История римских императоров от Августа до Константина. Том 1. Август

Гражданские войны, длившиеся двадцать лет, прекратились; внешние войны либо завершились победой, либо были предотвращены мудрым правлением, либо велись без ущерба для внутреннего спокойствия государства. Мир был восстановлен, ярость оружия повсюду усмирена, законы вновь обрели силу, суды – авторитет, поля – возделывание, святыни – уважение и почет, а граждане и подданные империи – покой и свободное, безопасное владение своим имуществом. Древние законы были исправлены, новые – мудро установлены. Таковы были плоды перемен, введенных Августом, и таково общее представление, которое можно заранее составить обо всем, что нам предстоит рассказать о его правлении.

Превосходные поэты его времени, обласканные его милостями и уважением, с удовольствием изображали общественное благоденствие, которым были обязаны ему. И я надеюсь, что читатель с удовольствием ознакомится здесь с прекрасным описанием Горация:

«Под твоей защитой, – говорит этот изящный поэт, обращаясь к императору, – вол спокойно проводит борозду; Церера и счастливое Изобилие обогащают поля; корабли бесстрашно скользят по морям, не опасаясь врагов; верность и честность не запятнаны ни единым пороком. Более не знают тех позорных беспорядков, что бесчестили семьи; законы и нравы сообща укротили столь гнусный порок. Восхваляют матерей, чьи дети похожи на своих мужей. За преступлением неотступно следует наказание, пресекающее его распространение. Кто, пока Август храним небом, станет бояться парфян, скифов или диких сынов суровой Германии? Кого тревожит мятеж упрямой Иберии? Каждый на своем холме спокойно завершает дневной труд, подвязывая лозу к деревьям, поддерживающим ее слабость; затем весело и довольный возвращается к деревенской трапезе, где возливает тебе возлияния, как богу-хранителю».

Не только Рим и Италия вкусили плоды и сладость нового правления. Провинции, прежде угнетаемые жадными преторами, терзаемые множеством мелких тиранов, которых они получали в лице римских должностных лиц, разоренные и истощенные гражданскими войнами, наконец исцелились от стольких бедствий под властью государя, который, утвердив мир, умел также заставить уважать законы и вершить справедливость для всех.

Таким образом, мудрость Августа стала как бы плодоносным источником, от которого счастье разлилось по всем уголкам Вселенной – великое дело, без сомнения, и единственно достойное истинного героя. Он имел обыкновение говорить об Александре, что удивлялся, как этот завоеватель боялся остаться без дела, когда не останется народов для покорения, – словно управление обширной империей не есть нечто более великое, чем ее завоевание. Он подтвердил эти слова на собственном примере; и никогда не имел занятия более благородного, славного или героического, чем когда у него не осталось войн для ведения и побед для одержания.

Это спокойствие и умиротворение, составившие счастье века Августа, сделали его историю сухой и менее занимательной для нас. Нельзя желать, чтобы время, в которое живут люди, давало писателям обильную жатву событий, способных волновать и трогать читателей. Кроме того, при новом государственном устройстве общественные дела, ставшие совершенно чуждыми подавляющему большинству граждан, обычно оставались им неизвестны; и даже нельзя было узнать о решениях тайного совета, как прежде узнавали о постановлениях сената и народных собраний. Тем не менее, и тогда находились прекрасные умы, упражнявшие перо на этих малоплодотворных временах. Но их труды до нас не дошли. Дион почти один остался нам – писатель, мало способный утешить нас в утрате прочих. Веллей – всего лишь сократитель, к тому же зараженный ядом лести. Светоний писал жизнеописания, а не историю. Он сообщает любопытные, занимательные подробности, позволяющие узнать личность императоров, о которых говорит, но не дает связного повествования о событиях и еще менее раскрывает их скрытые причины.

Чтобы обогатить столь скудную основу, пришлось собирать у поэтов того времени и у позднейших писателей, вовсе не помышлявших о составлении истории Августа, разрозненные и рассеянные крупицы сведений. Это успешно выполнил Фрейнсхем; но его труд, подобно эпитомам Тита Ливия, обрывается на смерти Друза. Знаменитый г-н де Тиллемон изложил в таком же духе не только историю Августа, но и его преемников. Его «Мемуары» станут моей главной опорой в предпринятом мною труде. Я тем охотнее последую им как руководству, что их автор соединяет глубокую ученость с духом христианства, относя все к Богу, к Иисусу Христу, к религии – единственной цели, к которой должно стремиться во всех наших делах, какого бы рода они ни были.

