Майя

– Но отчего же я не вижу? – смущенно пробормотала Майя. – София! Почему я перестала видеть тебя, как только подошел Кассиний?

– Потому что я перестала желать, чтоб ты меня видела. Я стала не нужна тебе более, – ласково возразила София.

– Вот как, – печально промолвила Майя. – Я знала, что мы… То есть такие, как я, – поправилась она, жестоко смущаясь, – достигают возможности становиться невидимыми плотским очам людей, которые не одарены вторым зрением; но не думала, что и я не всё и не всех могу видеть… – И она глубоко вздохнула, едва сдерживая слезы.

К ней со всех сторон приступили с утешениями:

– Не огорчайся, дитя мое. Это придет.

– Мы все прошли чрез эти стадии.

– Большинство было еще гораздо несовершеннее тебя… Ты ведь так молода!

– Духовные силы развиваются нравственным самосовершенствованием… Работай над собою, и достигнешь желаемого, как достигли мы!

– А что будет, если я захочу вас увидеть? – сквозь слезы спросила Майя. – Если я употреблю на это желание всю силу своей воли? Быть может, тогда мне удастся…

– Быть может – если мы не будем тому противиться, – отвечала София. – Все дело в том, чья сила возьмет верх. Тех из нас, кто отнесся бы пассивно к твоему желанию, ты, вероятно, увидала бы…

– Да! Сила воли – великий рычаг во всем и всегда. Поэтому благоразумные создания им злоупотреблять не должны, – серьезно сказал Кассиний. – Теперь не время и не место, Майя, для бездельных опытов. Я должен побеседовать с тобою серьезно, прежде чем ты возвратишься домой. Пойдем со мной… Здесь тебя, пожалуй, будет теперь смущать невидимое многолюдство, а я проведу тебя в совершенно уединенное место.

Кассиний пошел вдоль зеленой изгороди-стены до поворота и там исчез. Прежде чем последовать за ним, Майя оглянулась и попробовала сосредоточить всю свою волю на желании увидеть хоть кого-нибудь из только что окружавших ее людей… Напрасно! Все снова превратилось для нее в цветущую пустыню.

– О Майя, Майя! – укоризненно проговорил ожидавший ее проводник. – Насколько же должен я любить тебя, чтобы терпеть такое неповиновение!.. Мне следовало бы тебя тотчас вернуть назад и предоставить твоей судьбе. Быть может, я не всегда буду иметь право так снисходить к твоим проступкам. Смотри, Майя, чтобы непокорность и тщеславие не одолели твоих хороших качеств и не погубили тебя.

Пылая стыдом и раскаянием, свесив повинную голову, Майя вошла в маленькую дверь, пробитую в скале, и, не смея возвысить более голоса, молча следовала за своим спутником по бесконечным подземным ходам, по сумрачным лестницам, все дальше вверх… Витая узенькая внутренняя лестничка постепенно суживалась кверху и в спиралях своих поворотов становилась круче и круче. Майе казалось, что они лезут на бесконечную колокольню.

Наконец они достигли круглой платформы не более двух саженей ширины. Вокруг сплошных стен этой воздушной башни, начинаясь на высоте человеческого роста, а кончаясь под самым голубым хрустальным куполом в виде блестящего конуса, покрывающим башню, точно ясным сводом неба, шли один над другим, уменьшаясь в размере, семь рядов частых круглых окошек. Их было по семи в каждом ряду, по семи вдоль и поперек, этих оконцев без рам – просто кружков матовых, белых стекол. Снизу они представлялись блестящими бусами, нитями жемчуга, семь раз охватившими островерхую вышку. В средине комнатки стоял стол со всем нужным для письма, и к нему от каждой из блестящих бусин были проведены проволоки, легко сообщавшиеся и разъединявшиеся со стоявшим на столе зеркалом.

– Садись, – указал Кассиний ученице на единственный стул, стоявший у стола.

Майя повиновалась, не смея сказать, что не устала.

