Идолы и птицы

Так и там. Все записи и факты тех мест говорили про политическую сознательность и активность жителей данного региона. Но как только эти люди группировались в общество, понимание, что их дом – страна, а забор – государственная граница, улетучивалось. Все продолжали быть винтиками механизма, пожирающего ресурс своей же страны, богатство следующих поколений. Это была национальная особенность местного населения.

Будучи ещё дома, я слышал о большой технологической аварии, случившейся в очень развитой стране. И хотя её причиной был природный катаклизм, меня удивила даже сама возможность такого происшествия. Не могло в государстве, опережающем весь мир в прогрессивных технологиях и полной социальной упорядоченности, случиться что-то подобное. Мне тогда захотелось разузнать причину случившегося, и вскоре она была найдена. В заключении комиссии по расследованию говорилось о влиянии национальных особенностей. Недочеты в технологическом процессе были выявлены ранее, на них указывали и предлагали исправить, но люди, понимающие истинную опасность, были по рангу ниже следящих за общей картиной. Их национальная особенность заключалась в строгом подчинении вышестоящему, без попыток что-либо доказывать и обговаривать приказы. Наверное, по этой причине их императорская династия и не прерывалась с древних времен. Только вот в случае с решением вышестоящего руководства не устранять мелкие недочеты – это вылилась в громкую аварию с заражением обширной территории.

* * *

Прошу прощения за длинные монологи и скучные рассуждения, но основной целью моего пребывания на тот момент и выполнения грязной глупой работы было разобраться в людях как сообществе. Влияние фигурки угасало вместе с необходимостью общения. Достаточно было только наблюдать и осмысливать, во что я и погрузился в начале лета. Мне уже давно хотелось вернуться домой, увидеть своих близких, маму, отца. Для завершения полной картины было нужно лишь ощутить макромир, и как только всё меня окружающее перейдет из разряда безумия в разряд логичного – я бы с радостью отправился домой.

Мне уже не терпелось стать Петром. Очень хотелось увидеть семью, попрощаться с Лизой. К тому времени я о встрече с ней думал как о неприятной необходимости закончить наши отношения. А вот желание съездить к Юне, хотя бы для того, чтобы взять контактные данные, периодически просыпалось. Но светлый образ папы-Богданчика и бабушки АА смывал с меня это желание холодным душем.

Сад Христины был приведен в идеальное состояние. К огромному удивлению, мне очень понравилась работа с землей и растениями, она давала какое-то умиротворение. Тяжелый труд хоть и мог упорядочить размышления, но все же был насильственным для организма. Сад же давал всё получаемое при физическом труде, но делал это легко и непринужденно, оставляя внутри спокойствие и приятное послевкусие. Каждый новый день труда с растениями только повышал чувство удовлетворения – как от внешнего вида ухоженных растений, так и от порядка в моей голове. Я даже уговорил хозяев купить несколько новых растений, хоть весенние сроки посадки уже прошли.

– Не знаю, как я смогу это поддерживать в таком порядке, – говорила Христина, – ведь я в садоводстве не специалист, как ты, Филипп.

На что я просто улыбался и разводил руками.

Работы я выбирал только для заработка на скромную жизнь и на редкие походы в кафе с Иваном. Особую страсть вызывали земельные работы, требующие копания ям. Я вначале сам их выискивал, а позже они становились моими по умолчанию. Иван меня поддевал, говоря, что все люди произошли от обезьяны, кроме нас двоих: он – от орла, а я – от крота. Мне было трудно ему объяснить, что это была самая чистая из предлагаемых работ. И ко всему прочему, чем больше я рылся в земле, тем лучше понимал растения, а заодно изучал плодородность земли данной местности. Она не шла ни в какое сравнение с плодородием мест обитания Кирилыча.

