Наследник земли Русской

Но только увидев с холма, как из леса вырываются новые отряды русских, как крошат его последний резерв, хитрый и дальновидный Мамай понял: он проиграл. Великий князь Дмитрий, отказавший ему в дани, обманул его и на поле боя. Темник собрал свое окружение, своих нукеров и богатуров, кто был при нем, и сказал только одно слово: «Уходим». По-своему он был прав. Уже через полчаса русские витязи были на том холме и дивились богатому лагерю ордынского темника, с щедрой казной, сотнями перепуганных до смерти наложниц и сундуками богатого барахла. Все бросил Мамай, все то, что можно было нажить снова.

Все ведь можно получить заново, кроме жизни!

А поняв, что вождь бросил их, в панике бежали и все татары, кого еще не перебили русичи на поле Куликовом. Но так просто им было не уйти! В удовольствии насладиться полной победой русские воины отказать себе никак не могли. Пятьдесят верст преследовали они удирающих проклятых ордынцев – и резали их, и секли, и расстреливали из луков, а добивая одних, бросались за другими, кто еще маячил на горизонте. Всех поганых хотелось наказать, всех оставить в донском поле.

Великая победа досталась огромными жертвами Русской земле, но она положила начало и великому освобождению от ордынского ярма. И выжил тридцатилетний Московский великий князь Дмитрий Иванович, которому еще предстояло передать власть потомкам и полностью изменить политический строй русского государства.

Так что же насчет великих людей?

По воле Господа они приходят на землю. Приходят по трубному зову небес. И вершат судьбу человечества. Дмитрий Иванович Московский, окрещенный в те дни именем Донской, пришел именно таким героем – на годы и века для всей Русской земли…

Часть первая. Заложник

* * *

За древним столом библиотеки Троице-Сергиевой лавры худой седобородый чернец в рясе и скуфье ровно выводил гусиным пером на пергаменте:

«Милостью Божьей, в 1380 году от Рождества Христова, на поле Куликовом, на реке Непрядве, что впадает в Дон великий, святое воинство под предводительством великого князя московского Дмитрия Ивановича разбило татарское войско узурпатора ханской власти темника Мамая. Победа великого князя Дмитрия Ивановича Московского, с тех пор прозванного Донским, стала первой великой победой русских над погаными. Пришло отмщение после полутора веков унижений и рабства. Эту победу, как манну небесную, ждали все русские люди. Теперь-то они поняли: Бог услышал их молитвы, Он с ними. А вскоре после Куликовской битвы молодой хан Тохтамыш добил презренного Мамая, и того, позорно бежавшего в Крым, лишили жизни хитрые генуэзцы и завладели его несметной казной.

Но Тохтамыш оказался непомерно зол и жесток, и неблагодарности его и предательству не было границ. Два года Москва не платила Орде дань, легкомысленно решив, что освободилась от ненавистного ига, и воцарившийся Тохтамыш решил воспользоваться этой причиной для опустошительного набега на Русь…»

Старый монах тяжело вздохнул и взглянул в узкое окошко монастырской библиотеки. Там была весна, носились стрижи, мелькая в отрезке синего неба, там пела и входила в свои права новая жизнь. Свою он уже прожил, знал старец, но как насыщенна была она, сколько она подарила ему счастья и горя, и всего давалось Господом через край. И каждый день он благодарил Бога за этот бесценный подарок.

