Живой мертвец

– Башилов, гость к тебе! – крикнул дежурный.

Башилов вскочил с дивана и закричал:

– А! Брыков! Живой мертвец! Дружище! Вот удружил! Истинно! Господа, мой друг Брыков! Живой мертвец!

Из компании офицеров трое оказались уже знакомыми Семену Павловичу по тому памятному вечеру.

– Как это – живой мертвец? – не понял один из офицеров, и Брыков рассказал снова свою историю.

– Вот так штука! – воскликнули слушатели. – Прямо сказка!

– Истинно сказка! – подтвердил Башилов и обратился к Семену Павловичу: – Расскажи, братец, теперь, как это тебе удалось удрать? А? Просто ты у нас фокусник, да и только!

– Мне Виола помогла. Я с ней убежал и у нее пробыл ночь.

– Виола? Ах она, шельма этакая! – засмеялся Греков. – Она видела, что вы в выигрыше!

– Ну нет! Просто добрая девушка. А вы надолго тут?

– По целому месяцу! Тоска, хоть удавись!

– А мы пить будем, – сказал один из офицеров и закричал: – Сашка! А – у!

На крик явился дежурный.

– Чего орете?

– Пошли за вином! Вот золотой!

– Для гостя! – засмеялся дежурный офицер и вышел. Через полчаса двое солдат внесли вино и стаканы.

– Ну, ребятки, за мертвеца! – возгласил офицер, и все окружили стол.

– Дежурного сюда!

– Башилов, пей!

Началась веселая попойка, и все офицеры разом забыли, что они отбывают суровое наказание. Вино выпили, и Брыков для реванша послал от себя за новой порцией.

– Сразу нашего брата видно! – кричали пьяные офицеры. – Как тебя звать‑то?

– Семен!

– Выпьем на» ты», Сеня!

В это время император, проезжая к Лопухиной, задумал заглянуть на гауптвахту. Он подъехал к ней через подъемный мостик и, к своему удивлению, не заметил никакого волнения. Часовой мирно дремал. Дежурный офицер отсутствовал, и никто не вызвал караула. Павел Петрович вспыхнул и тотчас вернулся назад.

– Иди на гауптвахту! – сурово сказал он своему адъютанту. – Узнай, как зовут дежурного офицера, и арестуй его!

Адъютант поскакал и вернулся через пять минут.

– Сделал?

– Никак нет – с!

– Это почему? – лицо Павла побледнело и он закусил губу.

– Не отдает шпаги. Обругал меня, сказал неприличность…

– Гм! Кто такой?

– Черемисов, поручик егерского полка!

– Иди снова! Скажи, я велел!

Адъютант скрылся.

Император в нетерпении рассекал хлыстом воздух и вздрагивал в седле. Офицер вернулся.

– Арестовал?

– Никак нет! Не дает и бранится. Хотел приказать стрелять в меня!

– Да он о двух головах? – воскликнул Павел Петрович и ударил коня. Последний тотчас вынес его к гауптвахте, император остановился. Раздался барабанный бой, и быстро выбежавший караул тотчас выстроился, а поручик Черемисов подощел к государю неверным шагом и стал было рапортовать, но государь тотчас перебил его: – Вы, сударь, пьяны, – закричал он, – не вам сторожить, а вас сторожить. Вашу шпагу! Вы арестованы! Ну – с!

Поручик покачал головой и ответил:

– Никому не отдам шпаги!

– Как?!

– По уставу, меня раньше должны сменить с караула, а потом арестовать!

Император вдруг смутился.

– А ведь он лучше моего устав знает, – сказал он адъютанту. – Не пропивай присяги только! – крикнул он поручику и отъехал прочь, очень довольный, что натолкнулся на такого смышленого офицера.

– По этому случаю выпить! – заявил Брыков, когда Черемисов вошел в общую комнату и рассказал, что с ним было.

– Верно! Посылай за вином!

Вино принесли, и попойка продолжалась.

