Наследник земли Русской

– Так куда мы путь держим? – спросил на рассвете Василий у всезнающего Афанасия Даниловича.

Тело Насимы и убитого в коротком бою Ефима были похоронены у озерца по дороге, под высокой березой, печально склонившейся над чистой водой.

– В Молдавское княжество, – ответил Кречет. – К их господарю Петру Мушате. Дмитрий Иванович, дай Бог ему здоровья, обо всем позаботился. Твой побег мы долго готовили. Я лично Мушате письма передавал. Он тебя укроет, и никто не узнает до срока, где ты и у кого. Тохтамыш над теми землями не властен. Откроешься, когда отец повелит.

«Мы, сильные мира сего, себе не принадлежим», – вспомнил Василий давние слова отца.

– Какого он вероисповедания, этот Петр Мушат?

– Нашего, слава Богу, православного. К папскому слуге Дмитрий Иванович тебя бы не отправил.

– Да будет так, – тихо молвил княжич.

Летописец о том побеге написал такие строки: «Того же году князь Василей, великого князя сын Дмитриеев прибеже из Орды в Подольскую землю в великие волохы к Петру воеводе…»

Глава четвертая. В горах Молдавии

1

В прекрасный Дунай впадала река Сирет, у последней был и свой приток, до поры не имевший названия. По легенде, венгерский воевода и княжеский сын Драгош, охотившийся в Карпатах с тремя сотнями друзей, увидел на берегу этой речки следы гигантского зубра, о котором ходили мрачные легенды. Его выследили, зверь и впрямь был огромен, налившиеся кровью глаза его горели огнем, из пасти, как из преисподней, валил пар. О монстре говорили, что он – безусловный хозяин этих мест. Но смелый княжич решил потягаться с ним силой. Отступающий от целой армии охотников зубр побил немало собак, но была одна особенная, самая смелая и любимая княжичем, она-то и бросилась в бурлящий поток за диким быком, уже истерзанным стрелами. Издыхавшего зубра нашли чуть ниже по реке, собаку – нет. Она исчезла в бурлящих потоках безымянной речки. Драгош очень горевал по своей охотничьей собаке. Кличка у нее была – Молда. И тогда княжич решил назвать бурную речку в честь своей любимицы – Молдова. Со своими боярами он устроил пир на берегу реки, а потом, когда огляделся, то вдруг понял, что прекраснее места, недавно охраняемого гигантом-зубром, он еще не видел. Тут и высокие, укрытые лесами горы, по склонам которых они носились недавно, и чистая бурная река, и светлые лесные озера. И решил Драгош, с позволения отца, разумеется, основать на этой земле свое княжество. И названо было княжество Молдавия, а на гербе его была размещена голова дикого быка – зубра, в память о легендарной охоте. И все последующие господари княжества очень гордились своим гербом с бычьей головой, увенчанной поверх кривых рогов короной; а под бычьей мордой разместился большой крест, что говорило о христианском вероисповедании знатного рода.

В 1375 году господарем Молдавского княжества стал Петр Первый Мушат, основавший новую династию Мушатинов. Его силы и воли, государственного ума и авторитета хватило для того, чтобы смело заявить о себе на политической арене своего времени среди государств Восточной Европы. Титул его звучал гордо: «Петр Воевода, милостью Божьей господарь Земли Молдавской». Он заставил уважать себя даже высокомерную католическую Польшу, но признал ее верховенство. Польша поглядывала на нового православного владыку с недоверием, но куда ей было деваться? Его царство было защищено горами и реками, и ни одному соседу не пришло бы в голову без видимых причин тягаться с мощью гордого молдаванина.

К тому времени, когда беглецы из Орды дошли до молдавских земель, выпал первый снег. Он укрыл светлым искрящимся ковром поля и даже был виден с прогалах между густыми участками лесов на близких уже Карпатах. Они подъезжали к горам все ближе – те неприступной грядой разрастались перед ними.

– А красиво тут, – заметил Василий. – И так непривычно глазу…

– Еще бы, – усмехнулся Добрыня. – После степи-то. Там, куда ни глянь, все безнадега. А тут вон – лепота! Глаз радуется. Только высоковаты они, горы эти… А, Кречет? Что скажешь, вечный странник?

– Да что тебе сказать, Добрыня Никитич, высоки горы, твоя правда.

– Они же свод небесный подпирают, – не удержавшись, восторженно и с почтением воскликнул Митька.