Монах обмакнул перо в чернильницу и продолжал писать:

«В 1382 году от Рождества Христова вероломный хан Тохтамыш спешно двинул войска на север. Были предвестия тому нашествию: хвостатые звезды, подобно копиям, проносились по небу, устрашая людей, но те не вняли подсказкам Господа. И вот, пришел Тохтамыш проклятый, огнем и мечом пронесся по русским землям и подошел к Нижнему Новгороду. Князь Нижегородский и Суздальский Дмитрий Константинович, опасаясь за свой удел, решил уйти от грозящего ему погрома. Он дал хану Тохтамышу в услужение двух своих сыновей – Василия по прозвищу Кирдяпа и Семёна и сказал хану: «Располагай ими», – и оба княжича в сопровождении татар устремились к стольной Москве. Никто не мог и подумать, какое вероломство несли в своем сердце два нижегородца. В страшных предателей русской земли и веры христианской, по воле Тохтамыша, готовы были обратиться Василий Кирдяпа и брат его Семён, подлыми иудами готовы были стать они…»

Даже старые монахи когда-то были мальчишками и во время частых войн помогали отцам и старшим братьям, таскали камни и хворост на крепостные стены и с ужасом смотрели из-за бойниц на черное подступающее вражье войско. Оторвавшись от пергамента, об этом вспоминал сейчас старый монах, о тех днях и часах, и в глазах его уже вспыхивали отблески близких пожарищ…

И вновь он взялся за перо:

«Дмитрия Ивановича в столице не было – он спешно собирал войска по всему великому княжеству. Кирдяпа и Семён первыми подошли к стенам Москвы и лукаво говорили москвичам: «Откройте ворота, хан не причинит вам беды! Он – добрый господин ваш, а разве господин станет без причины наказывать верных слуг своих?» И москвичи, недолго раздумывая, открыли ворота – и черная рать хлынула в город. И началась многодневная резня. И такие пожары заполыхали, что даже кремль, недавно построенный Дмитрием Ивановичем, не выдержал и треснул от жара. Злой Тохтамыш изрубил десятки тысяч русских людей и десятки тысяч молодых мужчин и женщин увел в плен. И когда Дмитрий Иванович вернулся с ратью и встал на холме, готовый броситься в битву и погибнуть, было поздно. Москва и вся округа превратилась в одно кладбище и догорающее кострище, и смрад от сгоревших людских тел и туш животных стоял на многие версты вокруг.

«Почему так происходит, отец? – спросил у великого князя его старший сын Василий десяти лет от роду, сидевший на коне рядом. – Отчего Господь допускает такое? Не должен ли он оберегать нас, христиан, за веру нашу?»

И тогда Дмитрий Иванович ответил сыну:

«Господь сказал Апостолам: без воли Моей ни единый волос не упадет с головы вашей. Все по воле Божьей – все жертвы. Предки наши, увидевшие Батыева черные полчища под стенами своих городов, плакали и говорили: «Это плата за грехи наши!» Много воевали князья друг с другом, много пролили русской крови, оттого и пили теперь сами кровавую чашу. Грешен, и я воевал с братьями моими. Но только ради одного – защитить Москву, как мне завещал отец, и объединить разрозненную Русскую землю. Объединить в великое русское государство. Иначе не выстоять нам против ордынцев – Богом клянусь. – Он положил руку на плечо сыну: – И такую плату будем платить, какую Господь и судьба от нас потребуют».

И вскоре судьба эту плату потребовала, – заканчивал отрывок летописи монах-чернец. – Хан Тохтамыш приказал Дмитрию Донскому прислать в Орду своего старшего сына Василия Дмитриевича в качестве заложника…»