Только в шесть часов Семен Павлович сильно навеселе отправился домой, напевая себе под нос песню. На душе у него было легко и свободно; он был уверен, что его дело удастся у царя, который вспыльчив да отходчив, который справедлив и добр. Ему представлялись радостное возвращение домой, встреча с Машей и расправа с родным братцем.

Он уже подходил к своему дому, как вдруг на него набросилась полицейская стража и перед ним очутился квартальный.

– Пошли прочь! – закричал Брыков. – Как вы смеете!

– А вот там увидим! – ответил квартальный. – Анисим, Петр волоките его на съезжую! Там разберем, кто он есть: крепостной музыкант или умерший офицер!..

XXI

Мытарства продолжаются

Брыков перестал защищаться, и его живо доставили на съезжую, или квартальную, избу. Это было некрасивое, грязное и угрюмое одноэтажное здание с маленькими, узкими окнами, заделанными железными решетками, с полицейскими служителями у ворот и у каждой двери. Его ввели в большую комнату, и квартальный тотчас куда‑то скрылся. Семен Павлович оглянулся. Два постовых стояли у дверей, на грязных лавках сидели люди подозрительного вида, откуда‑то из коридора слышались крики и свист розог, чей‑то голос кричал: «Постой! Как плетюхами отдерут, покаешься'" – В ответ на это раздалось: «Смилуйтесь, ваше благородие!..» – Затем опять возглас: «Я тебе смилуюсь, рак – к-калия!» – И послышалась крепкая пощечина. В ту же минуту в комнату влетел высокий толстый пристав в огромных ботфортах, в сюртуке нараспашку, с красным усатым лицом и прямо бросился к Брыкову.

– А! – заорал он. – Ты кто, голубчик? Музыкант? Дворовый? А? Петров, Сидоров, Иванов?

Семен Павлович побледнел от гнева.

– Я вас попрошу… – начал он.

Но пристав затопал ногами и замахал перед его лицом бумагой.

– Он меня попросит! А, каков! А это что? Это? – Он ткнул в бумагу. – Из Москвы пишут: «Задержать беглого человека Брыкова, скрывающегося под именем»… А? А?

– Я – сам Брыков! – гневно закричал, сжимая кулаки, Семен Павлович.

Пристав отступил от него и нахмурился.

– Сам Брыков! – сказал он. – Еще лучше! Ну да мы разберем! Посиди тут! – И он пошел из комнаты, шепчась с квартальным, а Брыков бессильно опустился на лавку.

«Что же это такое? Значит, обещание графа Палена – пустая насмешка? Только что обещал и тут же… на! Донос из Москвы! Кто бы это мог постараться? Кто же, кроме брата!» – И он громко усмехнулся.

В это время из комнаты вышел квартальный, подкрался к Семену Павловичу и, сев подле него, фамильярно потрогал его за колено и зашептал:

– А ты вот что! Наш барин отходчивый! Ты его умасли и все! Мне рубликов десять дай, ему сотняжку – и все по – тихому… вот! А то на рожон лезть плохо будет – выдерем и этапом в Москву! Так‑то, друг!

Брыков резко отодвинулся от него и сказал:

– Я передам обо всем этом графу Палену!

– Графу? – воскликнул квартальный и вдруг расхохотался жидким смехом. – Хи – хи – хи! Графу! Он – графу! Вот уморушка‑то! Графу!

– Ты чего грохочешь там? – раздался из соседней комнаты голос пристава.

– А вот наш‑то сокол к графу Палену идти хочет! Хи – хи – хи!

Брыков не выдержал и вдруг, размахнувшись, хватил квартального по физиономии.

– Ой – ой! – заорал квартальный. – Сидор, Поликарп, хватайте его! Я ему покажу!

Семен Павлович отскочил в угол комнаты и схватил табурет. Городовые бросились на него, квартальный кричал:

– Я его запорю, каналью!

– Что здесь за драка? – вдруг раздался оклик, и в комнату вошел высокий, стройный офицер со строгим лицом.

