Наследник земли Русской

Насима прижалась губами к его груди:

– Ах, свет мой Василий, – только тихонечко и пропела она.

– Ты ведь сердце мое…

– Твое сердце у тебя в груди, милый, я просто рядышком пригрелась. Как кошка на теплой печке. И то лишь потому, что мне хан разрешил. Иначе бы я и сейчас танцевала перед его гостями, ублажая их взор, распаляя страсть. – Ее голос дрогнул. – То, что я умею лучше других, за что оставлена во дворце, а не продана на рынке, как овца или украшение.

Он не услышал ее – не захотел услышать.

– Так скажи, уйдешь со мной? Насима? Тебя ведь тут ничего не держит, – с надеждой подсказал он. – Правда ведь? Если только любишь меня… Ты плачешь?!

Он и сам не сразу заметил, что ее сотрясают рыдания. Он отвел ее лицо, заглянул в покрасневшие мокрые глаза:

– Говори же… ну?!

– Я люблю тебя, – открылась ему Насима. – Очень люблю. А ты не боишься, что погоня будет? Что убить тебя могут? А не тебя, так друзей и слуг твоих? И меня заодно вместе с ними, что не предупредила твоих сторожей? Меня ведь точно убьют. Мне возврата не будет. Привяжут к четырем лошадям и разорвут на части за измену. Я уже видела такое наказание – страшно это.

– А мы быстрее ветра помчимся. Никто не догонит! Без тебя я не хочу уходить…

– А кем я тебе там буду, куда ты собрался? Я ведь наложница, рабыня. А ты – княжич, будущий великий князь. Тебе жена нужна из великородных дев. И где-то ждет она тебя, твоя судьба. А я так – промельк, лучик солнца среди непогоды. Вот кто я для тебя.

– Не говори так, прошу тебя! – Он обнял ее со всей юношеской страстью, привлек к себе. – Ты нужна мне! И всегда будешь со мной! Всегда…

– Опасное это слово: всегда, – сказала она. – Так когда ты решил бежать из Орды?

– Люди должны от моего батюшки приехать – они все и скажут.

– И когда они приедут, милый?

– Сам не знаю, но со дня на день. С часу на час. В любую минуту. Мы уже готовы к побегу, – едва слышно прошептал он.

Насима еще теснее прижалась к нему.

– Ты готов – я не готова, свет мой Василий.

– Сядешь на коня – и вперед. Не оглядываясь назад. Не сомневаясь ни в чем. – Он прочертил пальцем дорожку по стеганому покрывалу – от себя к заплаканной Насиме, которая вдруг улыбнулась – его уверенности в себе, его мальчишеской смелости, безрассудству и упрямству. – Только вперед, милая, только вперед.

Словно чувствуя, что скоро придется им бежать, Василий, Митька и Амира на следующий день выехали с двумя соколами, но уже не охотиться – они отпустили птиц на свободу. Княжич приказал: «Летите, не возвращайтесь, будьте хозяевами себе!» – «Вернутся», – решил Митька. – «Уйдут», – сказала Амира. И степная амазонка оказалась права. Хищные птицы будто поняли хозяина своего, взмыли ввысь, да высоко, покружили над землей и ушли над степью за далекие озера. Как же Василию хотелось точно так же – взмыть и уйти, только куда дальше, за тридевять земель, к родной Москве.

Через три дня после этой прогулки, когда начало темнеть по-осеннему быстро, к Василию пожаловал Добрыня. Он едва скрывал радость, так и распирало дюжего богатыря от большой тайны.

– Идем на вечерню, княжич, – он многозначительно кивнул. – Скоро молитва будет. А нам теперь есть за что помолиться! Именно сегодня, именно сейчас.

– Да неужели сейчас?! – воскликнул Василий.

– Ага, так оно и есть, – просиял богатырь. – Я Митьке уже сказал – он к своей помчался, в кочевье, у них там свой птичий язык, как связаться, как договориться. Они сразу поедут к древнему истукану, что стоит на дороге, ведущей на запад. И будут ждать столько, сколько надо. Ничего с собой не бери – даже виду не подавай!

