Наследник земли Русской

Аркану и Аюму, успокоившимся после схватки, вновь одели клобучки на головы, и они замерли на руках своих хозяев до новой внезапной атаки. Потом охотники собирали перебитых гусей и бросали их в мешки. И привязав эти мешки к седлам, все двинулись искать новую гусиную или утиную стаю, которых в это время года тут кочевало в избытке.

По дороге их нагнал на взмыленном коне Курчум-мурза, как видно, он вволю налетался по степи, прогнав недовольство и спесь.

– Хороша охота, княжич? – куда миролюбивее спросил он.

– Еще как хороша, – кивнул светлокудрый отрок. – Я решил тоже стать охотником. Ахмат подарит мне птенца и научит всему.

– Это другой разговор, княжич, – довольный, кивнул Курчум-мурза. – Привыкай к степи – теперь это твой родной дом. Аллах тому свидетель!

Они заночевали в одном из кочевий, где их приняли с великим почетом, накормили пловом, напоили кумысом, а поутру продолжили охоту. Так и шли по степям, на привалах разжигали костры, ели подбитых гусей и уток, куропаток и зайцев, вставали с зарей, и все повторялось заново. Отрокам, для которых это была первая кочевая охота, неожиданно понравилась такая жизнь. Все не сидеть запертыми во дворце под присмотром ханских соглядатаев.

Через несколько дней они возвращались с большой добычей в Сарай.

Светлокудрым отроком был княжич Василий Дмитриевич – сын Дмитрия Донского. По требованию хана Тохтамыша, сразу после вероломного сожжения Москвы, великий князь отдал своего старшего сына заложником в Золотую Орду. Слезами заливался княжич, жизнь, казалось ему, закончилась, едва начавшись; весь двор рыдал, особенно мамки да няньки, но слово отца и великого князя – закон. Так было надо. Митька был его закадычным другом. Отец Митьки служил тысяцким у великого князя и погиб три года назад на поле Куликовом. Мать, едва пережившая это горе, погибла во время сожжения Москвы ханом Тохтамышем. Дмитрий Иванович взял мальчишку к себе на воспитание. А Добрыня Никитич был русским богатырем из личной охраны великого князя, сам учил его сына, как на мечах биться, как ножом и топором владеть, и такое в битве может князю понадобиться. И вернее Добрыни не было человека у Дмитрия Ивановича, и никто бы лучше не присмотрел за его венценосным сыном, чем этот бесстрашный русский воин.

Через сутки они подъезжали к роскошной и пестрой столице Золотой Орды. Первую столицу основал сам хан Батый в низовьях реки Ахтубы, одного из рукавов Волги, ее дочек, впадающих в Каспийское море. Это было в середине тринадцатого века. В 1261 году знаменитый хан Берке построил свой город у истоков все той же Ахтубы, но только выше. В 1332 году хан Узбек и перенес сюда золотоордынскую столицу. Узбек был ревностным мусульманином и желал все поменять на новый лад: отказаться от старых монгольских богов, от старых обычаев, от старой столицы.

Город Батыя именовался отныне Старым Сараем, город Узбека – Новым, или Сарай-Берке. Старая столица, когда-то богатейшая, стала потихоньку хиреть, а новая расцвела буйным цветом. Город не был защищен могучей стеной, потому что монголам некого было бояться в этом мире, они им правили безраздельно. Бояться новому хану можно было только своих ближайших родственников, что и показала Великая замятня, когда в течение двадцати лет погибло от рук убийц двадцать пять ханов Чингизидов, а когда погибал хан, то вырезался и весь его род по мужской линии, и все его приближенные, и даже верные слуги, а женщин, если им везло, раздавали в жены и наложницы новым хозяевам жизни. Так зачищал пространство каждый новый хан, чтобы спустя считанные месяцы погибнуть самому и увлечь в бездну кровавой пучины всю свою родню и близких ему людей.

Невысокая кирпичная стена открывала город как на ладони. Вверх устремлялись купола мечетей и башни минаретов, сверкал изразцовой глазурью и золотом ханский дворец. Но и почти все дома были выкрашены в голубой цвет – любимый цвет монголов, ведь они были детьми степей и всю жизнь наблюдали над собой прекрасный лазоревый небосвод. Синий город с дворцами знати и домами простых горожан, богатыми рынками и банями, встречал охотников, вволю набродившихся по приволжским степям.

Охотники как раз подъезжали в воротам Сарая.

