Наследник земли Русской

– Благодарю, мой любимый хан, – поклонилась его красавица-жена, подняла вверх шелковый платок и грозно взмахнула им:

– Начинайте, богатуры!

И два юнца, под бой барабанов, решительно двинулись навстречу друг другу. Все как в настоящей битве! Бахтияр решил взять противника быстрым напором – крепкий, плечистый, кривоногий, как и большинство татар, он наносил удары по князю Василию быстро и сильно, не отпуская того ни на секунду. Княжич едва успевал отбивать эти удары круглым щитом, реже – мечом, и то и дело отступал назад. Напор Бахтияра был поддержан гулом и улюлюканьем всей татарской знати. Самодовольно улыбался и сам Тохтамыш, наблюдая, как его ловкач-племянник, истинный богатур, теснит москвитянина.

– А этот Бахтияр силен, – переживая за своего княжича, пробормотал Добрыня. – Смотри, как прет, ну как бычок прямо!

– Ничего, сейчас он выдохнется, и тогда Васька себя покажет, – успокоил того Митька.

– Думаешь? – вопросом откликнулся бородатый русский богатырь.

– Знаю, – ответил Митька. – Мы с ним не раз так бились. Один напирает, а другой выжидает, ищет слабое место противника. Вон, смотри, смотри!

И действительно, Бахтияр усердно намахался мечом, распорол в десяти местах кожу на щите противника, но и все. Василий даже близко не подпустил его для точного и решающего удара. Все отбил с одинаковым упрямством и легкостью. В душной зале Сараева дворца, где от пряной духоты, густых винных испарений, едких отрыжек, плотного и удушливого запаха пота, а заодно и курившихся благовоний топор можно было вешать, с Бахтияра уже пот катил градом. И вот тут Василий нанес удар сбоку, и Бахтияр едва успел закрыться щитом, ловкий русский княжич отпрыгнул и нанес удар с другой стороны, и вновь племянник Тохтамыша успел закрыться – подставил меч, но внезапная атака лишила его уверенности в себе. Он вновь, собрав все силы, стал напирать на противника, но Василий предусмотрительно отступал и закрывался щитом и мечом. А затем упал на землю и ловко подсек Бахтияра под коленом – юный татарин взвыл от боли, но крови не было – удар пришелся по сапогу. Зрители мгновенно умолкли. Татарин решил садануть тупым мечом по лежащему противнику, но тот стремительно откатился в сторону, так же стремительно вскочил и встретил Бахтияра уже собранным и готовым к новой стремительной атаке. Василий скользнул глазами по ногами противника, сделав вид, что вновь собирается поразить того в икру или колено, тут Бахтияр и отвлекся – и это сгубило его. Удар пришел не по низу, а по верху – русский княжич изловчился и со всей силы ударил татарина по стальным бляхам, укрывавшим правое ухо бойца. Удар вышел таким сильным и ловким, что даже тупой меч сумел исковеркать бляхи, те впились в кольчужный капюшон, а тот впился в кожу. И через пару секунд струйка крови потекла по шее племянника хана. Лицо татарина исказилось от боли, он бросился на Василия, но окрики богатуров, наблюдавших за поединком, остановили Бахтияра, правда, не сразу – так он хотел поквитаться с юным княжичем.

Тяжело дыша и морщась от пронзительной боли, он стоял в середине площадки и тупо глядел на своего хана, которого несомненно подвел в его ожиданиях. Все Огланы, мурзы, нойоны и беки были разочарованы в своем разудалом бойце.

– Что ж! – воскликнул Тохтамыш. – Кровь пролита! Ты победил, княжич! Идем же ко мне…

Сняв шлем, Василий утер тыльной стороной вспотевшее лицо. Земфира смотрела на него с неприкрытым восхищением. Что и говорить, этот московит, родственник медведей, приятно удивил ее.

– Садись, – Тохтамыш указал рукой на пустое место напротив себя.

