Лучший Недостаток

Юлька устало сморгнула пот, фыркнула, пытаясь сдуть с глаз налипшие волосы. Морально подготовилась к очередному разочарованию, мысленно начала прокручивать запасные варианты спасения – ни один ей не нравился. Время беспощадно двигалось вперёд: ровно через полчаса после приёма таблетки девушке станет плохо, если она не поест. Именно от этого момента Юлька отсчитывала старт дня – и дело было даже не в контроле и не в калориях. Её банально начнёт трясти, и она ослабеет – даже хуже, чем сейчас. Так что выбраться нужно как можно скорее.

Девушка выдохнула. Крепче стиснула мобильник. Уже собиралась сделать решительный рывок и посмотреть на экран, когда вдруг услышала совсем рядом до боли знакомое визгливое тявканье и голос:

– Одри, не ори!

Юлька была уверена в том, что прежде её друг так рано на прогулку не выходил. А ещё Юлька была человеком довольно начитанным – обязывала будущая профессия. И с чувством юмора у неё тоже всё было, вроде как, в порядке. И с бесконечными идеями для книг и рассказов – да и просто по жизни, – тоже.

Но ни в одной из этих идей даже в качестве шутки Юлька не могла бы выдумать подобное – что однажды, застряв в лифте с двумя собаками из-за своих гигантских крыльев, она отчаянно закричит, как печально известный Илья Ильич:

– Заха-а-ар!..

***

Тридцать минут спустя, после строгого выговора от Кости, Юлька вновь вспомнила о своём телефоне. После падения тот отключился; пока Захар, с трудом выдернувший её из лифта, гулял с собаками, девушка проверяла новости, сидя за компьютером. Но вот часы – и настольные, и внутренние, – напомнили ей, что пора бы позавтракать. Тогда-то и пришлось понервничать: вчера Юлька, как назло, забыла записать свой план питания в блокнот, и бесценный точный список хранился лишь в заметках в мобильнике. Но нервничать пришлось недолго – выдержав театральную паузу, телефон всё же смилостивился над хозяйкой и соизволил включиться.

Первым делом она торопливо насыпала в самодельную глиняную чашечку ровно девяносто три грамма гранолы и аккуратно полила её миндальным молоком – тоже заранее запланированного количества. Заварила любимый кофе, плюхнулась на табуретку. Ещё в «полёте» вспомнила о том, что её нового веса та может не выдержать, и пережила пару пугающих мгновений, пока всё же благополучно не приземлилась. Табуретка порадовала – всё же выдержала безжалостную атаку прицельно пикирующего на неё центнера.

Да, кстати, уже центнера – Костя неодобрительно покачал головой, когда узнал, что за день Юлька умудрилась потерять целых два килограмма. Девушка попыталась оправдаться, что теперь это было проще, раз вес вырос – но её, честно говоря, это тоже встревожило. Выпавшие в лифте перья точно столько не весили. Не хватало ещё заработать истощение – как тогда ходить с этим грузом за спиной? А если её всё-таки не посчитают маломобильной – придётся ведь ползать на работу с этакой-то грудой перьев и костей…

Юлька снова потянулась к телефону, чтобы занести завтрак в дневник и подумать, не стоит ли увеличить свой рацион ещё немного – чуть резче, чем она собиралась. Но не успела девушка даже разблокировать экран, как мобильник у неё в руках задрожал. Юлька машинально ответила на звонок. Не жуя, проглотила то, что успела отправить в рот.

– Алло? – едва не подавившись, вопросительно обратилась она к невидимому собеседнику. Динамик бодро поприветствовал её голосом дяди Степана:

– Доброе утро!

Юлька опустила ложку в жёлтую мисочку. Вчера они с Костей почти не обсуждали встречу с её дядей, однако девушка долго размышляла об этом, когда пыталась уснуть под жарким ворохом перьев. Идея о том, что кто-то оказался вознаграждён, а кто-то – наказан, была вполне в духе Степана. И Юльку особенно заинтересовала мысль о человеческих недостатках. Ей было интересно послушать, к чему дядя пришёл в своих размышлениях – хотя бы потому, что она знала: её не станут заставлять верить в это безоговорочно.

Но поверить хоть во что-то уже было жизненно необходимо. Когда – если, – наука разберётся, что случилось, всегда можно будет принять новую истину. Но так уж человек был устроен: хотел хоть как-то разобраться в хаосе. Особенно, если в хаос превращалась вся его жизнь. Вера во что-то могла давать хотя бы иллюзию контроля и успокаивать – девушка была уверена, что сейчас ей это не помешает.