Я забавлял Ивана своей чудаковатостью, забавлял Христину примитивностью поведения и социальной ограниченностью. Только её благоверный Александр был ко мне безучастен. Мне же и не хотелось кому бы то ни было давать свои объяснения, тем более они могли им не понравиться. И поэтому я только молчаливо улыбался улыбкой доброго сочувствия. К примеру, окружающие меня люди были очень религиозны, даже набожны. Традиции христианства, плотно переплетенные с языческими символами, почитались безоговорочно, невзирая на почти открытую расточительность и сексуальную распущенность религиозных деятелей. Иван сам рассказывал о недавнем скандале, случившемся из-за утечки информации о грандиозном поповском борделе в подвале одного храма. С молоденькими мальчиками и льющейся рекой кагора. Но уже через пару дней после рассказа о поповской похоти он с чистосердечным возмущением осуждал, что я работаю в саду во время религиозного праздника. Оказывается, работать в праздники не то чтобы не принято – нельзя, это табу. Конечно, я понимал, чем вызвана такая традиция. Настолько трудолюбивый народ можно было загнать в церковь и дать подумать о душе, только запретив выполнять какие-либо работы по хозяйству. С поколениями этот запрет укоренился, перерос в догму, и теперь даже самый последний лентяй испуганно высказывал свой протест работающему в праздники или воскресенье. В церковь можешь не идти, сиди дома делай гадости или ничего не делай, но только не работай: работать в выходной – грех.

Можно долго говорить о подобных традициях. Африканские христиане приносят в жертву кур, обливаясь их кровью, гавайские – распевают тумба-юмбу ча-ча-ча, приплясывая. Подобные манипуляции вызывают только добрую улыбку с легким оттенком сочувствия, ровно как и всевозможные верования данной местности. Они просто помогали настроить нейронную активность местных на религиозные темы. Ко всему прочему, на суть кризиса в их обществе наличие или отсутствие верований не влияло, а влияли сами люди, каждый отдельный человек, их социальная зрелость.

Если сделать небольшое отступление в сторону религии, то на тот момент в моем сознании сложилось не совсем позитивное отношение к местной церкви. Говоря это, я даже сильно преуменьшил. Она меня занимала мало, но любое о ней упоминание оставляло неприятный осадок, как присутствие Сашка в саду, который я для него восстанавливал.

* * *

Так вот, возвращусь к людям как кирпичикам цивилизации. Национальные особенности, менталитет – это краеугольный камень любой народности. Его нельзя сформировать за пару десятков лет, он формируется историей и культурой народа на протяжении столетий. И если люди осознали себя клеткой единого организма и начали двигаться в унисон на общее благо, тогда сразу же появляются плоды этого движения, а общее благополучие возвращается благополучием каждой отдельной клетки. Такой организм и есть цивилизация, без раковых клеток – происходит неминуемое развитие, его сразу видно по излишкам, таким как пирамиды, великая стена или храм Афины.

Я как-то смотрел познавательную передачу о том, как решили заменить одну мраморную плиту в древнегреческом храме. Оказалось, кроме затрат, исчисляемых миллионами, на сам материал плиты, возникла масса сложностей с техникой по перевозке и подъему этой плиты на свое место. Специализированная техника нашего века с трудом справилась с задачей по замене одного блока в древнем храме, а люди много столетий назад смогли построить эти храмы и наполнить предметами искусства. Это многое о нас говорит. Конечно, напившись нефти, можно соорудить отели, поднимающиеся до небес, и намыть острова из песка в виде рисунков, но что с этим произойдет, когда фонтан денег под ногами иссякнет?.. Как быстро море и пустыня заберут покупное величие? Чем займется горстка людей, не умеющих создать храм собственными силами? Сядет по верблюдам и уедет в ближайший оазис? Надеюсь, к тому времени они смогут купить себе автономную инфраструктуру для поддержания созданного.

Основная ценность, потенциал нации – это люди, понимающие и действующие ради совместного блага. Даже в маленьких масштабах такой потенциал уже ощутим, любая группа или община намного эффективней равного количества одиночек. Именно поэтому так популярны всевозможные секты и религиозные течения. Слабые, немощные и надломленные липнут к ним, как мухи к липкой ленте. А всё потому, что общая идея и совместные усилия значительно облегчают жизнь.