Городовые сразу отскочили и вытянулись в струнку, квартальный низко поклонился и тоже выпрямился. Брыков опустил табурет. В ту же минуту в комнату влетел пристав и тоже униженно вытянулся перед вошедшим.

– Что за драка? – повторил офицер.

Квартальный выступил вперед.

– Честь имею доложить, что стараниями своими выследил беглого крепостного, о коем имел честь вам ранее докладывать!

– Кто такой?

Офицер взглянул на Брыкова. Тот поклонился офицеру и сказал:

– Я был сегодня у графа Палена и…

– Вы – Брыков? – быстро спросил офицер.

– Я!

Пристав и квартальный на миг онемели.

– И вот эти нанесли мне ряд обид!

– Они? – Офицер сердито взглянул на последних, а затем сказал Семену Павловичу: – Можете идти, а этих ослов извините. Они от усердия!

Брыков поклонился офицеру, тот протянул ему руку, причем назвал себя:

– Полковник Чулков!

Сторожа бросились поспешно очищать Брыкову дорогу, пристав и квартальный поклонились чуть не до земли.

Семен Павлович вернулся домой уже поздно вечером, и его встретил встревоженный Сидор.

– Батюшка, барин! – воскликнул последний. – Вернулся! Ну, слава Те, Господи! А я уж боялся. Ведь все этот квартальный вяжется: «Кто есть твой барин? Вот ужо заберем его!«Я ему все рупь да рупь!..

– Ну, теперь можешь прямо в шею гнать, – весело ответил Брыков и расхохотался, вспомнив лица пристава и квартального.

Но на другое утро его ждала новая неприятность. Сидор, вздыхая, сказал ему:

– Что, батюшка, Семен Павлович! Совсем нам плохо приходится! Теперь Никифор привязался и гонит нас.

– Что такое? – ке понял Брыков. – Какой Никифор?

– Огородник Никифор, хозяин тутошний!

– А ему что? Ведь мы у Башилова!

– Вот поди ж ты, а он говорит… Да что! – махнул Сидор рукой. – И не выговоришь!

– Что говорит‑то?

– Говорит, что никак не может у себя мертвеца держать! Баба его, слышь, к попу побежала!

– Что за чушь? Какой мертвец?

– Про тебя, батюшка! Квартальный‑то в злости, что ли, пришел и наплел. Теперь и Иван – денщик плюет да молитвы читает! Да что! Никифор‑то там в кухне стоит!

Брыков быстро вышел и невольно усмехнулся, когда увидел, как шарахнулся в сторону здоровенный мужчина при его появлении.

– Что тебе? – спросил его Брыков. Мужик замялся и с трудом выговорил:

– Увольте… то есть, чтобы от вас!.. Потому невозможно… баба… и все такое. Опять мораль.

– Дурак! – выругался Брыков.

– Как будет угодно, а только не могу – с.

– Собирай вещи! – приказал Брыков Сидору. – И на постоялый! Живо!

Сидор стал собираться, а Семен Павлович в волнении ходил по горнице.

На постоялом Брыков снял две комнаты. Разложив вещи, он приготовился писать прошение на имя государя, как вдруг к нему снова явился Сидор и уныло произнес:

– Гонят нас и отсюда!.. Лучше бы вы, барин, по прежней подорожной, будто крепостной…

– Куда же мне деться? – воскликнул Брыков, схватившись за волосы.

– И сказать не сумею, а только тут никак невозможно! Хозяин говорит, что все бабы воют!

– Собирай вещи! Я найду квартиру! – вдруг вскочил Брыков и, схватив шляпу, выбежал на улицу, торопливыми шагами направляясь к Виоле, весь поглощенный мыслью о том, что сегодня ему необходим приют, иначе он не напишет бумаги, упустит случай, и для него пропадет всякая надежда.

Виола встретила его радостным возгласом:

– Соскучился? Ну, вот и отлично! Посылай за вином и будем обедать!