Подъехавшая к нему Амира перехватила его руку. Оба с восхищением глядели вперед, на устремленные к облакам карпатские высоты.

– Глазам не верю, – прошептала Амира. – Как же Господь создал такие вершины?

Урожденной степнячке такая картина была и совсем внове. Глаз ее привык к четкой горизонтали во всех направлениях. Дочка мурзы и русской наложницы, всю жизнь проведшая на просторах Дешт-и-Кипчак, и не думала, что существуют такие высоты.

– Господу все по силам, – рассудительно ответил Добрыня.

– И люди взбираются на них? – вопросила Амира.

Вопрос ее предназначался их проводнику.

– Еще как взбираются, – рассмеялся Кречет. – И не только взбираются, но и живут на них, и строят там дома и крепости.

– Не верю, – искренне замотала головой Амира.

– Уж поверь, дева, – кивнул Афанасий Данилович. – Живут и радуются, и славят Господа, что забрались так высоко. От всех врагов подальше.

– Всякому человеку свое место под небом, – мудро заключил Добрыня. – Не в степи поганой, и уже хорошо. Прости, Амира, – надоела русскому богатырю за три года неволи ордынская степь хуже смерти. – Но сомнение звучало в его голосе. – Только ты сразу скажи, Афанасий Данилович, не темни. Что же нам теперь, словно козлам, придется по камням взбираться?

Этот вопрос беспокоил всех.

– Не тужите, друзья мои, – со знанием дела ободрил их Кречет. – Тут везде заветные тропы. И пару из них я хорошо знаю. Ну а ты, лучница, крепче держись за молодца своего, когда вверх поспешим, а то испугаешься – голова и впрямь закружится.

– Я – смелая, – переменившись, гордо ответила амазонка. – Распущу крылья и полечу.

– Вот это ответ, сердцем сказала, – рассмеялся Добрыня, а за ним и остальные воины – Амира всем нравилась, и все немного завидовали Митьке, завоевавшему сердце такой девушки.

Они проехали через несколько ущелий. Хвойные леса сползали тут и там с заснеженных вершин. И к концу очередного дня, когда уже поговаривали о ночлеге, все решилось само собой. Во время очередного перехода они подошли к берегу неширокой, но бурной речки. Она казалась черной и кипящей на фоне белого спокойного снега, золотисто лучившегося в ярком сиянии молодой луны.

– Это речка Молдова, – сказал Кречет. – У здешних жителей существует предание о страшном зубре, хозяине этих мест, я вам ее на ночь расскажу в замке за чаркой вина. Мы ведь уже на месте. Там подальше мосток, потом завернем за горку и… Да сами все увидите.

Они переехали через добротный деревянный мост, поставленный на самом узком участке реки, тоже заметенный снегом, и после еще одного короткого перехода по широкому ущелью разом остановились.

Им открылась конечная цель пути.

Замок господаря Молдавии высился на горе, укрепленный стенами и башнями, чьи острые серые купола устремлялись вверх. Смотрелся он грозно и неприступно. Тем более, что со всех сторон, на расстоянии, эту гору и замок на ней окружали другие горы, укрытые лесами и снегом. Первый молдавский господарь выбрал такое место не случайно – он будто бы сказал: «Буду царем сей горы – и с места не сойду».

– Мы успеем до темноты, – сказал Афанасий Данилович по прозвищу Кречет. – Поторопимся – нас ждут!

Извилистая как змея, хорошо вытоптанная широкая горная дорога, на которой снег переливался лунным золотом, провела их по горе к самым воротам мрачного обширного замка.

– Слава Богу, – вздохнул Митька. – Ты как? – спросил он у своей подруги-жены.

– Я ко всему привычная, – ответила та. – И к дороге и к холоду, – и сама вдруг привалилась плечом к плечу мужа. – Но теперь уже тепла хочу. Так хочу, что сил нет. Господь даст, не прогонят нас.

– Не прогонят, красавица, – заверил ее Афанасий Данилович. – И тепло будет, и вино, и пир горой.

Норовистый Афанасий Данилович вытащил из сумки охотничий рог и протрубил три раза. И вот уже возникло движение на стене, сверху крикнули на незнакомом большинству русских языке – несомненно, этот был вопрос, на том же языке Кречет ответил, и скоро ворота замка широко открылись перед немного подмерзшими всадниками, более всего желавшими оказаться у огня с чаркой вина в руках.