Примечания:

[1] Эта мысль была выражена одним из наших самых мудрых поэтов, который вложил её в уста Октавиана:

Сулла до меня владел верховной властью,

Великий Цезарь, мой отец, её также держал.

Но взгляды их были столь различны,

Что один отрёкся, а другой её удержал.

Но первый, жестокий и варвар, умер любимым, в покое,

Как добрый гражданин, в лоне родного города.

Другой же, кротчайший, среди сената

Увидел дни свои прерванными убийством.

(Корнель, трагедия «Синна», акт II, сцена I.)

[2] Юст Липсий так судил об этом: речь Мецената кажется ему творением Диона, который изобразил систему правления, установленную Августом и с изменениями сохранявшуюся при последующих императорах. (Прим. к Тациту, «Анналы», III.)

[3] Аббат де Сен-Реаль.

[4] Орсини.

[5] То, что не упомянуто историками, подтверждается другими памятниками. В праве мы встречаем упоминание о законе царском, которым вся власть сената и народа передавалась императорам. (Преф. I, D. §7, и закон «Quod principi…», I, Dig. de Constit. princ.) У римлян слово «закон» означало постановление народа. До нас дошёл значительный фрагмент акта, которым все полномочия, принадлежавшие Августу, Тиберию и Клавдию, были переданы Веспасиану. Этот акт, повторявшийся при каждой смене императора, назван законом в заключительной его части, и многие учёные полагают, что это и есть закон царский, упомянутый в праве. Таким образом, несомненно, что народ совместно с сенатом участвовал в передаче верховной власти Августу. А окончательно подтверждает это то, что когда Август за три года до смерти возвёл Тиберия в равную с собой власть, Веллей прямо говорит (II, 121), что это было сделано «по решению сената и римского народа», а Светоний (Тиберий, 21) упоминает закон, изданный по этому поводу консулами.

[6] Так выражается Дион, и на деле кажется, что императоры действовали так, будто освобождение от законов было общим. Однако формулировки сенатского постановления, упомянутого в предыдущем примечании, носят ограниченный и уточнённый характер: Веспасиан освобождается от действия законов и плебисцитов, от которых были освобождены Август, Тиберий и Клавдий.

[7] Сенека, «О милосердии», I, 14.

[8] Тацит, «Анналы», III.

[9] Светоний, «Август», 37.

[10] Я не говорю здесь о Мессале, который носил титул префекта Рима лишь несколько дней.

[11] «История республики», кн. III.

[12] Я следую Диону, однако исторические факты заставляют несколько ограничить его слова. Мы находим примеры проконсулов, командовавших армиями, и Тацит приводит три таких случая подряд в Африке («Анналы», II, 52; III, 21, 32 и 35). Возможно, Дион описывает практику своего времени. Вероятно также, что таков был план Августа, но реализовать его удалось лишь постепенно и со временем.

[13] Закон Юлия Норбана, закон Виселлия.

[14] Закон Петрония.

[15] Ювенал, «Сатиры», X, ст. 78.

[16] «Гражданские войны закончились на двадцатом году, внешние войны прекратились, мир возвращён, везде утих ярость оружия, законам возвращена сила, судам – авторитет… Возродилось земледелие, почитание святынь, безопасность людей, каждому обеспечено владение своим имуществом; законы исправлены с пользой, изданы во благо». Веллей, II, 89. В этом отрывке я опустил то, что продиктовано лестью.

[17] Гораций, «Оды», IV, 5.

[18] Тацит, «История», I, 1.

§ II. Новые почести и привилегии, дарованные сенатом Августу

Я возвращаюсь к повествованию, рассказывая о новых почестях и привилегиях, которые сенат даровал Августу одновременно с вручением ему верховной власти.

Как император, этот государь имел многочисленную охрану под старым названием, принятым для охраны полководцев, – преторианские когорты. Чтобы побудить эти войска с большим усердием и верностью охранять особу принцепса, сенат постановил, что они будут получать двойное жалованье.