Глава XI

Белый брат прислонился возле нее к стене во весь высокий рост свой. Широкие светлые одежды его падали тяжелыми складками до пола; небольшая темная борода, вьющаяся, как и темные волосы, падавшие до плеч из-под золотистого головного убора, обвивавшего высокий лоб Кассиния наподобие древних уборов аравитян, красиво обрамляли смуглое лицо с правильными чертами. Серьезно, печально, почти сурово было оно теперь… Майя не смела поднять на учителя глаз, и сердце ее сжималось и тоскливо трепетало при мысли, что она оскорбила, огорчила своего наставника, которого так давно не видала, хоть и жаждала увидеть! Она готова была пасть к ногам его, со слезами просить прощения и умолять, чтобы он ее не покинул во гневе. Но ее сдерживало небывалое чувство боязни: девушка не смела прервать раздумья Кассиния. Наконец он вздохнул и сам посмотрел на нее. Не гнев, а печаль была в его кротких глубоких глазах.

– Я не сержусь на тебя, – сказал он, ясно видя мысли Майи. – Мне только жаль тебя: ты еще далека от счастливой пристани. И в этот раз ты вряд ли окончишь миссию, возложенную на тебя искони. А желал бы я, чтобы ты сумела до того проникнуться стремлением работать на благо человечества и всю себя посвятить этой великой задаче так беззаветно, чтобы желание это служило тебе броней и лучшей защитой от всяких жизненных соблазнов и искушений.

– Ах, боже мой! Да какие же соблазны, какие искушения может представить скучная, пустая жизнь? – вскричала искренне Майя. – Если б не жаль мне было отца, я умоляла бы тебя, Кассиний, не отсылать меня к ней более.

– Потому что ты не знаешь своей жизни! Не знаешь ни ее горестей, ни наслаждений… И сохрани тебя от них судьба! Я надеюсь, что она окажется милостивой. Если бы ты сумела не поддаться ранним обольщениям, не навлечь на себя неотвратимую силу закона возмездия – неизбежную кару за грех, – юность твоя могла бы пройти без бурь… А в зрелых годах меньше опасностей.

– Так скажи же, скажи, что́ должна я начать! Научи меня, Кассиний!

– Да, я скажу тебе. Попытаюсь, хотя не знаю, имею ли право. Будет ли мне дозволено так рано, так легко, почти не испытав еще твоих сил в борьбе с жизнью, исхитить тебя из омута ее безумий, ее страстей… Не знаю, удастся ли? Но сердечно желал бы охранить тебя от искушений и гибели, если только удовлетворена твоя карма – неизбежный закон воздаяния.

– Какой жестокий, какой ужасный закон! – страстно вскричала Майя.

– Вот опять пустая, необдуманная речь, – печально заметил Белый брат. – В законах Предвечной силы не может быть ни жестокости, ни снисхождения, а есть только высшая, непоколебимая справедливость. Люди сами к себе жестоки или милосердны: смотря по тому, какое готовят для себя возмездие, дурное или доброе. Земная и вечная судьба каждой души, воплощающейся в жизнь, – в ее воле! Великий Учитель сказал: «Добрый человек из доброй сокровищницы сердца своего выносит плоды добрые, а злой человек из злого сердца своего приносит плоды злые». И вот эти добрые или злые плоды свидетельствуют против него вовеки! Они его каратели и его судьи, пока он не искупит злых страданием, а добрые не искупят его самого во спасение вечное бессмертного духа. Многие думают: какое счастие облегчать страдания и печаль! И так рассуждают многие, не додумываясь до простой сути, которая стала бы ясна даже младенцу, если б человечество правильно понимало свое назначение и цель бытия. Как думаешь ты, что составляет, собственно, личность человека: тело ли, данное на самый краткий срок, предопределенное к уничтожению, или высшее, бесплотное начало? Бессмертное ego – дух, осмысливающий и одушевляющий эту бренную оболочку?

– Зачем спрашивать? – возразила Майя. – Неужели может быть сомнение в таком вопросе, ясном даже ребенку!

– А разве ты не знаешь, что, как золото в огне, так и дух человеческий страданием тела и нравственными испытаниями очищается и совершенствуется? Разве не знаешь ты, что исполнение закона воздаяния по заслугам столько же возмездие, сколько и стимул и что никто не властен его отвращать?

– Знаю, без сомнения… Сколько раз ты сам объяснял мне, что даже лучшие люди так беспечны, что забывали бы и думать о приращении данных им талантов и зарывали бы их в землю, по притче евангельской, если бы горести и болезни не являлись стимулами их нравственного развития.