Что же выходит? Закинь народ в пустынную местность, туда, где поодиночке выжить шансов почти нет – и через несколько столетий ты получишь сплоченную нацию, которую нельзя разлучить, даже распорошив по всему миру. И при всем этом каждый отдельный индивидуум группы будет способен адаптироваться и благополучно жить в любой без исключения среде. Их понимание общества формировалось веками благодаря окружающим условиям. Потому евреи и проходят как горячий нож через масло в любых обстоятельствах, добиваясь поставленных задач лучше кого бы то ни было.

Или вот ещё: живут люди на землях с огромными территориями ниже уровня моря. Их жизнь – это постоянный совместный труд в построении дамб, он же и залог их благополучия. И что же мы получаем в итоге – страну, как один большой ухоженный парк, поражающий своей чистотой и опрятностью, и людей, уважающих свободу и индивидуальность друг друга.

Все эти умозаключения я потихоньку нагуливал тяжелым трудом и улочками старого города. Фигурка, как всегда, правильно забросила меня в условия, способные разъяснить интересующую тематику. Эта страна была явным примером для подтверждения моих новых умозаключений. Многовековые переделы здешних земель более сильными империями, периодическое истребление населения и постоянные поборы – требовали особой тактики. Как только нация поднимала голову и становилась заметной для сильных соседей, те приходили войной или разрушали задатки более мудрой стратегией. Но как только каждый начинал держаться сам по себе – наступало относительное благополучие. И для возможности пережить любой катаклизм хватало небольшого клочка своей очень плодородной земли. Данные знания впечатались в генофонд этой нации большими красными буквами в виде пяти основных правил:

1 «Всё, что ты сумеешь занести за свой забор – это твоё»;

2 «Всё, что не успел занести ты, – занесёт твой сосед или оно просто пропадет»;

3 «Всё, что не получается занести самому – тащи с привлечением родни»;

4 «Всё, что занёс, – защищай и никому не показывай»;

5 «Всё, сделанное вне забора – не твоё, и никогда твоим не станет».

И как только я понял принципы, по которым жила эта страна, весь творящийся хаос стал порядком. Соблюдение пяти этих пунктов было видно почти везде, даже в ленивом бездействии. Так, за очередным бокалом хорошего пива я с удивлением узнал от Ивана, что дармоед и взяточник Сашко, муж его сестры, не самый злостный вредитель. Оказывается, там было целое управление, государственное предприятие, призванное управлять подведомственными структурами железной дороги региона, которое было битком набито всякими ничего не делающими служащими. В качестве примера Иван мне рассказал о должности, в обязанность которой входило делать запись на месячных отчетах по бухгалтерии «строка сорок восемь – верна» и ставить свою подпись. Не делать что-либо, а сверить одну строчку итогового месячного отчета с каким-то шаблоном. И похожих работников, коротающих время на казенную зарплату, было целое здание, а над ними были структуры, именуемые «главками», и так во всех государственных учреждениях.

Стало понятно, почему в этой стране нет беспризорных лентяев. Им не нужно было жить под мостами в коробке от холодильника и получать пособие. Достаточно было раз устроиться на теплую государственную работу, и всю жизнь получать небольшую, но зарплату, всего лишь создавая видимость работы. Если говорить прямо, то каждый из них занимался изящным воровством государственного бюджета, только некой пассивной формой воровства с приверженностью нерациональной системе. Глубокая религиозность, любовь к Родине и патриотизм проявлялись в этих людях, как и во всех остальных, резким осуждением самых продуктивных из жуликов. Сидя у себя дома – или громкими лозунгами на постоянных митингах, рассказывающих о величии нации. На таких митингах обычно и собирались те непонимающие, но каким-либо боком причастные к продолжающемуся развалу, высказывали свою активную позицию и с чувством выполненного долга продолжали свой бренный путь, не способный привести к переменам.

Вырисовывался очень печальный пример. Он неоднозначно показывал, что будет при получении обществом благ, к которым оно, это общество, не готово. Доказательства были вокруг меня, хоть поначалу виделись как абсолютно непонятные вещи. Только теперь, когда я смог охватить вниманием государство в комплексе, как ранее наблюдал человека, – всё становилось логичным. При любой оценке происходящего, событий нужно оценивать их как такие, что были и до того, как мы стали обращать на них внимание. Также эти события продолжат происходить и после нашего в них присутствия. И если выбран правильный масштаб оценки, взяты во внимание исходные данные и виден результат на выходе, понимание приходит само собой.

