Идолы и птицы

Видимо, каждый раз, когда пора было уезжать, фигурка собирала для меня всё упущенное мной из виду и выдавала одной порцией. Так было перед отъездом из деревни Кирилыча, так же было и в момент отъезда из сериальной обители АА. Даже серый невзрачный город моей первой высадки проводил меня незабываемой ночью с заботливым полицейским, слова которого отдаются в памяти до сих пор. «Не спать, следить за вещами!» Сразу было ясно, что и этот отъезд меня чем-то, да порадует.

– Амброзия начала цвести. У меня многие знакомые мучаются от этой травы часть лета и начало осени. Аллерген жуткий.

– Давно слышал название, но думал, что это какое-то декоративное растение или цветок.

– Ну ты и даешь, садовод-любитель! Столько всего знаешь о растениях, а про обычный бурьян не в курсе. Идем, я тебе его покажу.

Христина вышла со мной на улицу, повертела немного головой и подошла к торчащему возле столба сорняку.

– Вот она, красавица, все пустыри захватила. Только тут она маленькая, а так выше человеческого роста растет, когда ей ничего не мешает.

Я узнал эту похожую на темную полынь травку, на которую обратил внимание ещё весной, спутав её с коноплей. Теперь я знаю её название и знаю её предназначение. Мерзкий сорняк, подавляющий любые другие растения и захвативший невозделанные пустыри, выбрасывал в воздух миллиарды своих канцерогенных спор для опыления новых миллионов семян. Бесполезное растение, требующее карантинных мер и непригодное даже для того, чтоб его семена достались птицам, безнаказанно разрасталось. А спасение от его пыльцы было одно – укол в нос.

Все купленные мной лекарства, кроме уже наполненного шприца, я забрал с собой, и как только узнал источник своего заболевания, сразу же поспешил сделать себе укол. Нужно отдать должное прохвосту-доктору, хоть лекарство и было неоправданно сильным, симптомы за пять минут как рукой сняло. Блокировка гистаминов прошла быстро и успешно даже из ягодичной мышцы, всё-таки мое неоконченное высшее образование стоматолога чего-то да стоило. Обстоятельства мне однозначно подсказывали – пришло время ехать домой. Я предупредил об этом Христину и позвонил Ивану пригласить отметить вечером мой отъезд.

– Слушай, Филипп, хотел тебя спросить, как долго ты находишься в нашей стране? – поинтересовался он.

– А что это меняет?

– Пока ты тут, ничего, но, насколько мне известно, есть ограничение на длительность пребывания, и при выезде могут возникнуть проблемы с таможней.

– Я, если честно, и не задумывался о таких вещах, а въехал я осенью.

– Давай я узнаю, что там и как, а ты посмотри дату по отметке о въезде на штампе и посчитай дни по календарю. Но по памяти скажу, что больше ста восьмидесяти дней находиться у нас нельзя.

– И как же мне выехать назад? Я в любом случае здесь дольше этого срока.

– Узнаю – перезвоню.

Я, не дожидаясь ответа Ивана, направился за билетами. Если будут проблемы с выездом из страны по паспорту Филиппа Гаврановича, в посольство моей страны заявится Петр Мергель, и всё равно отсюда уедет. Но ответ не заставил себя долго ждать, Иван позвонил минут через двадцать с полной осведомленностью по теме пребывания в стране.

– Слушай, Филипп, дела обстоят так. Непрерывное пребывание на территории нашего государства не должно превышать девяноста дней, а суммарное число дней в году не должно превышать ста восьмидесяти. Нарушение данных сроков считается административным правонарушением и облагается штрафом в размере от двадцати до пятидесяти не облагаемых налогом минимумов, с запретом на въезд на протяжении трех лет.

– Ого! Наверное, мне придется применить план «Б»!

– Да не парься ты, Филипп. Я тебя просто шуганул.

– Так это ты шутишь, что ли?

– Нет, какие ещё шутки! Слово в слово процитировал статью закона. Но вся фишка в том, что этот штраф даже при самых жестких раскладах составляет твой недельный заработок. Я за одну гулянку спускаю больше.

– Это невероятно, как такое возможно?!

– Да, Филипп, именно так работают наши законы. Дашь на таможне пару банкнот немного больше максимального штрафа, попросишь таможенника самому его оформить, вежливо извинишься – и всё сделано. Они даже не станут блокировать въезд по твоему паспорту на три года, нафиг оно им нужно.

– Спасибо, Иван, за совет, я так и поступлю.

– У тебя хоть деньги есть, чтобы завтра возвращаться, или тебе помочь?

– Нет, не нужно, спасибо. На обратную дорогу у меня деньги были всегда. Готовь на вечер печень, будем её травить алкоголем.

– Золотые слова! Хоть напоследок ты перестал быть унылым готом. Может, тебе ещё и цыпочку подогнать? У меня есть на примете пара бомбезных путан.

– Иван, давай ограничимся выпивкой, а охоту на триппер оставим на следующий раз.

– Да там всё цивильно, но дело твое. До вечера.

* * *

Я спокойно занялся билетами. Расписание сразу дало понять, что поездом ехать было неудобно, нужно было собираться или этой ночью, или через сутки. Мне хотелось хорошенько напиться с Иваном напоследок, а ждать следующей ночи было невтерпеж, и потому я купил билет на автобус, отправляющийся в обед следующего дня. А с места прибытия автобуса в столицу соседней страны забронировал авиабилет домой, уже на фамилию Мергель. Мне не терпелось поскорей вернуться домой, так что долгие переезды были ни к чему. Решив вопросы с переездом и весьма удовлетворенный собой, я стал обдумывать, как скоротать несколько свободных часов до вечерней встречи с Иваном.

На ум пришло общение с одной женщиной, с которой я познакомился пару недель назад. Познакомился – это, конечно, было громко сказано, потому как я даже не знал её имени. Мои молчаливые прогулки по городским улицам и паркам часто включали в себя посещение старинных зданий, по крайней мере, тех, куда была возможность попасть. Всё началось с посещения центральной библиотеки, удивившей меня масштабами архитектурной композиции. После я совал свой нос везде: во дворец бракосочетаний, в центральное почтовое отделение, в учебные заведения, размещенные в старой части города. Не обошел стороной музеи и церкви, особенно последние. Именно старинные церкви поражали помпезностью, величием и в то же время тишиной, присущей библиотекам. В одной из таких церквей я и обратил внимание на занимающуюся реставрацией женщину. Вернее было бы даже сказать, что первым предметом, не вписавшимся в обстановку церковной роскоши, был респиратор, надетый на её лицо. На него я и обратил внимание. Женщина разрисовывала в нем золоченую одежду одного из настенных персонажей, в нимбе, больше напоминающем прозрачный шлем скафандра. Тогда мне показалось, что медленные кропотливые мазки на стене так малы и незначительны, что на разрисовку только одного этого святоши уйдет вся её жизнь. Время от времени я стал приходить туда посмотреть, насколько продвигается реставрация и как капля за каплей растворяются мазки в океане ещё не сделанного объема работ.

Женщина хоть и усердно занималась таким кропотливым трудом, но со второго посещения обратила на меня внимание, а впоследствии мы уже обменивались жестами приветствия друг с другом. Я подавал одобрительные знаки, когда был закончен воротничок или проявились яркие украшения на рисунке. Она махала мне рукой и, наверное, улыбалась внутри своего респиратора. Мы только пару раз перекинулись фразами, когда её лицо было свободно для разговора.

– Зачем вам это? – спросил я, ткнув пальцем в респиратор.

– В золотой краске очень ядовитые пары, нужно себя защищать, – ответила она как-то смущенно, почти оправдываясь.

Молодая тучная женщина, возрастом немногим больше тридцати хорошо вписывалась в рабочую обстановку, но начинала выглядеть очень неуверенно и неумело, как только отрывалась от труда. Весь её организм казался собранным из разрозненных частей. Голова не совсем подходила к телу, нос – к полному овалу лица. Даже невероятно чистые и глубокие глаза почему-то казались слегка раскосыми.

– Вам не скучно заниматься такой монотонной работой? – попытался я как-то удовлетворить своё любопытство.

– Нет, нисколько. Она мне очень нравится.

– Тогда не буду вам мешать.

– Спасибо. Удачного вам дня! – Она расплылась тогда в улыбке ещё более неловкой, чем вся её внешность, оголив неровности зубов.

И вот, держа в руках билеты на автобус и имея в запасе несколько свободных часов, я почему-то захотел хоть что-то узнать об этой женщине. Когда-то на перрон железнодорожного вокзала из моего купе вышла маленькая красивая девочка Оксана, о которой мне тогда тоже хотелось хоть что-то узнать. Но тогда желание знакомства было вызвано пьянящей, полной молодости внешностью и подавленным сексуальным подтекстом. Наш с ней разговор мог быть разве что о куклах. В данный момент желания были диаметрально противоположными. Это было любопытство, интерес к профессии, интерес к личности, которая добровольно избрала такую профессию, да ещё и может спокойно эту работу выполнять. Любопытство вызывал сам человек, заключенный в настолько рассинхронизированном теле.

Не имея ни малейшего желания видеться с Христиной или Александром, я решил забрать реставраторшу с её боевого поста и пригласить в кафе. Перерыв в разрисовывании дорогой рясы какого-то там святого Онуфрия или Агафона никак не сказался бы на их святости. И я, без лишних сомнений, направился в уже известный мне собор.

– Добрый день! – начал я, помахав рукой золотой труженице. Она кивнула в ответ.

– Вы не могли бы спуститься? Я хотел бы с вами поговорить.

– Хорошо, минутку, – сказала она, приоткрыв респиратор, и, закончив пару мазков, через несколько минут спустилась вниз.

– Меня Филипп зовут.

– Очень приятно, а меня – Татьяна.

– Я завтра уезжаю, далеко и навсегда. Хотелось бы с вами познакомиться. Не хотите сходить в кафе или пообедать?

Татьяна посмотрела на время, что-то прикинула в голове. Глаза её растерянно забегали.

– Я не уверена, есть ли в этом смысл. Мы не знакомы, да и рабочий день у меня ещё не закончился.

– Да, перед вами стоит непростой выбор, хотя визуально мы давно знакомы. У меня сейчас есть окно во времени только этих пару часов, и к тому же я очень плохой собеседник, который, ко всему прочему, мало говорит. Но я готов компенсировать своё невежество вниманием и вкусной едой. Решайте.

Несвязанные части её тела наполнились мотивационными конфликтами, глаза нервно бегали по кисточкам на рабочем месте, часам и всему окружению, периодически натыкаясь на меня. Всё же стоит отдать должное скорости принятия ею решения, оно пришло секунд через пять.

– Хорошо, Филипп, мне нужно прибраться на рабочем месте, переодеться. Через двадцать минут я подойду к выходу из храма.

– Отлично, я подожду, – кивнул я, довольный собой, и уже через полчаса мы сидели в кафе неподалёку.

Татьяна, как оказалось, была вегетарианкой и совершенно не употребляла алкоголь. Но делала это не по причине беспокойства о своем здоровье, а из-за того, что не смогла бы заниматься реставрацией святых вещей, будь иначе. Так получилось, что разговора об архитектуре и реставрации, который я планировал изначально, не вышло. Были постоянные неловкие моменты в общении из-за того, что мы всё время путались, обращаясь друг к другу то на «ты», то на «Вы». К тому же её одежда оказалась такой же блестящей, как и у церковнослужителей на Рождество, только без вышивок и драгоценностей. Это, как и разница в возрасте, придавала общению неловкий момент. Периодически я ловил на себе косые взгляды других посетителей.

Но данное неудобство с лихвой компенсировалось интересным общением. На редкость разговорчивая, Татьяна осталась такой даже после моих скептических высказываний в сторону христианства, церкве́й и разукрашенного духовенства. За два часа она без утайки рассказала почти всё о своей жизни. Мне оставалось только уточнять нюансы и время от времени высказывать свое мнение по этому поводу.

Было понятно, что случайные обстоятельства не зря познакомили меня с человеком из совершенно иного мира. Нежеланная дочь в сельской многодетной семье, в которой отец, горький и беспробудный пьяница, открыто хотел её смерти и периодически пытался отрубить голову топором. Мать, всю жизнь преданно терпевшая от него регулярные побои, полностью содержала его, никчемного и старого. Совершенно другой, неблагополучный образ жизни ворвался картинками в мое сознание, породив массу вопросов.

– Зачем же сейчас его терпеть? – спрашивал я, узнав, что её отец, на полном женском содержании, горько пьёт и дебоширит.

– А кому он ещё нужен такой, приходится терпеть, – отвечала Татьяна с христианской покорностью.

Такое положение вещей плохо укладывалось в моей голове, особенно когда я узнал, что она, хорошо зарабатывая на реставрации, строит большой новый дом, где и продолжит жить их семейство под пренебрежительным командованием отца-алкоголика. Но на том чудеса этой нескладной личности не заканчивались. Почти вся её родня каким-то образом была завязана с церковью и религией Она сама несколько лет жила при монастыре в молодости, а в будущем планировала пойти в монахини. Все мои брезгливые выпады на религиозные темы Татьяна воспринимала очень спокойно.

– Человек вправе иметь своё собственное мнение. Я его принимаю, просто моё отличается.

– Но как можно, имея маленький достаток, нести последние сбережения в лопающуюся от сытости церковь! – пытался я подкрепить свою точку зрения неопровержимыми фактами.

– В церкви, как и везде, не всё одинаково. Мой дядя – священник в очень бедной церкви, иногда даже голодает из-за полного отсутствия денег. Но это его место, он несет Бога людям. Я периодически помогаю ему и его семье не умереть с голоду.

– Такое бывает?! – удивлялся я.

– Да, причем такое не редкость. А в монастырях люди живут ещё бедней.

– А кто финансирует человека, идущего в монахи?

– Никто не финансирует, каждый монах живет на собственные сбережения или при поддержке семьи.

Этот факт меня очень удивил. Я почему-то всегда думал, что общая система верований распределяет полученные прибыли равномерно, но как оказалось, это не так. По крайней мере, в той стране и с её религией. Еще больше поражал тот факт, что даже при всем политиканстве и бизнесменстве правящей верхушки духовенства оставалось место для истинного служения своему Богу. Такие факты вызывали уважение и наводили на мысли, что прямых суждений не должно быть даже в простых вещах, не говоря уже о более масштабных. А любая религия, ко всему прочему, всегда переплетена ещё и с чем-то мистическим. Тому был подтверждением рассказ о собственной жизни Татьяны. Лгать ей смысла не было никакого. Мы разговаривали в первый и, скорее всего, в последний раз, не имея никаких корыстных мотивов.

– Я когда попала впервые в монастырь, – рассказывала она, – ко мне вышел монах, посмотрел на меня и сказал, что я три раза умру, сказал, что мне будет очень тяжело. В монастыре тогда все удивились, узнав, что он ко мне вышел. Этот монах не выходил из своей кельи семь лет, а ко мне вышел.

– Интересно, и что? – подталкивал на продолжение я.

– Два раза я уже умирала. Не совсем, конечно, но была в состоянии клинической смерти.

– И? Туннели там какие-то или подобные вещи видела?

– Нет, не видела. Но все уже подумали, что я мертвая, и оставили меня в покое, а я очнулась.

– Сколько же ты провела в таком состоянии?

– Восемь часов.

– Сколько?! – Во мне сразу же взбунтовалось медицинское образование. – Человек не может находиться в состоянии смерти так долго, скорее всего, тебе поставили неправильный диагноз, не нащупали слабый пульс.

– Возможно, но это не важно. Важно то, что я после того случая начала видеть несчастья, постигающие человека, которые с ним случатся.

Татьяна много рассказывала, что она говорила каким знакомым и как эти вещи с ними случались. Хороших вещей она не видела, а только предстоящие людские горести, и это её очень угнетало. Всё закончилось тем, что она закрылась в комнате, как тот вышедший к ней монах, и несколько лет ни с кем не общалась.

– Я молилась, чтобы Бог забрал у меня этот дар, – говорила она с грустью в глазах, – и он это сделал, когда я второй раз умерла.

– И сколько же продлилось время второй смерти?

– Ночь. Меня отвезли в морг, сообщили моим родителям о смерти и попросили приехать на опознание. А когда они на следующее утро пришли меня опознать, я была жива, и мой дар ушел.

Я не знал, было ли сказанное правдой, на тот момент это было не важно. При желании можно было бы найти ту женщину, поднять медицинские карты, сделать МРТ, но сути это не меняло. Все, рассказанное Татьяной, было печальным, невероятным и интересным. Даже её полнота, как оказалось, была причиной, давшей ей здоровье. Пару лет до нашей с ней встречи у неё были большие проблемы с почками, одну из них уже удалили, и грозило удаление второй из-за риска третьей смерти. Но она отказалась, выбрав мизерный и болезненный путь, но без пожизненного диализа. Отказалась – и выжила, а набор приличного веса избавил её от последствий болезни.

– За последний год я набрала двадцать килограмм. Теперь я не очень хорошо выгляжу, но чувствую себя совершенно здоровой, – говорила она с блеском в глазах.

Пару часов общения с незнакомым человеком пролетели перед моими глазами, как отдельно прожитая жизнь. Совершенно не моя, горькая, но приятная, как запах полыни. Была понятна вся несуразность внешнего вида Татьяны, преданность своей работе, неуверенность. Она не выделялась красотой, интеллектом или жизненными достижениями, но в ней было что-то, недоступное и совершенно непонятное сухому способу моего мышления, то, что подсвечивает изнутри. Религиозность и духовность – вещи, совершенно недоказуемые, но всё же ощутимые интуитивно.

Я понимал: фигурка, как и раньше, высветила потерянные мной детали. Во-первых, ушла неприязнь к религиозным догмам: теперь они были приняты мной как важная часть системы, как отдушина для убогих и страждущих. Во-вторых, мне было дано понимание того, что человек не заканчивается гармоничным развитием только тела и сознания, к нему нужно добавлять ещё что-то, пока мне непонятное. Это было напутствие перед долгой дорогой, и я его с благодарностью запомнил, и, распрощавшись со своей мимолетной знакомой, направился в мир с более привычной для себя обстановкой. Съеденные десерты и мороженое – это хорошо, но меня ждал греховный Иван и горячительные напитки, разговоры о политике, бизнесе и прочих пробелах в моём интеллектуальном познании мира.

* * *

Вечер с Иваном прошел хорошо, мы много говорили о политике, о планах на жизнь, даже о женщинах. Он рассказал, что ещё погуляет пару лет, и займется поиском хорошей порядочной девушки, с которой хотелось бы построить дом и завести двоих детей. Я рассказал, что разойдусь со своей, переквалифицируюсь на психолога, наконец-то ответил на гложущий его с момента нашей первой встречи вопрос, зачем мне поддельный паспорт. Правда, мне пришлось сказать, что родители не одобряли моего решения, и отправься я по настоящему паспорту, меня бы нашли и вернули в первый же месяц моего пребывания здесь. Основная идея использования фальшивого документа была именно такой, так что я особо ничего и не выдумал. Для него же ответ оказался скучней, чем предполагалось. Таким же простым было и его объяснение о связи политики и бизнеса. Механизм кражи заводов-мостов-пароходов находящимся у власти чиновником, который я описал выше, работал не только с государственными ценностями. Как только один чиновник терял власть, второй, её получивший, мог с той же легкостью отжать ворованную ценность у первого. Причастность к политике в данной ситуации была самым действенным методом защиты своих инвестиций, способом успешного ведения бизнеса. Никто и не собирался в чиновничьем аппарате думать об общей работоспособности законов, как и в силовых структурах не собирались защищать законы и обычных граждан, а в религиозных – очищать человеческие сердца.

Это было очень печально осознавать, как и видеть безнадежно глупое положение людей, загоняющих себя же самих в горькую безысходность. Идя на встречу, я хотел подарить фигурку Ивану на память, но после его разговора о доме, семье и детях решил этого не делать. Понимание себя и окружающего мира принесло бы ему только лишние разочарования. Потому как люди того общества смогут сломать барьер своих пяти правил, только лишившись всего. Сначала должна исчезнуть любая маломальская ценность за пределами заборов. Богатства государства полностью иссякнут. Потом аппетиты самых ушлых и эффективных представителей того строя возьмутся потрошить зазаборные закрома менее защищенных. И только лишившись последней надежды выжить отдельно – плодородной земли, забора, защищенности вороньего гнезда от посягательств соплеменников, народ сможет начать осознавать прелесть совместного труда и понимать под словом «дом» свою страну. Конечно, при условии, что такая страна останется существовать. Мне хотелось бы ошибаться, но именно к таким выводам привело влияние моей маленькой бронзовой фигурки. Её нужно было вывезти из края лозунгов и пустых обещаний, оставить этим людям надежду неведения и веру в будущее. Да. Мне захотелось оставить своего друга в счастливом неведении. На тот момент такое решение показалось правильным.

Всю ночь мы говорили о планах на будущее, о еде, выпивке и красивых женщинах. Нас с Иваном выставили из последнего кабака уже под утро. Мы еще больше часа, очень крепко поддатые, прощались, но в конечном итоге, пожелав друг другу удачи, каждый из нас пошел дальше своей дорогой. Через двенадцать часов меня ждал путь домой.

(20) Прощай, Филипп

Я с нетерпением ждал отправления автобуса, ещё раз рассматривая местные достопримечательности. Состояние мое было, мягко говоря, плачевным. Видимо, тройная норма алкоголя в сочетании с медпрепаратами пытались мне рассказать, что так делать нельзя. Автовокзал находился почти на окраине, и я обратил внимание, что вся местность за чертой старой части города была больше похожа на тот серый угрюмый городок в восточной части страны, где я впервые вышел на перрон. Старинные улочки, уличные художники и музыканты вместе с запахами самобытных кафе хоть и создавали приятную атмосферу, но я всегда понимал, где находился, каждый раз, отъезжая от центра. Пыльные грязные улочки, одинаковые безликие коробки многоэтажных домов в более современной части города, огромные частные дома с неухоженными маленькими двориками по окраинам – всё это я видел почти каждый день, будучи разнорабочим. Старинный город с его атмосферой и своеобразным стилем достался этой стране случайно, от поколений, умеющих делать настоящие печи – не только теплые, но и красивые. Впоследствии создались такие условия, при которых люди, имевшие огонь в сердцах, были заморены, истреблены или бежали из своих родных мест на чужбину. Оставшиеся же, вписывающиеся в стандарты новых правителей, построили эти многоэтажки и вымазали улицы грязным песком, украшая на праздники серые будни побелкой. А свободное новое поколение, пришедшее им на смену, вовсе ничего не стало делать, заполнив грязные улицы пафосными лозунгами.

Я хотел отсюда поскорей убраться – не из-за обстановки или неприязни к людям, нет. Обстановка во дворе у Кирилыча была намного хуже, почти первобытной, и люди здесь были очень красивые. Не внешне, хотя и внешне тоже. Была некая красота в способе их мышления, в детской непосредственности, в нестандартной живости интеллекта, в огромном трудолюбии. Их сделала такими эта система, провоцируя внутреннее развитие каждой из личностей окружающим эту личность неблагополучием. Опыт с Юной показал, что какими неприглядными не были бы люди предыдущего поколения, как не смазывала бы краски всеобщая серость, природа все равно наделит определенный процент потомков харизмой и огнем в груди. Этого не искоренить чистками и истреблениями, это как позитивная мутация или реакция разумной системы на баланс сил. А потому я не думал, откуда ехать, важно было – куда. Было получено всё, что надо, и мне просто хотелось поскорей вернуться домой.

Автобус тронулся, содрогаясь от неровностей дороги, и я, мирно попивая минеральную воду, стал наблюдать, как медленно вырастают дома, приближающиеся к границе. В моей голове прокрутился весь сюжет – от знакомства с Карлом и зрительным обменом любезностями с Оксаной, через мудрость Кирилыча, неутомимость Данилы с Алиной. Юна оставляла ватный ком в груди и мятный привкус на губах. Умение интеллекта Ивана адаптироваться и не усложнять вызывало уважение и привкус перегара во рту. Рассказанные мной уточнения или переживания касались только тех предметов, которые понятны каждому: еда, огонь, жилище, дорога, быт… На самом деле, увиденного и понятого, сходных вещей, вызвавших высказанные мной умозаключения и переживания, было намного больше, а начни я более детально разъяснять – рассказ мог бы растянуться на год.

И с этим багажом бесценных знаний я возвращался назад. Не было никаких сомнений, что полученное богатство стоило потраченного времени, ведь на некоторые умозаключения мне могло не хватить и всей моей жизни, а к другим я и вовсе не смог бы прийти в стандартной обстановке. В любом случае я обогатился, и мне пора было избавляться от фигурки, дабы не навлечь беду на родных и близких. Конечно, было очень интересно, к каким темам для размышления и выводам привела бы меня эта маленькая бронзовая фигурка, оставь я её еще на пару лет. Возможно, я узнал бы о вещах, находящихся за горизонтом событий, или понял бы, что этот горизонт – не что иное, как обычная выдумка умного человека, умеющего играть словами ради своей выгоды. Мне не особо хотелось предполагать такие вещи, ибо история не раз доказывала, что люди, не умеющие по достоинству оценить полученное, терпели крах, желая все большего и большего. Жажда всё новых завоеваний ослепляла и приводила к упадку почти всех великих полководцев, желающих завоевать еще, а не мудро распоряжаться тем, что уже завоевано. Я не был великим полководцем, но касательно своего внутреннего мира аналогии явно просматривались. Обозначив границы и возможности своей личности, определив свое отношение к обществу и людям, я теперь должен был навести порядок в себе, создать завершенность внутри очерченного круга. И для этого необходимо отпустить фигурку. Спрятать её на пару лет, как я запаковал свой паспорт с банковской картой, чтобы потом вернуться и продолжить, означало бы, что я ничему не научился. Вместо того чтобы заниматься собой и своей жизнью, мне пришлось бы поглядывать на возможные перспективы.