Наследник земли Русской

А вопрос о господствующей в ней религии все еще повисал в воздухе. Звенели колокола православных церквей по всему Русско-Литовскому княжеству, собирая простой люд на молитву, но сама литовская знать, руководившая страной, молилась у языческих капищ. Были среди них православные, но были и католики. Ведь рядом раскинулся оплот папского престола на востоке – Польша, с которой Литва то враждовала, то мирилась. И каждый из литовских феодалов смотрел в свою сторону. А ксендзы из соседней Польши так и лезли на территорию, во дворцы и замки, пытаясь обратить литовскую знать в свою веру. И это у них частенько получалось.

Дмитрий Иванович Донской, разбивший татар, а потом получивший от них сторицей, решил на этот раз выступить исключительно в роли политика. Он хорошо знал, как русские и литовцы с западной стороны ударом меча опрокинули татар, он сам бил их два раза: на реке Воже он посек войско мурзы Бегича, мамайского полководца, а на Дону расправился и с самим Мамаем.

Теперь его мечтой было объединить Московскую Русь и Русско-Литовское княжество. Так бы он восстановил то великое государство, которое неразумные русские князья, объятые гордыней и жадностью, потеряли в бесконечных междоусобьях полтора века назад.

А способ осуществить великий план был простой – проще и придумать нельзя. Дмитрий Донской отправил послов к двадцатипятилетнему великому князю литовскому Ягайло с предложением взять одну из своих дочерей в жены. Предположительно, старшую, Софью. Ей только что исполнилось пятнадцать лет. Чем не пара? Было это в 1384 году. Дмитрий Иванович даже готов был забыть о том, что именно Ягайло четыре года назад шел на помощь Мамаю, и кто его знает, как бы еще повернула судьба, поспей литовец на Дон вовремя и ударь он московитам в спину. Но весть, что Мамай уже разбит, заставила Ягайло повернуть войско назад. Дмитрий Донской предлагал забыть старые обиды и породниться. Наконец, так делали всегда и все правители мира сего. Вчера – враги, нынче – друзья и близкие родственники, все решает высокая политика, взаимовыгодные интересы, и ничего более.

А какие перспективы сулил этот союз Руси! Такой огромной силой они могли бы не только противостоять Орде, но сами двинуться на нее и погнать проклятых татар обратно в далекие заволжские степи.

Ягайло уже совершенно серьезно рассматривал предложение Дмитрия Ивановича. За этот союз всецело выступила Ульяна Александровна – вторая жена, ныне вдова Ольгерда и мать Ягайло. Она была дочерью великого князя тверского Александра Михайловича, уже ставшего легендой. Это он полжизни воевал с Иваном Калитой, иначе говоря – с Москвой, оспаривая первенство на русском престоле. Но не только первенство. Иван Калита всячески расстилался перед Ордой, большим был хитрецом, а вот тверской князь Александр не хотел стелиться. Тверское восстание против Орды сыграло роковую роль в судьбе Александра Михайловича. Это его, оклеветанного, убили в Орде вместе с сыном Федором по приказу хана Узбека, причем утром предупредили, что сегодня зарежут – дали помолиться и проститься с родными. А потом зарезали. После этой казни тверичан в проклятой степи и возвысилась Москва над другими княжествами. Овдовевшая Ульяна перешла под опеку великого московского князя. Но таковы были правила феодального мира и такова была злая усмешка судьбы.

– Послушай, сын, – говорила она Ягайло, – Великий князь Дмитрий, хоть и строптив, и гордец не хуже твоего отца Ольгерда, да хранит Господь его душу, и тебя самого, но решился на великий шаг. – Она даже руку с перстнями сжала в кулак. – В его начинании промысел Божий! Теперь дело за тобой – только сделай верный шаг. Дмитрий Иванович знает, о чем говорит: объединить всю Русь и встать стеной против поганых, не об этом ли мечтали все русские и литовские князья? Хоть и враждовали между собой, но разве не мечтали? Когда еще Господь пошлет такую удачу?

– Он же твою родную Тверь воевал, матушка, разве забыла?

– Не забыла. Ну так правители всегда кого-то воюют. Это их предназначение.

Ягайло стоял у гигантского камина в два человеческих роста, замком сцепив руки на груди, и смотрел в огонь.

– А как же зов крови, он тебя не мучает? – спросил у нее сын. – Пролитой крови твоих тверичан? Князь Дмитрий многих побил.

