Запах теней

Визжа что есть мочи, подскочила Нора. Охрипшим, по-видимому, от страха, голосом она беспрестанно лаяла, не решаясь наброситься. Собачья брань немного ослабила действие невидимого капкана, и Дмитрий решил действовать.

Обезумевший от страха из последних сил он оттолкнул демона от себя. С треском ударившись о шкаф, тот тут же вскочил. Правая рука приняла немного искривлённую форму, и Знаков понял, что она сломана.

«Прости, милая»

Не обращая никакого внимания на болтающуюся в жутком ритме конечность, существо в теле Мирры протрещало:

– Не так быстро, низкое.

Он замер. С минуту они молча смотрели друг на друга – бездушная маска в застывшем обезображенном обличии и закипающий от злости Знаков. Дьявольскую тишину разрушил треск рвущейся бумаги:

– Я уничтожу тебя, мы ещё встретимся.

В одно мгновение существо вновь оказалось у окна. Он схватил ручку двери, ведущей на балкон, и как-то неуклюже с излишней резкостью распахнул вход. Знаков не успел опомниться, как монстр оказался уже на перилах. Страшная догадка поразила мужчину, и он бросился за ним.

«Только не это. Нет»

Не прерывающая безудержный лай Нора кинулась следом, с сумасшедшей неестественной возбуждённостью в действиях опережая хозяина.

Монстр повернулся как раз в тот миг, когда Дима уже вбежал на балкон, и проскрипел:

– Так будет лучше.

В непоколебимой надежде схватить супругу Знаков ринулся вперёд, но было уже поздно – серая дымка растворилась в воздухе, а тело Мирры полетело вниз. Обезумевшая собака бросилась следом, разрезая плотный воздух непрекращающимся охрипшим лаем. Последнее, что увидел Дмитрий и что навсегда останется в его памяти – глаза любимой. Ожившие, освободившиеся от невидимой власти чужака, настоящие глаза, наполненные страхом и печалью. Глаза угасающей и уходящей в бесконечную даль жизни. Глаза любимой женщины. Глаза Мирры – глаза всего мира.

Глава 3. Лучина

– Дима, Дима, – сквозь темноту пробивался родной голос матери. Как ни странно, но глубоко внутри Дмитрий ждал его появления. Сейчас, как никогда, ему необходимо услышать его, почувствовать присутствие матери. – Дима!

Как и прежде, ласковый согревающий сердце голос вселял чувство полного покоя и защищённости. Вокруг беспросветная тьма, но опасаться нет причин. Слишком много горя и страх принесли последние дни – теперь в сердце мужчины нет места для такого жалкого чувства. Страха нет. В душе поселилась ненависть – разбитый измученный разум с лёгким равнодушием приютил её. Нет больше жизни, нет печали, нет смысла. Нет Мирры.

Только неудержимая жажда сдерживает хрупкое равновесие порядка, сохраняя тонкую грань между безумием и здравым рассудком. Жажда бережно охраняет собственное содержание, чтобы в один прекрасный момент открыть для окрепшего под воздействием времени разума своё истинное значение. Жажда мести – желание обрести внутренний покой, поскольку у разбитой души нет больше жизни, нет печали, нет смысла. И сейчас лишь она одна невидимой заботой оберегает здравие рассудка, который, к великому сожалению, уже никогда не будет прежним.

Словно волшебное лекарство, музыкой дивной флейты пробивались из темноты нежные слова мамы:

– Дима. Дима, ты слышишь меня? Мальчик мой!

–Я здесь… – ответил тьме Знаков и смутился явственной небрежности собственного голоса, – …я здесь, мама.

«Только где – не известно»

– Мальчик мой, – давно он не слышал от неё таких слов, последний раз, может быть, только в далёком детстве. – Держись, сынок.

– Держаться? – прошептал Дима, и бросил в густую чёрную бездну, – Мама! Мама!

– Ну, чего ты кричишь, Дима?

– Где ты, мама?

– Я здесь, рядом с тобой. Я всегда была рядом с тобой.

– О чём ты? – возмутился Знаков. – Где мы? Где ты? Почему я не вижу тебя?

– Глупышка! Мальчик мой! – ласково произнесла мать, – ты до сих пор ничего не понял? Ты во сне. В своём сне.

– Во сне? – повторил он.

– Да. Я пришла к тебе. Помнишь, я говорила тебе об этом. Это единственный способ видеть и слышать тебя.

– Это сон… – с хлипким сомнением прошептал Дима, будто уверяя себя в реальности происходящего, – … сон.