– Доброе, – поздоровалась в ответ Юлька. – Как дела?

– Прекрасно, – судя по голосу, дядя улыбался. – Как твои, птичка?

Ох уж эти милые прозвища из детства, которые в итоге оказываются этаким чеховским ружьём; а то и целой Царь-пушкой.

– Да… потихоньку, – девушка отправила в рот ещё порцию гранолы, выразительно звякнув ложкой. Дядя был в курсе, как тщательно она следит за питанием – так что это его точно не должно было обидеть. – Кушаю. А ты что? В церковь пойдёшь?

– Да, конечно. Я зачем звоню… – Юлька прищурилась, старательно прожёвывая хрустящую овсянку. Этот голос дяди она хорошо знала – он чего-то от неё хотел. – У нас утром служба. Не праздничная, – девушка быстро бросила взгляд на календарь. Первое мая. Она и так знала, что церковь этот праздник не отмечает, но Степан старался не заставлять никого излишне погружаться в тонкости жизни его прихода, потому и пояснил – просто на всякий случай. Может, то было в каком-то роде хитростью: когда тебе ничего не навязывают, ты волен сам проявить интерес. И Юлька по мере возможностей его проявляла – порой приходила с семьёй в церковь по выходным и праздникам.

– О, – прокомментировала девушка. Сказать было особо нечего, но в этом звуке уместилось всё, что она думала: значит, церковь не просто открыта, но и готова принять всех, кто сможет и захочет прийти. А люди наверняка собирались искать ответы – да уж, дело Степану предстояло явно нелёгкое.

Дядя понял её правильно.

– Да, – усмехнулся он. – Будет непросто. Даже Ульяшка собралась прийти со своими ребятами, сделают сюжет в майский выпуск, – Юлька кивнула сама себе. Её двоюродная сестра состояла в группе ребят-журналистов. Ей самой уже не раз приходилось помогать им. И на практике – руководительница всегда сбрасывала лишнюю работу на студентку, – и просто так, когда Ульяна писала по разным вопросам. Конечно, раз уж были объявлены дополнительные каникулы, школьникам приказали чем-то заняться. Наверняка – по мере возможностей, но чаще всего это означало «в обязательном порядке». Юлька и сама с минуты на минуту ожидала очередного кошмарного решения от своего вуза. Пока в учебных чатах царила тишина, но к пятому курсу девушка уже понимала – обманчивая.

– А у неё как дела? – спросила Юлька.

– Неплохо, – уклончиво ответил дядя. – Хочет пойти со мной прямо из дома, – он помолчал пару секунд. Видимо, ждал, что племянница что-нибудь скажет; но Юлька молчала. Тогда Степан решил задать вопрос в лоб: – А ты? Не хочешь сегодня прийти?

Девушка закусила губу. Судя по голосу, дядя был в курсе, что с ней произошло. Костя не упоминал, что говорил ему о крыльях – откуда тогда ему стало это известно?

После службы должна была быть проповедь. Прихожане наверняка ждали её даже больше, чем самой службы – каждый, кто собирался сегодня прийти, определённо шёл за ответами. И уж когда их получить, если не во время откровенной беседы со священником?

Если дядя знал об её крыльях, он определённо хотел на них посмотреть. А может, и показать их кому-то во время проповеди. Но стоило ли?..

В голове у Юльки мелькнула мысль – похоже, о том же самом думал и Костя вчера вечером. Вот почему он не привёл дядю к ней: подумал наперёд. Попытался, должно быть, защитить от лишних проблем. А может, просто рассудил, что тем вечером она была не состоянии обсуждать случившееся с кем-то ещё, кроме него.

Но отказываться казалось как-то… невежливо, что ли. И самой Юльке было необходимо попытаться разобраться в произошедшем. Назвать себя глубоко религиозным человеком она не могла; но, как уже сама себе говорила – жить в хаосе тоже невозможно. Что ж… Без собак и боком у неё должно получиться поместиться в кабине лифта.

– Если Костя не занят, – сказала Юлька, по старой привычке потирая переносицу в поисках очков. Костя, конечно, занят не был – только что он открыл входную дверь для Люка и Стэна, которых привёл с прогулки Захар. Просить его отвезти её куда-то всегда было неловко; но особых занятий у них обоих дома всё равно больше не оставалось. Разве что попытаться разрезать одежду и приладить сверху и снизу липучки или пуговицы – не очень надёжно и весьма муторно. К тому же – вдруг это всё же не навсегда? Не хотелось бы лишиться любимых вещей просто так.