– Они и твои тоже, наши тверичане.

– Тем более, матушка.

– Нисколько. Если мучиться зовом пролитой крови, то вся земля скоро кровью и умоется.

– Она и умывается.

– Так разве стоит приумножать эти реки? Ждать, когда реки в моря превратятся? Стоит ли ждать, когда все захлебнутся в этой крови?

Ягайло вздохнул. В его глазах сверкали отсветы языков пламени. Жар приятно касался лица.

– Ты забываешь, матушка, это я с Мамаем решил четыре года назад рука об руку сражаться с великим князем Дмитрием.

– Не забываю, сынок. А дошел ли ты до Дона?

– Не успел.

– Видишь? Не судьба. Не хотел того Господь. И потом…

– Что? – неспешно обернулся он к матери.

– Это в тебе гордыня лишь говорила. Да распри из-за земель. Так из-за них всегда будут распри. Сколько великих князей сгорело в этом огне? Несть им числа. И потом, тебе хороший союзник нужен против Ордена, он нам ни месяца покоя не дает. Только и жди крестоносцев в белых плащах на наших дорогах.

– Тут я согласен, русичам они враги не меньше, чем нам, а то и поболее.

– Орден сто раз подумает, прежде чем напасть на нас, коли вы с князем Дмитрием в одной лодке окажетесь. Не попадешь под прелесть гордыни, мой сын, окажешься победителем многих врагов. А еще, и это самое главное, Дмитрий Иванович хочет всю русскую землю православной сделать. Это его великое божеское предназначение. Так помоги ему в этом! Нуждается он в твоей поддержке.

Ульяна была ревностной православной христианкой – строила церкви и монастыри. И вновь Ягайло вздохнул, и легкое раздражение прозвучало в этом вздохе:

– Ты забываешь, матушка, во мне только еще рождается этот зов. Я толком и не знаю, каков мой Бог. Отец мой у капища молился, ты вон в церкви ходишь. А я не определился еще.

– Так определись, – подсказала заботливая мать. – И не затягивай слишком. Познать Господа – это чудо. Вся твоя жизнь начнется заново. Возродишься ты. К вечной жизни возродишься.

Ягайло покачал головой:

– Не уверен я, не снизошло на меня благословение твоего Иисуса Христа. Пока нет. Умом понимаю многое из того, что Он говорил, но в сердце пока нет отклика, который ты так ждешь, матушка. Веришь мне?

Она подошла к нему, обняла сзади за плечи:

– Верю, милый, верю. Походи со мной на службы, это важно. Вдруг Господь смилостивится, коснется тебя своей рукой? Но и тебе самому захотеть надобно этого прикосновения. И я всегда помогу советом.

Он положил руку на ее кисть и сразу почувствовал острые перстни на пальцах венценосной матери.

– Спасибо, матушка.

– И еще, сын мой…

– Да?

– Тебе стоит поторопиться. Если не ты поедешь к великому князю Дмитрию, рано или поздно у него окажется твой двоюродный братец Витовт, которого ты упустил из плена. У Витовта такие же права на престол Литвы, как и у тебя. Рассорься ты с Дмитрием Ивановичем, этот змей сразу попросит помощи, чтобы сесть на трон. Помни об этом, – сказала и отпустила плечи сына. – Помни, сынок.

Ягайло услышал ее удаляющиеся шаги. Он знал, что мать права: Витовт тенью стоял у него за спиной – и эта тень никуда не уходила, преследовала его даже по ночам, во сне. Четыре года в Литве шла гражданская война, погибали храбрые воины и несчастные крестьяне, которых жгли и за которыми гонялись как за поросятами. Замки переходили из одних рук в другие, порой вырезались целые гарнизоны. Еле удалось потушить этот пожар два года назад. А ведь первым бросил в костер дрова ни кто-нибудь, а он, Ягайло Ольгердович. Отец проклял бы его за этот поступок. Трупами была покрыта литовская земля, кровью гражданской войны вдосталь напилась она. Но война с Витовтом так ничего и не решила. Ворота к будущим распрям оставались открытыми. Неужели мать снова права, и нужно искать союза с ненавистным московским соседом?

Весной 1384 года из Литвы выехало посольство в сторону столицы великого княжества Московского. Посольство возглавили сам Ягайло, великий князь Литвы, и его родные братья – Скиргайло и Корибут Ольгердовичи.