– Благодарю тебя, великий хан, – приложив руку к груди, поклонился Василий и сел на указанное место.

– Хорош ты был в бою! Из тебя вышел бы славный ордынец, князь Василий! – рассмеялся Тохтамыш.

– Как скажешь, великий хан. Тебе виднее.

– Уверен, пожив в Орде, ты будешь покорнее своего отца. Испей-ка со мной кумыса.

Полуголая наложница наполнила хану и Василию пиалы. Князь благодарно выпил.

– Хорош кумыс, великий хан!

– Из молока лучших кобылиц! – с той же насмешкой взглянул хан на юного русича. – Может, и в веру мою перейдешь? Что скажешь, княжич?

Василий должен был играть свою тонкую роль, и он играл ее превосходно.

– Тут подумать надо, великий хан. Да и без воли батюшки в таком вопросе никак не обойтись. – Он даже развел руками. – Вот если батюшка прикажет…

Тохтамыш кивнул на рабыню.

– Я тебе жен и наложниц дам – сто или двести. Сколько захочешь.

Василий даже нахмурился:

– А не многовато ли? – он словно засмущался. – У нас так не положено, великий хан. Батюшка, опять же, заругает: скажет, ну и раскатал ты губу, сынка! Высечет еще за многоженство-то. До крови высечет.

Тохтамыш засмеялся, вслед за ним засмеялись и все татарские вельможи. То, что у русичей была только одна жена и они носились с ней как с писаной торбой, от всей души веселило мусульман татар. По полу они готовы были кататься и надрываться от хохота от этих чужеземных христианских порядков.

– Хитрец ты, князь Василий! – насмеявшись, изрек Тохтамыш. – Многому в Орде научился! Изворачиваться в том числе. Ты мне нравишься, клянусь Всевышним.

– Всегда готов услужить тебе, великий хан, – низко поклонился княжич Василий.

– А теперь пригласите моих танцовщиц! – потребовал хан. – И пусть музыканты играют громче! А то кроме брани и гогота я уже ничего не слышу.

…Вот тогда Василий и увидел ее – ту танцовщицу в прозрачном газе. Она с такими же невольницами танцевала перед ханом и его окружением, среди которого оказался и Василий Дмитриевич. Гремели бубны, заунывно пели духовые. Хитрый Тохтамыш, все подмечавший, сразу увидел, как загорелись глаза юноши при виде именно этой танцовщицы, выступившей вперед. Все они были в газе, через который легко читались их стройные и подвижные тела. Прозрачные рубахи и открытые под газом лифы, едва обрамлявшие молодые груди, с украшениями и бахромой, шальвары, затянутые на лодыжках, браслеты на подвижных руках, голые животы, которые персидские поэты сравнивали с луной. Наложницы так извивались во время танца, что у мужчин сердца начинали биться в два раза чаще, словно впереди их ждала кровавая битва.

– Ну что, великий княжич, – отпивая из кубка вино, спросил Тохтамыш, – не забыл наш с тобой давний разговор? Тогда ты еще мал был, а теперь повзрослел. А говорил я, что наступит день и час, когда ты сам попросишь меня подарить тебе лучшую из моих наложниц. Помнишь?

– Помню, великий хан, – с трудом проглотив слюну, ответил Василий.

– Ты достойно выиграл поединок и можешь получить достойную награду. Хочешь получить ее?