– Помни, княжич, – тихо сказал богатырь Добрыня Никитич светлокудрому юноше. – У Господа на тебя свои планы. Как сердце чаду Божьему, нужен ты Москве. И своему отцу, да хранит его Бог.

2

Ханский дворец, сверкавший изразцовой глазурью снаружи и сиявший синими куполами, внутри был похож на дорогую шкатулку, в которой весело переливаются золото, серебро и самоцветы. Все стены были облицованы той же уникальной синей плиткой, но тут уже главными цветами лучились золото и серебро: они орнаментально покрывали лазурь, преображаясь в рисунки – в чудесные райские сады, где пели удивительные птицы, расхаживали фазаны, в хвостах которых сверкали яхонты, рубины и сапфиры. Полы были устланы лучшими персидскими коврами, тоже с замысловатыми рисунками на темы растительного и животного мира, да устланы так плотно, отчего и шагу не услышишь. Зато мелодично звучали смычковые и ударные инструменты, ритмично и заунывно сладко вытягивая песню бескрайних степей. На возвышении, в подушках, сидел хан и смотрел на своих избранных танцовщиц, ловких красавиц, которые сейчас, полуголые, в газовых одеяниях, преломляя талии, делали легкие петли обольстительно круглыми бедрами; вводя их в пленительную дрожь, они исполняли для него восточный танец любви.

Ханом Золотой Орды был Тохтамыш, великий везунчик, вероломный и беспредельно жестокий, сто раз перехитривший судьбу, и так бывает, которому все оказалось нипочем, а он оказался в центре мира великим правителем. Но как он им стал?

Всеми своими победами и непрерывными взлетами хан Тохтамыш был обязан не своей дьявольской изворотливости и хитрости, которыми несомненно обладал, или полководческому дару и политической дальновидности, которых у него не было вовсе, а милости только одного человека, самого могущественного на тот момент полководца Евразии – Амира Тимура, всесильного хозяина Турана, или Междуречья, которого враги прозвали Тамерланом, то есть Железным Хромцом.

Амир Тимур разогнал врагов Тохтамыша, как шакалов, помог стать ему правителем всего Половецкого поля – Дешт-и-Кипчак, от Каспия западе и почти до озера Байкал на востоке. Но молодому амбициозному хану все было мало, а еще было мало его родне – Огланам, принцам рода Чингисхана.

А тут ослаб четвертый монгольский улус – Хулагу, включавший в себя Иран, Ирак, Закавказье, часть Турции и много других земель. На него претендовал Амир Тимур и ни с кем не желал делиться. И на него же положила острый глаз жадная Золотая Орда. У Огланов-степняков слюни текли, когда они думали, что скоро завладеют великими богатствами востока.

На территории Евразии назревала великая война геополитических интересов…

Рассеянно глядя на извивающихся танцовщиц, слушая вполуха музыку, Тохтамыш думал свою ханскую думу: как же ему быть? Уже не первый раз в его окружении заговаривали о том, что было бы неплохо пройти через Кавказ и оказаться на просторах бывшего улуса Хулагуидов. Так говорили самые отчаянные воины и вельможи, сорвиголовы. Тохтамыш пресекал эти разговоры, но голоса звучали все чаще и сильнее.

А теперь со дня на день он ждал своего разведчика с той стороны Кавказа. Разведчик выдавал себя за купца – излюбленный прием Чингисхана, ведь купцы, как известно, это вечные путешественники, им открыты все земли, все государства, ворота всех городов. Их привечают с радостью, потому что разным землям и государствам свойственно обмениваться товарами своих стран. Чего стоил только один Китай с его шелками, которые требовались абсолютно всем богачам, или Персия с ее удивительными коврами.

И этот разведчик появился, в костюме заморского купца. Тохтамыш громко хлопнул в ладоши, музыканты смолкли, танцовщицы прекратили танец, и вся челядь хана тотчас торопливо покинула залу.

Заморский купец поспешно опустился на колени перед своим владыкой.

– Да хранит тебя Аллах, мой великий хан, – с низким поклоном торопливо сказал он. – Я даже не успел переодеться с дороги – сразу к тебе.

– Встань, мой добрый Аглям-мурза, – милостиво сказал ему Тохтамыш, – сядь подле меня и рассказывай.

– Да, мой государь, – гость выполнил приказ хана.

Аглям-мурза не был простым купцом, он вышел из знатного татарского рода, владел многими языками и отлично умел притворяться кем угодно. И, конечно, был приближенным хана.