Верхом, кутаясь в шубу, в пышном собольем малахае, Ягайло был неразговорчив. Он то и дело вспоминал разговор с матерью и ее больно ранящие слова: «У Витовта такие же права на престол Литвы, как и у тебя».

Как правило, два сына одного короля после смерти венценосного отца вступают друг с другом в смертельную схватку за трон. Но бывают исключения. Сыновья великого Гедимина, основателя Литовского княжества, дали отцу, который лежал на смертном одре, обещание никогда не враждовать друг с другом. Он же в свою очередь обещал проклясть их с небес, если клятва будет нарушена. И принцы сдержали свое слово. Они образовали на редкость прочный дуумвират. Более того, они умно распределили обязанности государей. Ольгерд, который был старше Кейстута на год, занимался востоком – воевал с русскими князьями, Кейстут обратился на запад: он всеми силами противостоял заклятому врагу Литвы – Тевтонскому ордену. Так они и жили в битвах и славе, набегах и грабежах, пока Ольгерд в 1377 году не ушел из жизни.

Но дела отцов – не стезя их сыновей. Ольгерд завещал свое дело и корону самому способному из своих отпрысков – Ягайло. Но тот не желал делить власть с дядей Кейстутом, которого втайне ненавидел. Ягайло выступил против Кейстута, и в Литве, разделившейся на два лагеря, началась затяжная гражданская война. Тем более, Ягайло втайне подписал мирный договор с заклятым врагом литовцев – Орденом, который сразу встал на его сторону. Во время мирных переговоров в Кревском замке, куда был приглашен Кейстут, он был схвачен вместе с сыном и наследником Витовтом и брошен за решетку. Кейстута удавили в тюремном каземате Кревского замка в 1382 году, и последнее, что от него услышали, это проклятие в адрес вероломного племянника. Витовту удалось бежать благодаря великой хитрости его жены Анны. Ягайло объявил всем, что Кейстут повесился в камере. Его похоронили с великими почестями по литовскому языческому обряду, с пышным погребальным костром и жертвоприношениями.

Ягайло воевал с Витовтом еще два года, кузены то и дело вступали в союз с Тевтонским орденом, который готов был помочь то одному из противников, то другому, и потирал руки и радовался, глядя, как два его врага уничтожают друг друга. Тут и самим трудиться не надо, справедливо думали рыцари, литовцы все сделают сами. Наконец, двоюродные братья поняли, что пора остановиться. Они вступили в тайные мирные переговоры, на время объединили усилия и дали отпор тевтонцам, заняв ряд их крепостей. Но когда общий враг отступает, – а тевтонцы, слава Богу, отступили, – два противника вновь обращают хищный взор друг на друга. Тем более, что яблоком раздора между Ягайло и Витовтом было обширное Трокское княжество, вотчина Витовта, которую Ягайло отдал в удел своему родному брату Скиргайло и ничего менять не собирался. Одним словом, мир между кузенами был хрупок, ненадежен и недолговечен. Едва родившись, он уже весь пошел трещинами.

Поэтому и нужно было искать серьезной поддержки на стороне. Великая княгиня литовская помогла сыну сделать первый шаг – навстречу великому князю московскому. Ульяна Александровна вступила в переписку с Дмитрием Донским о будущей женитьбе их детей.

И в 1384 году в Москву пожаловали гости. Ягайло своими глазами хотел увидеть русскую невесту. Ее в серебряном кафтане и золотом кокошнике вывели и показали литовцам. Ягайло улыбнулся, глядя на совсем еще юную девушку, так вспыхнувшую краской, что она и глаз поднять на жениха не смела. А Ягайло думал: вот я и в стане своих извечных неприятелей – русичей, от коих и у меня половина крови. Да при чем тут кровь, в самом деле? Дело в территориях, а эти войны длились уже без малого три века. И что бы матушка, христианка, ни говорила, а борьба за территории и золото была, есть и будет, и поскольку Литва и Русь – соседи, то и воевали они многие десятки раз, в больших и малых битвах теряя своих князей и лучших воинов. Только Ольгерд, его отец, совершил четыре разорительных похода на Москву, не жалея ни оборонявшихся князей, ни их витязей, ни простой люд. Что тут скажешь, пользовался Ольгерд слабостью соседа, попавшего под ордынское ярмо. И русские отвечали своими походами – разоряли литовские земли. Как же они смогут взять вот так и породниться, как смогут перелететь ту пропасть, которая их разделяет? С одного края и другого края не видно! Разве что видно только румяную девицу Софью пятнадцати лет, смущенную, готовую в обморок упасть от волнения, разменную монету в их жестокой политической игре. Да разве этой девой разрешить все споры?