Сердце четырнадцатилетнего Василия бешено колотилось: он уже понял, что разгадал его хан. Увидел его внезапно вспыхнувшую страсть. И стыдно ему стало за эту слабость, и сладкая нега разлилась от предвкушения чего-то прежде неизведанного, тайного, готового подчинить и остаться в нем навсегда. Только скажи: да, хочу! И тогда все это случится в ближайшие часы! Может быть, еще раньше…

– Вижу, вижу, пришло это время, – со знанием дела продолжал Тохтамыш. – Ты уже стал мужчиной, охотником, воином, а значит, пора тебе обзавестись и гаремом. Но сильно торопиться не стоит. Я пошутил на счет двухсот наложниц. – Он отрицательно и даже презрительно покачал головой: – Много женщин сразу могут чрезмерно расслабить молодого воина. И вино сделает свое дело. Так пропали сыновья моего врага Урус-хана, с юности привычные к беспутству, не знавшему никаких границ. Для начала стоит обойтись одной хорошей наложницей, и потом уже прибавлять к ней других. Немного змеиного яда может вылечить человека, много – убить его сразу, сразить наповал. Я увидел, кого ты приметил, и скажу: это хороший выбор. Ее ты и получишь сегодня.

Не знал Василий, что в те минуты хан неожиданно вспомнил, как сам когда-то бежал из родного государства, с Мангышлака на Каспии, в соседнее государство Амира Тимура. Бежал от гнева Урус-хана, своего родного дяди. Тот приказал убить отца Тохтамыша, палачи исполнили его волю, и тогда в отместку Тохтамыш зарезал сына Урус-хана, своего двоюродного брата. И тем самым подписал себе смертный приговор. За ним устроили охоту как на зверя. Тохтамыш помнил, как тепло его встретила родина грозного завоевателя Амира Тимура – Мавераннахр. Поначалу через вельмож – встретила как самого дорогого гостя, потомка Чингисхана. Как родного сына объяло его жаркое Междуречье. Тимур велел своим людям и богатства дать молодому Оглану, и дать ему землю, и большой гарем для мужских утех. Ничто так не подкупает нищего беглеца, как такие вот подарки. Вот так же для него, Тохтамыша, танцевали наложницы, захваченные в плен чагатаями в разных уголках Азии, в первую очередь в Могулистане и Хорезме. Другое дело, что ему, Тохтамышу, было безразлично все, кроме одного – войска для отвоевания родного края у проклятого Урус-хана, а коли получится, то и всей Синей Орды.

Так позже, с помощью великодушного и расчетливого Амира Тимура, и случилось.

А девушки все продолжали свой чувственный танец, дрожа бедрами и грудью под бубны и колокольца, и прогибались их змеиные тела в газе, и соблазняли, и покупали мужчин с потрохами…

Уже далеко заполночь в покои княжича Василия, во вторые от спальни двери, постучались. Он ждал этого отдаленного стука и был готов к нему. Спрыгнул с постели, подбежал к своим дверям, приложил ухо. В той комнате сторожила покой избранного пленника его личная охрана – лучшие нукеры головой отвечали перед Тохтамышем за русского княжича. И они же, не задумываясь, отсекли бы чужеземному мальчишке голову, будь на то воля хана.

Охранник из гвардии Тохтамыша спросил:

– Что тебе, Хасан?

– Великий хан просил доставить Насиму княжичу Василию, – сказал незнакомый голос. – Я исполнил его волю – вот она.

Сам княжич едва расслышал разговор нукера и ночного гостя. Но сердце все понимало – каждое слово, каждую интонацию! Затем послышались приближающиеся шаги. Василий рванул обратно – в свою постель, под балдахин и пестрые покрывала.

Дверь чуть приоткрылась.

– Княжич, спишь? – в щелку спросил татарин.

– Нет, Инсаф, не сплю, – неровным голосом ответил юноша.

– Тут тебе подарок от великого хана.

– Что за подарок?

– Женщина.

– Впусти ее, – не сразу откликнулся Василий.

– Хорошо, княжич.

И вскоре дверь отворилась, и в спальню тенью вплыл женский силуэт. Переливался серебром ее пестрый халат, газ укрывал глаза ночной гостьи.

– Проходи, – сказал княжич.

Она низко поклонилась, прошла, встала недалеко от княжеского ложа.

– Подойди ближе, – попросил он.

Она сделала еще несколько шагов к нему.

– Здравствуй, княжич, – тихо пропела она.