– Постой! – сказал Семен Павлович. – Мне не до вина и не до обеда. Слушай! У меня к тебе просьба.

– Ну, какая?

Брыков задумался, как ей проще объяснить свое положение, и начал рассказывать всю свою историю с самого начала. У чувствительной девушки выступили на глазах слезы.

– Бедняжка! Ах он, негодный! И она мучается! Вот удивительная история! – восклицала она то и дело, пока Брыков не окончил рассказа.

– Теперь вот что, – сказал он, – глупые люди считают меня каким‑то выходцем из могилы и боятся держать у себя. У меня нет приюта. Дай мне и моему слуге помещение. Я заплачу!

– Ах, глупый! – воскликнула Виола. – Живи! Понятно, живи! Только… – и она запнулась, – вдруг к тебе невеста приедет, а я… такая!

– Милая! – сказал Брыков. – Да ты лучше всякой иной! Дай Бог тебе счастья!

– Ну, тогда отлично! У меня есть комната, а слуга… слуга будет на кухне. Теперь станем обедать! Посылай за вином!

– Будем обедать, а потом я привезу вещи и слугу, а там писать буду и завтра уеду!

– Помоги тебе Бог! – с чувством сказала Виола и прибавила: – Вот не знала, что есть такие гадкие люди!

– Всякие есть! – ответил Брыков, наскоро пообедал и поехал за своим Сидором.

– Ну, слава Господу! – радостно вздохнул старик, переехав в новое помещение. – Теперь не погонят!

– Не погонят, старичок! – смеясь сказала Виола.

– Я напишу Чулкову свой адрес, а то квартальные опять мучить станут, – сказал Семен Павлович.

– Уж три рубля положить надобно! – сказал Сидор, устраивая барину постель на диване и прибирая комнату.

Брыков сел писать прошение.

XXII

Неудача

Государь задумал развлечься маневрами и для этого назначил взятие приступом крепости Мариенталь, находившейся в городе Павловске под управлением генерал – майора Пиппера.

Стояли прекрасные осенние дни, и государь со всем семейством выехал в Павловск накануне. В то же время из Гатчины потянулись его любимые войска. Император был весел, шутил со всеми и радостно посматривал вокруг. Его все радовало – и хороший день, обещавший хорошую погоду на следующее утро, и вид Павловска, устроенного им с огромным парком и искусственными сооружениями в нем. Вечером вокруг чайного стола во дворце собрались все близкие, и государь оживленно говорил:

– Не устоять против моих молодцов ни крепости, ни старому Пипперу! Да – с, мои офицеры – все боевого закала люди, не потемкинские неженки!

Раз попав на эту тему, он уже не мог умолкнуть, и в его словах уже начинало слышаться раздражение.

В это время в комнату вошел старик, граф Строганов. Он отвесил поклон и осторожно приблизился к столу. Государь на время прервал свою речь и обратился к графу:

– А ну, сударь, какова завтра погодка будет?

– Боюсь, ваше величество, что худая, – ответил граф, – подул западный ветер, небо в тучах.

Государь вдруг нахмурился и сердито ударил кулаком по столу. Внезапно наступило тяжелое молчание.

– Боюсь, сударь, – раздался резкий голос Павла, – что вам здешняя погода будет во вред. Советую вам сейчас же ехать в Петербург!

Граф, не зная, шутит или нет государь, растерянно взглянул на него.

– Вы поняли меня? – резко повторил Павел.

Граф покраснел, потом побледнел и, тотчас встав из‑за стола, начал дрожащим голосом:

– Если мои слова, ваше величество…

– Мне не до ваших оправданий! Идите!

Строганов, согнувшись, вышел.

– Распорядись, чтобы лошадей ему не давали. Пусть с почты возьмет! – приказал государь адъютанту и мрачно нахмурился. – Всегда найдутся люди, которые рады испортить мне настроение, – сказал он через минуту с жалобой в голосе и встал. – Начало маневров в семь часов! – объявил он, уходя в свои покои.