– А если ты так хорошо запомнила это, так можешь ли дивиться, что мы не являемся тотчас на помощь, как только видим где-либо материальную нужду или недуг? Ведь тут спасение было бы на гибель. Нет, друг мой! Пусть уж слепые к истине или преднамеренно от нее отвернувшиеся прельщают людей скоропреходящими благами. Не наше дело заботиться о временном в ущерб вечному! – Белый брат подошел к столу и, взяв в руки одну из проволок нижнего ряда стекол, приложил ее к зеркалу и произнес: – Смотри в зеркало, Майя, и скажи мне, что ты видишь.

Майя устремила внимательный взор на стекло.

– Я вижу что-то очень смутное, очень темное… – заговорила она через минуту тихо и медленно, будто вдумываясь в каждое слово. – Какой-то хаос. Что-то будто бы движется, но ничего не разобрать… Погоди! Вот что-то блеснуло… Огонь?.. Да, огонь. О, как это красиво, как величественно! Это небо… Пространство… да! Темное воздушное пространство, и на нем отделяются искры… Звезды! Лучи и… какой-то огненный шар. Он все ближе! Растет, словно бы расплавленная планета вся кипит и переливается разноцветными огнями!

Майя вдруг подняла голову и воззрилась на неподвижно стоявшего возле нее Белого брата.

– Что это, Кассиний? – спросила девушка. – У тебя тоже магическая проволока, как у…

– Молчи! – властно остановил он ее на полуслове. – Не произноси здесь имени этого несчастного! Та сила, действия которой он вам показывал, – одна только искра, грешно добытая искра великого света, действующего здесь. Чрез эти проволоки в зеркале отражается то, что видно в те стекла там, наверху: все, что искони веков и навсегда запечатлелось в астральных лучах мирозданья. Это картины из «Книги Завета», списка прошлых, настоящих и грядущих событий. Видишь ты эти семь ожерелий из семи бус каждое? – Наставник указал на ряды круглых окон. – Это семь периодов, семь круговращений нашего цикла времен. В первом, нижнем ряду ты увидишь, постепенно меняя проволоки, прохождение нашего мира – не всего мироздания, а лишь нашего земного шара с его спутниками на видимом нам горизонте; прохождение его чрез элементальные видоизменения: век минеральный, растительный, животный, до происхождения человека, высшей земной формы. Ты видела начальный, вулканический период. Приложи вторую проволоку, и тебе представятся картины века минералов… Видишь?

– Вижу!..

Перед ней был теперь тот же земной шар, но уж остывший, распавшийся на моря и сушу; испещренный горными цепями, скалами со сталактитовыми пещерами и снеговыми вершинами. Снежные хребты и льды Северного полушария сияли в ярких солнечных лучах, как алмазные покровы; южнее кое-где еще искрились и пылали растопленной лавой кратеры огнедышащих гор; бесплодные степи желтели на материках, словно разостланные ковры, но зеленой растительности нигде еще не было приметно. По мере медленного вращения этого изображения первобытной земли пред глазами Майя замечала, что серые, бурые и желтоватые материки, резко обозначенные на зеленоватых и голубых водах океанов, переливающихся всеми тонами от светлой бирюзы до темного изумруда, имеют совершенно другие очертания, чем нынешние части света… Она указала на это своему учителю.

– Еще бы! – подхватил он. – Сколько же катаклизмов с той поры изменяли их форму! Сколько раз материки покрывались водами, моря превращались в пустыни, а на океанах возникали острова и громаднейшие горные вершины выбрасывались под облака из глубины пучин. Если пожелаешь, ты можешь видеть один из этих страшных переворотов… Вообще, знай, что отдельные картины данных периодов зависят от твоего желания.

И точно! Не успело такое желание возникнуть в уме девушки, как перед ней воочию разыгрались страшные картины разрушения, один из великих космических переворотов, изменивших положение земного шара. Но все же отдельные части земной поверхности не стали еще похожими на их настоящие размеры и формы. Для того, чтобы Майя могла узнать нынешние Азию и Африку, Кассинию пришлось еще раз, и другой переменить проводник света, показать периоды, когда на бесплодной почве сначала появились лишаи, мхи, папоротники; когда, наконец, земля покрылась растениями, зацвела и затенилась, исподволь, несмело, словно прячась и крадучись, давая приют и пищу проявляющейся на ней кой-где жизни.

Глава XII

Со все возраставшим интересом следила Майя за оживляющейся землей, поочередно приходя то в ужас, то в восторг от разнообразных зрелищ, что отражались в магическом стекле с поразительной живостью и полнотой. Кассиний дополнял описаниями и объяснениями то, что было в этом зрелище непонятного непосвященному уму молодой девушки.