А он всматривался в ее лицо, укрытое газовой вуалью, стараясь прочитать влекущие черты танцовщицы, в которую так неожиданно влюбился во время ее танца – и сердцем влюбился, и плотью в первую очередь. Возжелал, вспыхнул, загорелся огнем, которого не испытывал прежде. А все что впервые – особенно сильно тревожит душу.

– Здравствуй, – ответил он. – Ты же та самая, которую я ждал?

– Не знаю, та ли. На меня великий хан, да будут благословенны его дни, указал. И вот я перед тобой.

– Сбрось покров с лица, – приказал он.

Она выполнила. Улыбнулась ему. Да, такой нежный певучий голос мог быть только у той девушки, что так сильно и сразу зацепила его. Только у нее…

– Как зовут тебя?

Он уже слышал, но спросил сам.

– Насима, – ответила она.

– Это значит – нежная?

– Именно так, княжич. Я могу быть очень нежной. Я могу быть такой, какой захочет мужчина. Лишь бы ему было хорошо.

– А из какого ты рода?

– Из персидского.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Девятнадцать, – ответила она. – Не стара я для тебя, пресветлый княжич?

– Нет, что ты… Сядь ко мне, Насима.

Она осторожно присела на край кровати. Ее круглое бедро, обтянутое пестрым блестящим халатом из тонкого китайского шелка, округлилось еще сильнее. Насима оперлась одной рукой о постель и теперь ждала. И ждал он, не зная, что предпринять ему дальше. Потом потянулся, взял ее свободную руку – и вновь не знал, что делать и как поступить.

Насима сама потянулась к нему, провела ладонью по его лицу.

– Я у тебя буду первая? – очень тихо спросила она.

– Да, – вновь, как и во время пира едва сумев проглотить слюну, пробормотал он. – Самая первая.

– Тогда я буду еще нежнее в сто крат, – пообещала молодая женщина. – Там, на столике, вино и фрукты? Налить тебе кубок, княжич? Так будет лучше, поверь мне.

– Налей, – сказал он.

Она легко встала, едва касаясь пола, почти проплыла по воздуху, так показалось княжичу Василию, наполнила кубок и вернулась к постели.

– Пей, милый, – предложила она.

И пока Василий делал первые глотки, хотя вина прежде почти не пил, только для здоровья во время простуды, Насима развязала пояс, распахнула халат и сбросила его с плеч. И оказалась перед ним обнаженной, с крупной налившей молодой грудью, круглыми плечами и сильными крупными бедрами, какие были у всех танцовщиц, с темным и широким кустом между ног.

– Я тебе нравлюсь, княжич?

– Бог мой, – непроизвольно прошептал он. – Да…

– Хорошо, откинь покрывало.

Теперь уже исполнил он. Василий был в длинной до пят ночной рубахе. Она села на кровать уже куда глубже, затем потянулась к нему, легла к нему под одеяло. Плотно укрыла их обоих. Сердце юноши совсем уже грозилось вылететь, как птица из клетки. Она коснулась его губ своими пухлыми губами, целуя, закрыла глаза. Затем взяла его руку и положила к себе на бедро, но ему уже этого было мало. Рука княжича сама нашла то заветное место, которое с недавних пор так волновало его воображение. Губы от шеи молодой женщины потянулись к ее ключицам, а там и к груди. Ее руки тоже не остались в долгу – и почти сразу опытная Насима поняла, что княжич готов, и ждать первый раз долго не стоит.

– Ложись на спину, – сказала она.