– Кто же весточку доставил?

– А сам не смекаешь?

– Так что, Кречет вернулся?!

– Он самый, с двумя молодцами.

– А ехать куда? Не в Москву?

– Нет, – замотал головой Добрыня. – Какая тут Москва! Туда нам дорога пока заказана. На запад едем – в земли киевские.

– Вот как?.. – отчасти смутился Василий.

– Это все, что мне Афанасий сказал. Остальное, говорит, потом.

– Но кое-что мне взять придется, – поставил перед фактом своего слугу юный княжич.

– Что взять? – нахмурился Добрыня.

– Насиму.

– Белены объелся?

– Я обещал ей.

– Ты ей все рассказал?!

– Ну да, а что?

Добрыня даже размашисто саданул кулаком в ладонь.

– Вот дурила! Говорить я тебе не хотел. Ну сам подумай, просто так она к тебе в постель-то залетела?

– А что?

– А то. Подложили ее под тебя.

– Ну так она была наградой моей. За победу в поединке. Или нет? Сам не видел?

– Ой, Вася, Вася, – выдохнул богатырь. – Ой, бабы, что с нами делают, а? Да я левую руку дам за то, что все твои разговоры с ней Тохтамышу ведомы были.

– Не может такого быть, – упрямо замотал головой юный княжич.

– Именно так и бывает. Это хлеб ее и жизнь – выманивать через ласку все, что кто-то думает. Винить ее трудно – не исполнит, головой в арык, и поминай как звали. И об этом я тебе говорить не хотел до поры до времени.

– Отчего же?

– Оттого же. Сердце тебе не хотел рвать. Натворишь еще бед на нашу голову. Вот теперь говорю, когда отступать поздно. Великий князь Дмитрий Иванович, государь наш, мне прямо сказал три с лишком года назад: любой ценой, но огради моего сына ото всякой беды, не дай ему сгинуть в этом проклятом ордынском омуте. И я все для того делал, Бог свидетель! – он даже пальцем потряс перед носом у княжича. – А ты думал, что я только мечом махать умею да подковы гнуть? Нет, княжич, такого бы простака твой отец с тобой не послал бы.

– Палец убери из-под носа княжеского.

Смутившись, Добрыня исполнил.

– Я без Насимы никуда не поеду – люблю я ее. И она меня любит.

– Вот даже как? Сама сказала?

– Сама. И я верю ей.

Глаза Василия упрямо смотрели в одну только точку, взгляд казался пустым, отрешенным. Это означало только одно: княжич будет стоять на своем, хоть кол на башке теши. Хоть мучай его каленым железом – с места не сдвинется. Сын своего великого отца – одна порода, одна кровь, один норов.

– Тогда иди за ней, – примирительно сказал Добрыня. – Но смотри, если выдаст она – здесь останешься. Но такой тебе дозор учинят, за каждым шагом следить будут. Дальше ордынского рынка ногой уже не ступишь. Поход за халвой для тебя великим путешествием станет. Если хуже не будет. А нам с Митькой так и совсем несдобровать. Помни об этом, своенравный ты наш, светлый княжич Василий. Бегом за ней беги! – прикрикнул он на юнца. – Не шутки шутим: судьбу свою решаем!

Василий спрыгнул с ложа и побежал искать Насиму. Добрыня терпеливо ждал его. Вернулся княжич уже скоро, Насиму держал за руку.

– Вот она, – сказал он.

– Вижу, что она, – кивнул в сторону наложницы Добрыня. – А побежит ли она с нами?

– Побегу, – кивнула за обоих Насима.

– Ладно, – смирился богатырь. – Тогда вам на сборы всего ничего, никакой одежды, никакого злата-серебра. Прогуляться решили, прокатиться на лошадках перед сном. Слышишь, Насима?

– Слышу.

– Все оставляете здесь – оба. И вместе идем в церковь.