И вот что произошло в стране, где я умело спрятал следы своего существования. Нация чудным образом получила независимость, к которой так стремилась, да ещё с крупными козырями на руках получила. Чтобы вы немного понимали масштабы, требуются кое-какие разъяснения. Откололся осколок изжившей себя и распавшейся империи. Осколок по площади больше любой европейской страны, с плодородными землями и трудолюбивым населением численностью в треть всего населения той бывшей империи. С четвертым в мире ядерным потенциалом, военными базами, выходом в море и развитой инфраструктурой. Даже полезных ископаемых на этой территории было достаточно для самостоятельного ведения дел. Всё богатство, с заводами, фабриками и всем, что прилагается, – попросту отдали. Это не та вымышленная страна Тумба-Юмба с маленькой алмазной шахтой, где революционеры ходят с мачете, прикрывшись фиговым листком. У здешних людей появилось государство, которое при правильных раскладах могло стать если не одним из ключевых игроков на мировой арене, то явно не середнячком. Нужно было всего-то закатать рукава и быстренько восстановить все экономические связи с учетом границ, да подкорректировать законы.

Если бы мои домыслы о том, что менталитет народности формируется столетиями, были неверны, я бы не находился в стране, попавшей в десятку беднейших стран мира, а реалии жизни оказались именно таковы. Люди после недолгой эйфории от свободы дружно взялись за выполнение пяти правил, сформировавшихся ещё у их предков, и начали растаскивать все, что плохо лежит, прям у себя из-под ног. Конечно, стоит отдать должное политической грамотности прилегающих развитых стран. Никому не нужен был ни сильный игрок на политической сцене, ни новый игрок на товарном рынке. Это не было выгодно ни востоку, ни западу. Толковым политикам той страны жестко объяснили правила игры, а кому не смогли – тех устранили. А дальше всё было предсказуемо: находящаяся у власти верхушка начала кормиться своим же ресурсом, переводя его в частный сектор рынка или цинично разворовывая.

Вы только представьте! Сидите вы сегодня и штопаете свой любимый носок, чтобы не идти на работу в министерство – в дырявом. А завтра для вас оказалось возможным купить металлургический завод по заниженной в сто раз цене. И денег не нужно, вон они рядом беспроцентным кредитом оформлены в национальном банке. Нужно только поделиться с министром, отвечающим за кредиты, он как раз поштопал трусы и готов выдать вам обоим кредит. Несколько итераций, и через полгода вы уже владелец заводов, мостов, пароходов, а носок штопаете нитью с бриллиантовым напылением, сидя на золотом унитазе. Потому как «примитивный голодранец» – это внутренний статус, передаваемый по наследству, независимо от того, из какого материала унитаз. Именно таким образом это и забурлило-завертелось, вовлекая в процесс растаскивания национальных богатств почти всё население страны. Восток и запад облегченно вздохнули, периодически латая финансовые дыры этой страны то выгодными контрактами, то небольшими финансовыми вливаниями, и не ради восстановления, а для стабильности ситуации, чтобы все так оставалось и дальше. Обвалить громадную глыбу без сложностей для себя невозможно, но дать ей медленно рассыпаться, периодически удерживая от стремительного развала – ход мудрой политики.

* * *

К середине лета мои вопросы были полностью решены, а умение мыслить глобально – отточено. Молчаливый и скучноватый фрагмент жизни проскочил мимо. Оставалось только уточнить некоторые аспекты политической жизни, чтоб окончательно закрыть эту тему, и можно было прощаться с фигуркой и двигаться в обратный путь. Меня одолела простуда, от которой никак не получалось избавиться. Не хотелось ехать с соплями, но что бы я ни пробовал из лекарств, ничего не помогало. Мое образование в меде дало четкое представление о том, кто может атаковать организм. Царств не так уж много: вирусы, бактерии или грибы. Вирусная активность не могла длиться дольше двух недель, иммунитет распознал бы гада и за пару дней уничтожил. Я после неуспешного лечения народными средствами применил антибиотик широкого спектра действия в сочетании с ещё одним ингаляционным препаратом, но и это не дало никаких результатов. Желания бомбить себя и свою микрофлору тяжелыми лекарствами особого не было, но от воспаления я уже плохо спал по ночам.