Он выполнил. Насима задрала его ночную рубаху, аккуратно села на него сверху и начала свой танец, и этот танец был самым лучшим и желанным, о котором юный княжич мог только мечтать в самых смелых грезах. Во время любовного танца она взяла его руки и положила себе не грудь, но вот уже они соскользнули вниз и цепко впились в ее плотные бедра. Все случилось очень быстро, но большего удовольствия княжич не получал никогда и ни от чего. Да и что могло сравниться с чувственной земной любовью? Потом были и второй раз, и третий, и все это перемежалось питием вина, короткими и быстрыми трапезами, долгими прелюдиями к новым любовным схваткам, и под утро, когда стало светать, когда над Сараем взошло утреннее солнце, княжич Василий чувствовал себя не только юнцом-охотником с фантазиями, что касалось девушек и женщин, наложниц, рабынь и танцовщиц, но самым настоящим мужчиной.

Насима приходила к нему каждую ночь, стала для него верной подругой. Хан тоже был доволен этим союзом – княжича Василия и своей покорной рабыни, готовой выполнить любое его поручение. Кажется, был доволен и Добрыня, что Василий сделал важный для себя, княжича, шаг. Ведь именно на великого князя его подданные возлагали свои надежды, на него и его потомство, как возлагали надежды все народы на своего монарха, а чтобы это потомство было, монарх еще в юности должен был познать все уроки жизни – и в первую очередь, помимо схваток с ровесниками на деревянных мечах и стрельбой из лука, он должен был уразуметь уроки любви. Наследников всех престолов мира еще с ранней юности дамы двора, родовитые фрейлины, учили любовным утехам, чтобы когда найдется достойная невеста, а она должна была появиться рано или поздно, наследник хорошо знал, что с ней делать в постели. Это был хоть и циничный, но необходимый закон, обещавший династиям благословенное существование в веках.

Василий предложил и Митьке обзавестись любовницей, но его друг, опустив глаза, упрямо сказал:

– Я хочу, чтобы это по настоящей любви было. А не как у татар: сегодня одну под тебя подложили, завтра другую, а послезавтра третью, четвертую да пятую хан сосватает.

– Мне кроме Насимы никого и не надобно, – ответил Василий. – Ни второй, ни пятой.

– Ну да, это ты сейчас так говоришь. Оглянуться не успеешь, как твои покои проходным двором станут. Так чередой и пойдут наложницы в газовых покрывалах через постель великого княжича.

– Какой же ты привереда, – покачал головой Василий. – Вот без обеда и останешься.

Добрыня усмехнулся в окладистую бороду. Юноши знали, что сам Добрыня не промах в любовных утехах – его то и дело навещали рабыни и наложницы, глаз не смевшие поднять на великого княжича. И сам Василий прежде отводил глаза, когда они проникали в покои к богатырю Никитичу. А Митька приговаривал: «Превратится он в татарина, наш Добрыня, с такими-то ухватками». Только теперь Василий смотрел на женщин и девушек иначе – оценивал выбор Добрыни, со знанием дела, прицельно смотрел на татарок и полонянок. Одно не понравилось Василию, как вскорости после начала их свиданий с Насимой богатырь сказал: «Позволь, княжич, поучу тебя. Это закон: о делах княжеских с полюбовницей ни слова. И если веришь мне и отцу своему, который именно меня к тебе приставил, как защитника и советчика, выполни». «Сам разберусь», – ответил княжич. – «Нет, не сам, – вдруг стал очень суровым Добрыня. – Выполни, ученик». – «Хорошо», – подумав, кивнул юноша.

…Тохтамыш, сидевший на возвышении, в подушках, приказал:

– Позовите мне ее.

В залу, сплошь укрытую коврами, вошла молодая женщина в газе. Встав на одно колено, поклонилась хану.

– Поднимись, поднимись, давай без церемоний, – усмехнулся хан. – Это же не курултай, и я не мурз и беков принимаю из моих земель. И откинь покрывало, милая, хочу видеть твои глаза.

Молодая женщина повиновалась. Встала и откинула газ. Тохтамыш цепко смотрел на нее. Был у него этот дар – читать по глазам, что в душе у каждого его подданного, о чем тот помышляет. Верен ему или нет, а если нет, то какую подлость готовит?