Софью увели, и начался мужской разговор. За чаркой вина и яствами. Тут же присутствовал и Владимир Андреевич Серпуховской по прозвищу Храбрый, двоюродный брат Донского, герой Куликовской битвы и второй человек по значимости в русской земле, собравшейся вокруг Москвы. Присутствовал не только из-за высокой крови и авторитета, а еще и потому, что трое литовцев были ему свояки – Владимир Андреевич был женат на Елене Ольгердовне, их родной сестре. Что не мешало ему годами напролет воевать с Литвой.

В какой-то момент Дмитрий Иванович сказал:

– В этом союзе Русь будет первой, а Литва примет христианство по православному обряду.

Литовские князья уже заранее знали условия договора, были готовы к нему. В необходимости этих условий трех сыновей убедила все та же великая литовская княжна Ульяна Александровна.

Она сказала:

– Дети мои, послушайте меня. Вы и сами знаете, каково это бывает на поле битвы. Полководец должен быть только один. Пусть Дмитрий Иванович, как муж опытный, бивший татар и терпевший от них, хорошо знающий Русь, возьмет эту обузу на себя. А это – тяжелая обуза. Пусть справляется. Он трехжильный. А вы помогать ему будете – советом и делом. Наконец, это на Русь свалилась беда ордынская во всей ее черной мощи, не на вас. А вот я, потерявшая от поганых любимого отца и брата, которых зарезали как жертвенных животных, – она добела сжала кулаки, и подбородок ее дрогнул от негодования, – да еще заранее предупредив, что зарежут, знаю, каково это. И полководец Дмитрий Иванович отменный – лучшего не сыскать ныне. Не завидуйте, тут завидовать нечему, и не упрямьтесь – поцелуйте крест ему и его детям, как старшим братьям.

И они согласились с матерью. Выслушали Дмитрия Донского, договорились о свадьбе, поклялись в верности и поцеловали крест Дмитрию и его детям все втроем – Ягайло, Скиргайло и Корибут. Попрощались с невестой, чья судьба решилась одной лишь острой политической нуждой, и поехали домой, в Литву. Великий союз между народами, близкими по крови и крови этой пролившими с обеих сторон море-океан, как будто был уже заключен.

Да не так вышло на самом деле…

В Европе подрастала завидная невеста – Ядвига, дочь короля Польши и Венгрии Людовика Великого. Ее отец, могущественный воитель из французского дома Анжу, искал для трех дочерей самых достойных женихов в Европе. Он уже четко просчитал: кого, куда и за кого, но случилось непредвиденное. Ранняя смерть старшей из дочерей Людовика – Екатерины – спутала все политические планы. Шахматную партию с королями и королевами нужно было разыгрывать заново. Ядвигу попросили в свои королевы польские шляхтичи, но с условием, что она выйдет замуж за литовского великого князя Ягайло. А ведь еще прежде Ядвига была обещана будущему австрийскому эрцгерцогу Вильгельму, и отец мальчика уже готовил свадьбу. Одним словом, все смешалось в Европейском доме между Литвой и Русью, Польшей, Венгрией и Австрией, а заодно и близлежащими землями, что зависели от них. Совсем еще юная Ядвига, двенадцати лет от роду, рыдала, потому что была влюблена в тринадцатилетнего Вильгельма, с которым познакомилась и в котором души не чаяла, как и он в ней. Вместе верхом ездили под приглядом охраны, за руки держались, говорили, в глаза друг другу смотрели. Вот она, любовь! Говорят, смелая девчонка взяла рыцарский топор и пошла рубить запертые перед ней Краковские ворота, чтобы потом вскочить на коня и полететь к своему австрийскому принцу, долго не могли отнять у нее топор – боялись подходить. А она все рубила и рубила. Пока весь двор не упросил принцессу разоружиться. У королей – своя судьба. Они – заложники своих народов и высокой политики. Ее, рыдавшую и готовую искусать любого, долго убеждали, что отныне судьба ее иная. Что она сотворит великое благо для литовского народа, который пребывает в язычестве, став его первой католической королевой. Армию увещевателей возглавил лично краковский епископ Петр Выш. И набожная девочка в конце концов смирилась со своей тяжкой венценосной участью. А где-то было разбито еще одно юное сердце – рыдавшего о своей возлюбленной австрийского принца.