– Я с тобой, сынок, – нарушив небольшую паузу, прозвучало из темноты, и с незначительной задержкой мама сказала, – Я всё знаю.

Дима молчал. В этот момент у него почему-то не вызывало никаких сомнений, что мама может быть в курсе всех событий. Она знала всё. Каким-то немыслимым образом, находясь за сотни километров, женщина слышала и видела абсолютно всё. И в эту же секунду Знаков почувствовал слабое облегчение, будто с плеч сняли тяжёлую ношу. Грудь заполнил глоток чистого насыщенного новой силой воздуха, и сквозь густой мрак пробился слабый свет.

– Но… как? Откуда? – спросил поражённый Дима. – Как такое…

– Тише, мой мальчишка. Тише, – чарующим спокойствием остановила его мама, – Всему своё время. Когда-нибудь ты узнаешь и всё поймёшь, а пока…

Она замолчала. Чёрная мгла постепенно растворялась в лучах наступающего света, тёплые яркие лучи, будто с игривой радостью приветствуя Знакова, ласкали лицо. В мутном ореоле появилась она – на тёмном холсте уходящей тьмы свет прорисовал родной силуэт.

– Мама, – прошептал очарованный теплом материнских глаз Дмитрий. Она смотрела на него всё с той же самоотверженной любовью, с той же нежностью. И впервые за эти ужасные дни он почувствовал, что он не один.

– Мне жаль, что так вышло. Мне очень жаль, – в её ясных глазах вздрогнула искра печали. – Жаль. Ты слышишь?

Быстрым движением она взяла его за голову и бережно притянула к себе. Лоб коснулся её тёплой щеки, и Знаков понял, что уже не в силах больше сдерживать внутреннюю боль. Уткнувшись в шею матери, он тихонько заплакал. Почти не слышно, совсем как в детстве, когда плачь мальчика могли выдавать лишь редкие вздрагивания, сопровождающиеся негромкими судорожными всхлипами. Слёзы хлынули из глаз, а израненное сердце сжалось ещё сильнее.

– Мне жаль, мой сын. Очень жаль, – поглаживая по голове, шептала Анастасия. – Мирра… ей сейчас хорошо, поверь. Она там, на небесах…

Как бы банально это не звучало, и это единственное, что знать, наверняка никому не дано, но слова имели свою неведомую силу. «Пустые слова» – сказал бы Дима в любой другой ситуации, но не сейчас. Их чудное действие имело значение.

«Она на небесах, и ей там хорошо» И разве не хочется поверить в это, когда душу раздирает боль утраты, когда подлая несправедливость одерживает победу и остаются лишь жалкие частички растерзанной надежды? Пустые слова?

«Она на небесах, и ей там хорошо» Пустые слова? Может и так. Пустые слова – единственное, что остаётся, поскольку у него больше нет выбора. И пусть будет так, нежели иначе. Да, Мирра на небесах, и ей там хорошо.

– … Она видит тебя… – тихонько продолжала говорить мама, – …Мирра любит тебя. Она навсегда останется в наших сердцах, в них мы храним её частичку.

Он вспомнил лицо Мирры, её улыбку. Вспомнил их первую встречу в мокром тамбуре от падающих с одежды на пол капель воды. Вспомнил их мечту уехать далеко-далеко, туда, где нет городской суеты, нет людской злобы и раздражительности, где тепло и спокойно, где на сказочных крыльях ветер уносит печаль и приносит радость. Она хотела побывать там, это была её мечта, которой не суждено случиться. Боль прибавляло ещё и то, что именно там Мирра хотела зачать их первенца. Такой несбыточной грёзой она болела последний год, твёрдо поставив себе цель, во что бы то ни стало достичь задуманного. И, если поначалу Диме показалось это весьма неординарным и нелепым, то в последствие он, как и супруга, загорелся этой безумной идеей и ждал наступления отпуска, чтобы отправиться в путешествие и свершить…

– Твоя боль и моя тоже. Посмотри на меня, – она взяла его голову в руки и взглянула ему в лицо. Мокрые глаза сына накрыла пустота, но в них она могла видеть что-то ещё, кроме сжимающей сердце печали. Было в них нечто тяжёлое и пугающее, что-то чёрствое и безумное. – Посмотри. Тебе тяжело, и я знаю, насколько это больно, но ты не одинок. У тебя есть я, есть отец. Ты никогда не был один. Мирры больше нет, но есть мы.