2

Они въехали в замковый двор, спрыгнули с лошадей, отдали тех на попечение прислуги. Один из офицеров господаря приветствовал их и указал рукой, дабы они следовали за ним. И скоро они вошли под своды замка вождя молдавского народа, ежась и желая поторопиться к огню, жадно протянуть к нему руки и лица. И сами не заметили, как по лестнице торопливо спустился огромного роста и великой важности хозяин замка, в красной шелковой рубахе и зеленом кафтане, с огромной лопатообразной бородой.

Все жители замка, рыцари и прислуга, низко поклонились ему. А встрепенувшись, поклонились и гости.

– Господарь Молдавии Петр Мушат! – представил господина все тот же офицер.

– Здравствуйте, гости дорогие! – громким басом сказал беглецам хозяин. – Наконец-то вижу вас! Как же беспокоилось за вас мое сердце, – он приложил руку к широченной груди. – Каждый день поджидал. Высылал гонцов. И вот вы здесь. – Он широко перекрестился по-православному. – Защитил вас Господь, хвала ему и слава. Так кто тут наследник земли русской? Надежда Дмитрия Ивановича, великого князя Москвы? Прекрасный юноша? Кто тут Василий Дмитриевич?

Но княжич не успел ответить. Меткий взгляд молдавского господаря сразу выделил его из других.

– Ты, друже, – ткнув в юношу пальцем, кивнул он, – ты. Идем же, обниму тебя.

Василий решительно шагнул вперед и сразу попал в медвежьи объятия. Они троекратно расцеловались.

– Как зеницу ока буду хранить тебя, – с ходу пообещал Петр Мушат. – Пока отец твой не востребует тебя, Василий, для дел великих. А дел, как я понимаю, ему предстоит много переделать. Забот его не сосчитать. И дороги его не сразу приведут сюда. А сейчас ужинать будем, праздновать! Ждут уже поросята своей участи, давно ждут, жирком обросли. Вот мы их сейчас в печку и бросим! – громко рассмеялся он, и все заулыбались, так весело и с аппетитом он это сказал. – А пока что вина всем, самого крепкого и сладкого из моих погребов, чтобы кровь ваша закипела в жилах. И сыров, колбас и окороков сюда! – оглянулся он на прислугу. – Да поболее! А сыры у нас такие, каких и при дворе короля Франции не едали!

– Вот это разговор, – кивнул Добрыня, у которого даже слюнки потекли. – Вот это встреча. И никто на тебя косым глазом не смотрит. Как в злой степи-то, – уже не зло, но весело добавил он.

Пировали заполночь. Василий и Митька рассказывали о долгом изнурительном плене, когда за тобой каждый день пригляд да хвосты. Но, кажется, Митька не больно горевал, он привез с собой из Орды любовь. А вот княжич Василий едва скрывал всю горечь и боль, которая неожиданно нахлынула на него именно теперь. В дороге он отвлекался от своей потери, о другом думал, а теперь все вернулось, нахлынуло, завертело по-своему, топить стало в себе. С головой топить, что и глотка воздуха лишний раз не сделаешь, не вынырнешь из той черной пучины. Только вниз иди, будто камень у тебя двухпудовый к ногам привязан. Но так оно и было. И камень был, и горечь и боль то и дело застилали глаза, когда он думал, что его Насима сейчас могла бы сидеть рядом и миловаться с ним ночами. А лежит она под неведомой березой у неведомого степного озера, и никто и никогда не узнает, где ее могила. И даже он, Василий, пожелай, никогда бы не нашел то далекое место. Как же жестока жизнь, как жестока судьба человеческая…

– Чем вы занимаетесь тут зимой, владыка? – отпивая крепкое вино из кубка, спросил Добрыня у хозяина замка и всей молдавской земли. – Среди этих гор и лесов? Вы не воюете. Вас все сторонятся, слава Богу. Куда силушку богатырскую отпускаете?

– Охотимся, конечно, – запивая вином окорок, ответил Мушат.

– На кого?

– На кого? – удивился тот. – На кабана и медведя, на волка и зубра.

– А что делаете летом? Как живете?

– Охотимся, конечно! На кого, спросишь? На кабана и медведя, на волка и зубра.

– А осенью?

– Так мы своим привычкам не изменяем, Добрыня! – уже смеялся вовсю Мушат. – И осенью тем же заняты. А весной оружие правим и точим. Враги нас боятся и носа не кажут – все для охоты!

Все засмеялись вместе с ним, покатывался со смеху и Добрыня. И впрямь, ну что за вопрос? Что еще делать государю, который отпугивал врагов одним только взглядом. И враги которого только и остались – кабан да медведь, волк да зубр.