Он также постановил, что дверь его дворца всегда будет украшена лавром, увенчанным гражданской короной – неизменным свидетельством общественной признательности победителю врагов государства и спасителю граждан. До нас дошли монеты, отчеканенные при этом принцепсе, с двойным символом лавра и гражданской короны, сопровождаемые надписью, означающей: «за спасение граждан» – OB CIVES SERVATOS.

Один из месяцев года уже получил новое название в память о Юлии Цезаре – это месяц июль (Julius). Теперь хотели оказать ту же честь Августу и решили назвать его именем месяц сентябрь, в котором он родился. Однако он предпочел предыдущий месяц по причинам, изложенным в сохранившемся у Макробия сенатском постановлении. Вот его суть:

«ТАК КАК В МЕСЯЦЕ, ДО СИХ ПОР НАЗЫВАЕМОМ СЕКСТИЛИЕМ, ИМПЕРАТОР ЦЕЗАРЬ АВГУСТ ВПЕРВЫЕ ВСТУПИЛ В ДОЛЖНОСТЬ КОНСУЛА, ОТПРАЗДНОВАЛ ТРИ ТРИУМФА, ПРИНЯЛ ПРИСЯГУ ЛЕГИОНОВ, РАСПОЛОЖЕННЫХ НА ЯНИКУЛЕ, ПОДЧИНИЛ ЕГИПЕТ ВЛАСТИ РИМСКОГО НАРОДА, ПОЛОЖИЛ КОНЕЦ ВСЕМ ГРАЖДАНСКИМ ВОЙНАМ, ТАК ЧТО ВО ВСЕХ ЭТИХ ОТНОШЕНИЯХ ЭТОТ МЕСЯЦ ЯВЛЯЕТСЯ И БЫЛ СЧАСТЛИВЕЙШИМ ДЛЯ НАШЕЙ ИМПЕРИИ, СЕНАТ ПОСТАНОВЛЯЕТ, ЧТОБЫ ОТНЫНЕ ОН НАЗЫВАЛСЯ АВГУСТОМ».

От этого искаженного и измененного названия произошло наше слово август. Сенатское постановление было утверждено народным указом.

Среди этих проявлений почета и уважения, вполне уместных в сложившихся обстоятельствах, народный трибун по имени Секст Пакувий отличился чрезмерной и отвратительной лестью. В полном сенате он заявил, что намерен посвятить себя Августу, следуя обычаю, принятому у испанцев, кельтов и германцев, и призвал других сенаторов последовать его примеру. В другом месте уже говорилось об этом обычае, согласно которому у названных народов множество клиентов связывали свою судьбу с судьбой господина, клятвенно обязуясь следовать за ним в жизни и смерти. Август остановил предложение трибуна. Но тот бросился к собравшемуся народу, произнес речь в том же духе, а затем, ходя по улицам, принуждал прохожих посвятить себя вместе с ним Августу. Он приносил жертвы и устраивал празднества по этому поводу, а однажды заявил на народном собрании, что назначает Августа своим наследником наравне с сыном. У него не было ничего, и его щедрость преследовала цель не дарить, а получать. Его надежды не обманулись: Август вознаградил его лесть, показав тем самым, что она не была ему так неприятна, как он хотел внушить.

Хотя Август получил законное право командовать только в этом году, ему уже давно привыкли повиноваться. Поэтому, не опасаясь беспокойств, обычно сопровождающих новую власть, он без страха покинул Рим и отправился в Галлию, чтобы упорядочить там дела и установить прочную и четкую систему управления. Поскольку гражданские войны последовали сразу за завоеванием этой обширной страны Цезарем, римляне не успели ввести там обычный для провинций порядок, и все находилось в смятении между старой, уже отжившей формой правления и новой, еще не утвердившейся. Август провел перепись имущества и населения по древнеримскому обычаю и на основе составленных списков установил и взимал налоги. На общем собрании в Нарбоне он объявил законы и постановления, по которым должна была управляться провинция. Он не изменил старого деления Галлии, за исключением Аквитании, которая прежде ограничивалась Пиренеями и Гаронной. Он расширил ее границы до Луары, присоединив четырнадцать народов, отделенных от Кельтики.

