капля за каплей, каждая секунда, прилипая к сознанию своей тягучей бессмысленностью.

– Улица Строителей, – бесстрастно бубнил динамик, выдернув его из оцепенения.

Кирилл вышел, на автомате прикурил, пальцы сами потянулись к телефону. Экран упрямо молчал, чёрный и пустой. На часах было половина пятого.

Вернувшись домой, он остановился на пороге, взгляд скользнул по столу. «Надо бы прибраться. А то Катя…» – мелькнуло где-то на задворках сознания, и тут же, почти машинально, он принялся наводить порядок. Пустые банки из-под энергетиков, смятые обёртки, бесполезные бумаги – всё полетело в мусорное ведро. Пепельницу он вытряхнул с особым остервенением, будто хотел стереть следы самого времени.

Странный треугольный значок с выгравированной цифрой тринадцать он задержал в руке на мгновение. Металл был холодным и отдавал лёгким, едва уловимым покалыванием, словно крошечные иглы впивались в кожу. Кирилл сморщился, но отмахнулся от ощущения – усталость валила с ног. Он водрузил значок обратно на старый, пыльный вымпел, к остальным реликвиям деда.

Закончив, повалился на кровать. Тяжесть дня накрыла его с головой, как чёрная, бездонная вода, и почти сразу утянула в сон…

…коридор был пуст и погружён в звенящую тишину, нарушаемую лишь мерным гулом вентиляции где-то в глубине здания. Соколова и Белова шли почти на цыпочках, их шаги беззвучно тонули в толстом красном ковре. Они только что прибыли и теперь блуждали по лабиринту одинаковых дверей с номерами, пытаясь найти дорогу обратно в общежитие.

– Я же говорила, надо было запомнить, где поворот, – шёпотом, с испуганной укоризной сказала Оля, цепляясь за рукав подруги.

– Да ладно, выберемся! – Катя старалась бодриться, но и её охватывал лёгкий трепет от этих бесконечных, подсвеченных холодным светом люминесцентных ламп коридоров. – Смотри, вон табличка «Кабинет №7».

Их спасением стал бы любой ориентир. Но дверь кабинета №7 внезапно распахнулась, и на девушек хлынул поток резких, отрывистых фраз. На пороге стояли двое мужчин.

– …к ноябрю любой ценой, Виктор Семёнович! – с почти подобострастным жаром говорил высокий, темноволосый мужчина в дорогом, но безвкусном костюме. – Все преграды устранены, отдел Вольской предоставит окончательные выкладки…

Его собеседник, сухощавый, седой мужчина с лицом, высеченным из гранита, молча слушал, его пронзительные, холодные глаза были прищурены. Он что-то бормотал себе под нос, не замечая ничего вокруг, пальцы с жёлтыми от никотина ногтями перебирали край папки.

Девушки замерли, прижавшись к стене, стараясь стать невидимками. Но тяжёлый, изучающий взгляд директора скользнул по ним.

– Кто это? – его голос, тихий и скрипучий, прозвучал как выстрел. – Здесь посторонним быть запрещено.

– А, это же наши новые практикантки, Виктор Семёнович. С биофака МГУ. Прибыли сегодня. Ирина Дмитриевна Вольская уже оформила документы, взяла их к себе в лабораторию. Цыплята, так сказать, – он фальшиво усмехнулся, пытаясь сгладить ситуацию.Кузнецов мгновенно повернулся, и его лицо изобразило деловое участие.

– Цыплята… – повторил он безразлично, будто констатируя факт. – Смотрите, чтобы не мешались под ногами. И чтобы Вольская зря времени на них не тратила. У всех есть работа поважнее.Морозов медленно, с ног до головы, оглядел обеих. Его взгляд, лишённый всякого интереса, скользнул по их испуганным лицам, белым халатикам, задержался на дрожащих руках.

Кивнув Кузнецову, он развернулся и твёрдым шагом пошёл по коридору, даже не взглянув больше на девушек. Его тень, длинная и угловатая, поползла за ним по стене.

Кузнецов на секунду задержался. Его улыбка мгновенно исчезла, сменившись холодным, предостерегающим выражением.

– Вы чего тут шляетесь? Общежитие в том крыле. И запомните, – он понизил голос до угрожающего шёпота, – здесь не любят любопытных. Идите.

Он резко махнул рукой в направлении, противоположном тому, куда ушёл Морозов, и, фыркнув, зашагал прочь.

Катя лишь кивнула, и они, прижавшись друг к другу, почти побежали прочь от кабинета №7, по коридору, который внезапно показался им бесконечно длинным и абсолютно чужим…Девушки ещё несколько секунд стояли, не двигаясь, затем перевели дух. – Пойдём, – прошептала Оля, её лицо было бледным как мел.