Поразительно, но у них практически любое лекарство можно было купить без рецепта, такое наплевательское отношение к медпрепаратам могло быть только здесь. Вспомнилась живая и мертвая вода Кирилыча – это чудо-средство мне бы точно не помешало, но увы, она была очень далеко. Я начал пить таблетки от аллергии и какие-то йогурты для восстановления микрофлоры кишечника после антибиотиков, но, по ощущениям, пора было обращаться за помощью специалиста. Надежней моего всепронырливого друга помощника в этом деле найти было трудно.

– Иван, мне нужен врач, не могу победить насморк, – придя к нему прям в разгар рабочего дня, сказал я.

– Да-да, конечно. Как вспомнить о друге, пригласить на бокальчик-другой пива, то тебя не дозовешься, а как из носа потекло – так сразу прибежал.

– Просто я пробовал сам, всё же медик. Но ничего не выходит.

– Шучу я, не парься. Тем более вид у тебя такой, будто твои растения высохли, и ты по ним две недели горько плакал, глаза и те, как у кролика. Сейчас мы мигом найдем тебе доктора по соплям.

Иван взялся за телефон. Позвонил туда, позвонил сюда, поговорил с кем-то о пьяной оргии в бане, договорился о следующей – и менее через десять минут у меня был адрес и номер кабинета больницы, куда нужно подъехать на приём.

– Ты как будешь под кабинетом, позвони вот по этому номеру и скажи, что уже под дверью. Тебя ждут. Платить доктору ничего не надо, я всё порешаю, единственное – возьми денег лекарства купить.

– И что бы я без тебя делал, Иван, не знаю прям!

– Что делал, что делал… заляпал бы соплями все растения у Христины в саду.

Мы улыбнулись, и я пошел искать спасительного доктора.

(19) Укольчик веры

Больница мне напомнила прошлый визит с зубом, как будто история повторялась. Те же запахи, те же обреченные серые лица больных. По всей видимости, обстоятельства, как и у Кирилыча, говорили мне, что пора уезжать. В любом случае, мне стоило узнать, что же за чудо-болезнь меня одолевает, даже перед отъездом. Под указанным мне номером кабинета стояла разношерстная толпа больных, человек пятнадцать, угрюмых и перекошенных в разные стороны. На двери, кроме номера кабинета и фамилии врача-отоларинголога, было прикреплено ещё три дополнительных листочка с распечатками указаний. На первом предписывалось в верхней одежде не входить, на втором говорилось, что шуметь в коридоре нельзя, это отвлекает доктора. Самым веселым было третье указание, гласившее: «Лица, пришедшие на прохождение медицинского осмотра, должны принести с собой клей, скотч и одноразовые перчатки». Вспомнилась моя надпись на автомате с кофе, вызвавшая такой резонанс в больнице святого Иосифа, и её великая сила.

Раньше надпись о скотче и клее расценилась бы мной как шутка, но теперь я был взрослым мальчиком и прекрасно понимал, что где-то рядом с больницей стоит частная торговая точка этого доктора, и в ней, как ни странно, продают и скотч и клей. Окинув взглядом покорно ждущих людей, я сразу узнал, кто здоров, по скотчу, клею и перчаткам. На мой звонок сразу же отреагировали. Выглянувший из двери долговязый доктор с лобным рефлектором на голове спросил:

– Кто здесь Филипп?

Я поднял руку, дав себя определить. Очередь недовольно загудела, но доктор сразу же грубо их осадил.

– Я вообще должен был быть в стационаре сейчас, а не здесь. Пошумите мне тут – развернусь и пойду.

Все сразу уважительно притихли, провожая меня недобрыми взглядами.

В кабинете мне пришлось подождать, пока доктор примет уже находившегося там пациента, после чего мои жалобы внимательно выслушали, а меня осмотрели.