Граф напророчил непогоду. Ночью пошел дождь и к утру превратился в ливень, сменяясь по временам хлопьями мокрого снега. Государь вышел на бельведер и мрачно огляделся. В сумерках утра слышались завывание ветра и шлепанье дождя, сырость пронизывала насквозь.

– Собачья погода! – проговорил Павел Петрович, а потом прибавил: – Но для солдата нет погоды. Коня!

В сопровождении Лопухина, своего бессменного адъютанта, и полковника Грузинова, он выехал к войскам и поздоровался с ними.

– Какова диспозиция? – спросил он.

– Вашему величеству угодно было приказать, чтобы крепость сдали ровно в двенадцать часов! – ответил адъютант.

– Ну, сдаст и раньше! Полковник, вы с двумя батальонами и двумя орудиями пойдете на восток и обойдете Славянку с того берега. Я пойду отсюда, и через час мы соединимся под крепостью!

Маневры начались.

Император сначала увлекся и, гарцуя на своем Помпоне, заставлял солдат идти церемониальным маршем, бежать, брать окопы, делать обходы. Но вода лилась и лилась, сырость пронизывала, погода удручала дух, и государь, скоро прекратив команду, поехал молча впереди отряда. Все шли мрачные, хмурые, и под шум дождя слышалось монотонное чавканье грязи под тысячами ног.

Часа через полтора показались очертания крепости.

– Который час? – резко спросил Павел.

– Девять, ваше величество!

– Грузинов подошел?

– Здесь! – подъезжая на коне, ответил Грузинов, за которым серою массою стояли промокшие солдаты.

Впереди виднелась маленькая крепость с поднятым вверх цепным мостом, с закрытыми воротами.

– Капитан! – приказал государь. – Поезжайте в крепость и прикажите тотчас сдать ее!

Адъютант поклонился и, вынув белый платок, поехал к крепости в сопровождении горниста.

Мост опустили, приоткрыли ворота, и адъютант скрылся. Государь приказал войскам выстроиться и оправился на лошади. Прошло десять минут, четверть часа. Мост опустили, ворота открылись, и адъютант вышел из крепости. Государь подал знак и тут же в изумлении закричал:

– Это что?

Ворота наглухо закрылись, и мост снова поднялся, скрипя на ржавых цепях.

– Что это значит? – гневно спросил император у адъютанта.

– Ваше величество, – смущенно ответил молодой капитан, – комендант говорит, что получил приказ сдать крепость в двенадцать часов, и ранее этого срока не сдаст ни на минуту!

Лицо Павла исказилось бешенством.

– Иди снова и скажи: я велел! Понимаешь: я!

В воздухе раздался унылый звук рожка, офицер замахал платком, и мост снова опустили.

Император гневно махал хлыстом.

– А! Еще новости! Я приказываю, а старик свое! Ну, ну! Кто кого!

Но немец Пиппер был строгий педант и твердо знал дисциплину, а еще тверже – характер государя. Сдай он ранее срока, и неизвестно, что из этого вышло бы, лучше пусть император посердится, но признает его поведение правильным. А потому адъютант снова вернулся с тем же ответом.

– Да он что? С ума сошел? – не своим голосом закричал Павел. – Хочет, чтобы я под дождем умер?

– Государь, мы прикроем вас! Мы здесь установим палатку.

– А вы? А солдаты?

Император соскочил с коня и бегал по грязи, осыпая проклятиями упрямого коменданта, но упрямство Пиппера не могла сломить даже воля государя. Крепость стояла безмолвная, неподвижная и словно издевалась над людьми, так беспощадно обливаемыми холодным осенним дождем.

Напрасно государю предлагали укрыться в наскоро поставленной палатке и согреться приготовленным чаем, он ничего не хотел слушать и только вскрикивал:

– Это он нарочно! Это – насмешка!

