Двадцать седьмая пустыня

Через несколько минут девочки действительно разрешили свой конфликт и сели играть порознь каждая в своем углу.

– Ты что-то хотел рассказать мне? – спросила Малин.

– Да нет, на самом деле, ничего интересного.

– Как знаешь. Девочки, идите завтракать! А я пока поставлю тесто.

Несколькими часами позже, вручая мне кусок пиццы для Лорен, бережно завернутый в фольгу, Малин сказала:

– Знаешь, каким бы оно ни было, твое решение будет верным, если ты примешь его сердцем. Поменьше думай, а то голова закипит. Только никогда не забывай, как тебе повезло, – добавила она, кивнув в сторону девочек.

В тот вечер, когда дочери уснули, я лег в их комнате на полу и долго смотрел в окно на бездонное ясное небо, будто надеясь найти там ответы на незаданные вопросы. Мне хотелось раствориться в нем и, паря в невесомости, прикоснуться к шершавой поверхности луны. В какой-то момент мне показалось, что вместо ярких звезд из жгучей синевы на меня смотрят сотни пар янтарных глаз. Я был готов поклясться, что за мной наблюдают.

9

Палящее солнце дерзко щекотало закрытые веки, окрашивая их в оранжевый цвет. На коже выступила соль, и я то и дело облизывал губы, стараясь дотянуться языком до подбородка. Лежа на спине, я захватывал горячий песок раскинутыми руками и медленно разжимал кулаки, чувствуя, как он утекает сквозь пальцы. В нескольких метрах от меня шумел прибой, и я представлял, как вода каждую секунду приносит и уносит с собой тысячи золотых песчинок. Было жарко и хотелось пить, но я не шевелился, боясь спугнуть пойманное состояние блаженства. Наверное, это и есть настоящее счастье!

– Поль! Давай вплавь до буйков и обратно! Кто приплывет на берег последним – тот девчонка! – Почувствовав под левым ребром резкий удар, от которого по всему телу прошел разряд, я мгновенно вскочил на ноги, крича от боли. – О, да ты и так девчонка, я забыл. Мокрая курица!

Брат толкнул меня в плечо так, что я едва устоял на ногах, и убежал в сторону моря.

– Сам ты девчонка! – проревел я, бросаясь за ним вдогонку.

Через несколько минут, дотронувшись до большого желтого поплавка и пытаясь плыть обратно как можно быстрее, я сквозь слезы ярости наблюдал за тем, как брат уже выбежал на берег и дерзко махал мне рукой, подпрыгивая от радости. Он всегда выигрывал и во всем опережал меня. Когда я наконец достиг суши и упал навзничь, с трудом переводя дыхание, то тут же получил горсть горячего песка в затылок.

– Девчонка! – победно крикнул брат.

– Прекрати, – строго пресекла его мама, и я почувствовал ее теплую ладонь на своей мокрой спине.

Отдышавшись несколько секунд, я поднялся на колени, отряхнул песок со лба и волос и сел рядом с ней, глядя на линию горизонта, разделявшую два голубых полотна. Папа с братом отправились играть в мяч поодаль, а мы долго сидели в тишине, чувствуя, как под знойными лучами краснеют наши плечи.

– Поль, ты не обязан никому ничего доказывать, – мамин голос вернул меня из далеких краев, куда унеслись мои мысли. – Все мы разные, и именно благодаря этому мир такой интересный. Представь, если бы все люди умели одинаково плавать, одинаково бегать, одинаково петь! Жить было бы невероятно скучно.

– Да, но он все делает лучше меня!

– Неправда.

– Правда! Он во всем сильнее, почему?

– Потому что тебе всего одиннадцать лет, а ему четырнадцать.

Всего одиннадцать? Мне стало несказанно обидно. Я так гордился тем, что мне уже одиннадцать. Я разменял второй десяток, я так много осмыслил, во мне бурлило столько эмоций, как мне тогда казалось, присущих исключительно взрослым. Неужели мама этого не понимала?

– Ну и что! – ответил я, изо всех сил сдерживая подступающий к горлу ком. – Я уже много чего понимаю и умею.

– Не сомневаюсь и очень горжусь тобой.

– Наверное, он прав, я какая-то девчонка.

– Поль, в том, чтобы быть чувствительным, нет ничего плохого. Со временем это станет твоей силой.

– Как состояние слабака может стать силой?