И вскоре уже послы из Польши и Венгрии стояли в тронной зале перед великим князем литовским Ягайло. Призыв был простым, а главное официальным: «Будь нашим королем!» Послов отправили по комнатам – полежать в корытах с горячей водой после дороги, испить вина, отведать лучшей снеди. Великий князь должен был остаться один.

Ягайло, как барс по клетке, ходил взад и вперед по тронной зале.

Какие перспективы проносились перед ним в эти минуты! Ему и впрямь предлагали стать истинным польским королем. Не подчиненным Москве вассалом, в какие рамки его решил загнать Дмитрий Донской, а именно венценосцем. Одновременно возглавить и Литву и Польшу, объединить два народа в одно. Правда, необходимо будет при этом всю его Литву, что молилась у языческих капищ, крестить по католическому обряду и по возможности перекрестить православных славян, ну так что ж? Это и есть истинная работа короля – повелевать. А работа народа – слушаться своего сюзерена.

– Господи, Господи, – горячо шептал он. – Помоги советом!

– И ты еще думаешь? – гневно спросили у него за спиной.

Ягайло стремительно обернулся. Это была его мать, Ульяна. Он и не услышал, как она вошла в залу. Вошла сразу после того, как поляков и венгров увели по их покоям. Он понял: мать догадалась о его мыслях. Она была очень мудрой женщиной, дальновидной, все видела и чувствовала, из тех была, кого не обманешь.

– Ты хочешь нарушить слово, данное Дмитрию Московскому?

Она и впрямь видела его насквозь. Ну так разве стоило с ней лукавить? Язвительная улыбка преобразила лицо Ягайло.

– Говори – хочешь так поступить? – переспросил она.

– Ненавижу русичей, – вдруг со всей яростью, на какую только был способен, прорычал Ягайло. – Ненавижу Москву! Об одном жалею, что не успел к Мамаю на помощь, что не помог ему сбросить проклятых московитов в Дон! Что сам не посек их на том поле Куликовом! Будь они все прокляты! Все до одного!

– Позор, позор, – смертельно побледнев, только и пробормотала Ульяна Александровна. – Какой позор…

– Ненавижу их! – продолжал в пылу Ягайло. – Ненавижу их князя Дмитрия и дочку его тоже ненавижу! Смерти им всем желаю. – И в довершение своих слов он кивнул: – Вот такая у меня правда, матушка.

– И католиком станешь? И других папистами сделаешь?

– Стану! Всех католиками сделаю, коли так надо.

Она закрыла лицо руками. И долго не отнимала рук. А когда открыла, то преобразилась разом. Что-то вещее отразилось в ее лике. Даже голос Ульяны изменился:

– Великую надежду на единство старой Руси на корню рубишь. И какой ужас посеешь ты среди наших народов, сын мой. На века посеешь…

Сказала и ушла, постарев на глазах. А Ягайло еще долго смотрел в ту сторону невидящими глазами. В эти минуты он все решил – и свою судьбу, и наследников своих, и судьбу своего народа, и соседних тоже. На века решил.

2

Летом 1385 года, когда княжич Василий носился по степям Дешт-и-Кипчак с другом Митькой, а его родной брат, десятилетний Юрий, в далекой Москве сражался на деревянных мечах со своими сверстниками, в Краков пожаловали гонцы из Великого княжества Литовского: приближенные Ягайло – литовские князья Борис и Ганко. Это уже было второе посольство, первое приезжало чуть раньше, проверить почву: не зыбкая ли? Показать набросок свадебного контракта. Посольство добралось даже до Венгрии, где жила королева Елизавета, надо было заручиться и ее поддержкой. Дело в том, что юный Фридрих Австрийский получил весточку от своей возлюбленной. Когда он узнал, что его навсегда хотят разлучить с любимой, стрелой вылетел из своего эрцгерцогства и прилетел в Краков. Тринадцатилетней Ядвиге удалось убежать к нему, и они обвенчались в соборе. Что было после того? Большой скандал. Чудовищный. Вечная вражда между немцами и поляками дала о себе знать, польская шляхта твердо сказала: «Не хотим в короли немца!» Брак был аннулирован церковью, а юный Фридрих выдворен за пределы Польского королевства. Ядвига была безутешна. Сам рок стеной встал против них. Но если Ромео и Джульетта погибли в любовном огне, то эти двое выжили. Кое-как, правда. Просто оба являлись марионетками большой политики и очень были нужны Центральной Европе в качестве будущих правителей.