– Хорошо, – улыбнулся Степан. – Особо не торопитесь, осторожнее на дороге. Сегодня наверняка всё затянется.

Юлька вздохнула, сбрасывая звонок. В голове у неё созрела мысль, но второй раз за утро играть в Обломова девушке уже не хотелось. Так что, неуклюже расставив ноги, Юлька поднялась с табурета, прихватила чашку с завтраком и вразвалочку отправилась в коридор – туда, где о чём-то вполголоса разговаривали парни.

Глава 5. Хрюндель с лавочкой

Ульяна жалела о том, что сделала прошлым вечером. Особенно потому, что помнила, какой хорошей идеей ей это казалось поначалу. Вообще, многие на её месте совершенно точно не стали бы так поступать. Но в том была вся она: сначала делала из лучших побуждений, а потом уже разбиралась с последствиями.

На этот раз последствия хотя бы оказались вполне предсказуемыми. Когда её отец вернулся с работы, Ульяна подошла к нему и показала сюжет, что увидела сегодня в выпуске новостей – она старалась не пропускать ни одной местной передачи. Особенно тех, куда мечтала попасть спустя несколько лет в качестве корреспондента – судя по тому, что ей рассказывала старшая двоюродная сестра, это было вполне возможно. Нужно лишь стараться и «лезть» – этим Ульяна и занималась.

И вот вчера она влезла туда, куда не стоило. Но как можно было не показать отцу видео, где отчётливо видно ту самую старшую сестру – да ещё и с огромными крыльями за спиной?

Девочка знала, что Юлька отправилась на молодёжный форум. Подозревала, что на открытии и закрытии обязательно будут присутствовать журналисты – потому и не удивилась, когда увидела этот выпуск. Конечно, содержание его отличалось от ожидаемого: репортёры и сами наверняка пострадали, но чувство долга в них всё же перевесило. Застрявшие вместе с участниками форума в лагере, они сняли, что смогли: рассказали о том, как организуется выезд студентов и гостей домой, какие делаются предположения о произошедшем, попытались спрогнозировать дальнейшее развитие событий.

И, естественно, даже в хрюкающе-мяукающем дурдоме их внимание не могла не привлечь худенькая фигурка с огромными мощными крыльями. Юлька не разговаривала с журналистами – сидела с кем-то, на ком была тёмная тканевая маска в пол-лица, и что-то угрюмо жевала. Ульяна тогда даже усмехнулась, подумав, что могла бы точно вычислить время съёмки по одной только неизменно верной своему графику питания Юльке.

Так что, когда Степан пришёл вечером домой, девочка первым делом подошла к нему со своим мобильником. Остановила видео, приблизила кадр, хотела что-то прокомментировать – и тут же вздрогнула, когда отец, поморщившись, чуть толкнул её в бок, чтобы она отодвинулась и перестала колотить его по плечу своим новоприобретённым собачьим хвостом. Ульяна смутилась, когда поняла, что вовсю им виляла, словно пёс из приюта, на которого внезапно обратили внимание.

– Вот, посмотри сам, – сказала она тогда, протягивая отцу телефон. Степан вздохнул, пролистал видео назад, рассеянно посмотрел начало. Потом вздрогнул и вгляделся в экран – Ульяна была уверена, что знает, на каком моменте это произошло. Мужчина сам поставил паузу, часто заморгал. Поднял взгляд на дочь. Девочка неловко улыбнулась, всеми силами стараясь не шевелить пушистым хвостом.

– Сбрось мне на почту, – сказал Степан, протягивая ей мобильник обратно. Ульяна послушно кивнула. Отец развернулся и отправился на кухню – прежде, чем она открыла рот, чтобы спросить, как у него прошёл день в церкви. Из гостиной раздался скрипучий голос – недовольный, требовательный и слегка шепелявый:

– Стёпа! Принеси кофе!

– Какой тебе кофе вечером? – в тон этому голосу огрызнулся мужчина. – Молока бы выпила, опять на кишечник жалуешься!

– Мне твоё молоко надоело! – не уступили ему. – Сам пей! А я кофе хочу! Мне помогает!

– Нельзя тебе кофе, – буркнул Степан. В гостиной раздались медленные шаркающие шаги, раздражающее громкое поскрипывание резиновых тапок. Мужчина устало качнул головой – Ульяне даже не нужно было видеть его лица, чтобы знать, что отец закатил глаза. Потом он махнул рукой и скрылся за аркой, что вела на кухню.