– Перестань называть себя так, – строго отрезала она. – Вырастешь – поймешь. Физическая сила далеко не самое главное в жизни. Сила бывает разная, и у каждого она своя. В тебе ее много, я знаю. Возможно, ты никогда не станешь хорошим пловцом и не будешь бить рекорды на стометровке. Но если ты научишься умело управлять тем, что у тебя внутри, ты станешь непобедим в другом.

Я не до конца понимал ее слова, но не хотел задавать вопросы, чтобы не разочароваться, получив ответы. Того, что мне «всего одиннадцать» и что я никогда не стану спортсменом, было достаточно. Мама обняла меня и поцеловала в макушку. Мне мгновенно полегчало, а горечь поражения растворилась в раскаленном воздухе.

Я окинул взглядом пустынный пляж вокруг. Мы проводили летние каникулы на юге Испании. И пусть ее берега омывало то же самое море, которое мы каждый день видели в Марселе, здесь оно было совершенно иное. Исколесив Пиренейский полуостров на нашем стареньком фургоне, мы на две недели обосновались на диком андалузском пляже. Спали в палатках, ловили рыбу, играли в карты и в мяч, ездили посещать близлежащие деревушки. Родители разрешали нам с братом не ложиться спать допоздна, мы купались в море, пока подушечки пальцев не становились похожими на сморщенные изюмины, загорали, слушали радио на батарейках, читали комиксы в свете карманного фонарика.

– Мам, ты знаешь, это лучшие каникулы в моей жизни, – сказал я.

– Я рада, что тебе здесь нравится, – улыбнулась она в ответ.

– Нет, правда, я еще никогда не был так счастлив!

– Это же здорово! Я тоже счастлива.

– Мы сюда еще обязательно вернемся, правда? Давайте приедем следующим летом! И послеследующим! И будем проводить здесь каждые каникулы в ближайшие тысячу лет!

Мама потрепала меня по волосам и ответила:

– Нет, Поль, мы сюда больше не приедем.

Я опешил.

– Почему? Вам с папой здесь не нравится?

– Очень нравится.

– А в чем тогда дело?

– Здесь очень здорово, но мир огромен. В нем еще столько интересных мест, где великолепные пейзажи, интересные люди, красивые закаты и рассветы. Жизнь слишком коротка, чтобы возвращаться дважды в одно и то же место. Счастье не привязано к определенному месту, оно путешествует вместе с тобой.

– Но если мне нравится здесь, зачем искать другие места? Здесь мы нашли все, что хотели: море, солнце, вкусную рыбу. Что еще нужно, я не понимаю?

Мама снова улыбнулась и прижала меня к себе. Я почувствовал прикосновение ее мокрых волос.

– Возможно, ты прав. Ты всегда был мудрее меня.

Она действительно больше никогда не вернулась на андалузское побережье, но и не успела исследовать другие миры. Все последующие каникулы мы провели в пригородах Марселя за неимением других возможностей. Смысл нашего разговора под палящим солнцем я понял только спустя годы, когда сам остро почувствовал все, что она пыталась до меня донести.

Мама была родом из семьи испанских революционеров, бежавших во Францию во время гражданской войны. За год до конца Второй Мировой моя шестнадцатилетняя бабушка повстречала юного астурийского солдата, чья семья также покинула родину в поисках лучшей жизни. Несколькими месяцами позже он пропал без вести, оставив ей на память округлый живот. Погиб ли он на войне или снова бежал, на этот раз из плена семейных обязанностей – моя бабушка так никогда и не узнала, всю жизнь прожив в надежде, что он вернется.

Так мама родилась и выросла в пропитанном запахом сардин Марселе. В силу молодых лет моей бабушки и ее многочисленных попыток устроить личную жизнь воспитанием мамы занимались мои прабабушка и прадедушка. И как это свойственно бабушкам и дедушкам, они позволяли ей намного больше, чем это обычно делают родители. Мама часто жаловалась на отсутствие в ее детстве четких границ дозволенного, которые ей приходилось устанавливать самой. Поэтому еще в юном возрасте она пообещала себе, что, когда у нее будут собственные дети, она будет их воспитывать совсем иначе.

Обещание свое она выполнила сполна: мы с братом выросли в абсолютной строгости и более чем тесных рамках. Нас часто наказывали – иногда, как мне казалось, без веских причин. Нам постоянно объясняли, как надо и как не надо, что можно, а что нельзя. Нам далеко не всегда разрешали делать то, что нам хотелось. При этом я запомнил маму как самого ласкового и самого мудрого человека на свете. Несмотря на свою строгость она как никто другой умела проявить заботу и без слов показать, что значит любить.