– А кто из них страшнее? – поинтересовался Добрыня.

– Волка мы бьем потехи ради и чтобы не вырезал живность вокруг. Это наша забота – ее бить и резать. На кабана охотимся с рогатиной, чтобы смелость и удаль свою показать. Да и кабаний окорок тоже добрый приз. Хотя вонюч кабан! – поморщился господарь Молдавии. – Его слуги любят. Я так больше поросят ценю на серебряном блюде, – кивнул он на одного из румяных поросят, уже частью разделанных, живописно украшавших стол. – Медведь, коли разбушуется, он пострашнее кабана будет. Но медведь шкурой своей хорош, не только мясом. И никакой рогатиной его не возьмешь – любого сомнет. Его умелые лучники в глаз и шею бьют, а лучше – сразу в оба глаза. А потом в железную сеть и обухом по голове. И совсем иное дело – зубр. Это – священное животное в наших местах. Его мы убиваем с уважением, с молитвой на устах. Но прежде вызываем на поединок.

– Как это? – удивились русичи.

– Трубим в рога что есть мочи и видим – зубр. Глаза кровью налиты, рога, как у хозяина преисподней. Из пасти пар. А ведь он траву ест и безобиден для человека. Пока тот не насолит ему. Тут – берегись! И тогда вызывается самый смелый рыцарь и с копьем идет на него. А коли захочет, с топором или мечом. Тут увернуться нужно вовремя, когда зверь нападает, чтобы на рога зубра не попасть. Так подкинет, да с десяток раз, что все потроха наружу вылезут. С зубром – это как поединок двух воинов. Многих смельчаков зубры побили. Поражать его нужно сбоку – и сразу в сердце. Тогда – победа.

– Дела-а, владыка, – крепко отпивая вина, качал головой Добрыня. – Такого я никогда не забуду – поединок с быком! Вот бы на Русь такую науку привезти, а, Митька? Амира?

– Я больше про медведя думаю, – ответила охотница. – Как в глаз ему попасть. А ведь я могу! Владыка…

– Да, дева?

– А когда на охоту пойдем?

Петр Мушата оглядел русских воинов, но те согласно закивали головами, мол: о-о, ей только дай поохотиться! Это она мастерица!

– Сам в деле ее увидишь, владыка, – подтвердил Добрыня. – Лучше ее лучника я и не видал.

– Доброе дело, – согласился Петр Мушат. – Завтра отдохнете, а вот послезавтра нам мои егеря охоту и устроят. Вдоволь потешимся!

Глаза Амиры уже горели азартом.

– Буду ждать послезавтра, владыка!

Петр Мушат кивнул:

– Начнем с волков и кабанов, а потом и медведя найдем для тебя, дева. Сам хочу поглядеть, какова ты в деле.

Пир шел горой. Хозяин замка и всего молдавского государства, как и все остальные, разгоряченный домашними винами, то и дело возносил свой кубок за Русь и Молдову, за Дмитрия Ивановича, великого московского князя, но в первую очередь за веру православную. И с радостью поднимали кубки его уставшие и такие счастливые гости. Точно дом родной обрели они в считанные часы.

Несомненно, принимая именитого беглеца, Петр Мушат хотел угодить московскому князю Дмитрию. А хотел угодить, потому что видел в нем, православном государе, возможного союзника на великих просторах центральной Европы, в которой именно теперь, в эти месяцы происходило столь многое, что этим событиям суждено будет изменить политику на целые столетия вперед. Об этом Василий узнает уже скоро, но пока что он слушал заздравные тосты вполуха и терзался своими думами.

– Набросьте шубы – на балкон выйдем, – сказал вдруг Петр Мушат. – Сейчас луна-то полная – всю округу увидите в серебре да золоте. Ночь-то на удивление ясная! Сам Господь для вас, гостей моих дорогих, расстарался!

Гости оделись, поднялись по лестнице и вышли за хозяином на широкий балкон его башни. И вдруг высоченные окрестные горы, которые так поразили всех, особенно Амиру, когда они ехали по ущельям, и снег на которых так и сверкал в свете яркий луны, оказались низкими. И стали видны другие горы, за ними, волнами наплывавшие сюда, и несть им было числа, так и уходили они, укрытые косами темных лесов и белыми лоскутами снега, к горизонту.

– Хорош мой добрый медвежий угол, а? – с гордостью спросил Мушат.