– А я хочу! Поставь чайник! – из-за угла появилась обманчиво крошечная сухая фигурка – такие обычно сравнивали с одуванчиками, да не простыми, а с определённой религиозной принадлежностью.

Это была их с Юлькой общая прабабушка – бабушка Степана и его брата, Юлькиного отца. Сколько Ульяна себя помнила, Владлена Фёдоровна жила с ними. И характер её год от года становился всё более и более скверным: в последние несколько лет не проходило и недели без очередного скандала. Бабушка становилась мнительной, постоянно искала повод, чтобы к кому-нибудь придраться; иногда откровенно сталкивала близких между собой, лишь бы добиться нового взрыва. Иногда это срабатывало, иногда нет – тогда она начинала искать новую причину для ссоры. С Юлькой они порой просто разыгрывали короткие споры, не воспринимая их всерьёз – обычно это помогало.

– Ей не хватает экшена в жизни, – объясняла сестра, – гулять она не выходит, только смотрит свои суды да сериалы по телевизору. Ссоры – это что-то яркое, они ей позволяют почувствовать себя по-особенному живой. Всякая там забота и милота – эмоции недостаточно сильные. Да и папа с дядей Стёпой ухаживают за ней, как могут. Вот она и бесится, – в это объяснение Ульяна верила. Оно казалось логичным, только не очень справедливым – потому девочка всё ещё втайне хранила надежду однажды наладить с бабушкой отношения раз и навсегда. Вот только вскоре после кратких периодов примирения та вновь начинала «перчить» свою скучную жизнь яркими скандалами – и тогда все попытки восстановить хрупкий мир дома вновь шли прахом.

Ульяна встретилась с бабушкой взглядом. Та явно собиралась устроить очередную сцену, это её настроение девочка уже научилась распознавать. Сейчас у неё был выбор: поучаствовать в ссоре и попытаться её сгладить, или же спрятаться в своей комнате и попытаться избежать худшего – очередных обвинений и обидных слов. Ни то, ни другое решение не гарантировали однозначного исхода: бабушка могла войти к ней и втянуть в свою игру, а могла просто начать громко комментировать её попытку спрятаться – прекрасно зная, что через стену Ульяна всё слышит.

– Что? – с вызовом спросила Владлена Фёдоровна. – А ты? А ты мне тоже чайник поставить не можешь? Дожила, не заслужила чашки кофе в старости!

– Оставь её в покое! – громко сказал отец на кухне, шумно грохнув чайник на подставку. – Цикория тебе наведу с шоколадом, не больше!

– Не хочу я твоего цикория, помои те ещё! Отравить меня хочешь? – ощетинилась пенсионерка.

– Отпевать тебя раньше времени не хочу! – Ульяна, не сдержавшись, прыснула. Бабушка нахмурилась, поджала губы, прищурилась – будто кошка, что готовилась к атаке.

– Смешно тебе? – ядовито спросила она. – Только и ждёте, когда я помру? Никакой благодарности! А чего я хотела? Дурная кровь! – девочка вздрогнула, улыбка её разом пропала. Когда бабушка начинала говорить об этом, ссора разгоралась моментально.

Вот и сейчас отец немедленно появился в коридоре – хмурый, мрачный. В руках у него была белая кружка с сердечками и надписью «Лучшей бабуле». Но выглядело это вовсе не забавно – взгляд у Степана был серьёзный, колючий.

– Не смей, – жёстко сказал он. Бабушка рывком повернулась к нему, словно хищник, почуявший угрозу. – Я тебя предупреждаю. Я говорил.

– А то – что? Выкинешь меня? Отравишь, как собаку?

– Я тебе говорил, – с нажимом повторил отец.

– Всё девку эту защищаешь! Хвостом навертела, а я – терпи, расти, корми!..

– Замолчи! – рявкнул Степан. Ульяна почувствовала, как пушистый хвост, сам собой прижавшийся к икрам, дрожит, будто у напуганного щенка. Губы её тоже задрожали.

Бабушка редко говорила о её матери; но если упоминала – то обязательно что-нибудь дурное. Юлька объясняла, что это тоже из желания зацепить и устроить ссору – вот только сама отказывалась рассказывать Ульяне об её маме хоть что-нибудь. Говорила, что была совсем маленькая и ничего о ней не знает. И, поскольку у сестры не было причин врать, после пары разговоров девочка оставила попытки что-то выведать. Правда, вряд ли Юлька в шесть-семь лет допытывалась, откуда у неё появилась двоюродная сестрёнка.