– Ну так чем занят сейчас наш Великий Хромец? – с заметным напряжением в голосе спросил Тохтамыш. – Чем промышляет, с кем воюет? С кем собирается воевать?

– Великий Амир Тимур, как его сейчас величают на родине, незыблемо укрепился в Мавераннахре[2] и устремил весь свой гнев против Могулистана[3], много ему насолившего. Он провел пять победоносных походов против Камар-ад-Дина, заставив того позорно бежать и бесследно скрыться где-то на востоке. Затем он двинулся назад, в сторону Герата, и потребовал, чтобы Малик Гияс ад-Дин признал его своим повелителем.

– И что же Малик Гияс ад-Дин? – настороженно спросил Тохтамыш.

– Разумеется, владыка великих земель отказался подчиниться беку из Мавераннахра, и тогда Амир Тимур стал занимать один его город за другим, одну область за другой. Он взял Балх, Шибирган, Бадхыз, Хорасан, Серахс, Калат, Сабзавар, а совсем недавно взял и Сеистан. И везде за его войсками льются реки крови. Он беспощаден к тем, кто отказывает его требованиям сдаться и расплатиться с ним. Всем известны аппетиты Амира Тимура – он раздевает своих новых подданных донага, потому что ему нужно регулярно платить своей победоносной армии, иначе она разочаруется в своем полководце и правителе, и рука всякого воина сама по себе ослабнет.

– Да, – усмехнулся Тохтамыш, – аппетиты моего благодетеля мне хорошо известны. И хорошо известно, как он привечает своих головорезов-чагатаев. – Хан выждал паузу. – Каковы же планы Амира Тимура на ближайшее будущее? Если, конечно, тебе удалось это узнать.

– Золотая монета развяжет язык кому угодно, мой великий хан, – с сознанием дела усмехнулся Аглям-мурза. – Поэтому нашлись те, кто выдали планы Амира Тимура. Они воистину грандиозны. Он собирается идти на Астрабад, Амуль, Сари, Султанию и… Табриз.

– Шайтан! – зло процедил Тохтамыш. – Правы те из моих подданных, кто называет его именно так. Да простит Аллах мою неблагодарность к тому, кто не раз спасал мне жизнь. Но Табриз! Ключевой город на Шелковом пути. Богатейший из богатейших! Захвативший Табриз, станет уже хозяином четверти подлунного мира. Половина Персии будет в его руках! Он сможет покупать себе лучшие армии, и мало кто сможет ему противостоять. – Тохтамыш покачал головой. – Вот, получается, что задумал мой великий покровитель? Но как достоверны твои сведения?

– Они достоверны, мой повелитель, – поклонился Аглям-мурза. – Ближайшее будущее все и покажет.

А Тохтамыш вновь покачал головой, но куда неистовее:

– Мои Огланы возненавидят меня, если узнают, что я вот так запросто отдал Тимурленгу этот город, а с ним и Персию, живьем меня съедят. И правильно сделают, – добавил он.

Аглям-мурза потупил взор и покорно молчал, давая своему хану выговориться. Купец-разведчик хорошо понимал и все тревоги хана, и его правоту. Никогда бы окружение хана Золотой Орды не простило ему, если бы он позволил отдать Персию простому беку из Мавераннахра. Расчлененный улус Хулагуидов должен был принадлежать только Золотой Орде и законному хану из рода Чингизидов.

– Спасибо тебе, мой верный Аглям-мурза, – сказал Тохтамыш. – Твои сведения бесценны, клянусь Аллахом, и заслуживают доброго вознаграждения. А теперь ступай, накупайся в банях, оденься, как тебе и положено. Мы еще успеем поговорить.

– Да, мой хан, – встав на колени, поклонился Аглям-мурза и тут же покинул залу.

А хан Тохтамыш еще долго смотрел перед собой, и недобрые отсветы молний проносились в его узких азиатских глазах.

В тот вечер в окружении малой свиты он выехал из дворца и неспешно двинулся по тесным и шумным улицам Сарая, наблюдая за своими поданными. Кто узнавал его, сразу же низко кланялся, иные падали на колени. Кому-то Тохтамыш мог и милостиво улыбнуться. Но злость и гнев, щедро данные ему от природы, вдруг начинали против воли заполнять бурными волнами его сердце. И шли эти волны внахлест, вскипали, грозились потопить все вокруг. Еще три года назад все эти людишки – знатные беки, купцы, ремесленники, крестьяне – вот так же кланялись ненавистному самозванцу Мамаю, падали перед ним на колени. Мог ли он простить им такое? Наверное, да. Такова природа власти: кто наверху, перед тем остальные и ползают в пыли, и оттого мир полон войн, в каждой из которых даже самый невеликий князь пытается подняться чуть выше, перемахнуть еще пару ступенек, хитростью ли, силой, обманом стать сильнее и богаче. Чтобы увереннее попирать тех, кто окажется у его ног. Тохтамыш зло усмехнулся: и все же так хотелось взять плеть, пустить коня вскачь и бить по этим вот спинам, по головам возможных предателей. Ведь если завтра он, хан Тохтамыш, хоть немного станет слабее, они выберут и ему замену.