Глава первая. Соколиная охота

1

По остывшей осенней степи ехали всадники. За их спинами медленно клонилось к далекому горизонту вечернее солнце. Золотисто-алый свет щедро расплескался по высокой желтой траве и густым косам белого ковыля. Запах трав одурманивал и пьянил. Из-под копыт лошадей то и дело вспархивали перепелки, опрометью вылетали перепуганные зайцы. Живностью полнилась вся округа. Это была бескрайняя страна Дешт-и-Кипчак – Половецкая степь, улус Джучи. Полтора века назад ее завоевали монголы и другие племена, которых они прихватили на дорогах войны и потащили за собой, на запад, к последнему морю. И теперь обосновались тут, в благословенном краю, где обрели воистину земной рай. Далеко на юге от этих мест шумел волнами Каспий, совсем рядом на западе веером рек и речушек входила в него Волга и ее главный приток Ахтуба, на берегах которой и выросла новая столица монголо-татар – Сарай-Берке. Монголы со всей страстью степняков любили такие вот просторы, и старший сын Чингисхана – Джучи, от любимой жены Борте, получил во владения эту великую страну, простиравшуюся от Понта Эвксинского – Черного моря – и Каспия до грозного Камня – Уральских гор, и еще далее, почти до самого Байкала, недалеко от южных берегов которого когда-то и родился великий покоритель мира – Тимучин, позже объединивший свои племена, завоевавший полмира и создавший невиданную прежде империю на просторах Евразии.

Всадников было десятка два, несомненно, это были воины, все при мечах и луках, но сейчас не битва с неприятелем занимала их помыслы. У двух из них на поднятых горизонтально руках в грубых кожаных перчатках сидели соколы с клобучками на головах. По степи ехали охотники! Все они одеждой и лицами выдавали свою принадлежность к монголо-татарскому народу, хозяину этих земель, кроме трех всадников славянской наружности – воина при длинном варяжском мече, в плотном кафтане, препоясанном широким кушаком, и двух отроков. Обоим было лет по двенадцать. Один совсем золотоволосый, другой заметно темнее. Оба в кафтанах византийского покроя, с широкими рукавами, в легких шапках-четырехклинках. Богатырь ехал на гнедом скакуне, светловолосый отрок на белоснежном, темноволосый на рыжем.

Вперед выехал татарин в дорогом расписном халате, при луке и кривом мече. По всему – командир отряда. Потянул носом пронзительно свежее и упоительно душистое благоухание, хитро прищурил и без того узкие глаза:

– Какой воздух, а, княжич? Воздух степи! Чуешь?

– Чую, – скупо ответил светловолосый мальчишка.

Но это было только начало. Степняк многозначительно продолжал:

– Такого воздуха в ваших городах и лесах нет. Там болотом пахнет, особенно в Московии вашей, гнилью тянет отовсюду. Да удушливой духотой ваших изб. Даже в княжеских хоромах, где я бывал не раз, воздух сперт. А уж каков запах в храмах ваших, не вдохнуть не выдохнуть, хоть ножом его режь. Помню, въехал я на своем коне в один храм, так чуть не издох на месте. Точно петлю на шею накинули, и все тянули и тянули! – весело и откровенно рассмеялся он.

Белокурый юноша нахмурился – не ответил.

– А мы привычные, – ответил за него воин с варяжским мечом. – Нам запах церквей наших, что Божья благодать. А вот на коне въезжать в храм – грех. Бог-то он все видит. Особливо тех, кто оскорбляет его.

– Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммеда, пророка его, – свысока и зло бросил степняк.

– Ну, у нас на то свое мнение имеется, – упрямо проворчал воин. – Кажется, ваш хан позволяет всякому народу молиться его богу, или не так, Курчум-мурза?

– Так-так, – недобро кивнул степняк. – Да продлит Аллах дни его! Следите за княжичем, – вполоборота бросил он своим. – Слышишь, Карим-бек? Махмуд? – черкнул он узкими глазами по своим людям. – Я пока по степи полетаю! – Хлестко подстегнул коня, да и впрямь полетел вперед, вот-вот, и поднимется степняк над белым ковылем и желтой травой.

Но разговор о городах тронул белокурого мальчишку за живое.

– Слышь, Митька? – негромко заговорил светловолосый.

Он обращался к своему ровеснику.

– Ну? – задумчиво отозвался тот.