Она вздохнула и поцеловала его в лоб, её сияющие добротой глаза стали сырые. И, чтобы хоть как-то скрыть подступающий приступ слабости, она неожиданно резко и быстро заговорила, что немного встряхнуло Знакова:

– Я должна тебе сказать кое-что, – мать пристально уставилась на него. Даже в таком излишне сосредоточенном состоянии её лицо не теряло природной красоты и душевного материнского очарования. – Ты должен знать.

– О чём ты, мама? – удивился Дмитрий. Ему стало значительно легче – боль немного стихла, но до конца не ушла, чтобы в любой другой раз вспыхнуть с новой силой, раздавить исцарапанное горем сердце.

– Есть вещи, которые ты не знаешь, а точнее – не помнишь. В тот момент в этом была необходимость… – она вглядывалась в его глаза, и в её лице он прочитал странное беспокойство, – …понимаешь?

– Нет, не понимаю. Мама, ты чего? – испугался он. – О чём ты говоришь?

Анастасия глубоко вздохнула, отвернулась и замерла. Вокруг уже властвовал яркий свет, и ничего не было видно: ни горизонта, ни небесной тверди. Только свет, яркий тёплый ласковый свет – безоблачная неизведанная вселенная. Тишина. Знаков нарушил затянувшуюся паузу и позвал:

– Мама.

– Да, – с трудом вырываясь из объятий нахлынувшей памяти, она вновь взглянула на него и сказала, – Тогда я должна была сделать это. Ты был совсем слаб, а оно…

Её голос, вдруг, осип. Ей было трудно говорить.

– Что? – спросил сын. Где-то в глубине души, в пробуждающихся всплесках памяти он знал, о чём говорит мать, но здравый рассудок наотрез отказывался принять должное за действительное.

… болезнь просто съедала тебя, она выворачивала тебя изнутри. Ещё бы чуть-чуть и… она бы завладела тобой. Я не могла допустить, чтобы мерзкое… мерзкая болезнь забрала у меня сына… – её голос стал твёрже, и она продолжала, – …моё дитя. В тот миг это было единственное, что я могла. У меня не было выхода, понимаешь?

Возможно, он понимал, но не мог принять то, что уже крутилось в голове – ответ пришёл сам по себе, учитывая обстоятельства. Трезвый разум продолжал упорствовать:

– Я не понимаю…

– Ты понимаешь… – перебила она его резко, – …всё понимаешь, поскольку я уже отпустила их.

Воцарилось молчание. С минуту они внимательно смотрели друг другу в глаза и каждый пытался прочитать что-то, может быть , неизвестное или не доступное.

Их? – будто подтверждая догадку спросил Знаков. – Мои воспоминания?

Неожиданно в голове возникли забытые образы. Словно пробуждаясь ото сна, они медленно всплывали в сознании. Картины прошлого были здесь всегда, они бережно хранились в запертой комнате, которую он не находил. И все эти годы ключ от тайной комнаты был у матери. Каким-то немыслимым образом она свернула память ужасных дней сына и заперла, дожидаясь нужного часа, когда можно будет открыть дверь и пролить на свет все тайны страшных дней.

Он вспомнил больницу, молоденькую медсестру Дину, странных безликих человечков. Картина прошлого осветила разум: страх, безудержный парализующий волю страх, вечный холодный ужас сковывает слабое тело и остаётся всего один малюсенький шаг до пропасти, имя которой «безумие». Но на помощь приходят они, маленькие человечки в плёнке и Дина. Если бы ни они, то маленький мальчик не справился. Конечно, что может ребёнок, находящийся в тёмной одинокой комнате? Без родителей.

Болезнь прогрессировала, ещё немного и она уничтожит его, растерзает в клочья.

«Как же я мог забыть»?

И, правда, как? Сейчас у него возникло ощущение, что он помнил об этом всегда – проходил по тропинке собственной памяти и случайно наткнулся на старые запыленные картины, которые всегда лежали здесь и ждали своего часа.

– Когда тебя выписали, я сразу почувствовала, что с тобой что-то не так, – с грустью заявила Анастасия. Неожиданно для себя Знаков обнаружил, что она сильно постарела. Лицо приобрело неестественную белизну, и проявившиеся, вдруг, морщины стали глубже, – Ты выглядел вполне здоровым и весёлым. Я думаю, ты хотел верить в собственноручное излечение от недуга и верил…

Знаков вздрогнул. Он вспомнил каждый прилёт космонавтиков, их разговоры, их прощальную встречу.