Неожиданно хан увидел, что навстречу двигается конная процессия. И всадники держатся так, словно сопровождают Оглана. Двое из всадников были явно недомерками – мальчишками, их головы едва виднелись из-за конских голов. Князь Василий! – разглядев греческие далматики, понял Тохтамыш. – Вот кто едет к нему навстречу. Его заложник, почетный пленник, бесценное сокровище великого князя Дмитрия, его первенец. Которого он, хан, так удачно и предусмотрительно уволок, как барана, к себе в Орду. И оттого держал на коротком поводу прославленного полководца, великого князя московского Дмитрия Донского! Пусть днем и ночью помнит о своем сыне великий князь, пусть будет тише воды ниже травы, и служит хану Орды как верный пес.

Едва процессии сблизились, как почти все охотники-татары спрыгнули с коней и встали на колени перед ханом, и глаз не смели поднять на Тохтамыша. Только Курчум-мурза, старый Ахмат, сам учивший молодого хана охоте, да три русича остались сидеть в седлах. Оба татарина, а с ними Добрыня и Митька низко склонили головы, и только Василий приветствовал хана коротким и упрямым кивком:

– Здравствуй, великий хан.

– Здравствуй, княжич, – не скрывая усмешки, свысока бросил Тохтамыш. – Не любишь ты кланяться, как я погляжу, так? – В узких глазах его хитро поблескивали острые огоньки. – Даже когда царь перед тобой?

– Что ж ты ко мне так немилостив, великий хан? Вижу-то я тебя каждый день, да по десять раз, а то и по двадцать. Голова отвалится – все время поклоны земные бить.

Добрыня, потемнев лицом, прошипел в сторону княжича:

– Хватит пререкаться!

– А зачем я тебе без головы нужен-то буду? – как ни в чем не бывало продолжал Василий. – Тем более, батюшке моему?

Тохтамыш решал, рассвирепеть ему или нет, но в конце концов рассмеялся откровенной дерзости юнца:

– Остер ты на язык! А в церкви ты поклоны бьешь, и на коленях стоишь часами, не так ли, княжич? И не считаешь, сколько раз кланяешься. Или обманули меня, кто видел тебя?

Княжич Василий вздохнул:

– В церкви Бог живет христианский, великий хан. Он есть любовь, как Ему не поклониться? Не встать перед Ним на колени? А за гордыню Он и наказать может. Но гордецы в церковь не ходят, так мне митрополит Киприан говорил, они собою всегда довольны.

– А я не могу наказать? Со всей строгостью? Царской? Как думаешь?

Все затаили дыхание.

– Не дразни басурманина! – вновь зашипел Добрыня. – Нрава его не знаешь?!

– Ты можешь, – рассудительно кивнул князь Василий. – Голову отсечь, конями разорвать, в кипятке сварить. Но то телу смерть будет, а не душе. Тело смертно, душа вечно живет. Так мне митрополит Киприан говорил. Просто я раньше к своему Богу попаду, в дом наш небесный, вот и все. А Бог, если что не так, он-то душу карать будет, а это куда страшнее. И потом, любой верный христианин готов пострадать за Бога своего, как и сын Его страдал на кресте за всех живущих людей.

Тохтамыш не скрывал восхищения рассудительности юнца.

– И на все у тебя ответ есть, подумать только! Умен ты, это хорошо. И отец твой умен, было в кого пойти тебе, княжич Василий. А мне умные слуги ой как нужны! И подле меня и на границах моего царства. И все же слезь с коня и встань передо мной на колени, как я велю. – Теперь он точно не шутил. – Исполняй.

– Да будет твоя воля, – кивнул Василий. – Ей, слуги мои, и вы следуйте моему примеру. Слезайте с лошадей и вставайте на колени перед великим ханом.

Добрыня быстро выпрыгнул из седла, последовал его примеру и Митька. И только потом уже – Василий. Все втроем встали на колени перед Тохтамышем и склонились ниц.