…дребезжащий, металлический звук вырвал Кирилла из объятий сна. Сознание, ещё увязанное в остатках видений, металось в поисках ориентира. Показалось, что это оглушительно трезвонит старый, красный телефон. Но нет – мозг, не до конца пробудившийся, обманывал его. Звонок был иным, настойчивым, но таким знакомым. Это был его телефон.

Он ответил, голос скрипел от недавнего сна.

– Я здесь, – прозвучало в трубке, и он узнал Катю. – Прости, вышла с подругами, телефон дома оставила. Ну, как ты? Нашёл что-нибудь?

– Да, – буркнул он, протирая глаза. За окном уже сгущались сумерки. Сколько он проспал?

– Не томи, рассказывай, – не унималась она.

– Давай встретимся. Не по телефону. Ты где? Я подъеду.

– Дома. Рядом сквер, адрес скину. Напиши, через сколько быть. Договорились?

В её голосе сквозилась лёгкая тревога, и он её понимал.

Уличные фонари уже разгорались в вечерней мгле, когда такси, вздымая пыль, подкатило к скверу. Катя сидела на лавочке, доедая тающее мороженое. Дневной зной наконец отступил, и на улицу, словно тени, выползали измученные жарой люди.

Кирилл задержался у входа, докуривая сигарету. Его охватило волнение. Наконец он решился подойти к Кате.

– Привет, – Кирилл резко опустился рядом. Весь его внешний вид говорил, что ему не терпится поделиться открывшейся информацией. Катя посмотрела на него вопросительно, и это заставило его еще сильнее нервничать, будто в школе у доски перед строгой учительницей.

– Ты чего такой взъерошенный? – спросила Катя с подозрением.

– Ты не поверишь, – ответил Кирилл, слегка заикаясь, и рассказал всё, что удалось найти сегодня. Его рассказ был сбивчивым, будто он спотыкался о собственную память. Он выложил всё – и про институт, и про Кедрова. Даже не забыл упомянуть Морозова. Катя молча слушала, стараясь не подавать вида, но с каждым сказанным словом, с каждой паузой в её душе нарастал ком, будто снежный ком, с которого начинаются лавины.

Кирилл закончил. Они молчали, каждый переживая о своём. Кирилл – о том, что смог выговориться, а Катя… Катя боролась с собой, чтобы не сорваться. Не закричать.

– Я собираюсь туда поехать. Осталось совсем немного, чтобы останавливаться, – наконец сказал Кирилл.

– Я с тобой, – сказала Катя. Это было не предложение. Это было железное утверждение.

– Ты же не любишь заброшки, даже ни на одной не была, – ответил Кирилл, смотря на Катю с удивлением. – Ты уверена?

– Да, – ответила Катя и отвернулась, но он успел заметить, как её глаза предательски блеснули влагой. – Этот чёртов институт съедает меня изнутри. Я только и думаю, что о нём, папке и о том звонке. Тут Катя поняла, что не рассказывала Кириллу про странный звонок в кабинете отца. Кириллу, казалось, сначала пропустил эту информацию мимо ушей, но потом, спустя мгновение, что-то его дёрнуло, заставило повернуться и спросить: – Какой звонок?

Катя рассказала ему.

– Ты теперь понимаешь, я не могу не поехать. Я просто сойду с ума. Мне нужно туда, – сказала Катя, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать. Её руки, сжатые в кулаки, побагровели.

В воздухе повисла пауза. Тяжёлая, почти осязаемая. Кирилла пробила холодная испарина. То, что рассказала Катя, стало ещё одной деталью в этом леденящем душу пазле. Достав сигарету, он закурил, но тут же вспомнил, что Катя не выносит запах табака. Только что прикуренная сигарета полетела в мусорный бак. Он посмотрел на Катю, не зная, что делать. Эмоции других всегда оставались для него загадкой. Наконец он промолвил:

– Хорошо, поехали вместе. Поезд завтра в час, с Ярославского вокзала.

Катя в ответ кивнула головой.

– Ты знаешь, что с собой брать?

– Нет, я же ни разу не была на заброшках.

– Список. Я скину тебе список. Нам пора. Тебя проводить? – сказал Кирилл, вставая.

Она отрицательно покачала головой.

– Мне тут недалеко, не нужно, спасибо.

Он постоял ещё мгновение, словно пытаясь что-то сказать, но так и не найдя слов, развернулся и зашагал прочь, его силуэт быстро растворился в сгущающейся темноте.