Когда Август прибыл в Галлию, там царил мир. Однако незадолго до этого там шла война, поскольку мы видим, что в этом году Мессала отпраздновал триумф. Это было в окрестностях Адура и Пиренеев, где он усмирил несколько народов, еще не привыкших к ярму. Впрочем, у нас нет подробностей о его подвигах, которые, возможно, не были особенно значительными, ведь Август не был строг в предоставлении права на триумф.

Его намерением при поездке в Галлию было отправиться оттуда в Британию. Но поскольку там все успокоилось, он повернул в Испанию и в Таррагоне вступил в должность консула в восьмой раз.

Император Гай Юлий Цезарь Октавиан Август (VIII) – Тит Статилий Тавр (II). Год Рима 796. До Р. Х. 26.

В Испании Август занимался примерно тем же, чем и в Галлии. Не могу сказать, провел ли он там весь год или после нескольких месяцев вернулся в Рим. В конце этого же года мы снова найдем его в Испании.

Дион здесь рассказывает о падении Корнелия Галла, первого префекта Египта, человека низкого происхождения, возвышенного милостью Августа, известного умом и талантами, но погубленного процветанием, как и многих других. Оказавшись на высоком посту и усмирив несколько восставших городов, в том числе знаменитые Фивы с их сотней ворот, он опьянел от безумной гордыни. Он жестоко отомстил этому древнему и прославленному городу, разграбив или даже полностью разрушив его. Чтобы обессмертить свое имя и славу, он велел высечь свои подвиги на пирамидах и воздвигнуть свои статуи по всему Египту. Наконец, он забыл, чем обязан тому, кто возвысил его из ничтожества, и за столом, разгоряченный вином и яствами, часто давал волю своему языку. Некоторые даже утверждают, что он дошел до заговора против своего благодетеля и государя, но не уточняют, каковы были цели заговора и как далеко зашла интрига. Август сместил его и назначил преемником Петрония.

Когда Галл вернулся в Рим, некий Валерий Ларг, прежде близко с ним друживший, стал его обвинителем. По тем преступлениям, в которых он его обвинил, Август запретил Галлу входить в свой дом и изгнал его из всех своих провинций. Как только он впал в немилость, все друзья отвернулись от него, а обвинители набросились со всех сторон. Сенат рассмотрел дело и, будучи строже императора, приговорил Галла к изгнанию и конфискации имущества. Его гордый дух не вынес позора такого приговора, и он покончил с собой. Август, казалось, был глубоко опечален, и ему приписывают прекрасные слова, если они были искренними: «Я единственный, кому не позволено гневаться на друзей лишь в той мере, в какой я сам того желаю».

Галлу было всего около сорока лет, когда он погиб. Он был поэтом, и его элегии пользовались известностью в древности. Они утрачены уже много веков, и у нас нет особых оснований сожалеть об этом – не только потому, что Квинтилиан находил их стиль жестким, но и из-за их содержания, целиком посвященного любовным и галантным темам. Вергилий был его другом, посвятил ему свою последнюю эклогу и, как говорят, завершил четвертую книгу «Георгик» похвалой Галлу. После его гибели он по приказу Августа заменил этот фрагмент эпизодом об Аристее, что для нас, несомненно, лучше панегирика человеку, более достойному ума, чем сердца.

Сенат постановил вознести богам торжественные благодарения за раскрытие и подавление заговора Галла, как если бы речь шла о враге народа, чьи козны угрожали благополучию государства. Это был пример лести, который впоследствии повторялся и преумножался при следующих императорах.

Но ни сенатский указ, ни покровительство принцепса не избавили доносчика от ненависти честных людей. Его презирали как предателя, изменившего другу; его считали опасным человеком, от которого нельзя было слишком остерегаться. И Прокулей, знатный римский всадник, пользовавшийся большим уважением Августа, встретив Ларга, прикрыл рукой нос и рот, желая дать понять, что в присутствии такого доносчика даже дышать было небезопасно. Это могло бы заставить поверить, что в поведении Галла было больше легкомыслия и безумия, чем преступления. Ведь если бы он действительно замышлял заговор против принцепса, тот, кто раскрыл бы его злые намерения, поступил бы как добрый гражданин, а не как предатель.