Бум! – ударила вестовая пушка, возвещая о двенадцати часах, в то же мгновение раскрылись ворота, опустился мост и показался старый генерал – майор Пиппер с подносом в руках, на котором лежали ключи от крепости. Государь быстро вскочил на лошадь и подъехал к нему.

– Не в силах сопротивляться более столь мужественному натиску, – произнес генерал склоняясь, – я сдаю крепость и свой гарнизон на милость победителя.

Эти слова показались Павлу насмешкой.

– Взять ключи! – приказал он адъютанту и обратился к Пипперу: – За ваше исключительное повиновение жалую вас, сударь, в генерал – лейтенанты. – Пиппер расцвел и, преклонив колено, хотел поцеловать руку государю, но тот резко отдернул ее и продолжал: – А за то, что вы своего государя без нужды продержали три часа на дожде, приказываю вам целый час просидеть на шлагбауме! Привяжите его и поднимите!

Все в изумлении переглянулись. Старый генерал отшатнулся и в смущении произнес:

– Я? Меня?

Лицо Павла все дергало судорогой.

– Тебя! – грубо ответил он и крикнул: – Ну, что же!

Четверо казаков подошли к генералу. Эта шутка не была новостью. Минута – и генерал сидел верхом на палке шлагбаума с завязанными внизу ногами; еще минута – и шлагбаум был поднят вверх.

Павел со злой усмешкой взглянул наверх. Генерал вдруг осунулся и весь лег на палку.

– Продержать час! – приказал Павел и, повернув коня, погнал его во весь дух.

Конь летел, далеко разбрасывая грязь из‑под своих копыт, и вдруг испуганно шарахнулся в сторону. Павел едва усидел на коне и изумленно оглянулся. Посреди дороги коленами в грязи, мокрый и измазанный, стоял Брыков и протягивал бумагу государю.

– Болван! – закричал Павел, замахиваясь хлыстом, и промчался мимо него.

Семен Павлович отшатнулся. Ком грязи из‑под копыт коня залепил ему все лицо, но он не чувствовал этого. Он понял только, что его постигла непоправимая неудача, что он теперь уже окончательно умер.

XXIII

Отчаяние

Брыков вернулся домой сам не свой: бледный, растрепанный, грязный, едва держась на ногах от усталости и горя.

– Батюшка барин, что случилось? – тревожно спросил его Сидор, торопливо принимая от него шинель и шляпу.

– Оставь! – откликнулся Семен Павлович и прошел в свою комнату.

Старый Сидор присел к столу, зажал голову в руки и горько заплакал. Горничная Даша бросилась к Виоле, которая лежала еще в постели, и зашептала:

– Ой, барыня! С нашим гостем злоключилось что‑то. Пришел такой скучный – скучный да грязный, что и узнать нельзя!..

Виола тотчас соскочила с кровати, накинула на себя капот и вбежала к Брыкову. Он лежал ничком на своей постели: его обутые ноги были до колен покрыты грязью.

– Семен Павлович, голубчик, что с тобой? – воскликнула Виола, кидаясь к нему. – Что с тобой?

– Оставь! – отмахнулся Брыков,

– Что случилось‑то? Государя видел? А?

– Все пропало! – глухо ответил Семен Павлович.

– Как? Расскажи все по порядку! Ох, Господи! – снова воскликнула Виола: – Да можно ли так убиваться! Ведь ты жив и никто тебя не сделает мертвым!

– А вот сделали, и теперь я вновь мертвец! Я поехал в Павловск… – И Брыков рассказал все, что с ним произошло. – Не знаю, как я добрел до станции под дождем, по колена в грязи, не разбирая дороги, – окончил он.

У Виолы на глазах стояли слезы.

– Пойди снова к Грузинову! – сказала она.

– Пойду! Но что толку? Государь очень прогневался, и я удивлен, как меня не арестовали!

– Ах ты, бедный, бедный! – тихо сказала Виола.