Мама не забывала своих корней и любой ценой пыталась привить нам родную культуру, о которой сама имела очень смутное представление. Она с трудом говорила по-испански, но считала своим долгом нести через время традиции, искажаемые каждым поколением. Мы жгли костры, чтобы встретить лето, давились виноградом на Новый год и периодически посещали католический приход, где священник вел мессу на испанском. Когда я спрашивал у мамы, верит ли она в бога, она велела молчать и не задавать лишних вопросов.

Мои родители держали небольшой книжный магазин, в котором оба проводили большую часть своей жизни, но несмотря на это наши финансы не позволяли никаких излишеств. Мы с братом нередко помогали в магазине во время школьных каникул, тогда как наши друзья отправлялись в путешествие или бездельничали в свое удовольствие. Впрочем, эта работа не была мне в тягость. Мне нравилось бродить среди длинных полок, слушая, как раздаются в тишине мои шаги, прятаться среди сотен книг и представлять, будто я окружен всеми их персонажами одновременно.

Мама очень любила читать. Она читала жадно и много: романы, пьесы, фантастику, биографии. «Это мой способ путешествовать, не поднимая попы», – говорила она. Словно ребенок, открывающий долгожданный рождественский подарок, она с блеском в глазах распечатывала тяжелые коробки с новыми поступлениями и откладывала в сторону те книги, которые хотела прочесть сама, прежде, чем выставить на продажу. Однако коробки с надписью «Иностранная литература» она всегда оставляла отцу и не притрагивалась к ним. Однажды, незадолго до ее смерти я спросил, почему она делает для них исключение, на что она ответила:

– Читать литературу в переводе – все равно, что есть обед, кем-то до тебя пережеванный и выплюнутый. Перевод никогда не передаст всех нюансов, поэтому лучше не читать совсем, чем довольствоваться объедками.

– Это глупо, – перебил ее отец, услышавший наш разговор. – Невозможно владеть всеми языками на свете, нелепо ограничивать себя происхождением автора.

– Может, и глупо, но я говорю, что думаю.

– Я знаю. Ты всегда говоришь, что думаешь, – ответил он и, неся перед собой две огромные коробки, исчез в подсобке.

Я не знал, хотел ли он ее уколоть или сделать комплимент. В глубине души я был согласен с отцом, но не признался бы себе в этом. Я не понимал маму, но не смел думать, что какие-либо ее слова могут быть глупыми, и мне стало неловко. Мне казалось, ее задели слова отца, и в попытке заполнить повисшую тишину я, сам не зная зачем, сказал:

– Мам, а если я выучу, например, английский и переведу для тебя Шекспира и Агату Кристи, ты будешь их читать?

– Конечно, буду.

– Но это же тоже будет пережеванная пища.

– Но она же будет пережевана тобой, а это меняет все. В слова Шекспира будет добавлена чуточка души моего сына. Это же мечта! – улыбнулась она мне. Ее глаза светились лаской и искренностью. Я знал, что она говорила правду. Мама всегда говорила только правду.

Так несколько лет спустя я стал переводчиком.

10

Со дня вечеринки у Несбиттов прошло более четырех месяцев. Я хоть и вспоминал о Вере, но все реже и реже. Ее черты постепенно стирались из моей памяти, как смывается волной рисунок на песке, и у меня уже не получалось отчетливо представить ее лицо. Ясно я помнил только ее светло-карие глаза и ботинки на плоской подошве им в тон.

Жизнь покорно текла по привычному руслу. В июле мы съездили в отпуск в Англию к родителям Лорен и даже успели вырваться вдвоем на берег Северного моря, оставив детей на выходные с бабушкой и дедушкой. Моменты наедине в последнее время выпадали на нашу долю настолько редко, что мы отвыкли от общества друг друга. Подобно недоступной роскошной вещице, о которой мечтаешь, но когда она у тебя появляется – не знаешь, что с ней делать, мы неловко вертели в руках хрупкие мгновения тишины, заполняя повисшие паузы разговорами о дочерях, от которых так хотели отдохнуть.

По возвращении домой я продолжал работать, жонглируя переводами рекламных кампаний прохладительных напитков, революционного моторного масла и гигиенических прокладок. Благодаря приятной поездке, размеренному расписанию и теплым солнечным дням я приблизился к состоянию, которое можно было назвать душевным равновесием. Я даже боялся себе в этом признаться, чтобы не спугнуть столь непрочное и непривычное для меня чувство.