– Еще как хорош! – горячо ответил Добрыня, не отпускавший кружку с вином. – Очень хорош, господарь. У нас на Руси – всё поля да перелески, леса да болота. – Таких гор днем с огнем не сыскать. И камня у нас маловато. Оттого и строим крепости деревянные. А они горят хорошо, особливо под татарскими стрелами, – посетовал он. – Дмитрий Иванович, отец Василия, впервые Московский кремль каменным отстроил. И тот собака-Тохтамыш умудрился испоганить. Ну так что с поганого взять? – Он вдохнул зимний воздух полной грудью. – А замок у тебя – загляденье! Не видали мы таких прежде.

Петр Мушат был доволен словами гостя.

– Башня эта, – он похлопал по перилам балкона, – мое орлиное гнездо. Я сюда еще мальчишкой бегал, часами мог на горы и небо смотреть. Тут же мой отец родился. Медвежьим этот замок и зовется. Родовое гнездо Мушатов. Люблю эти горы. Здешних жителей, великих гордецов, охотников, тоже люблю, – признался он. – Смелые, сильные, вино и сыры любят. Ну в точности как я!

И рядом и далеко отсюда перекликались протяжным воем на зимнюю луну волчьи стаи. Звала ночных зверей холодная луна, тянула к себе. Амира к каменным перилам балкона подходить боялась, пока Митька не взял ее за руку и не сказал:

– Да ладно тебе, ты же ничего не боишься. Ну? – и сам потянул ее за собой.

– Да мы же под облаками почти, – воспротивилась молодая женщина. Она подняла голову: – Вон они текут – сизые. – Тяжелые зимние облака и впрямь текли почти над шпилями замка. – Рукой же дотронуться можно, Митя…

– Загляни вниз, а то так и будешь бояться, – совсем по-взрослому сказал Митька. – Помню, в детстве одного темного лесного угла я боялся, обходил его стороной, потом признался в этом отцу, а он дал мне двух своих дружинников и сказал: «Пройди с ними этот путь». И я прошел через ту темноту.

– И что же?

– Полегчало, милая. Перестал бояться. И ты подойди, – потянул он ее за руку. – И вниз посмотри.

Амира с замирающим сердцем подошла к перилам балкона и посмотрела вниз, потом отшатнулась.

– Голова закружилась, – сказала она. – На такой высоте в птицу хочется обратиться. Как иногда по ночам, во снах…

Василий слушал волков и смотрел на яркую луну.

– Как же послы иноземные до тебя добираются, господарь? – спросил он.

Его отвлекла от горьких дум ночная перспектива гор и та невероятная высота, на которой они вдруг оказались.

Петр Мушат согласно кивнул:

– Верно говоришь, княжич. Столицей мой родовой замок быть никак не может. Он в кольце гор, – Мушат кивнул вперед, – до него еще доберись! Поэтому я сейчас Тронную крепость в Сучаве строю, прямо в центре городишка, на невысоком плато, чтобы было и куда послам приехать, и окрестным жителям куда податься, коли враг рядом окажется. Строители мои сейчас как раз Замок господаря завершают в центре крепости. Послов там буду заморских принимать. Если и уступит моя новая крепость кому, разве что Константинополю. Я вас туда еще свожу, в Сучаву мою. Ну что, насмотрелись? Возвращаемся?

Они вернулись в тепло, где в гигантском камине жарко горели целые бревна, трещали, бросались из пылающего чрева колкими огоньками. Вернулись за богатый гостеприимный стол. К тому времени и новые блюда принесли – все больше мясные, рыбные и сладкие пироги, горячие, только что из печей. Холодок выветрился, вино вновь загуляло по жилам. Но Василия в очередной раз охватила безнадежная горечь.

– Чего кручинишься? – заботливо спросил у него захмелевший и хорошо вспыхнувший лицом друг и защитник Добрыня.

Василий глядел на ломоть поросенка в своей тарелке, гарниры и приправы, все больше из сладкого и острого перцев.

– А сам как думаешь?

– Насима у тебя в сердце, так?

Княжич покачал головой:

– Ну сам-то, сам как думаешь? – готовый расплакаться, переспросил Василий.

– Царствие ей небесное, – Добрыня испил своей кубок, громко поставил его на стол. – Спасла она тебя. Вся русская земля должна быть ей обязана. Господь так решил.

– Утешил, – усмехнулся Василий. – Чуть что, сразу Господь.

– А как жить-то иначе? Ветер степной всем правит, что ли? На все есть разумение Господнее. С этой истиной в сердце жить и надобно.