– Закрываю глаза, и предо мной родной город встает. Сон был недавно такой. С белыми крепостными стенами да башнями, и купола церквей сверкают на солнце, синие да золотые. Ворота открываются, а там люд знакомый, шапки вверх бросают, встречают, значит, и звон колоколов так переливается, такими перезвонами, что голова кругом идет. И мы с отцом въезжаем в город, и звон колокольный, он все сильнее и сильнее, сердце аж замирает…

– Мне тоже такие сны все время снятся, – живо отозвался второй отрок. – Я их потом вспоминаю. Только зажмуриться надо покрепче.

– Вот так с закрытыми глазами и ходите, добры молодцы, любуйтесь снами, да только лбы не расшибите, – встрял в разговор взрослый воин, но в голосе его звучала великая забота о юных спутниках. – Вам зоркими надо быть, как орликам, что кружат над землей и всякую мышь с высоты видят.

– А мы не с тобой говорим, Добрыня, – строго осек его светловолосый. – Сечешь?

– Секу. Прости меня, княжич. Да я это к тому, чтобы вы оба сердце не рвали себе понапрасну. Не травили чтобы душу. О вас же обоих беспокоюсь. О тебе, Василий, в первую очередь. Ты родине своей во здравии и бодрости духа надобен.

– А так ли надобен, коли отдала она меня? – с горькой обидой возразил отрок. – Коли выбросила, как щенка? Прям к поганым в котел, чтоб сварился я тут заживо.

– Знаю, кто напел тебе эти слова. Нянька твоя, Матрена, – богатырь перевел дух. – Уж поверь мне, княжич, ты больше других ей нужен, земле своей родной. Где бы ты ни был. Просто поверь мне на слово. Нужен, и все тут.

Темноволосый отрок, ведя рыжего коня, тяжко вздохнул.

– А я батюшку вижу и матушку, когда живы они были еще, – заговорил он. – Как улыбались нам, как смеялись, как хорошо нам было. Жили-то как у Христа за пазухой, так батюшка всегда говорил. Лучшей доли и не надобно. Пока тьмой небо не заволокло, пока гром небесный не потряс землю, пока Господь не отказался внимать молитвам нашим, – голос его дрогнул. – И так он говорил тоже.

У него даже слезы на глаза навернулись. И невольно заблестели глаза у его светловолосого друга.

– Да что ж вы меня мучаете, отроки? – теперь уже с досадой вздохнул суровый воин. – Мало ли какие кому Господь испытания назначил – наше дело терпеть и ждать. Живы – уже хорошо. Еще пара-тройка лет, и вы сами воинами станете. Не позорьте напрасными слезами отцов своих.

– Нет у меня отца, – сказал, как отрезал, Митька.

– Есть у тебя отец, есть память о нем, – разозлился богатырь. – Я с ним на Дону был, на Непрядве, на Куликовом поле вместе сражался с мамаевыми коршунами. Погиб он, да, в Передовом полку погиб, отца Василия грудью заслоняя, Русь заслоняя от поганых, и потому память о нем должна всегда жить в твоем сердце. И не вздумай реветь – не смей! Вон, поглядите оба вокруг, степь раздольная. Прав басурманин: не так уж она и плоха. Не темница по крайней мере. И не плаха с топором окровавленным рядом. А тут еще и охота соколиная. Потеха царская, – он обернулся к другому отроку: – Помнишь, Василий, чему тебя отец учил перед отъездом своим?

– Чему? – дрогнувшим голосом спросил светловолосый отрок.

– А тому, чтобы времени ты зря не терял – учился каждой премудрости татарской. Ты и так уже многое умеешь – и мечом владеешь хорошо, сам тебя натаскивал, из лука стреляешь тоже отменно. Но и у поганых есть чему поучиться. Они и наездники хоть куда, и саблей своей кривой, будь она проклята, машут за будь здоров. А как из лука стреляют, да на скаку, хошь налево, хошь направо, а хошь и за спину, нам до такого искусства еще дожить надобно. Вот и учись этим наукам, коли других-то нет. Закону Божьему и грамоте тебя в Москве премудрый монах Епифаний наставлял. Тут – иная наука. А когда срок придет, будешь лучше других знать, кто перед тобой, что от него ждать и как с ним быть.