– …но потом начался кошмар, который невозможно описать словами, – она смотрела на него, и глаза наполнили слёзы. – Я хотела помочь и…

Мать зарыдала, и это были слёзы, которые она сдерживала с тех самых пор, как неведомый недуг поразил её дитя. Женщина нашла в себе силы прогнать болезнь, и эти возможности дались ей дорого. Дмитрий обнял мать:

– Мама, не надо, – ласково попросил он её и прижал крепче, – ну… мама.

– С тобой творились ужасные вещи… – продолжила она, и в голове Дмитрия вспыхнули неясные всплески прошлого. Он увидел, как ходил по квартире по ночам, неожиданно и, будто наяву, почувствовал, как от страха дрожит его тело, как перед глазами загораются и гаснут жуткие немыслимые картины, которые невозможно представить и в страшном сне. – …это безумие продолжалось, и я поняла, нужно что-то делать.

– Ты прогнала болезнь? Излечила меня? – спросил Знаков, но ответ помнил сам. Увидел, как мать борется с неизвестной болезнью и как одерживает победу.

– Да. Прогнала, – она уже не плакала. Камень упал с плеч и уже не тянул уставшую душу. – И вместе с ней я закрыла твои воспоминания об этом, поскольку тогда нельзя было иначе. На следующий день ты был сам не свой. Ты бы видел свои глаза, они излучали страх. Мой маленький сын в один миг понял, что произошло, и не мог спокойно жить с этим. Тогда я приняла решение и заперла страшные события в твоей голове.

Дима молчал. Не было необходимости спрашивать, каким-таким невероятным образом мама сделала это – он и сам знал. Сейчас он другой человек, и тайные занавесы человеческой природы для него открыты. Многие вещи не требовали объяснений – толковались на уровне интуиции и твёрдой непоколебимой веры.

Они не говорили ни слова – только смотрели друг другу в глаза. В их молчании было что-то ещё, чего пока не мог объяснить Знаков, но остро ощущал.

– Прошли годы, – нарушила тишину Анастасия, – и она вернулась.

Ну, конечно. Вот оно что. Теперь Дима понял, что за непонятные ощущения крутились внутри. Он пробежал по очередной заросшей тропинке мозга и наткнулся на другие не менее забытые воспоминания. Словно записки прошлых дней, они повествовали ушедшие картины. Знаков увидел себя, вновь почувствовал этот сжигающий изнутри страх. Но вот что странно, сжирающая его хворь совсем иная, не похожая на ту, что была в детстве. Она отличалась мощью, и её власть над телом подростка, казалось, непоколебима.

– Эти дни я не забуду никогда, – продолжила мама, – тогда я думала, что не справлюсь. Видимо моя любовь к тебе была сильнее ужасного недуга, и я смогла.

– На этот раз, навсегда, – подытожил сын, нисколько не сомневаясь в собственном заключении.

– Да, навсегда. Я уверена в этом, хотя… – она немного замешкалась, – … ни в чём нельзя быть уверенным абсолютно.

Он посмотрел в белёсую даль, в бесконечное необъятное тело яркого света и понял, что всё это время мама оберегала его, старалась быть рядом.

– Кто они? – внезапно спросил Знаков. Мать тревожно глянула на него и ответила:

– Я не знаю, сынок. Если бы я знала, то, наверняка… – она замерла, – … что бы я сделала? Ничего. Я вижу многое. Эти образы посылаешь мне ты…

Дима с удивлением взглянул на мать, и она с уверенностью заявила:

– Да, да. Не смотри на меня так. Я не знаю, каким образом происходит это, но совсем недавно, несколько дней назад, ко мне начали приходить немыслимые по своему содержанию картинки. Я сразу почувствовала – они от тебя. Поэтому я знаю, что происходит вокруг тебя. Но, думаю, я знаю не всё, только чрезвычайные и уж совсем из ряда вон выходящие события.

Не сказать, что Дмитрий не ожидал такого поворота разговора, но признаться честно был крайне поражён, поскольку не предполагал о наличии столь тесной связи с матерью.

– Тогда я поняла, что пришло время вернуть тебе воспоминания, и… – впервые на протяжении всего разговора она улыбнулась, правда, вышло это весьма неуверенно и натянуто, – …вот я здесь.

– В моём сне? – улыбнулся он в ответ. Может показаться странным, но ему стало легче. И, не смотря на то, что из головы не выходил образ Мирры, такой счастливый и жизнерадостный, а вместе с ним острой когтистой лапой ковыряла душу боль утраты любимой женщины, он почувствовал в себе силу. Он засыпит бездну горя, оставив только приятные воспоминания о той единственной, что дарила ему счастье.