Когда они выходили из дворца, у самых дверей их подловил Курчум-мурза.

– На молельню идешь, княжич? – спросил он.

– На вечернюю молитву иду, – поправил его Василий.

– Ты с нами, что ли, собрался? – с усмешкой спросил Добрыня. – Веру поменять решил? Мы поможем, не сомневайся, наш Господь всех принимает, Он добрый.

– Все дерзишь, русич, – тоже с усмешкой ответил Курчум-мурза. – Не встретились мы с тобой в диком поле. А жаль!

– И мне жаль, Курчум-мурза, – согласно кивнул Добрыня. – Покрошил бы я тебя тогда на кусочки – ничего бы от тебя не осталось.

– Опять дерзишь?!

– Шучу я так, басурманин, – вздохнул русский богатырь. – Пройти дашь? Или тут застрянем? Поп он ждать не будет. И Бог тоже.

Татарин кивнул на укрытую газом наложницу.

– А зачем Насиму с собой поволокли?

– Крестить будем, – зло ответил Василий.

Узкие глаза татарина сверкнули огнем ненависти.

– Княжич тоже шутит, – заверил басурманина Добрыня. – Какой-то ты мрачный и злой нынче, Курчум-мурза. Это все от кумыса от твоего, лошадиного пойла. Бродит оно в тебе, аки диавол. Тебе вина надо больше пить, что виноградная лоза дает. Веселиться надобно.

– Я бы повеселился, русичи, если бы меня мой хан с собой взял на Кавказ, а я вместо этого за вами должен следить, за иноземными псами, – его вдруг как прорвало, – а была бы моя воля…

За его спиной, чувствуя тон начальника, выросли Карим-бек и Махмуд. Этим только скажи – сразу мечи из ножен!

– Все, – властно прервал татарина Добрыня. – Вот вернется хан Тохтамыш, я ему все и расскажу, как ты княжича псом назвал, а ведь он сын великого князя, да и всех гостей Сарая унизил. Поганый у тебя язык, Курчум-мурза. Отрезать бы его под корешок, да нет на то моей воли. А вот сила, – он сжал пудовый кулак и сунул его под нос татарину, – есть. Черт поганый.

Сказал это и проследовал к высоченным дворцовым воротам.

– Шайтаны! – услышали они вслед хриплый от негодования голос Курчум-мурзы.

Шли они вчетвером, пешком шли, потому что кони должны были дожидаться их в составе купеческого каравана за воротами Сарая. А прибывало и убывало этих караванов каждый день – тьма-тьмущая, и никто за ними особо не приглядывал. А чего за ними глядеть? Сарай – столица мира, так считали изнежившиеся самодовольные татары, им бояться некого, пусть их боятся, им пускай кланяются.

Смеркалось. Кругом горели факела и масляные лампады. Четверо беглецов прошли через рынок, где продавцы уже укладывали свои товары до утра, наконец, впереди показалась и русская церковь. Вечерня шла уже полным ходом. Они поднялись на паперть, покрутили головами – преследователей не было. Да разве они могли вызвать хоть какое-то подозрение? Такое они проделывали часто. Только вот на этот раз с ними была Насима. Что ей тут понадобилось? А вдруг и впрямь пошла креститься? Но и в этом случае никому не было до нее дела. Многие татары, в том числе из правящего сословия, крестились еще со времен язычника Батыя, переходя из поганства, из дикого язычества, в истинную вселенскую веру.

Шло служение. Народу было много. Это и к лучшему.

– Красиво тут! – тихонько воскликнула Насима.

– Господь смотрит с небес и радуется, – подтвердил ее слова княжич. – Особенно когда хор слушает.

Она сморщила нос.

– А пахнет как приторно.

– Это ладан, – просветил ее Василий.

– За мной, – сказал Добрыня.

Они прошли через церковь.

– Стоп! – скомандовал богатырь.

Из полумрака вышел к ним все тот же Афанасий Данилович по прозвищу Кречет.

– Здравствуй, княжич, – низко поклонился купец-разведчик.