– Не по сердцу мне такое разумение.

– А ты не дерзи небесам, не дерзи. Вон, Митька, твой дружок, погляди на него: поганые у него отца отняли, и мать в пожаре потерял, и не ропщет.

– Роптал, и еще как.

– Да одумался, – Добрыня сам наполнил ему кубок: – Выпей.

– Не буду, – замотал головой княжич.

– Выпей до дна, – почти что приказал ему Добрыня.

– Говорю же – не стану. Не поможет.

– Еще как поможет. Нынче не просто можно – нужно, княжич.

Петр Мушат посматривал на них с печалью. Ему уже рассказали, как татарская стрела сразила возлюбленную княжича. От этого рассказа бородатый гигант даже пустил горькую слезу, молвил: «Татарва проклятая, кого их стрелы только не били. Гореть в аду агарянам. И сколько же нам терпеть еще это племя? Видно, Господь о нас и впрямь высокую думу-то думает, коли решил, что всё мы вытерпим. – А потом стал суровым: – И будем терпеть до срока, будем. Но придет час расплаты, ой, придет! Пожалеют, что на свет родились…»

После знатного пира прислуга всех развела по комнатам. В одной из них, у огня, на большой постели, миловались Митька и Амира, юные, полные сил, любви друг к другу, напитанные счастьем, какое дается всем молодым, влюбленным друг в друга без оглядки. Под покровом небес случаются такие браки, тут и священник никакой не надобен. Сам Бог порукой. А в другой комнате, на такой же постели, только еще более высокой и чинной, сжимался под одеялами княжич Василий и рыдал в подушку, навзрыд плакал, сотрясаясь всем телом, и ухала где-то сова за холодным слюдяным окошком, то ли беду накликая, то ли гадая на будущее, упрямо нарушая благословенную тишину карпатской ночи, озаренную полной луной. И совсем уже далеко все выли и выли на луну многие волчьи стаи, коих здесь, в этих удивительных горах, укрытых вековыми лесами, было великое множество. Рай для смелого охотника, да и только.

Глава пятая. Русь, Литва и Польша: в одном клубке

1

Чего же не знал живший в Орде княжич Василий, которого отсекли от большого мира и бросили, как волчонка, в дикую степь? Ни о чем не думай, ни о чем не заботься, жди своей судьбы. Так внушали ему татары. Когда отец выкупит тебя, когда хан разрешит, тогда и отпустят. Только любовь и выручала его, только она давала надежду и помогала забыть и о бесправии, и о невзгодах, и о том, кто он и откуда.

Отец не забывал о старшем сыне ни на один час, но были у Дмитрия Ивановича и другие сыновья – малолетние Юрий и Андрей. Плох тот политик, который упускает возможности улучшить дела своего государства и мира вокруг него. Дмитрий Иванович был не только умелым полководцем, стратегом и тактиком, но и дальновидным политиком. В противовес Орде, неожиданно вновь набравшей силы, грозившей всем и вся, он решил укрепить православный мир династическими союзами.

До рокового нашествия монголо-татар в 1237 году на Русь она, хоть и формально, но была единым государством с двумя главными центрами – в Киеве на юге и Новгороде на севере. От Балтийского моря до Черного простиралась эта территория. Нашествие злобных кочевников раскололо раздробленное феодальными войнами государство на три части: на востоке во главе с Владимиром, а потом Москвой образовалось одно государство, полностью попавшее в татарский капкан, на севере обособилась обширная Новгородская республика, на западе же создалось особенное государство: Великое Русско-Литовское княжество. Оно включало в себя старые добрые княжества Киевской Руси, а также Литву, которая, только набравшая силу, и возглавила это государство. Литва была языческой, но основная масса населения, а были это славяне, исповедовала православие. Так что и официальная вера была в Русско-Литовском княжестве православная.

Но этому объединению старых русских земель под верховенством Литвы предшествовало великое событие.

В 1362 году в битве на Синих водах объединенное русско-литовское воинство под предводительством великого князя литовского Ольгерда, сына Гедимина, наголову разбило татар. Да, степняки ослабели из-за Великой замятни в Орде, где началась беспощадная родовая резня. И все-таки это была великая победа. Западная Русь освободилась от ненавистного монголо-татарского влияния и перестала платить ордынцам дань. После татары еще совершали набеги на киевские земли, но их гнали прочь поганой метлой. Именно тогда Русско-Литовское княжество не просто возвысилось, но, расширив свои границы, стало самым крупным государством в Европе.