Отец же никогда о маме Ульяны не упоминал и страшно злился, если Владлена Фёдоровна затрагивала эту тему. Может, потому, что затрагивала она лишь самые дурнопахнущие слои, как однажды метко выразилась Юлька. В любом случае, это всегда срабатывало так, как было нужно скучающей пенсионерке – у неё появлялся повод хорошенько поцапаться со внуком.

– И что ты мне сделаешь? – с вызовом посмотрела она на него снизу-вверх. – Ударишь бабку? Давай, святоша! Лучше бы кого другого уму учил, когда время было!

Степан с силой стиснул зубы. Сжал и пальцы на кружке – казалось, ещё секунда, и забавная ручка-сердечко останется у него в ладони.

– Я в последний раз говорю, – тихо сказал он. – Как говорил пятнадцать лет назад. Ещё одно слово по этому поводу… – короткая пауза. – И мы будем разговаривать иначе.

Бабушка нехорошо прищурилась. Бросила недовольный взгляд на Ульяну. Промолчала.

– У тебя давление, – процедил Степан сквозь зубы. – Кофе я тебе не дам. Не хочешь цикорий – выпей чаю. Возьми шипучие витамины. Лимонад. У тебя есть, из чего выбирать. Не прибедняйся. Я купил тебе твою минералку и сок. Не хочешь… – он шумно выдохнул, скользнул взглядом по дочери. – Не надо. Но не смей… – мужчина отвернулся. – Трепаться, о чём не просят.

– Ты как смеешь так со мной говорить?! – вскинулась бабушка. Об Ульяне она моментально забыла; впилась взглядом во внука. – После всего, что я для тебя!..

– Всё! Я устал. У меня завтра утренняя служба и проповедь, – и Степан удалился обратно на кухню. Мгновением позже вслед за ним упрямо зашаркали шумные тапочки.

Девочка еле слышно выдохнула. Что будет дальше, она прекрасно знала: могла бы предсказать целые фразы и отрывки грядущей беседы, если сегодня отец будет в настроении и дальше отвечать на попытки зацепить его. Как в детстве, Ульяне захотелось забраться к нему на колени. Спрятаться от злых слов, что звучали в адрес её мамы, которой она никогда не знала. Но уже много лет девочка не могла этого сделать; ей бы похудеть, как Юльке. Ей бы добиться всего, чего добилась Юлька. Тогда, может, попытка поговорить с папой по душам кончится как-то иначе: без мимолётных упрёков по поводу её пухловатых щёк или разочарованного взгляда после ознакомления с табелем успеваемости.

Завидовать было плохо, Ульяна это знала. Но порой это чувство накрывало её с головой – например, когда отец рассказывал, что её двоюродная сестра закончила очередной семестр в институте на «отлично», или готовилась выпустить новую книжку. Девочка и в журналистику-то пошла следом за Юлькой – лишь потом ощутила вкус к самому делу. Ей отчаянно хотелось похвалы; хотелось успехов – раз уж отличницей стать было не суждено. Пару лет назад казалось, что у неё ещё полно времени, чтобы догнать сестру; но вот та стремительно похудела, изменившись до неузнаваемости, вот стала выпускать книги одну за другой, вот вдруг приблизилась к заветному красному диплому…

А Ульяна приближалась лишь к красным прилавкам фастфуда. И никак не могла выбраться на хоть сколько-нибудь значимое мероприятие со своей группой журналистов. Конечно, отец восхищался не ею, а той, кто этого заслуживал. Может, потому и о матери Ульяны до сих пор молчал? Что, если правду нужно было заслужить – оправдать надежды и доверие? Доказать, что она лучше, чем все о ней думают, что прабабушка неправа – и никакой «дурной» крови в ней нет? Папа много лет нёс свой крест: ухаживал за бабушкой, сколько бы она ни мотала ему нервы. Кормил и растил саму Ульяну. Не женился и даже никогда ни с кем не встречался – лишь работал. Вернее – правильнее, – служил. Ни в чём им, в меру своих возможностей, не отказывал. Конечно, если мама и вправду была хоть вполовину такой плохой, как о ней говорили, ему не хотелось, чтобы дочь об этом знала.

Но знать хотелось. Хоть что-нибудь. Ведь было что-то хорошее? Не могло не быть.