– Здравствуй, Кречет, – ответил поклоном Василий.

Афанасий Данилович подозрительно взглянул на красавицу Насиму.

– Он без нее никуда, – сказал за ученика Добрыня. – Девушка хорошая. Хоть и персиянка.

– Ладно, – кивнул Кречет. – А теперь слушайте: сейчас выйдете с другого входа и закоулками – на центральную улицу. И сразу к воротам. Не оглядывайтесь, ничего не бойтесь. Поверьте мне, прошедшему сотни дорог: чем увереннее беглец ведет себя, тем меньше ему задают вопросов. Идет своей дорогой – и хорошо. За воротами наши люди вас и подловят. Все ясно, княжич?

– Да, – кивнул Василий.

– Хорошо. Я пойду вслед за вами. Но выйду через главный вход. На паперти постою, бороду потереблю. Волосок вырву, желание загадаю. В небо звездное погляжу. Так надо. Чтобы никто ничего лишний раз не заподозрил.

И на короткое время они разошлись. Трое беглецов вышли с другого входа и окольными путями пробрались до главной улицы и уже оттуда поспешили к воротам Сарая.

За воротами было много купеческих караванов, иные дожидались въезда в столицу Орды, другие, все продавшие, со звонкой монетой в кошелях, уезжали домой. Сарай был одним из самых многочисленных по количеству жителей столиц того времени, его разве что превосходил Константинополь, Флоренция, Венеция, Генуя и еще несколько великих городов. А так, в Сарае и ступить толком было некуда. Но трех беглецов почти сразу же подхватили под руки и потащили в сторону. И уже скоро они нос к носу столкнулись с Кречетом.

Тот пригладил широкую бороду.

– Кажется, мы на свободе. Тут поодаль нас ждут кони. Идемте туда.

– Куда мы поедем? – спросил Василий.

– Ты скоро все узнаешь, княжич. Дай нам только вырваться на волю. Девица точно поедет с нами? – кивнул он на красавицу Насиму.

– Да, она поедет со мной, – уточнил княжич.

– Любовь у них, – молвил Добрыня.

Та стояла потупив взор.

– Любовь так любовь, – кивнул дальновидный Кречет. – Видит Бог, с любовью спорить трудно.

Они отошли от Сарая на полверсты, и тут, у апельсиновой рощи, их и ждали кони. И двое богатырей, как видно, посланных лично из Москвы.

– Здорово, Никитич! – почти хором воскликнули оба и стали обниматься с Добрыней.

– Да вы совсем в быков превратились, – смеялся в ответ Добрыня. – Это мои двоюродные братцы.

– Так это княжич? – спросил один из двух богатырей.

– Он самый, – кивнул Афанасий Данилович.

– Подрос-то как!

– Да-а, – протянул второй. – А был-то малец мальцом.

– Вы меня знаете? – спросил Василий.

Он припоминал их лица, но смутно. Таких бородатых физиономий в полках его отца было предостаточно.

– Да как нам тебя не знать? – усмехнулся первый богатырь. – Я тебя на руках качал. Как пушиночку держал, как цыпленочка в ладошках.

– А я перехватывал, когда ты вырывался, – рассмеялся второй.

– Иван, Матвеев сын, по кличке Дубина, – указал Кречет на первого, – и Добролюб, сын Олега, по кличке Кулак.

Оба богатыря уставились на спутницу княжича. Им про нее ничего не говорили. Что за девица краса с черными глазами?

– Откуда клички такие? – спросил Василий.

– Иван однажды двадцать тверичан дубиной отходил – кости им переломал, – объяснил Добрыня, – а Добролюб пятнадцать суздальцев в кабаке кулаками уложил, двое, кажись, не выжили.

– Отец им доверяет? Бугаям этим?

– А то! – воскликнул Кречет. – Как самому себе, княжич.