– Да, в твоём сне, милый!

С новой силой ударил тёплый свет, и лицо мамы стало прежним, таким добрым и ласковым. В лучистом неиссякаемом потоке ослепляющей энергии её силуэт начал растворяться, и Дима ощутил, что просыпается. Мама взяла его за руку и прошептала:

– Ни о чём не думай, я всегда с тобой.

– Всегда, – вновь, как и прежде в прошлом сне, словно загипнотизированный повторил Дима.

– Ничего не бойся.

– Я не боюсь, мама.

«Я уже ничего не боюсь».

Знаков разлепил веки. Солнце согревало ласковыми прикосновениями, а прохладный весенний воздух приятно наполнял лёгкие, пробуждая и возвращая утомившийся рассудок в реальный мир. Где-то не далеко щебетали птицы, и Дмитрий неожиданно решил: они поют для него. Глупо, конечно, но это первое, что пришло ему на ум. Словно спасительный маяк, пенье птиц осветило дорогу и вытащило Диму из мира грёз.

«Где я»?

С крайним удивлением Знаков обнаружил себя лежащим на пожухлой траве возле берёзы. Вокруг простирались горы грязного снега, и лишь маленький островок вздохнувшей ароматный воздух земли указывал на то, что владычица весна уже вступила в законные права. На нём-то и лежал Дмитрий.

Как ни странно, но он совсем не чувствовал холод, напротив – ласковые лучи уходящего за горизонт светила приятно согревали, осыпая тело жаркими поцелуями. И всё бы ничего, только противоестественным и весьма пугающим остаётся тот факт, что Дима совсем не помнит, как здесь оказался. Каким образом его занесло сюда?

Тисками сжимало грудь, налитые свинцом руки не желали слушаться, а в голове удобно устроилась непрекращающаяся боль. Пульсацией вспыхивающих горьких воспоминаний она постоянно напоминала о себе. И, не смотря на то, что Знакову было намного лучше, чем вчера (он так думал), боль не собиралась уходить.

С огромным трудом ему удалось приподнять тело и сесть. Он огляделся: какая-то лесополоса с редкими проблесками деревьев, но, наиболее вероятно, недалеко от города, поскольку среди чарующего пения птиц всё-таки можно было различить звуки спешащих машин.

«Да уж, однозначно, сумасшествие»!

С душераздирающей тоской в сердце он вспомнил события уходящего дня. В сознании возникли её глаза, наполненные страхом и отчаянием. Лишь на короткий миг, длившийся буквально секунду, когда оно покинуло женщину, её глаза обрели жизнь. Но этот недолгий отрезок освободившегося разума, тут же осознавшего всю немыслимость и безнадёжность происходящего, Знаков запомнит на всю жизнь. Мирра падала вниз, Нора летела за ней, и, казалось, эти секунды длились бесконечно. Словно страшное кино, которое невозможно выключить, в замедленной съёмке повторялось снова и снова, прокручивая одни и те же кадры ужасного падения. Кино, несущее боль и забирающее частичку души, рождающее жажду мести и вызывающее лишь одно чувство – ненависть.

Как только не пытался расковырять разум Дмитрий, но так и не смог вспомнить, что было потом. В голове осталась лишь одна многократно с издевательской периодичностью повторяющаяся картина, которая напоминала, Мирры больше нет. Норы тоже нет. Как он оказался здесь? Как пришёл сюда? Оставалось загадкой, которая сейчас интересовала его меньше всего.

Мирры больше нет.

Как дальше жить? Он не знал и не хотел думать об этом. Быть может покажет будущее, хотя без Мирры всё потеряло смысл. И если бы не сон, если бы ни это странное появление воскресших воспоминаний, возможно, тогда не имело смысла что-то делать дальше, и Знаков, наверняка, решил бы перечеркнуть собственную жизнь. Нет, не самоубийством – на такое он не способен – просто уже не было бы прежнего Димы. Хотя таким, каким молодой человек был всегда, уже никогда не будет. Сердце безвозвратно раскололось надвое, разделив прошлое и настоящее. Его ничем не склеить, и только Знаков решит, с чем ему дальше жить – прошлым или настоящим.