Несчастье Галла не стало уроком для Эгнатия Руфа, другого безрассудного и мелкого человека, который, будучи эдилом и хорошо послужив обществу в борьбе с пожарами, вообразил себя первым человеком своего времени и был настолько тщеславен, что по окончании службы вывесил объявление, в котором заявлял и уверял, что город обязан ему своим спасением. Это детское тщеславие заслуживало лишь насмешек, и оно не было наказано иначе. Но вскоре оно привело Эгнатия к дерзким и преступным замыслам, за которые он поплатился головой, как мы расскажем в своём месте.

Агриппа неустанно приумножал свою славу, трудясь для славы Августа; он был совершенным образцом министра, который, давая своему господину наилучшие советы, оставлял ему всю честь; и который в великих предприятиях, предпринимаемых для общественной пользы или украшения города, забывал о себе и стремился обратить взоры граждан лишь на императора.

В этом году он завершил грандиозное сооружение, задуманное ещё Юлием Цезарем, значительно продвинутое Лепидом, но оставшееся незаконченным из-за гражданских войн. Это были так называемые парки – места для собраний триб и центурий. О них уже упоминалось ранее. Каждая триба и каждая центурия входили в эти парки, чтобы подать свой голос в определённом порядке, избегая беспорядка, неизбежного при слишком большом скоплении народа. Изначально они были простыми деревянными постройками без крыши, пока Цезарь, воюя в Галлии, не задумал перестроить их в мраморе, покрыть кровлей и окружить прекрасными просторными портиками. Цицерон, который тогда старался поддерживать дружеские отношения с Цезарем, должен был вместе с Оппием руководить работами. Мы не знаем, насколько далеко продвинулся Цезарь в осуществлении этого плана. Дион приписывает Лепиду возведение основной части здания, но только из камня. Агриппа добавил украшения – мраморную облицовку, изысканные скульптуры и росписи. При торжественном освящении он назвал их Юлиевыми парками – именем, напоминавшим и о Цезаре, авторе проекта, и об Августе, при котором он был доведён до совершенства.

На следующий год Агриппа завершил Пантеон – удивительное здание, сохранившееся до наших дней и считающееся знатоками шедевром и чудом архитектуры. Он дал ему название Пантеон, что означает «храм всех богов» – либо из-за множества изображений божеств, помещённых внутри, либо из-за круглой формы здания, напоминающей небесный свод, который, согласно языческим представлениям, был обителью всех богов. Уже много веков этот храм служит лучшей цели и освящён во имя истинного Бога под покровительством Пресвятой Девы и всех святых; его современное название – Санта-Мария-делла-Ротонда.

Агриппа, следуя своей обычной практике, хотел посвятить это великолепное сооружение Августу и даже намеревался поместить его статую среди изображений богов. Но Август, неспособный завидовать столь верному слуге и твёрдо решивший не допускать своего божественного почитания в городе, воспротивился желанию Агриппы. Внутри храма была помещена статуя обожествлённого Юлия Цезаря, а статуи Августа и самого Агриппы установили в вестибюле. Его имя сохранилось в надписи на фронтоне:

M. AGRIPPA L. F. COS. TERTIUM FECIT

(Марк Агриппа, сын Луция, трижды консул, построил этот храм).

Среди других сооружений, возведённых им, упоминаются общественные бани, украшенные картинами и статуями; храм Нептуна – памятник его морских побед, где была изображена экспедиция аргонавтов. Если добавить к этому множество прекрасных построек, о которых говорилось в Истории Республики во время его эдильства, станет ясно, что ни один частный человек – да и едва ли какой-либо император – не мог сравниться с Агриппой в деле украшения Рима и улучшения жизни его жителей, столицы мира.

Во время своего восьмого консульства Август вновь открыл храм Януса из-за нескольких войн, важнейшей из которых была война с астурами и кантабрами в Испании. Он снова подумывал о походе против бриттов, которые, сначала склонявшиеся к признанию его власти, теперь отказались подчиняться навязываемым условиям. Однако волнения салассов у подножия Альп и испанских народов, о которых я упомянул, показались ему более важными. Против салассов он отправил Теренция Варрона Мурену, а сам взялся за испанскую кампанию, вступив в своё девятое консульство в Таррагоне.

Император Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, IX консул – Марк Юний Силан. 727 год от основания Рима, 25 год до н. э.