– Хороши молодцы, – кивнул и Добрыня. – Мы в юности вместе баловались. Девкам подолы задирали. А Дубина и Кулак еще детьми во все драки лезли. Уже тогда камнями бросались друг в друга. Попади прохожий под такой булыжник – считай, отпевать время настало. Ну так что, поехали? Или утра ждать будем?

Все расселись по коням и двинулись в дорогу.

– Нам еще у каменного истукана Митьку и его суженую подловить надобно, – напомнил Василий. – Без них никуда не поедем. Слышите?

– Все как скажет княжич, – кивнул Афанасий Данилович.

Уже засверкал вовсю в ночном синем небе серп луны, когда впереди на дороге они увидели высоченное каменное страшило – древнего степного истукана. Его темечко и грубо вытесанный лик золотились в свете луны. Молчком он охранял дорогу с востока на запад. Но сколько? Тысячу лет? Две? Три? Никто этого не знал да и не узнает уже никогда.

– Митька! Амира! – позвал Василий своих друзей.

Но молчала ночь. Молчала степь. Не отзывалась человеческими голосами. И угрюмо молчал каменный истукан, взиравший в бескрайнюю прикаспийскую степь. Разве что трещали на все голоса притаившиеся в траве сверчки.

– Княжич… – заговорил было Добрыня.

По одному его тону и так все было ясно.

– Без Митьки и Амиры никуда не поедем, – повторил Василий.

– А поторопиться бы стоило, – нетерпеливо вздохнул Кречет.

– Я свое слово княжеское сказал, – откликнулся Василий.

Полчаса прошло, потом час. Заухал в далеком лесочке филин. Еще полчаса прошли – и в особо тягостном молчании.

– Василий Дмитриевич, мы затемно отъехать от Сарая как можно дальше должны, – сказал Афанасий Данилович. – Иначе несдобровать нам.

– Он прав, княжич, – поддакнул Добрыня.

Василий не ответил. Насима покорное молчала. Дубина и Кулак засопели. Занервничали еще двое русичей, что подловили Василия, Добрыню и Насиму у ворот ордынской столицы. Теперь каждая минута вытягивалась в час. Даже кони нетерпеливо закрутились под седоками.

– Вася, княжич, – убедительно проговорил богатырь Добрыня, – на рассвете погоня будет. Ей-богу. А вдруг Митьку и его Амиру уже повязали, папаша ее, мурза, что тогда? И нас повяжут. И головы поотрубают к чертовой матери. Ну?

– Ждем, – мрачно повторил великородный юноша.

– Нехорошо это, – предупредил старого знакомца Кречет. – Договор был княжича увезти. О других ни слова. Дмитрий Иванович такой остановки не одобрил бы. – Он обращался к Добрыне, понимая, что тот имеет серьезное влияние на княжича. – Говорю напрямую. Уходить надо прямо сейчас.

Добрыня согласно кивнул. И тут послышался перестук копыт на дороге. И шел он от Сарая.

– Они! – горячо выпалил Василий.

Только перестука было многовато для двух-то всадников. И скоро уже добрый десяток воинов, скакавших во весь опор, появился в блеске луны. И не вестовой это был – военный отряд. И не прогуливался он скорым галопом, а преследовал кого-то.

Прятаться или убегать было поздно. И не до перепалок и упреков теперь. Встали стеной русичи, загородили своего юного княжича, вытащили мечи и луки. И скоро конный отряд ордынцев встал, как вкопанный, перед ними. Пофыркивали кони с обеих сторон.

– И куда же это вы собрались, а? – выезжая вперед, хитро спросил командир отряда. – После молельни-то? Далеко ли путь держите, христиане? Да еще с Насимой. – Свет луны полоснул его по лицу – это был Курчум-мурза. – Окрестилась уже подстилка ваша?

Персиянка и головы не поднимала. Она была преступницей – не донесла на любовника – и в Орде ее ждала неминуемая смерть. Из-за спины Курчум-мурзы выехали его сторожевые псы, Карим-бек и Махмуд, уже с мечами наголо.