– Может, мне ради осторожности еще в магометанство податься, чтобы не зарезали ненароком? – с досадой бросил светлокудрый юнец, которому и без того было тошно. – Так ты скажи: подамся! – он оглянулся назад: – Эй, Ахмат!

– Да, княжич? – отозвался пожилой татарский охотник, рядом с которым и ехали двое степняков-молодцов в широко препоясанных халатах, державшие на руках хищных птиц.

Светлокудрый княжич, проглотив слезы, через силу изменил тон, собрался духом:

– До Гусиного озера сколько еще?

– Недалеко уже, княжич. Пол йигача[1] пути.

– Гуси там живут, оттого оно гусиным зовется?

– Не живут они там – это их временное кочевье перед дальней дорогой на юг. Они там стаи собирают, готовятся к отбытию. А мы их там и караулим. Другого такого озера тут рядом нет. Оно их и кормит и поит.

Княжич поравнялся со старым умудренным опытом степняком.

– А скажи мне, какая птица самая сильная в охоте? Орел?

Старый степняк охотно улыбнулся, тут он знал все ответы:

– Самая сильная птица из хищников, что царят в небесах, это беркут, – размеренно проговорил Аркан, – но ты прав: он и есть орел. Самая крупная и самая опасная птица. А порой страшная и беспощадная, княжич. С ней держи ухо востро. Не забывай, кто рядом с тобой. Беркут бьет даже степного волка, а с лисой расправляется как с мышью. Но беркут, промахнувшийся на охоте, может натворить много бед – и домашнему скоту, и собакам, и человеку. Он будто оскорбленный воин, проигравший битву и теряющий от унижения рассудок.

Оба отрока навострили слух – тема заинтересовала их юные сердца. Даже богатырю стало интересно: проигравшая птица теряет рассудок, как это?

– Мой двоюродный брат в тот роковой для него день сопровождал на охоте мурзу Ушкана, – продолжал Аркан. – Они ехали по такой же степи, беркут сидел на руке мурзы, на кожаной перчатке, с клобучком на голове. Сидел тихо, точно был камнем. И вот впереди они увидели волчью стаю. А волки увидели охотников и заметались. Мурза стянул клобучок с головы любимой птицы, та ожила сразу, и бросил ее вперед – на стаю. Беркут отчаянно бесстрашен, но тут, идя напуском, он растерялся: какого из волков преследовать ему? Бывает и такое. А те скалили пасти, рычали, крутились юлой и сбили с толку хищную птицу. И она в конце концов осталась ни с чем. Мурза засвистел, недовольно зовя любимца обратно. И тот вернулся. Но ему нужна была добыча. Эта страсть заложена самим Создателем в сердце любого охотника. Слету беркут налетел на одну из собак мурзы и ударом лапы перебил ей шею, а вторым ударом вырвал позвоночник. И нацелился на другого охотничьего пса. Он готов был перебить их всех. Мой двоюродный брат решил помешать ему – отогнать птицу. На беду, в тот день он был одет в лисий малахай – и беркут, как помешанный, бросился на него. Брат не успел увернуться, даже закрыться рукой – беркут в мгновение ока сел ему на плечи и разорвал шею, и мой брат истек кровью.

– Как такое может быть? – даже рот открыл светловолосый отрок. – Чтобы орел – человека?

Митька тоже слушал старого охотника, затаив дыхание. Даже богатырь Добрыня не скрывал удивления: много чего видел и слышал в жизни, но чтобы такое?