И всё же было то, что заставляло встать и идти. Распахнув ларец с запретными записками своего прошлого, ему открылись удивительные воспоминания. Оказывается, он совсем позабыл подробности того последнего года в школе, когда Алиса была рядом, когда в ней был свет. Эти тайны прошлого до глубины души потрясали своей значимостью. Теперь простые части сложной головоломки выстраивались в нужный ряд. И, кажется, Дима понимает, что к чему – всё встало на свои места.

«Господи, ну конечно»!

Алиса. Нужно во что бы то ни стало найти её. Все эти годы какая-то часть внутри него безудержно хотела найти ту синеглазую девчонку, желала убедиться, что с ней всё в порядке, и она жива. И поначалу в первые пять-семь лет после внезапного исчезновения Алисы, так и было. Дмитрий спрашивал родителей, учителей, друзей: не знает ли кто, куда подевалась она? Но, всё тщетно. Все его поиски изначально были обречены на провал. Да и что может ребёнок, пусть даже одной ногой вступивший во взрослую жизнь? С годами накал немного угас, и к тридцати годам, он лишь изредка вспоминал о ней, и то, когда смотрел фотографии своей юности.

А сейчас, сидя чёрт знает где, на какой-то пожухлой траве, среди серого снега, он неожиданно для себя обнаружил, что знает, где живёт Алиса. Ведь именно её лицо, уже повзрослевшей девочки, а теперь уже женщины, Знаков выделил среди невообразимого вихря информации, в который окунули его сказочные сферы. Тогда он не придал этому особого значения, поскольку среди огромного потока энергии, эта картинка – лишь капля в море.

«Это она. Алиса»

Ему не удалось тогда освободить свет – он не успел, и прошлое не изменить. Да, и не важно это, поскольку время незамедлительно ускользнуло и его не вернуть. Но ему нужно найти Алису, нужно о многом спросить её, многое рассказать, в конце концов – просто увидеть.

Дмитрий взглянул на багряный закат и подумал: «Кажется, теперь всё встало на свои места».

***

Он и не заметил, как очнулся в автобусе. Похоже, провалы в беспамятство в последнее время приобретают свою демоническую закономерность. В здравом уме Дима залез в битком набитый транспорт, стоял в тесном обществе давящих друг друга людей, а потом – провал. В голове не осталось и следа о прошедших минутах. Как он оказался на сидении в задней части маршрутки? Сколько уже времени в пути? По-видимому, тяжёлые переживания да такой степени его измучили, что уставший мозг периодически отключался, переходя в режим автопилота, чтобы хоть как-то отдохнуть и набраться сил.

Необычное и весьма неприятное чувство дежавю заставило Знакова тут же прогнать сон прочь. Подкреплялось оно ещё тем, что прямо напротив него сидела толстая женщина с какой-то ободранной чёрной сумкой на груди. Её лицо выражало всю широту годами нажитого нахальства, которое она с гордостью демонстрировала, в конкретном случае – Дмитрию. Наглая язвительная улыбка всем своим видом выражала недоброжелательность, а заключённые в замок пальцы рук, лежащие на пышной груди, только придавали остроты данной ситуации. Она явно хотела сказать что-то, и без сомнений – не очень приятное.

Знакова поразила больше не сам факт бесцеремонного поведения женщины, не безобразная физиономия. Его потрясло скверное чувство – он знал эту женщину. Эта та самая кондукторша, которая несколько дней назад нагрубила ему, и которой он ответил тем же. Видимо, таких людей жизнь мало чему учит, поскольку её явно выраженный агрессивный настрой свидетельствовал именно об этом. И, вообще, этот маршрут не совпадал с тем, которым он ежедневно добирался на работу. Почему она здесь?

Дима огляделся вокруг: никого, за исключением молоденькой девушки, сидящей справа и ковыряющейся в мобильнике. И, может даже, было значительно проще, если бы ситуация повторилась и автобус, как и тогда, был пуст. Но, нет. Всё совсем иначе – явное недовольство жирного агрессора, устремившего на Диму сверлящий ненавистный взгляд, носило ярко выраженный характер. Ещё чуть-чуть и она наброситься.

Знаков представил, как она наверное радовалась, обнаружив в практически пустом автобусе того самого грубияна, которому с тех пор, как повстречался на пути, хотелось зарядить хорошего пинка. Уж теперь-то она точно не упустит шанса выпустить дух и посчитать косточки неприятеля.

«Радости полные штаны»

Поймав немного растерянный взгляд Дмитрия, кондукторша ещё шире растянула в улыбке рот, обнажив жёлтые некрасивые зубы, и выкрикнула: