Идолы и птицы

– А, это! Это то, что они за зиму сами и насыпали. Да, зимой, чтобы скользко не было, берут песок и посыпают им вокруг, а грязно выглядит из-за того, что грунтовых дорог много и песочек мажется.

Всё оказалось очень просто, намного проще, чем я мог себе представить. Там, где жил я, лед тоже был, но посыпалось мелкой гранитной крошкой, которая в сочетании с аккуратно сделанными дорогами и тротуарами без особого труда собиралась весной и хранилась до следующей зимы. Даже если что и оставалось где-то в щелях тротуаров, то это и был тот же элемент засыпки, который использовался при строительстве подложки. Здесь же, в силу какой-то невероятной бесхозяйственности, элементы пазла стыковались наугад. Люди делали все ту же работу снова и снова, неосновательно и не до конца, чтобы потом начать заново. Такая процедура касалась не только грязи, которую они с начала зимы тоннами наслаивали на место своего проживания, а весной пытались вымести из разбитых дорожных ухабов. Это же касалось и самих дорог. Один раз я собственными глазами видел, как работники дорожной службы ремонтировали выбоины. Пару людей в оранжевых жилетках обычными лопатами сыпали что-то черное в образовавшиеся ямы – наверное, так выглядит вещество для изготовления поверхности дороги. В ямах было мокро и грязно, в некоторых даже стояли лужи. Но невозмутимые труженики спокойно плюхали в лужу дымящийся асфальт, а едущее следом приспособление на массивных металлических колесах приминало кучки в лепешки. С таким же успехом можно было в эти ямы перенести и утрамбовать кучки грязи с обочин. Хотя нет, я не прав. Тогда эффект ровной дороги был бы до первого дождя, а в этом случае – до первого мороза.

Я понемногу начинал доходить умом, как можно было умудриться довести окружение до такого состояния, но чем руководствуются люди, выполняющие снова и снова глупые действия, – для меня пока оставалось загадкой. Хотелось начать понимать здешних людей, что ими движет, что заставляет их совершать поступки, наносящие больше вреда, чем пользы их окружению, и, соответственно, им самим. Слова Кирилыча, что никому нет дела до происходящего, были правдой, но почему окружающее окутано таким безразличием, было неясно. Докопаться до сути представлялось весьма интересной задачей, решение которой могло бы свидетельствовать о моём понимании людей.

И я начал выяснять все недопонятые ранее моменты. Например, почему Карла рассмешила моя фраза о покупке подержанного авто, почему процветает воровство при наличии служб, призванных его пресечь, почему я видел столько беспризорных попрошаек, но так и не увидел, где они живут. Вопросов получилось огромное количество, они роем мух продолжали вертеться у меня в голове. Почему родители Кирилыча переехали именно на незаселенную территорию? Как места со слоем чернозема в человеческий рост могли быть незаселёнными ранее? Каким образом получились такие цены на продукты и как люди с доходами на порядок ниже необходимого умудряются эти продукты покупать, да ещё и строить дома и растить детей? Не говоря о том, как эти люди умудряются лечиться и преодолевать подобные жизненные трудности. Для такого каждый меня окружающий человек должен был иметь в шкафу какую-нибудь тайную приспособу для создания «живой», «мертвой» или «сытной» воды. Вопрос был безумно интересен, хотелось по возможности всё выяснить. Чем я и занялся.

(14) Джон Ланкастер

Чтобы у меня был шанс докопаться до истины прежде, чем закончатся мои сбережения, я нашел себе подработку, не требующую документов или оформления – на рынке грузчиком. Работа была тяжелой и низкооплачиваемой, но свободный график и почасовая оплата вполне устраивали, а также не давали мне застояться. Ко всему прочему, я сделал для себя поразительное открытие. Оказывается, тяжелый труд очень благотворно влияет на человека, умеющего мыслить. Он очищал накопленные знания, убирал сомнения, раскладывал по полочкам. Тяжелый труд делал монолог внутри меня более организованным, повышал упорство и целеустремленность. А если расценивать работу на рынке как тренажерный зал, за который ещё и немного доплачивают, то всё было неплохо. Тут главное было – не жадничать и трудиться без фанатизма.

Продукты я тоже стал покупать на том же рынке, прибегая к покупкам в магазинах только в крайних случаях. Свежее мясо хоть и было дороже аналогичных продуктов из магазинов с надписью «здесь есть мясо», но все же на нем не нужно было писать, что это такое. Я периодически приводил своими вопросами в замешательство окружающих, а они меня приводили в замешательство своими ответами. Чтобы вы понимали, о чем идет речь, объясню на примере.

– А зачем торгующие на мясном рынке люди оставляют на кроликах одну заднюю лапку с шерстью? – спрашивал я у своей работодательницы, готовый услышать ответ о пристрастии к амулетам.

– Для того чтобы тот, кто покупает, видел, что это именно кролик, а не, к примеру, кот, – спокойно отвечала почти необъятная в размерах розовощекая дама, немного не понимая вопроса.

После таких ответов дыхание у меня спирало, и охота что-то спрашивать временно улетучивалась.

– А почему старые потрепанные автомобили стоят настолько дорого? – спрашивал я у Валика.

– Это из-за принятых законов. Говорят, чтобы поддержать отечественного производителя, – немного опешив от вопроса, отвечал тот.

– Но ведь отечественный производитель представлен только одной моделью, и она для вашей страны продается дороже, чем такая же, продающаяся этой фирмой за рубежом.

Лицо Валентина вытянулась в удивлении, он данного факта явно не знал. Тему личного автотранспорта я завел не зря. Автомобиль всегда навязывался системой как предмет обожания и острой необходимости одновременно. Он всегда был стержнем добротности, который придает статус завершенности любому мужчине. Культовая фенечка, выставленная напоказ, чтобы померяться благополучием со своими соплеменниками. Автомобиль давно перестал быть средством передвижения. Со временем мотивы игры ключами в руках Богданчика стали понятны, а вот положение вещей на местном авторынке – не совсем. Поэтому и велась беседа по данному вопросу. И Валик явно уступал мне в осведомленности.

– Неужели?! С чего ты это взял? – удивился он, узнав о разнице в стоимости.

– Мне было интересно, и я как-то на днях проработал всю информацию по теме автомобилей.

Всего лишь один день, потраченный на поиск сути проблемы, сделал меня более осведомленным, чем окружающие.

Потрясающая вещь, но треть авто, двигающихся по здешним ужасным дорогам, была по цене меньше моего велосипеда. Но я говорю о стоимости на автомобили у меня дома. Здесь же цена на них была в три-пять раз больше, чем на аналогичный хлам у нас, что при достатке здешнего населения делало обычный транспорт непомерной роскошью. Причина дороговизны была в налоге на документы при оформлении. Вначале я решил, что дело в нехватке топлива и попытке государства как-то урегулировать возможный бум. Но нет, своего топлива страна почти не имела, а корпорации, им торгующие, имели возможность поставить его сюда в неограниченном количестве, причем по стандартной цене для всех стран. Кроме всего прочего, в топливо был включен и налог на обслуживание дорог, что должно было стать только стимулом для увеличения продаж государством.

Налог, якобы призванный уменьшить приток всякого автомобильного хлама и поднять отечественного производителя, как это всем объяснялось, – был полной фикцией. Здешние автомобили из салона по качеству были хуже старья, привезенного от нас. Вот и выходило, что у нас студент мог купить себе на стипендию что-то скромненькое, поехать отдохнуть летом и оставить на свалке к осени, а здесь эта же покупка была возможна только путем многолетних сбережений благополучного семейства. Позже я понял, что стоимость подержанных транспортных средств всегда пропорциональна эффективности работы чиновнического аппарата государства. Но на тот момент единственным логичным объяснением, которое я для себя нашел, было то, что государство таким способом хотело снизить загруженность дорог автотранспортом.

Как-то давно моя мама в своих суждениях говорила про автомобиль: «У нас они есть, но нас мало. А что, к примеру, будет, если каждый житель Китая и Индии получит по авто? Нашей планете тогда придет конец. Такого быть не должно». Мне её слова тогда показались очень эгоистичными, хоть и рациональными. Дай каждому жителю нашей планеты по старому авто, и мы задохнемся в выхлопах из труб. Но, с другой стороны, кто дал право одному человеку решать, что можно, а что нельзя давать другому? Тема оказалась слишком запутанной и приводила только к двойственности суждений. Потому я отказался от размышлений над предметом, мало меня интересующим.

* * *

Валик дал мне попользоваться своим пропуском в академическую библиотеку. Сам он такой ерундой, как чтение, не страдал. А я получил доступ к огромному количеству информации об истории и культуре тех мест. Основной специализацией академии были именно история и культура, а факультеты типа международных отношений, где училась Алина, или экономического, где учился Валентин, были вызваны скорее необходимостью держать марку заведения. Начав изучать историю того края, я с огромным удивлением обнаружил, что мне очень нравится этот процесс. Раньше история меня утомляла, наводила тоску, но именно в библиотеке я понял, в чем было дело. Изучать историю как фрагмент, вырванный из контекста, – очень скучное и глупое занятие, но стоит привязать историю к местности, к людям, к культуре, и она начинает затягивать и увлекать. Изучая прошлое, ты словно проникаешь в разные времена и начинаешь рассматривать наслоения происходящих событий, один слой за другим. И, остановившись посмотреть вокруг здесь и сейчас, ты уже смотришь на происходящее совершенно другими глазами. Зная, что было с территорией на протяжении предшествующих столетий, ты начинаешь чувствовать уважение к тому месту, начинаешь глубже понимать мотивы и особенности окружающих тебя людей.

Мне стало стыдно, что я почти ничего не знал и об истории своей страны, своего края, своего народа. Такое недопустимое невежество нужно было сразу же исправить по прибытии домой. Но на тот момент я был не дома, и у меня на руках были все козыри: пропуск в библиотеку, словарь и чудо-фигурка, объясняющая реальность. И изучение языка переросло в изучение истории той местности.

Первым усвоенным из книг было то, что народ, населяющий данную местность, как, впрочем, и любой другой, имеет очень древние корни. Государство, старые обломки которого я наблюдал то тут, то там по городу, было весьма успешным до момента наплыва орд Чингисхана. Волна неимоверной силы смыла былое величие этой нации, которой так и не суждено было возродиться до прежнего уровня. Нужно отдать должное: сила здешних мест повлияла и на распространение татаро-монголов далее на север и запад, поумерив их пыл, но с того времени эти территории постоянно находились под чьим-то чужим влиянием – иногда из-за невозможности противостоять более могучим государствам, иногда из-за тактических просчетов правителей данных мест. Удивительно, что они смогли до сих пор сохранить свою самобытность и культуру.

Пробел по знаниям был только в области последних двух десятков лет, вернее, всё написанное о том периоде совершенно не стыковалось с увиденным мной вокруг, а потому не воспринималось как правда. Конечно, мое мнение на этот счет – всего лишь мнение обычного человека, бегло изучившего окружение и не вникшего в культурные ценности и традиции. Но и составлено оно было только для себя и только с целью как-то попытаться вписать поведение людей в рамки логичного объяснения. Пытливое сознание делало решение ребуса важным, ключевым для понимания каждого отдельного человека и необходимым для собственного развития.

Чтобы переваривать потоки информации, одной работы грузчиком было мало. Нужно было отдыхать и периодически отвлекаться от мыслей. Способы развлечения Валика мне были не особо интересны, да и не по карману, и я придумал новую игру, а впоследствии привлек и его к ней. Мы готовили пищу порознь, каждый для себя. Валик сказал мне, что АА подворовывает вкусные продукты, если их оставить на кухне. И этим хотелось воспользоваться. Готовилось ароматно пахнущее на всю квартиру блюдо, и его часть оставлялась на кухне. Нужно было делать ставки, сколько АА вытащит и съест, прежде чем лечь спать. Игра получалась очень увлекательной, мы видели, как эту забавную зверушку терзают постоянные сомнения. Как она не находит себе места, мечась по комнатам и периодически бегая на кухню потянуть ещё кусочек. После каждого посещения кухни её обезьяньи глазки выпячивались с вопросом «ой, что это я делаю?!»; потом гримаса переходила в довольное «и так сойдет», а через каких-то там минут пять снова превращалась в молящее «ну ещё бы хоть малюсенький кусочек».

Ради тотализатора с АА Валик даже готов был пропустить свою очередную гулянку, и оставался дома насладиться властью над маленькими убогими демонами нелюбимой им старушки. В ожидании, кто выиграет на этот раз, нам приходилось вести беседы, делая вид, что мы не замечаем бурю эмоций, бушующих рядом. Как оказалось, Валику действительно было глубоко плевать на учебу. Причем он без особых усилий мог бы быть и отличником, и лучшим студентом, но зачем?

– Диплом на выходе все получат одинаковый: и те, кто зубрил по ночам, и те, кто получил минимально проходные баллы, а вкладыш с оценками никого через пару лет и не заинтересует, – говорил мне он.

– А как же знания, как потом без них? – удивлялся я.

– Ты как с другой планеты, Филипп. Практически ни один студент из окружающих нас сейчас не воспользуется тем, что ему тут впаривают. Может, один-два предмета по направлению пригодятся в лучшем случае, и всё.

– А зачем же тогда это изучать?

– И я говорю, нафиг надо, незачем.

– Но постой, Валик, а что, другие этого не понимают, их родители, наконец?!

– Да все всё прекрасно понимают, понимают, что зубрежка, обычная школа жизни, умение приспосабливаться к обстановке и выполнять поставленные задачи. Понял?

– Не совсем.

– Ну вот смотри. К примеру, есть у меня предмет, менеджмент. Гадкий предмет, придуманный гадкими буржуями. Ко всему прочему, в нашей стране абсолютно не работающий.

Так? – уточнил он понимание мной хода мысли.

– Пока понятно.

– И наконец-то ты выучил его и сдал на «отлично», с учетом всех хотелок преподавателя. Он тебе не нужен, но ты показал свое трудолюбие, показал свое умение выполнить поставленную задачу, показал всем, что ты засунул куда поглубже свою лень и свои амбиции ради получения хорошей оценки по этому сраному менеджменту. Все довольны: и родители, и преподаватели. И есть шанс преподнести своё умение в хорошем свете при трудоустройстве. Понял?

– Как это ни печально звучит, но да, – сказал я, полный грустного волнения.

– Смотри! – кивнул он, кося глазами на пробегающую, как крыса, АА. Мы улыбнулись.

– Похоже, кусочки жареной говядины отобрали у нее остатки покоя и совести.

– Да, сегодня она выест всё, и никто из нас не выиграет, – тихо буркнул Валик.

– А если ты это так прекрасно понимаешь, то почему не учишься? – продолжал интересоваться я.

– У меня всё порешается в лучшем виде. У отца свой бизнес, должность возле губернатора, да и облей бы я в этой квартире всё бензином и подожги, все равно ни в какую армию бы меня не отправили. Просто неохота батю расстраивать, вот и терплю эту курицу. А в будущем будет у меня и работа, и девки, и патефон – от учебы только корочка нужна.

– Выходит, ты в этой жизни уже определился? – утвердительно констатировал я факт с легким оттенком вопроса.

– По большому счету, да. Ты извини, Филипп, за прямоту, но это таким незащищенным людям, как ты, придется всю жизнь, начиная с учебы, рвать зад и не получать, при всём этом, и десятой части того, что словит мажор. Такова жизнь, приятель.

– Да, печально такое осознавать. А разве можно вести бизнес и заниматься государственной деятельностью?

– Ты точно как ребенок. Только так дела и делаются, иначе бизнес не защищен, сразу нужна крыша, откаты. Это сложно объяснить человеку детсадовского уровня.

Я тоже не особо хотел продолжать беседу, потому как Валентин перешел на известные слова с совершенно не известными мне значениями.

В тот вечер Анжела Александровна скушали всё оставшееся на сковородке мясо, удивив, наверное, даже себя саму. Интересно было бы прочесть её мысли в тот вечер, узнать про ту битву добра и зла, происходящую в её маленьком ссохшемся теле. Самое удивительное в этом всем было то, что она сама могла себе позволить купить и приготовить многое, но обычная лень или банальное невежество не давали ей этого сделать. Возможно, вместе с квартирой после себя она планировала оставить Богданчику и всё, что сможет накопить. Может, натура накопителя сбережений не давала ей возможности порадовать себя едой и заставляла терпеть чужих людей в квартире. Очень даже возможный вариант.

Вообще, если говорить о родителях и детях, то отношение отца и отношение матери к своему чаду всегда отличается. Отец может быть недоволен тем, кем стал его сын, злиться или вовсе от него отвернуться, разочаровавшись. Мать же этого не сделает никогда. Пусть её чадо будет никчемным, тупым, похотливым животным – мать не предаст его и будет продолжать любить всем сердцем, как и прилежного успешного паиньку. Я никогда не слышал о матерях маньяков и серийных убийц: интересно как они относятся к тому, кем стали их дети? Неплохо было бы их проинтервьюировать и услышать их версию происходящего:

– Скажите, а как вы относитесь к тому факту, что ваш сын убил сорок два человека?

– Ох да, что вы так сразу на него! Взгрустнулось немножко, приболел немного головой сынок, так что теперь… А машины сколько давят каждый день народу?! Я уже про войны и болезни молчу.

– А вы, мамочка, что скажете о вашем? Он женщин как скот на куски резал!

– Вы тоже скажете, женщин! Шалав всяких да отребье, разве ж мой мальчик навредил бы порядочной хорошей девушке – да никогда! Вы ему передайте пирожков и теплую одежду, я вот тут их собрала.

Да, пожалуй, обратная сторона медали абсолютной преданности, как и абсолютной веры во что-либо, может иметь весьма непристойный вид, а в любом, даже чистом чувстве, можно найти темноту и изъяны. После вымышленных диалогов с матерями маньяков преданное служение Анжелы Александровны материальным благам Богдана выглядело по-семейному мило.

* * *

Время просмотра телевизора АА я всегда тратил на прогулки и размышления. Изучив местные достопримечательности, музеи, парк с очень старыми дубами и такими же древними воронами, я постепенно уходил от центра города к окраинам, стараясь не повторяться в маршрутах. Весна активизировала здешних ворон, они шумно готовились к новому витку своей длинной жизни, дружно собирая материал для восстановления своих гнезд. На одни из веточек вороны внимания не обращали совсем, а за другие вели ожесточенные схватки. Каким образом эти птицы оценивали, что подходит для гнезда, а что – нет, было непонятно. Но ясно было одно: дай любому человеку гору обломков из веток и попроси слепить гнездо, которое сможет удержаться на дереве и в дождь, и в ветер, ни один представитель нашего вида не справился бы с подобной задачей. А птицы, имея в наличии лишь клюв и две корявых клешни, делали это без особого труда.

Была также замечена ещё одна особенность в их поведении – умение чтить неприкосновенность чужого гнезда. Та веточка, за которую шла битва на земле, принесенная к гнезду, сразу же приобретала статус собственности хозяина постройки, и оттуда её забирать не имела права ни одна, даже самая высокопоставленная в вороньей иерархии птица. Все вороны прекрасно понимали, чем вызван такой запрет, и свято чтили неприкосновенность соседского гнезда. Начни они выдергивать друг у друга всё для себя нужное, воронья стая осталась бы вовсе без жилищ, и в конечном итоге их ждало бы вымирание.

Возвращаясь к теме о прогулках. Городок оказался намного меньше, чем выглядел изначально. Вернее, за совершенно незначительной частью старого города тянулись обширные постройки частного сектора. Их все объединял общий стиль: дом, хозяйственные постройки, двор с небольшим цветником и огород на всей оставшейся земле. Каждая граница владения была обнесена заборами – непременным атрибутом, очерчивающим границы владения. Все заборы были ровные, такого свинства, как было у Кирилыча, здесь себе люди не позволяли. Уборные виднелись только у самых старых и неухоженных домов, так что надежда найти песочницу в японском стиле и с цветной лопаткой была потеряна навсегда.

Как воронье сообщество бережно ухаживало за своими гнездами, так и внутри каждого забора происходило что-то подобное. Люди готовились к новому витку жизни, мели дворы, чинили постройки, обрабатывали землю. Вся пассивность и безразличие к окружающему их миру моментально исчезали, как только они переступали порог своих владений. Внутри забора люди сразу же преображались, становились целеустремлённей, в их глазах загорался огонек желания что-либо предпринимать, строить планы на будущее. Про грязь или хаос, царящие вокруг, внутри дворов не могло идти и речи. Здесь было всё ровно, чисто и опрятно, ни лишнего листочка, ни веточки. Я даже пару раз видел, как женщины подметали голую землю огорода от какой-то прошлогодней растительности.

Наверное, столетиями меняющиеся власти и правители, постоянные переделы здешней территории другими государствами выработали в этих людях инстинктивно твердую уверенность в том, что находящееся за забором все равно рано или поздно разрушится новым переделом. А то, что создано за забором, без особого труда позволит пережить ещё один негативный геополитический виток. В этом я убедился ещё у Кирилыча, восхищаясь автономностью системы внутри его кривого забора. Мы, современные люди, настолько беспомощны в своей цивилизованности! Выключили у нас свет на полночи, и это уже катастрофа, а забери у нас средства к существованию, что бы мы тогда начали делать? Сидели бы голодные и ждали, когда прилетит через забор живой изгороди аппетитный слизень? А здесь люди бы даже не почувствовали встряски, только поговорили бы с соседями об очередном развале и спокойно вернулись бы к своим курам да кроликам. Прогулки и наблюдательность постепенно наводили меня на объяснение происходящего.

Пустыри и обочины грунтовых дорог окраин города были в состоянии, совершенно противоположном дворам, с мусором, камнями и сплошь поросшие бурьяном, подозрительно похожим на растущий вокруг фермы Кирилыча. Я бы не удивился, если бы здесь была та же поросль. Правда, попытавшись рассмотреть и помяв в руке растения тамошних пустырей, я не обнаружил особого сходства с коноплей, что весьма порадовало. Их общими признаками были только неприятный мерзкий запах и полное доминирование над другими видами растений. Что это именно за травка, я спрашивать не рисковал, на меня и так уже не по-доброму косились, с моими расспросами.

В окрестностях я не нашел ни одного плодового растения, за исключением пары полудиких яблонь, видимо, занесенных случайно из косточки. Узнавать другой мир было интересно, но опухшая щека почти сошла, и стал проявляться мой акцент. Кроме того, люди той местности были очень религиозны и до педантизма подвержены традициям и обрядам, что ещё больше выдавало меня. Жалко было покидать это место, имея дешевое жилье, пропуск в библиотеку и работу, организующую мысли, но всё к тому шло.

Если говорить про религиозность, то я всегда относился и отношусь к этому вопросу с легким пренебрежением. Мое воспитание научило меня уважению ко всякого рода конфессиям и обрядам, но не более. Родители сами были не особо религиозными и глубоко верующими людьми. Они без нажима объяснили нам с Бекки, что стоит уважать свои корни и умеренно отдавать дань традициям, каким бы глупым это ни казалось. И потому редкое посещение кирхи в какой-нибудь из праздников хоть и не несло для меня смысловой нагрузки, но было полно почтения.

С религией тех мест было иначе. Еще недавно, пытаясь найти в городе ночлег при церкви, я был удивлен помпезности и пафосу церковной организации, призванной нести покой и смирение в сердца страждущих грешников. Церковное богатство у нас если и было, то было скрыто и завуалировано, а здесь же без опаски выставлялось напоказ. Складывалось такое впечатление, что церковь тех мест была своеобразной бизнес-корпорацией, дающей право здешним людям верить и соблюдать многовековые традиции за определенную плату. И успешность этой корпорации без малейших зазрений совести проявлялась в золоченых элементах интерьера, дорогих машинах попов и непомерной надменности служителей.

И люди, живущие здесь, хоть и видели всю успешность корпорации веры, но покорно отдавали дань за право чтить свои традиции. Как понималось мне, верующий человек имеет храм внутри себя и может без труда обойтись без кормления разукрашенной излишками системы. Но тамошние люди, будучи реализованными внутри своих заборов, теряли нить социальности. Им необходимо было хоть как-то понимать свою причастность к обществу. Потребность объединяться выразилась у них в виде почитания традиций и верований, чем не замедлила воспользоваться инициативная группа монохромных пингвинов, раскрашенных золотыми крестами.