– Ты изумляешься яркости красок, жизненности всех подробностей, передаваемых отражениями, – говорил он. – Но как же может иначе быть? Ведь это непреходящие краски, они не подвержены действию разрушительных сил: это вечные, непрестанные снимки лучей предвечного сияния. Собственно, этот астральный свет есть низший принцип космического начала, чей высший принцип – великая Аказа, матерь и источник всего. Разлагаясь лучами, всюду проникающими, свет этот воспринимает любую деталь всецело и навеки. В нем запечатлено все – от самого великого до самого малого. И не только материальное, но каждое слово, каждая мысль, каждое намерение человечества! Ничто не сокроется и ничто не исчезнет из этой великой сокровищницы, из этой кладовой мироздания. Она неустанно воспринимает события, формы, душевные движения – безразлично, неподкупно, но обессмертивая всякий образ навеки. В этих великих скрижалях каждое создание – материального ли, или духовного мира – в конце концов прочтет о себе все, от альфы до омеги, и целиком узрит себя во всех фазисах своего внешнего и внутреннего бытия. В них же непосвященные смертные часто черпают свои сны и пророческие видения, а более развитые духовно могут по собственной воле к ним обращаться за всякими сведениями. Но в возможности, в уменьи видеть есть различные степени…

Майя оторвала взгляд от вещего зеркала и устремила вопросительно на лицо учителя:

– А можно рассказать людям то, что я прочту здесь? – Она указала на зеркало.

Кассиний молча наклонил утвердительно голову.

– В общем, это не будет новостью для них, – заметил он, – но людям известно далеко не все, даже из этих первичных периодов, несколько поверхностных изображений которых ты сейчас видела и которые представляют наименьший интерес. Промежуточные эпохи с их бесконечными переворотами, с их явлениями в материальном и духовном мире, с зарождением фаун и новых человеческих рас, с расцветом цивилизаций, падением их и конечным исчезновением на пользу и процветание вновь зарождающихся и вновь бесследно исчезающих деятелей, – эти эпохи даже в гипотезах не представлялись ученым. О влиянии же невидимых сил на природу, о деятельности агентов, которых существования даже не допускают слепые светочи западной науки, – я и говорить не буду! Ты сама знаешь по опыту, до чего люди глухи и слепы… Теперь мы живем в Черном веке отрицания и грубого материализма. Но приближается новый, пятый цикл, в продолжение которого духовной стороне творения суждено наконец восторжествовать над одолением грубой плоти.

– О! Дай бог, чтобы скорее наступило такое время! Как ты назвал его – новый цикл?

– Да, пятый Юг: так мы на Востоке называем круг многих веков, многих тысячелетий. Этот цикл, или круг времен, вероятно, будет назван веком Прозрения.

– Возрождения, быть может? – восторженно предложила Майя.

Белый брат отрицательно покачал головой.

– Хорошо, если бы хоть следующий, шестой период удостоился такого названия, – вздохнул он. – Первый цикл носит прекрасное наименование. Его назвали Сатиа-Юг – век правды. Но последующие утратили права на светлые прозвища; а наш четвертый цикл вполне достоин называться Черный Кали-Юг. Так зовут его у нас – и не зря! Ибо не было от века круга времен чернее настоящего.

Кассиний умолк, задумавшись глубоко, в то время как Майя вновь углубилась в созерцание картин первобытной земли со всеми красотами ее флоры и величественными ужасами баснословно-фантастической фауны. Громадные пресмыкающиеся, крылатые гады, птицы-драконы, чешуйчатые исполины, черепахослоны и млекопитающие гиганты, словно движущиеся горы, шевелились перед ней, извивались, вздымались в уровень с деревьями, налетали друг на друга, вступали в борьбу и один другого пожирали, топили, уничтожали. Грандиозные и страшные зрелища показало девушке шестое окно! Но едва взялась она за седьмую проволоку нижнего яруса, надеясь увидеть наконец человека, Кассиний опомнился и остановил Майю.