– Ну, что скажешь, моя верная Насима, что его тревожит, о чем он думает, что говорит, кому и чем грозится? Наяву, во сне, сгоряча, мечтая сам с собой наедине? Если будет кому услышать. Говори.

– Княжич очень тоскует по дому, великий хан.

– Это мне понятно, – кивнул хан.

– Во сне повторяет имена русичей, а еще шепчет: «батюшка», «матушка»…

– И это понятно. А что на счет батюшки? Что шепчет?

– В обиде он на него, великий хан, за то, что тот отдал его в чужие края заложником. В сильной обиде юноша.

– Понимаю, – довольный, отпивая вино из пиалы, молвил Тохтамыш. – И я был бы в обиде. Взять мальчишку, да с родной земли, да от мамки и от нянек, и отдать его тому, кто недавно сжег их города и увел в полон половину их людишек. – Хан даже рассмеялся, вспоминая поход трехлетней давности. Княжич Василий прав, что в обиде на своего отца. Я бы такое точно не простил своему отцу, но мой бы так и не поступил. – Он вдруг посуровел, в глазах блеснули злые искры. – Туй-Ходжи не был так расчетлив, как великий князь Дмитрий. Был бы таковым – пошел на Русь с братом своим Урус-ханом. А он взял и воспротивился. Отец любил меня, больше жизни любил!..

Насима с трепетом ждала, когда ее повелитель выговорится.

– О побеге не помышляет? – строго спросил Тохтамыш.

Губы Насимы дрогнули.

– Нет, великий хан, – ответила она.

– Чему улыбаешься, Насима?

– Он обо мне помышляет – и днем и ночью.

– Это хорошо, очень хорошо. И ты даешь ему все то, что он хочет?

– Сполна даю, мой повелитель.

– Зря спросил, – усмехнулся Тохтамыш. – Даже не сомневаюсь в этом. Сам знаю, какова ты в любви. – Насима скромно опустила глаза. – А слуга его, этот богатур Дмитриев, как там его, Добрынька, он не подбивает юношу к побегу?

– Напротив, – поспешно успокоила хана наложница. – Учит быть умеренным во всем, слушаться тебя, мой хан, побольше охотиться, уделять время поединкам и верховой езде.

– Мудрый он советчик, этот Добрынька. Ему, видать, в Орде по вкусу пришлось. А что? Почему нет? Тут тебе и наложницы, и рабыни, вино да кумыс, охота, пиры, живи и наслаждайся. Хвалю тебя, Насима, ты успокоила мое сердце насчет княжича Василия. Будь еще более ласковой с ним и нежной. Стань его «второй половиной», это то, о чем мечтает каждый русский, каждый христианин, – рассмеялся он. – Его голос вдруг стал жестче, взгляд острее: – И слушай все, о чем говорит он – и днем и ночью. Наяву и во сне. И о чем думает он, тоже слушай. Сердце его слушай!

Грозен был голос Тохтамыша.

– Все выполню, мой хан, – поспешно поклонилась молодая женщина.

– Хочу, чтобы Василий сердцем прирос к нашему привольному краю. К степи, к Сараю. Он – наследник больших земель и однажды может понадобиться мне. Слышишь, женщина?

– Да, мой повелитель.

– Хорошо. Ну, теперь ступай, ступай. Когда нужно будет – позову.

2

Не соврала хану невольница Насима. Княжич Василий, днем увлекаясь охотами и поединками, бешеными скачками, – занятие всех аристократов мира, – ночью все глубже тонул в своей персиянке, и счастлив был любовью к восточной красавице. Многое забыл он из того, что прежде так волновало его, связанное с далекой Русью, домом, отцом – великим князем, с престолом московским. Кажется, в прошлой жизни все это было. Ведь любовь заменяет очень многое. Для иных – почти все. Для женщин особенно. И для юнцов тоже. Особенно для тех, кого променяли на великокняжеский ярлык. И тут Насима не солгала. Считать, что Василий взял и забыл предательство отца, поступок которого поначалу считал именно таковым, не стоит. Разве юное сердце готово понять, что такое «высокая политика»? Интересы государства? Залог счастливого будущего своей земли? Его, Василия, земли? Ведь он был прямым наследником Дмитрия Ивановича. Юность живет настоящим, а в настоящем мальчишку отправили за тридевять земель, в царство тьмы. И он ревел по ночам в ордынскую подушку, а утром с припухшими глазами выходил на свет божий, но с волевым взглядом, с крепко сжатыми губами и гордо поднятым подбородком.