– Я даже курс антибиотиков пропил, но ничего не помогает, – со знанием дела щебетал я.

– Антибиотики тут ни к чему, у тебя аллергия, – уверенным голосом сказал доктор.

– Но у меня никогда не было аллергии раньше, да и таблетки от нее я тоже принимал, и они не дали никакого эффекта.

– Всё когда-нибудь бывает в первый раз. То, что ты там принимал, меня не интересует, сейчас медсестра напишет, что нужно купить, сходи на первый этаж, купи это и возвращайся, мы тебе сделаем укольчик.

Он обратился к медсестре, продиктовал ей названия препаратов, и я с листочком бумаги отправился вниз. Спасительными лекарствами оказались одноразовые шприцы, пять ампул и те же таблетки, что я уже принимал последние пару дней. Моя вера в чудо-доктора и скорое спасение немного пошатнулась. Прежде чем вернуться назад в кабинет, я прочел инструкцию о той дряни, которую мне хотят вколоть. Препаратом оказалось сильное антигистаминное, которое колют задыхающимся пациентам в случае необходимости быстро снять отечность с дыхательных путей. Поэтому мое второе посещение доктора началось с резонных вопросов:

– Доктор, вы мне выписали те же таблетки, что я принимал. И зачем сразу колоть такой сильный препарат?

– Ты лечиться сюда пришел или обсуждать врача? – ввязалась в разговор медсестра, уже набирая содержимое одной из ампул в шприц.

– Лечиться, но, может, сначала стоит узнать, что вызвало такую реакцию?

Доктор с немного недовольным, но спокойным выражением лица мне всё доходчиво разъяснил:

– Мы не аллергологи, я не буду выяснять, что вызвало реакцию. Для того чтобы таблетки подействовали, их нужно принимать длительное время. А какие препараты назначать, решаю я, не ты. Так что приходи раз в день к нам на укольчик, а после пятого и таблетки начнут действовать. Годится?

Я устал от этого насморка и готов был смириться даже с выбранным препаратом, но перспектива проходить без очереди мимо толпы ожидающих больных меня не вдохновляла, тем более я без труда мог сделать себе укол сам.

– Хорошо, я начну лечение, только уколы мне сделают и дома, не обязательно сюда ходить.

– Понимаю, что неудобно, но все же придется ходить к нам. Такой укол тебе не смогут сделать дома, потому что это укол в нос.

– В нос?!

Хотел бы я в тот момент посмотреть на себя со стороны! После полугодичных скитаний по стране абсурда я был глубоко уверен, что удивить меня уже нечем. Ведь теперь я не тот наивный мальчик, что ехал с Карлом, не понимая, о чем тот говорит, теперь я видел скрытые мотивы этих абсурдных поступков. Но передо мной стоял опытный врач, который хочет снять раздражение носовой полости лошадиной дозой антигистаминного препарата, да ещё вколов эту дозу именно в саму носовую полость. Потому что он учил в мединституте нос, он не учил жопу, в которой находится ягодичная мышца, не учил кровь, которая разнесет вколотый препарат по всему телу за пару минут. Нет, эта гнида учила только нос, и теперь собирается блокировать гистаминовые рецепторы, попав именно в центр очага. А ведь от укола в нос отечность действительно пройдет на минуту быстрее, чем от того же укола, сделанного в зад. И вот передо мной стоял добрый доктор с очень открытым лицом и жирная медсестра со шприцом, не понимающие моей озабоченности, но готовые меня вылечить.

– Да, в нос, Филипп, в нос.

– А давайте вы уколете меня в глаз. Это тоже близко к носу, в нем нет нервных окончаний, и выглядит устрашающе! Как вам моя идея?

Ореол спасителей быстро слетел с их лиц. Мы обменялись парой колких, почти оскорбительных фраз в адрес друг друга, и я оставил это ужасное учреждение.

Возвращаясь к своей летней кухоньке, я встретил Христину и не смог удержаться от высказываний в адрес здешней медицины.

– Ты совершенно прав, Филипп, у нас лучше не болеть. А тебя, я вижу, совсем амброзия расклеила.

– Что меня расклеило?! – уже второй раз за день удивленно переспросил я.