– И новые люди с вами? – продолжал главный цербер, поставленный следить за княжичем Василием. – Кто такие? Почему я не знаю? Неужели ты охрану решил поменять, а, княжич? Вряд ли великий хан такому самоуправству обрадуется. Напротив – осерчает он. Окружите их! – мгновенно меняя тон, приказал он своим воинам.

Те уже решили исполнить, но тут Добрыня поднял руку:

– Стойте!.. Подождите… – Ордынцы остановились от властного окрика. – Давай разъедемся по-хорошему, Курчум-мурза? Ты в Сарай, а мы по степи погуляем, а? Перед сном-то? Тесновато нам в вашем глиняном городишке-то. Решили мы ночным воздухом степи надышаться. Ну, соглашайся, басурманин. И все живы останемся, – сурово добавил он. – А не то воронам достанемся на завтрак. Сам подумай, доброе ли это дело?

Глядя на страшных видом богатырей – Дубину и Кулака, Курчум-мурза понимал правоту Добрыни. Сцепись, тут они и лягут все вместе. Но согласись он на сделку, кто-нибудь из своих обязательно продал бы его в Орде, и тогда бы его, хоть он и мурза, по возвращении Тохтамыша ждала бы лютая казнь. Поэтому стоило рискнуть.

– Окружите их, – повторил Курчум-мурза. – Будут сопротивляться – убейте всех, кроме княжича. Он мне живым нужен.

Но такого окружения не мог допустить и Добрыня, тогда бы их шансы на успех сократились бы.

– Стойте! – повторил он ордынцам, взявшимся исполнять волю командира. – Не делай этого, Курчум-мурза. Пожалеешь…

– Угрожаешь мне, русская собака?! – вспыхнул татарин. – Да как ты смеешь?!

Он не договорил. Посвист ордынской стрелы прервал его голос. И вскрик одного из людей Курчум-мурзы. Тот покачнулся и повалился из седла. Еще посвист – и второй повалился назад, и плюхнулся под копыта своего коня. Но русичи как стояли, так и стояли. Курчум-мурза завертел головой. И за ним все остальные – с обеих враждующих сторон. На дороге было пусто. Степь оставалась черна как могила. Провидение Господне, не иначе! Но смотрели-то все на дорогу! И тут Василий увидел двух приближающихся со стороны степи всадников. Золото луны светилось на их плечах и шапках. Они были уже совсем рядом. Остановились. Два посвиста! И еще два татарина бухнулись со своих коней в придорожную пыль. Татары опешили. Поздно спохватились. Мечи бы им уже не помогли. И еще два посвиста – и еще два трупа. Поздно спохватился и Курчум-мурза. Поздно понял, что они проиграли, так и не вступив в битву. Что княжич Василий и его треклятый Добрыня оказались хитрее, что параллельно с ними двигался еще один отряд и за всем наблюдал. Всех караулил!

– Убейте их! – взревел Курчум-мурза, указывая на княжича и его товарищей.

И оставшиеся татары с мечами бросились на охрану Василия. Теперь стрелять со стороны степи было невозможно – запросто было положить своего. В какой-то момент княжич Василий, опешивший в этой схватке, не зная, вступать ему в бой или оставаться под защитой, как ему и положено, оказался открытым.

– Дай мне лук! – крикнул Курчум-мурза одному из раненых татар.

У того едва хватило сил передать начальнику лук и колчан, а затем подбитый, располосованный мечом Добрыни, он повалился из седла. Курчум-мурза был хорошим воином – быстрым, как змея, оттого и оставили его охранять княжича. Он перехватил лук, наложил стрелу на тетиву, навел смертельное оружие на обманщика-княжича. Курчум-мурза знал, что ему не выжить, что перебьют их здесь всех и приколют раненых, и бросят подальше в степи, чтобы никакой весточки до Сарая не донесли, чтобы пропали раз и навсегда. Поэтому и решил он сыграть свою последнюю игру вопреки всем, чтобы, когда окажется он у Аллаха на небесах, ему не было стыдно за прожитую жизнь и бесславную смерть.