– А вот так и может, княжич. Только после этого убийства беркут мурзы и успокоился. Все были удручены тем, что увидели. Беркута решили убить, когда вернутся домой, ведь он уже вкусил человечины. Да не тут-то было. На следующий день ушел беркут – подался на свободу. Так тоже бывает с птицами, которые промахнулись на охоте, а потом наделали хозяевам зла. Чуют они близкую расплату. Поэтому я не люблю орлов. Непредсказуемы они. Вольны в своих поступках. Я предпочитаю сокола – самую красивую, быструю и самую благородную птицу изо всех охотников, кому Аллах подарил крылья.

– Век живи – век учись, – покачал головой воин Добрыня. – Беркут! Вот тебе и божья птаха…

Через полчаса они увидели вдалеке длинную синюю полосу – это и было Гусиное озеро. Послали разведчика, скоро тот вернулся с новостью.

– На озере несколько стай, – сказал разведчик, – одна из них прямо от нас, – он даже махнул рукой. – Кричат, переговариваются, знаю этот их гогот, в дорогу собираются.

– Не успеют, – замотал головой Ахмат. – Уже не успеют.

Они пошли тихой рысью и быстро приблизились к воде. Остановились за прибрежными кустами. Уже отсюда им были видны серые гусиные шеи. Гуси ныряли за рыбой, бойко чистили перья, хлопали крыльями и громко и назойливо гоготали.

– Пора снимать клобучки с их голов, – тихо сказал Ахмат.

И оба его помощника сняли кожаные колпачки с голов обеих птиц. Только тут белокурый отрок заметил, что один сокол заметно крупнее другого. До этого ему и дела не было до птиц – его на охоту едва ли не силой потащили. Крупный сокол и смотрелся более гордо и независимо, по-царски.

– Как его зовут? – спросил мальчишка у старого охотника.

– Аркан. Лучший из моих охотников! Много птицы перебил. В одно лето полтысячи штук мне принес: рябчиков, гусей, уток, фазанов, другой птицы. И с полсотни зайцев в придачу.

Голова сокола Аркана нервно поворачивалась в стороны, сокол изучал компанию, его окружавшую, и обстановку. Глаза под изогнутыми бровями смотрели гордо и жестоко.

– Красивая птица, – глядя в глаза хищнику, вымолвил белокурый отрок.

– Ага, – подхватил Митька. – Прямо князь.

– Скорее, княжна, – рассеялся старый охотник.

– Почему княжна? – нахмурился светлокудрый юноша.

И второй тоже нахмурился вопросительно.

– Потому что этот сокол – она. Самка. Чеглики у соколов, это самцы, да и у других хищных птиц, намного меньше и слабее. Тот второй, Аюм, он и есть князь. Самец. Ее вторая половина. – Отроки с удивлением посмотрели на другого орла, поменьше. – Чеглики только помогают настоящему охотнику, могут вспугнуть добычу, заставить ее взлететь, тут и подоспеет самка.

Слушая старого татарина, богатырь Добрыня посмеивался. Сокол Аркан уже чуть похлопывал крыльями, клюв его то и дело приоткрывался.

– Ждет приказа лететь, – объяснил Ахмат. – Так чего ждать нам? Этой гусиной стае от судьбы все равно не уйти. Но она должна подняться в небо – соколы не берут добычу ни на земле, ни на воде. Как ястребы. Только в небе!

– Отчего так? – спросил юный княжич.

– Спроси у Аркана сам, может, и ответит, – другие татары, слушавшие этот разговор, засмеялись, улыбался и Добрыня. – Каждому существу Аллах дал свои способности выживать. Сокол бросается с великой высоты вниз и хватает добычу в полете – никому не уйти от него. Куда с ним спорить гусю или зайцу? Это как убегать от молнии, княжич, в чистом поле, в грозу.

Аркану совсем уже не сиделось на руке человека, он все неистовее проявлял беспокойство охотника.

– Ну так схватят они одного или двух гусей, остальные все равно уйдут, – заметил светлокудрый отрок.

– А вот сейчас, княжич, и поглядим, кто от кого уйдет, – усмехнулся старый охотник и кивнул своему подручному: – Отпускай!