Новые послы стояли в Краковском замке перед королевой польской и венгерской Елизаветой, которая приехала сюда из Венгрии. Урожденная венгерка, она родную страну предпочитала всем остальным. Как правило, королева жила либо в Вишеградском замке, на берегу прекрасного Дуная, либо в Будайском. Польша, государство ее мужа, Елизавету интересовала постольку поскольку. Елизавета сидела на троне, как и положено государыне, ее обступили придворные, а рядом с ней на другом троне сидела принцесса – худенькая тринадцатилетняя девочка в роскошном платье и короне, но смертельно бледная и с заплаканными глазами – Ядвига. По чьей-то злой прихоти ей поменяли жениха. И даже когда она заполучила его на считанные часы, силой отняли. Она смирилась, но плакать не переставала ни днем ни ночью. Несовершенство этого мира не только разбило ее сердечко, но и терзало разум. Ее, девочку, девушку, поначалу называли «королем», потому что по закону Польши королева не могла унаследовать трон. Худенький «король» в женском платье, женского полу, всеми брошенный и оскорбленный до глубины души, что может быть нелепее и горше? И только теперь, накануне свадьбы, она превратилась наконец в королеву.

Князь Борис развернул свиток и стал читать:

– «Мы, Ягайло, божьей милостью великий князь литовский, Руси господин и наследник урожденный, уведомляет всех, кого следует…»

Так начинался исторический и судьбоносный для многих народов документ.

– «Много императоров, королей и разных князей жаждали вступить в кровное родство с великим князем литовским, но Бог всемогущий сохранил это для особы вашего королевского величества, – он поклонился Елизавете, и та ответила легкой улыбкой. – Поэтому, пресветлая госпожа, исполни это спасительное поручение, прими великого князя Ягайло в качестве сына и отдай ему в жены любимейшую свою дочь Ядвигу, королеву Польши…»

Тут девочка-подросток тяжело всхлипнула, и чистые синие глаза ее наполнились слезами. Князь Борис быстро поднял на нее взор, но так же скоро и продолжал:

– «Верим, что от этого союза воздастся слава Богу, спасение душам, почет людям и увеличение королевству. Прежде всего хотим заверить, что великий князь Ягайло со всеми своими братьями, еще не крещенными, а также с родственниками, со шляхтой, дворянами большими и меньшими, в землях его живущими, хочет, желает и жаждет принять веру католическую святой Римской церкви».

При этих словах просияли прелаты, как приехавшие с королевой из Венгрии, так и свои, местные, поляки, особенно краковский епископ Петр Выш.

– «Не могли этого получить от него, несмотря на усердные старания, множество императоров и различных князей, так как Бог всемогущий славу эту для вашего королевского величества сохранил».

Борис вновь отвесил королеве Елизавете низкий поклон, и та с венценосной улыбкой, как и было положено по этикету, ответила легким поклоном. Далее литовский посланник пообещал, что герцог Австрии, ранее претендовавший на руку Ядвиги, получит отступного – двести тысяч флоринов.

– «Князь Ягайло обещает и ручается собственными затратами и стараниями вернуть королевству польскому все земли, кем-либо оторванные от него и отнятые, – продолжал читать князь Борис. – Обещает вернуть свободу всем христианам, особенно полякам, по праву войны захваченным и переселенным, и таким образом, что каждый или каждая смогут отправиться куда захотят. Наконец, великий князь Ягайло обещает земли свои литовские и русские на вечные времена к короне Королевства Польского присоединить»[5].

Это были роковые строки. Великая княгиня Ульяна Александровна, пожелавшая остаться в стороне, замерла. Даже лицо ее, в тесном поднятом воротнике, стало каменным. Ради такого случая она и оделась по-особенному – в долгополое черное траурное платье, как будто потеряла всех родных и близких. Она встала далеко у стены, чтобы все поняли – не приемлет она этого решения. Впрочем, ее намеренно отдалили, когда день за днем создавалась грамота. Разве что стражей не отгородились. Не пригласили ни разу. Знали: она не сдержится – скажет свое веское слово, обличит преступную унию.