Так было, пока он не повстречал Насиму, и мир окрасился в иные цвета. И плакать ему больше не хотелось. Только радоваться. И он радовался, потому что был счастлив. Но вот прошел еще год, и грянул гром небесный. Он потряс землю и под ногами князя Василия, и под ногами Митьки и Добрыни тоже. И всех, кто был с ними так или иначе связан.

А шел по тем временам 1385 год…

Именно осенью этого года хан Золотой Орды Тохтамыш собрал войско в девять туменов[4] и двинулся на юг – на Кавказ. А потом, пройдя по Дарьяльскому ущелью – через древние «сарматские ворота», – стремительно переметнулся и в Закавказье. Он разорил города, не так давно подчинившиеся Амиру Тимуру, – Дербент, Ширван, а за ним и богатейший североиранский город Табриз. Тимур в это время воевал на юге обширной Персии, усмирял города-государства, строил устрашающие башни из тысяч человеческих голов и знать ничего не знал о том, что его «названый сын» оказался столь неблагодарным, лицемерным и вероломным. Тохтамыша к этому походу подбивали долго и подбили-таки его жадные до наживы вельможи. Никак они не хотели уступать чагатаям улус Хулагу, в который входили половина Хорезма, Иран, то есть Персия, Ирак, половина Турции и многие другие земли помельче.

Железный Хромец решил взять то, что плохо лежало? А чем они хуже? А еще в кулуарах дворца Сарая давно уже говорили о нашествии на Мавераннахр, ждали его с нетерпением, и теперь все верили, что хан Орды вот-вот вторгнется на родину Хромца.

В эти месяцы никому не было дела до русского заложника из далекой Московии. О нем просто забыли, перестали думать. Живет себе щенок-иноземец, и пусть живет. Мыслями все золотоордынцы были сейчас со своим дерзким и безгранично удачливым ханом, начавшим свою политическую жизнь нищим беглецом, и вот, к тридцати годам, всего за десять лет, ставшим хозяином величайшей империи на земле. Ну разве не сам Аллах помогал ему? Разве не был он великим баловнем судьбы? Разве не за таким вождем мечтали пойти все татары, чтобы прославить себя в веках и вознестись на олимп тогдашнего цивилизованного мира?

Тохтамыш воплощал их мечты – и они любили его и были ему безраздельно преданны.

Василий в окружении своей свиты обходил сарайские рынки – ему нравилось это занятие. Сколько же тут было сладостей! Один только миндаль в меду чего стоил! На Руси такого богатства днем с огнем не сыщешь. А теперь еще он стал интересоваться тканями и украшениями – хотелось Насиме дорогой цветной платок подарить, золотое украшение, браслет, перстенек. Молодую женщину, его наложницу, радовали такие подарки. А он радовался тому, что она была счастлива.

Пока они ходили по рынку, вдыхая пряные и сладкие ароматы фруктов и сухофруктов, терпкие ароматы специй, к Добрыне подошел восточный купец в цветастом халате и чалме, поклонился и о чем-то заговорил с ним. Пока они беседовали, Добрыня то и дело оглядывался на Василия. Пару раз посмотрел в сторону княжича и купец. Несомненно, о нем говорили. Василий и сам краем глаза следил за ними. Затем, с таким же поклоном, купец удалился. Когда Добрыня торопливо направился к нему, княжич уже не сомневался: что-то важное сообщил ему иноземец.