И тот взмахнул рукой, подбросил хищника в сторону озера. И чеглик Аюм, сильно взмахнув крыльями, взлетел с его руки, закованной в толстую дубленую кожу, и рванул в сторону воды.

Едва гуси услышали эти взмахи, страшные для них, роковые, и пронзительный голос сокола, как вся стая, до того беззаботно резвившаяся на озерной глади, разом, забив крыльями и загоготав, тяжело взмыла в небо. Гусям еще разогнаться нужно было. А чеглик уже проносился над ними, вселяя ужас в птичьи сердца.

– Давай! – крикнул Ахмат.

И второй его помощник взмахнул рукой и подбросил своего сокола в сторону озера. Тот взмыл стрелой и той же стрелой пошел вдогон стае, стремительно настигая гусей. И тут молодые люди увидели то, чего никогда не видели прежде, да и опытный богатырь Добрыня, вволю намахавшийся мечом и много чего повидавший, ходивший охотником с рогатиной на кабана и медведя, впервые увидел то, что творит в небе опытный сокол.

Аркан врезался в стаю, зацепил первого гуся и сломал ему на лету шею, тотчас бросил его, камнем падавшего вниз, и рванул ко второму. Удар когтистой лапы был такой силы, что у второго гуся просто отлетела голова. Третьему он разорвал спину, заставив того падать вниз, четвертому сломал крыло, поднырнув под пятого, провернувшись с ним, разорвал ему брюхо. И все это он делал стремительно, без остановок, как лучник, который, не задумываясь, достает из колчана одну стрелу за другой и пускает их в наступающего противника.

– За ними! – крикнул Ахмат и пришпорил своего коня, и вся кавалькада рванула по степи за стаей.

Чеглик тоже не отставал – ударил по флангу, сбив одного гуся, а за ним и второго. Аркан продолжал атаки. Главный удар соколиной лапы приходился по длинной гусиной шее – она ломалась как сухая ветка в сильных руках. Еще две гусиных головы отлетели от тел прямо в воздухе, и туши теми же камнями полетели вниз. Всадники неслись вперед, глядя в небо, лошади проносились мимо убитой или умирающей на земле истекающей кровью птицы, еще хлопающей крыльями. Не прошло и десяти минут, как расправа была окончена – все гуси оказались перебиты или ранены, ни один не ушел от Аркана и Аюма. Теперь оставалось только собирать тушки, прикончить раненых и положить добычу в мешки. Охотники пронзительно засвистели, и два сокола, кружившие над местом побоища, стали спускаться вниз, чтобы вновь оказаться на руках своих воспитателей.

– Ну как, хороша соколиная охота? – спросил Ахмат у юного княжича.

У того еще порывисто вздымалась грудь – так его тронуло кровавое зрелище.

– Очень хороша! – горячо кивнул отрок. – Я тоже так хочу!

– Хочешь быть как они, как соколы? – хитро кивнул старый Ахмат на птиц. – Или как мы, охотники?

Княжич хотел было сказать: как они! Хочу быть таким же быстрым и сильным, как твои соколы, Ахмат, чтобы справиться с любым врагом. Всех перебить налету и стрелой умчаться к родному дому! Вот чего хочу я! Больше всего на свете!

Но ответил:

– Хочу быть охотником как ты, Ахмат.

Пожилой матерый сокольничий кивнул:

– Видит Аллах, твое желание исполнимо. У Аркана и Аюма родились два птенца. Мы их сразу разделили, чтобы более сильный не съел более слабого, потому что в диких гнездах выживает только один птенец. Как в поднебесном мире! – рассмеялся он. – Двух ханов быть не может, только один правит миром! Одного из них я подарю тебе и расскажу, как надо его воспитывать. Ты дашь ему имя, княжич, вырастишь этого сокола и он станет тебе надежным другом и твоим лучшим охотником. Да будет так!