Этого сожаления простой прелестницы Брыков не мог выдержать: он уткнулся в подушку и горько зарыдал. Виола выбежала из его комнаты и тоже расплакалась.

Брыков успокоился мало – помалу и заснул. Ему приснился странный сон. Будто лежит он в постели без сна. В комнате темно и кругом тихо, и вдруг в углу затеплился свет, разлился, засиял, и среди серебристого сияния появилась Маша, бледная, взволнованная. Она подошла к нему, торопливо взяла его за руку и потянула с постели. Он встал и пошел следом за ней. Они идут по улицам. Кругом темно, безмолвно и глухо, только воет ветер да плещется о набережную Фонтанка. Они идут без остановки мимо домиков, мимо огородов, через Екатерининский канал, к Мойке, и вдруг Маша торопливо толкает его за выступ забора и исчезает. Он изумленно оглядывается. Кругом темно и безмолвно. Но вот луна медленно выплыла из‑за туч и осветила пустынную улицу. По ней идет какой‑то человек в шляпе с плюмажем. Вдруг на него нападают двое, он кричит, отбивается. Что‑то толкнуло Брыкова, и он, мгновенно выскочив из засады, бросается на помощь. Разбойники убегают. Господин что‑то говорит ему, жмет руки, целует…

Брыков проснулся. В комнате стоял полумрак. Семен Павлович подумал о сне и невольно усмехнулся. Какие удивительные, неподходящие к делу вещи снятся иной раз! Что может значить такой сон? Чепуха!

– Сидор! – закричал он, вставая с постели.

Старик тотчас явился, и его лицо выражало беспредельную преданность: в огонь и воду.

– Проснулся, батюшка? – заговорил он, кланяясь барину. – Отдохнул? Ну, и слава Тебе, Господи! Покушать хочется?

– Да, Сидор! Есть, пить. А где хозяйка?

– Приехали за ней подруженьки ее и офицеры с ними и укатили. Надо полагать, на всю ноченьку.

– Ну, и один поем! Давай!

Сидор поспешно бросился исполнять приказание.

Брыков, отдохнув и выспавшись, чувствовал волчий голод здорового, сильного человека и ел с жадность и похлебку, и горячие котлеты, после чего напился кофе и закурил трубку. В его голове снова возникал план борьбы. Ведь люди – не звери и не безумцы. Ведь все происходящее с ним – нелепый сон, кошмар, козни злых людей, и ему надо только объяснить государю дело. Не удалось раз, удастся в другой! Сегодня он напишет письма: Маше с уверениями в любви, с просьбой надеяться, ждать и не падать духом; Ермолину – с просьбой о деньгах и со справками о своем братце. Завтра он снова пойдет к Грузинову, к Кутайсову и снова напишет прошение и станет ждать государя.

– Сидор! – закричал он. – Неси огонь и чернила!

Он уже приготовился писать письма, когда в сенях раздался сипловатый голос: «Барин‑то дома?» – и вслед за тем в комнату ввалился Башилов.

– Здорово! – заговорил он, обнимая Брыкова. – Я к себе, а его уже нет, голубчика! Что? Как? Слышал, слышал! Живой мертвец! Ха – ха – ха! Я ему, каналье, уже морду побил! А ты ловко устроился! А! Женишок и у Виолы! Ха – ха – ха!

– Не говори глупостей! – остановил его Брыков. – Лучше расскажи о себе. Давно вышел?

– Вчера! Третьего дня указ был. Думали – на месяц закаталажат, а всего на одну неделю. Вру – десять дней! Потеха! Знаешь, кто нас выручил? И не догадаться! Ваксель, поручик! Шутник! Государь на постройку ехал, а Ваксель с караула шел да так ему лихо честь отдал, что тот похвалил его, а Ваксель и бухни: «Еще лучше сделал бы, коли в печали не был!» – «В какой печали?». А тот: «Товарищи мои на гауптвахте сидят и, боюсь, от службы отстанут». – «Кто такие?«Он нас и назвал. Государь уехал, и в тот же день указ!