– Нет, – сказал он, – довольно… Теперь пора тебе возвратиться домой, иначе мы погрешим против первой заповеди нашего закона: против милосердия. Твой сон, Майя, продолжается слишком долго. Отец твой в тревоге. Да и нет пока тебе нужды здесь долее оставаться. Ты теперь знаешь, какая задача ожидала бы тебя, если бы ты вошла в обитель нашу непорочной, чистой сердцем и помыслами, какой была доныне. Еще скажу тебе: ты видела шесть периодов первого цикла веков. Следующее, седьмое окно показало бы тебе первобытных людей, ведших жизнь простую, близкую к природе, от которой еще они не успели отдалиться, едва пройдя первые стадии бытия. Следующие за первой цепью шесть остальных ярусов окон могли бы показать тебе дальнейшее развитие человеческих рас, мировых или частных событий в истории наций, стран или отдельных личностей – по твоему желанию и по твоим запросам. Во втором, третьем и четвертом ряду, где заключается наш цикл, ты бы все, вероятно, видела.

Но на конце Кали-Юга, думаю, твоя способность видеть и остановилась бы – пока. Будущее ты сейчас не увидала бы. Теперь, если хочешь, возьми проводник последнего стекла из четвертого ряда, из нашего Кали-Юга, – и, что бы ты ни пожелала видеть, оно тотчас тебе покажет. Знай, что первая мысль твоя, о ком или о чем бы то ни было, тотчас приведет в соотношение с зеркалом тот самый луч света, в котором отражается в данное мгновение то лицо или тот предмет, о которых ты подумаешь…

«Что делается дома? Что мой отец?» – невольно мелькнуло в мыслях Майи в ту же секунду.

Кассиний уже потянул к стеклу проводник последнего, седьмого стекла в четвертом круге и, приложив его, произнес:

– Ну, прощай, Майя. Не забывай нашей обители и борись с жизнью, чтобы к нам возвратиться… А талисман мой береги! Он от многого охранит тебя. Еще совет: чуждайся света и тщеславных его развлечений!..

Последние слова Кассиния едва долетели до Майи, слабо, будто издалека.

Она увидала отца, стоявшего на коленях у ее изголовья; увидала еще какую-то незнакомую молодую даму, которая вливала капли в ложку из темного маленького пузырька, и увидала самое себя на кровати. Майя привстала и удивленно воскликнула:

– Папочка, что с тобой? Ты, кажется, плачешь?.. Успокойся, милый, я здорова!

Крик радости был ей ответом.

– О Майя, Майя! До чего ты напугала меня!.. Боже мой, знаешь ли ты, что вот уже другие сутки спишь без просыпу!

– Неужели?.. Зато, ах, папа, где я была!.. Какой я сон видала! – поправилась Майя, вспомнив о присутствии незнакомой женщины. – Я после расскажу тебе, – прошептала она отцу на ухо.

– Хорошо, хорошо! Слава богу, что все благополучно кончилось. Это, вероятно, ваши капли, милая кузина, помогли моей Майе… Вот, дочка, поблагодари нашу добрую и милую новую соседку, мою кузину – Софью Павловну Орнаеву. Она вчера приехала…

При этом имени Майя вздрогнула.

– София?.. Какая София, папа? О ком ты говоришь?

– А вот, моя душа: о Софье Павловне Орнаевой. Она всю ночь над тобой просидела…

Гостья, очень красивая женщина средних лет, но казавшаяся гораздо моложе, склонилась к Майе, ласково улыбаясь.

– О! Cousin, не беспокойте m-lle Marie… Еще успеем познакомиться. Я так рада, что она очнулась! Вернее, проснулась, так как она уверяет, что прекрасно спала и видела золотые сны. N’est-ce-pas, chère mademoiselle Marie? [6]

– Да… Только, пожалуйста, не называйте меня так! Меня никто, кроме… впрочем, неважно. Все зовут меня просто Майей…

– Прелестное имя! – начала было Орнаева. – Je ne demande pas mieux… [7]

Но Майя вдруг села в кровати, обвела всех беспокойным, печальным взглядом и, схватив за руку отца, прошептала:

– Папа, а что Газель?.. Снился мне этот ужас или он в самом деле задушил ее, этот самозванец, этот отвратительный колдун?

Профессор в испуге растерянно посмотрел на дочь и отвечал как можно мягче:

– Душа моя, успокойся, тебе померещилось…

– Неужели?.. Газель жива?!

– Нет, голубушка моя, Майинька, дорогая… Ведь мы все видели: бедная Газель задушена волком! Она, помнишь, всех нас напугала. И ты, и я, и все обитатели дома сбежались вчера ночью, когда бедная собака выбила дверь, почуяв зверя, бросилась в сад и наскочила прямо на волка.