– Добро, – бросил хан. – Верные слуги! Поднимайся, княжич Василий. Верю я твоему слову и слову отца твоего, что будете служить мне не за страх, а за совесть. Поднимайтесь же, говорю, хватит дорожную пыль глотать.

Трое русичей встали с колен, отряхнули с одежд рыжую сарайскую пыль.

– А дар примешь от нас? – спросил Василий Дмитриевич.

– Какой такой дар?

– Мешок с гусями побитыми?

– Приму, княжич. Как не принять? Ахмат, твои птицы гусей били? – кивнул он на двух соколов в клобучках.

– Да, великий хан. Хороши птицы. Охотники!

– Отвезите мне во дворец. Буду рад отведать ваших гусей, – бросил Тохтамыш. – Завтра, княжич Василий, жду тебя к себе. Жаль, что мал ты, и не могу сполна одарить тебя, как взрослого мужчину: самоцветами, не нужны они тебе пока, или искусными в любви наложницами. Те и подавно пока не надобны. Но ничего, – хитро усмехнулся он, – пролетят несколько лет, и сам попросишь у меня этих подарков. Недалек тот день. Прощайте! – бросил Тохтамыш, и его кавалькада проследовала дальше по улицам Сарая.

– Ну что, едем во дворец? – спросил Добрыня. – Отдадим гусей на кухню и к себе полетим. Я так давно на боковую хочу, и не в поле чистом, хоть и под небом звездным, а на перину с подушками. Бока изболелись у меня от степи этой, словно в сече рубился день и ночь кряду.

– Едем, – кивнул князь Василий. – Коли батюшка сказал: кланяйся, буду кланяться, – процедил умный не по годам мальчишка. – Сколько надо, столько и буду. Но придет срок, и все изменится. Богом клянусь, так будет!

Глава вторая. Татарские узы, любовный плен…

1

Юноши неслись через осеннюю степь на красавцах-скакунах, казалось, еще немого, и легкие в беге животные, белоснежные, сильные и красивые, оттолкнутся и взмоют ввысь, и вдруг окажутся у них крылья, как у двух пегасов, и полетят они над желтым бескрайним полем – прямо в холодную синеву, к заоблачным далям, к солнцу. Их было двое. Русские лицом, но одетые на татарский манер, с кривыми мечами у пояса, в шароварах и короткополых кафтанах, подпоясанных широкими кушаками, в расписных кожаных сапогах под самые колена, молодые всадники отчаянно улюлюкали, распугивая всякую живность. Но хоть и были у них за плечами луки с ножнами, и кривые мечи у пояса и кривые кинжалы, ничто не волновало их, кроме этого полета через бескрайнее море желтого с золотистой опушкой ковыля.

Сколько верст они так пролетели, юноши и сами не знали – рваться вперед их звала молодость, желанный ветер близкой свободы, скорой удачи. Юношами пятнадцати лет были княжич Василий Дмитриевич и его друг и ординарец Митька. Одеты они были на татарский манер потому, что просто привыкли к ордынскому окружению и его костюмам, да и хану Тохтамышу повзрослевший великий князь, с каждым годом набиравшийся мудрости, угодить тоже хотел. И к саблям кривым привыкли, и сборным тугим татарским лукам и поющим стрелам, которые так пугали пронзительным свистом любого неприятеля. За эти несколько лет Василий научился многому – и летучей верховой езде, когда всадник срастается с лошадью и становится с ней одним целым, одними только пятками управляя конем, а сам пуская стрелы в любые стороны света. Мог Василий на всем скаку и под конем спрятаться, пугая этой дерзостью своего старшего товарища и телохранителя Добрыню, ведь сорвешься – и затопчет тебя твой же конь, каким бы добрым другом он ни был. Научился княжич и сражаться на удалых кривых татарских мечах, чья сила была не только в ударе, но и в том, с какой оттяжкой ты рубанешь сплеча. Хитер и опасен кривой татарский меч, как хитра и опасна вся Азия! Умел повзрослевший княжич управляться и с арканом, во время скорой езды набрасывать его на столб, на лошадиную или коровью голову. Научился всем наукам быстрого и жестокого степняка, которыми бы он вряд ли овладел на русской сторонке. Когда подготовлен ко всем хитростям, то и легче угадать противника своего, что от него ждать и когда. А главным врагом русского человека, за исключением своего же злобного русича-соседа, был захватчик-татарин. Всему, чему научился княжич Василий, научился и его друг Митька. Ни в чем он не отставал от сына великого князя Дмитрия Ивановича. Одним словом, мо́лодцы были что надо, и оба – юные красавцы, на которых так и заглядывались ордынские девицы и наложницы. Одну из таких чуть больше года назад Тохтамыш и прислал четырнадцатилетнему княжичу…