Война с салассами не потребовала ни больших усилий, ни долгого времени. Варрон Мурена завершил её за одну кампанию, где после незначительных успехов добился победы скорее вероломством, чем силой. Под предлогом сбора дани, на которую согласились побеждённые, он разместил войска по всей стране, и те захватили несчастных салассов, когда они меньше всего этого ожидали. Сорок четыре тысячи человек были взяты в плен, включая восемь тысяч способных носить оружие. Всех их отправили в Эпоредию [4], римскую колонию, и продали с условием, что их увезут в отдалённые земли и не освободят раньше чем через двадцать лет. Для контроля над регионом там была основана колония. Три тысячи солдат из преторианских когорт поселились на месте лагеря Варрона Мурены. Новый город назвали Августа Претория (ныне Аоста, столица одноимённого герцогства).

Поскольку Варрон Мурена был лишь легатом Августа, честь победы досталась императору. В связи с этой победой и незначительными успехами Марка Виниция против некоторых германских племён, убивших римских купцов, прибывших в их земли для торговли, сенат постановил воздвигнуть на одном из альпийских перевалов триумфальную арку в честь Августа с трофеями. Сооружение было возведено, но лишь несколько лет спустя, как свидетельствует надпись [5], сохранённая Плинием. Говорят, что руины этого памятника до сих пор видны близ Монако, в деревне Торпия – название которой, возможно, искажённое Тропеа (трофеи).

Август столкнулся с большими трудностями в войнах в Испании: он даже действовал весьма неудачно, пока лично командовал войсками. Дело в том, что кантабры – народ ловкий и отважный – постоянно тревожили его внезапными нападениями, то на одну часть его армии, то на другую. Он не мог одержать над ними решительной победы, потому что они не отходили далеко от своих гор, где находили надежное убежище. Когда усталость и досада от неудач, усугубленные недомоганием, свалили его с ног и вынудили отступить в Таррагону, варвары, ободренные отсутствием императора, осмелились вступить в открытый бой с римлянами – и были разбиты.

Для усмирения этих свирепых племен были направлены Антистий, Фумий и сам Агриппа. Они захватили несколько их городов, преследовали их даже в самых неприступных горах. Пока их теснили на суше, римский флот совершал высадки на побережье, причиняя им немалый урон. Наконец, загнанные на гору Медоллий, они оказались окружены укреплениями, не оставлявшими им никакого шанса на побег.

Тогда эти непокорные характеры, видя себя атакованными со всех сторон, предпочли скорее погибнуть, чем сдаться врагу. Большинство из них покончили с собой – мечом, огнем или ядом, который добывали из тиса или травы, похожей на петрушку. Они всегда носили его при себе как последнее средство против ударов судьбы, ибо он приносил смерть без мучений. Матери душили своих детей, чтобы те не попали в плен. Среди пленников был мальчик, который по приказу отца заколол мечом своих братьев и всех родных. Одна женщина точно так же перерезала горло своим товарищам по плену.

Когда эта гордая нация была наконец сломлена столь тяжкими потерями, Август, желая смягчить их свирепость, приказал им покинуть свои горы, которые лишь питали их воинственный дух. Часть пленников была продана в рабство, с остальных взяли заложников и поселили на равнине.

Астуры сопротивлялись почти с таким же упорством, как кантабры, и легат Августа Каризий с трудом сумел их покорить. После победы в битве и взятия их главного города Ленции он вынудил их сдаться и поступил с ними так же, как с соседями: переселил на равнину, заставив обрабатывать землю и работать в рудниках. Ведь у них были месторождения золота, киновари и других ценных ископаемых, скрытых в недрах земли. Так астуры узнали о богатствах своей страны – но лишь для того, чтобы ими воспользовались чужеземцы.

Это была последняя военная кампания Августа. С тех пор он больше не возглавлял свои армии. Он не был воином по призванию, и если провел молодость в походах, то лишь ради исполнения своих честолюбивых замыслов – чтобы достичь верховной власти, которой в итоге и завладел. Теперь же всю свою славу он видел в мудром управлении огромной империей, во главе которой стоял. Он вовсе не стремился расширять ее границы или умножать свою славу новыми победами – напротив, избегал войн с соседними варварами с той же тщательностью, с какой прежние римские полководцы их искали.