Девочка вздрогнула, когда телефон в её ладони завибрировал, отвлекая от малоприятных размышлений. Ульяна прищурилась, поправила некрасивые тонкие очки на носу и посмотрела в экран. Пришло сообщение от классной руководительницы. По совместительству – главы их журналистского объединения. Учительница просила «по мере возможностей» провести незапланированные каникулы с пользой – снять какой-нибудь сюжет. Материала вокруг, намекала она, полно: стоило лишь хорошенько подумать и внимательно оглядеться. Посмотреть, во что превратился их город, поговорить с людьми, показать их – это может стать крошечным паззлом в общей картине мира. Которая, конечно, сильно изменилась за последние пару дней, и это ещё очень мягко говоря…

Ульяна вздохнула. Оглядываться и смотреть вокруг ей вовсе не хотелось – обычно это расстраивало ещё больше. Другие ребята всегда придумывали более интересные поводы для сюжетов, успешно снимали их, делая настоящие качественные выпуски. Она же обычно была на подхвате: отвечала за съёмку, монтаж, редактировала готовые сценарии. Если и писала свои, то по чьей-нибудь просьбе – никакой самодеятельности. Что ей предложить? Посвятить видеопоэму бабушкиным шумным тапкам?

Девочка уже потянулась к кнопке «назад», чтоб закрыть чат, но тут вдруг ей в голову пришла мысль. По привычке Ульяна немедленно сочла её глупой, хотела было отмести в сторону. Но вот отец громко хлопнул дверью и скрипнул креслом, сев за компьютер – и мысль отказалась отправляться на помойку к своим предшественницам. Папа, очевидно, сел за ноутбук, чтобы посмотреть видео, которое Ульяна обещала ему отправить; но не только – он сам пару минут назад сказал, что завтра собирается проводить проповедь.

Проще говоря, пообщаться с прихожанами. И уж конечно не по поводу светского праздника, как можно было бы предположить, взглянув на календарь. На этот раз инфоповод был покруче, как выразилась бы Юлька – люди наверняка хотели понять, что с ними произошло. Конечно же, отец это понимал. И, видимо, ему было, что сказать.

Что там писала учительница? Оглядеться вокруг? Посмотреть, во что превратился мир? Показать людей?

Ульяна быстро напечатала сообщение в группу. Дождалась ответа от одноклассников и руководителя. Неуверенно улыбнулась, для верности пару раз перечитала сообщения.

А потом, сжав телефон во вспотевшей от волнения ладони, отправилась в комнату к отцу – выполнить обещание спросить у него, не пустит ли он их группу завтра на службу.

***

И вот сейчас она об этом своём решении очень и очень сожалела.

Сначала всё шло неплохо. Они встретились у церкви, посмеялись над «обновками» друг у друга: на фоне яркого хохолка попугая и шакальих ушей хвост Ульяны выглядел не так уж плохо. Потом, когда стали подтягиваться прихожане, настроение у девочки стало ещё лучше: среди этой пёстрой толпы она чувствовала себя уютнее, чем дома – с прабабушкой, что постоянно подозрительно оглядывала её с ног до головы. В ней самой ничего особо не поменялось; почему – непонятно. Прошлым вечером папа упомянул, что и у Юлькиного Кости, которого он встретил по пути домой, тоже ничего не было видно. Но, может, парень просто сумел спрятать свои изменения под одеждой. Бабушка же их к себе не подпускала – вероятно, и она успешно скрывала то, что с ней приключилось.

Здесь же, среди квакающих, каркающих, мохнатых и чешуйчатых незнакомцев, Ульяна ощущала себя нормальной. Хотя, разумеется, ничего нормального в этом не было – но зато и осуждения вокруг стало намного меньше. Теперь мало кого волновал чужой лишний вес или неудачная оправа очков; люди больше были заинтересованы в том, чтобы понять, кто к ним обращается – и самим быть понятыми. Как только это оказалось самым ценным, общество определённо стало терпимее, и находиться в нём теперь было несоизмеримо приятнее, чем раньше.

К тому же, душу девочки грела мысль о том, что это был её первый самостоятельный сюжет. То есть, конечно, она собиралась работать над ним с группой – но впервые вышло так, что все единогласно приняли её идею и никто не стал ничего в ней менять или критиковать. Впервые так вышло, что текст писала она сама – весь прошлый вечер, но оно того стоило, – и сценарий тоже придумала самостоятельно. Одноклассники не спорили. И, что гораздо более важно, не смеялись над Ульяной. Это было восхитительно. Может, так и начиналась белая полоса – этакая дорожка успеха? Не зря ведь она столько старалась?