– Так вот как вы всё объяснили? – проговорила Майя как бы про себя, усиленно размышляя. – Нет, папа, того волка, который задушил мою бедную, славную Газель, к несчастью, никто не убьет.

Потом девушка овладела собой и обратилась приветливо к незнакомой родственнице, благодаря ее за заботы.

– Если ты в самом деле здорова, Майинька, – несмело заметил отец, – может быть, встанешь с постели?

– О да, непременно! – к величайшей его радости, уверенно сказала Майя. – Я сейчас оденусь и сойду вниз.

– Да? Вот и отлично! Так пожалуйте, Софья Павловна, пойдемте ко мне, пока эта негодная барышня, напугавшая нас так крепко, встанет и оденется. Пожалуйте!

И профессор любезно подал руку гостье и повел ее вниз, в то время как Майя с невольным неудовольствием думала: «Откуда взялась эта соседка?! Никогда не слышала, чтобы она тут жила поблизости…»

Глава XIII

Так неожиданно проявившаяся родственница Ринарди очень часто стала навещать отца с дочерью. Однако, сверх ожидания, гостья оказалась премилой и презанимательной. Ни профессор, ни дочь его нимало не тяготились ею. Напротив, никогда и ни с кем Майя так близко и скоро не сходилась, как с этой остроумной, объездившей весь свет и, по-видимому, чрезвычайно добродушной женщиной.

Софья Павловна Орнаева была вдовой, известной красавицей, схоронившей двух мужей, и, как говорили злые языки, не возражала бы найти, а то и схоронить еще и третьего… Особенно если бы он отличался благородными преимуществами de ses deux anciens [8], a именно: был бы богат не менее ее «покойников», оставивших Орнаевой большие деньги.

Злая молва опять-таки говорила, что за последние годы беспрерывных перемещений по белу свету, во время которых прелестная женщина не только видала виды, но и жила в свое удовольствие, не считая трат, она значительно растрясла по чужестранным дорогам российские мошны покойных супругов, но этого совсем не было заметно по образу жизни, который красавица продолжала вести.

На берега Балтийского моря Софья Павловна попала совсем неожиданно, по непредвиденной ею необходимости; но об этом факте она хранила строгое молчание, а рассказывала, будто ее давно влекло на здешние живописные и дикие берега… Мол, ей надоела Европа, надоели все страны света, которые она изрядно объездила, а более всего надоели дальние путешествия. Эту зиму Орнаева задумала прожить в Петербурге, но прежде водворения на зимние квартиры ей вздумалось проехать посмотреть продававшуюся поблизости от имения Ринарди мызу. Кузине профессора захотелось иметь дачу в этих местах, проводить иногда летний месяц или два в одиночестве…

Так она говорила, но столь анахоретские намерения не были заметны в ее образе действий. Начать с того, что она скромной мызы не купила, а задумала снять поблизости целое аббатство – старинный замок, несколько лет стоявший пустым, хотя поддерживавшийся в порядке. Оказалось, что она интимно знакома с владетелем аббатства, безвыездно проживающим в Париже. Софья Павловна ему написала, а тот ответил любезным посланием, предоставлявшим в ее распоряжение на зиму, лето – «et bien d’autres saisons, à discretion illimitée» [9], – хоть навсегда, это «совиное гнездо» его знаменитых рыцарей-предков, «со всеми его крысами и привидениями, par dessus le marché! [10]»

Разумеется, оказалось, что для житья в этих залах и башнях требуется много приспособлений, поправок и новой обстановки. Позолоченная мебель, инкрустации, штофы и гобелены были очень декоративны, но грозили быстрым разрушением при употреблении серьезном – не как декораций, а как обыкновенной мебели. Пришлось выписывать обойщиков, столяров с приличным материалом; пока они работали и устраивали по-царски резиденцию новоприезжей, она сама, по приглашению профессора, переехала из города к нему, чтобы быть поближе к будущему месту жительства.

Вознамерившись поселиться в целом замке и решив к тому же прожить там осень, а то и всю зиму, Орнаева весьма натурально пришла к заключению, что она одна с крысами и рыцарскими привидениями умрет не только со скуки, но, пожалуй, и со страху… Произошла капитальная перемена в намерениях светской красавицы, метившей было в анахоретки: приглашения и письма полетели во все страны; знакомства, посетители, старые и новые друзья посыпались в замок по всем дорогам со всех сторон света…