– Княжич Василий! – завопил он. – Будь ты проклят!

И выпустил стрелу. Но сделал он это тогда, когда перед Василием вырос еще один всадник – всадница! И стрела пронзила не грудь княжича, наследника московского престола, а ее грудь. Поймала она эту стрелу на вдохе, да так и замерла, а потом медленно повалилась на холку коня.

– Шайтан! – взревел Курчум-мурза. – Насима! Девка проклятая!

Он перехватил еще одну стрелу, но прицелиться и пустить ее не успел. Рядом с ним оказался богатырь Добрыня с русско-варяжским мечом в руках. Взмах тяжелой руки – посвист – и голова Курчум-мурзы взвилась над изуродованным всадником, провернулась в воздухе, как подброшенная тыква, и упала на землю, глядя пустыми глазами в степь. И в эту самую степь рванул перепуганный конь татарского командира, и кровь фонтанчиком хлестала из обрубка шеи. Так и летел его конь вперед, пока труп мурзы не выпал из седла, а потом еще волочился в стременах по золотившейся под луной траве, пока ночная тьма не поглотила их.

Битва закончилась быстро. Один из русских воинов был убит, двое ранены, в том числе и Кулак. На дорогу к ним выехали Митька и Амира. Оба с луками наперевес.

– Это она уложила половину татар, – похвалился своей женой Митька. – Лучница!

И только тут увидели они Василия, который, спешившись, держал на руках Насиму. Из ее груди торчала стрела. Кровь расходилась по наряду, и все обильнее, и на губах молодой женщины, открытых в последнем порыве хлебнуть воздуха, тоже густо пузырилась кровь. Она еле дышала.

– Прости меня, княжич, – едва слышно вымолвила она.

Уже больше хрипела, чем говорила.

– За что? За что простить мне тебя?! Насима!

– Прости и будь счастлив…

Это были ее последние слова. Василий со слезами на глазах обернулся к другу.

– Почему опоздал?! Насима была бы жива! Почему?!

Митька спрыгнул со своего коня.

– Хочешь – убей меня. – Он бухнулся перед ним на колени. – Не мог раньше. Никак не получалось.

– И меня убей, если надо, – тоже спрыгнула из седла и встала на колени перед княжичем Амира. – Все, что могли, сделали.

Другой тон был у людей княжича.

– Вы нас от смерти спасли, – сказал Афанасий Данилович. – Княжича спасли. Ловка ты, лучница. Спасибо вам.

– Василий, так это они тебя от верной смерти спасли, – кивнул Добрыня. – Посекли бы нас татары. Спасибо скажи Митьке и Амире, что в засаде оказались. Всему свой срок. Видать, Господь решил взять Насиму к себе.

– Не пеняй на Господа! – закричал в голос Василий.

– А ты поплачь, поплачь, – с горечью обронил Добрыня, – не держи в себе: легче будет.

Василий прижал тело Насимы к себе. Глухие рыдания разрывали ему грудь. Но в эти минуты он и не думал стесняться своих чувств – слишком велико было горе и невосполнима утрата.

Так прошло минут пять, пока нарыдавшийся юноша, стоявший на коленях, не застыл с телом убитой молодой женщины на руках.

– Мы похороним ее и Ефима нашего, только отъедем подальше, – заверил княжича его старший друг и телохранитель. – А теперь в путь-дорогу надо. Слышь, Василий? И так времени много потеряли. До рассвета мы должны быть очень далеко отсюда. Едем же!

– Едем, – скомандовал своим Кречет.

Безразличная к страданиям людей, ярко светила далекая луна. И еще безразличнее светили из ультрамариновой небесной глубины звезды. Подмигивали! Притягательно, загадочно. Кто золотым, кто изумрудным, кто ледяным серебряным светом или кроваво-алым. И где-то рядом таскал по ночной степи добрый татарский конь застрявшего ногами в стременах обезглавленного Курчум-мурзу. Плохой он оказался сторож своему пленнику. И сгинул бесславно.