В тот день Тохтамыш пировал. Он взял в свой гарем новую жену – красавицу-персиянку Земфиру. Вся в золоте и шелках, черноокая, с такой фигурой, какой могла бы гордиться любая восточная языческая богиня, ханша Земфира притягивала взгляды буквально всех ордынских вождей. Полуголые наложницы-служанки разливали вина по кубкам, заливались певуны под монотонное бренчание струнных инструментов, отбивали ритм и рассыпали звон колокольцев бубны.

В какой-то момент Тохтамыш хлопнул в ладоши – и все смолкли.

– Хочу устроить турнир! – сидевший на подушках, обложенный ими со всех сторон, громко сказал он. – Мой племянник Бахтияр, которому исполнилось пятнадцать лет, – он указал на подростка, выбритого наголо, рукой, и тот самодовольно улыбнулся, – вызывает на поединок любого из своих ровесников. Биться надо в шеломах, с круглыми щитами, на затупленных мечах, но до первой крови, или пока противник не попросит пощады. Ну, кто решится? Во имя Аллаха, это дружеский поединок! Но проявить храбрость и умение придется всякому!

– Так ведь и выпадет мне идти, – шепнул назад тоже сидевший на подушках княжич Василий – он обращался к Добрыне и Митьке, они устроились на правах слуг и телохранителей за его спиной. – Биться с агарянином.

– Чего надумал? – горячо зашептал Добрыня. – Агаряне сами разберутся, как им быть. Пусть хоть в капусту изрубят друг друга. Не лезь в полымя.

– Да как это не лезь? – воспротивился Василий. – Я тут за всю русскую землю в ответе. Или не так, а, Добрыня?

– Я бы сам пошел за тебя, да возрастом не юн, – тон его посуровел. – Отец бы тебя не одобрил.

– Ты нашего Василия переспорить хочешь? – усмехнулся Митька. – Ну, ты даешь, Добрыня Никитьевич. Рассмешил!

– Вот какое дело, – продолжал Василий. – Батюшка мой в Москве сейчас травяной отвар с пряниками попивает, а я тут дела наши расхлебываю. И еще не знаю, чем этот плен мне обернется.

– И все же…

– На краю пропасти живу. Так чего страшиться?

– Василий!

Но тот уже поднялся во весь рост, громко крикнул:

– Я принимаю вызов, великий хан!

Взоры всех обратились на почетного русского заложника.

– О, княжич Василий! – сладко воскликнул Тохтамыш. – Похвально, похвально! Слышал я, ты преуспел в ратной науке! Покажи нам свое умение, – он указал рукой в перстнях на тот пятачок, где должен был произойти поединок, – милости просим! Вот и посмотрим, чей Бог сильнее!

– Бог един, великий хан! – низко поклонился в сторону Тохтамыша русский княжич. Сразу поймал на себе взгляд ровесника – лысого татарчонка Бахтияра. – Я готов!

– Пусть возьмут мечи, щиты и подберут шеломы! – бросил Тохтамыш, которого будущий поединок уже лихорадочно заводил.

Впрочем, как и всех других Огланов, мурз, нойонов и беков Орды, которые присутствовали на этом празднике. Улыбнулась бойкому русскому княжичу и ханша Земфира. Для нее, персиянки, привезенной сюда из-за Каспия, далекая северная окраина Орды – Московия – была чем-то мифическим, непонятным, и не увидь она красивого светловолосого юнца в греческом кафтане и сафьяновых сапогах, решила бы, что в той Руси, прятавшейся, по рассказам, в лесах среди болот, люди о двух головах живут.

Юноши выбрали себе мечи для ристалища, одели войлочные шапки, кольчужные капюшоны, укрывшие им плечи и даже часть груди, а за ними и шлемы с тяжелыми наносьями, чтобы по возможности избежать серьезных травм, подобрали одинаковые круглые деревянные щиты, обшитые дубленой кожей.

Поклонились хану и его жене, затем всем собравшимся. Разошлись по разным сторонам пятачка, где должно было произойти сражение, и замерли в ожидании команды.

– Земфира! – окликнул жену счастливый хан. – Отдаю право тебе начать эту битву!