Стоял теплый августовский полдень, когда я возвращался домой по оживленной улице Норландсгатан после скучнейшей конференции о методиках изучения иностранных языков для детей. «Дети» и «методика» казались мне в принципе несовместимыми понятиями. Детство дано для того, чтобы играть и радоваться жизни. Поэтому на белом холсте маленького разума нет места таким сложным терминам, как методика. Он должен быть заполнен играми в прятки, пусканием камешков по воде, бегом босиком по пыльным летним тропам, ароматом горячего пирога или свежескошенной травы, чтением сказок с фонариком под одеялом, глотками ледяной воды после изнуряющих прыжков на скакалке, укусами комаров и пением цикад. Из этих маленьких открытий и складывается то, что позже мы будем называть опытом и мудростью. Дети сами знают, что нужно спрятать в памяти, а что – выбросить прочь. Они сами разрабатывают себе четкую методику, неподвластную взрослым, забывшим, что когда-то сами были детьми.

Лорен участвовала в конференции, и я старался не пропускать ни одного ее выступления, пусть она едва ли смотрела в мою сторону. «Чтобы не отвлекаться», – объясняла она. Я как сейчас помню ее первое выступление в районной библиотеке. Еще студенткой она принимала участие в проекте по ликвидации безграмотности среди молодежи низкого социального уровня и вкладывала в него всю душу. На собрание явилось человек двадцать – по большей части любопытные подростки, пришедшие поглазеть на молодую англичанку. Я слышал, как они шепотом говорили всякие низости, но предпочел притвориться глухим. «Ну как?» – спросила меня после выступления раскрасневшаяся Лорен с блеском в глазах. «Отлично! Им было очень интересно. Я уверен, что твой проект им поможет». Она крепко обняла меня. С тех пор прошло много лет, и теперь выступления стали для нее лишь формальностью. Она уверенно изъяснялась, умела в считанные секунды расположить к себе аудиторию и завоевать внимание. Тем не менее я продолжал сопровождать ее, веря, что ей это необходимо.

Потратив два часа своей жизни на выслушивание лишенных смысла постулатов и труднопроизносимых научных терминов, я вышел на улицу и вдохнул горячий воздух полной грудью. Яркое северное солнце непривычно, но приятно обжигало кожу и резало глаза. Я опустил со лба на нос солнечные очки в черепаховой оправе, и мир вокруг приобрел желтовато-медовый оттенок. Я предложил Лорен пообедать вместе, но она должна была остаться и обсудить какие-то дела с коллегами, так что я отправился домой, решив прогуляться пешком.

Зал конференций находился на южном берегу, и мне предстояло пройти несколько километров в северном направлении под палящим солнцем, но меня эта перспектива не пугала. Минуя кишащий туристами Гамла Стан, я прошел по мосту Стремброн, оставил по левую сторону Королевский сад и вышел на Норландсгатан. Были и более короткие пути, чтобы дойти до нашего квартала, но я почему-то очень любил эту улицу и при возможности старался пройтись по ней. Я медленно шагал, слушая в наушниках Роба Костлоу и погрузившись в свои мысли, когда вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Замедлив шаг, я оглянулся по сторонам, но не увидел знакомых лиц. Я двинулся вперед, уткнувшись в пожелтевшие носки своих кед, но не мог отделаться от чувства, будто за мной кто-то наблюдает. Внезапно мое сердце на мгновение перестало биться, а к горлу подступил ком: из толпы народа, сидящего на террасе кафе Старбакс, на меня сквозь затемненные очки смотрели два янтарных глаза. Я не видел их, но знал, что это были они, я чувствовал этот взгляд кожей. Несмотря на несколько метров, разделявших нас, у меня не оставалось ни малейшего сомнения в том, что это была Вера.

Я не знаю, сколько времени я простоял на противоположной стороне улицы, глядя на нее и не решаясь сделать ни шага. Возможно, прошло всего несколько секунд, но они показались мне вечностью. В голове роился миллион вопросов. Вспомнит ли она меня? Не буду ли я выглядеть глупо? Стоит ли мне вообще к ней подходить? И в конце концов, почему я волнуюсь, как подросток? Я собрался с духом и перешел через дорогу, потирая друг о друга мокрые от пота ладони.

– Привет, Поль! Как поживаешь? – с неподдельной радостью обратилась ко мне Вера.

Она помнила меня. Она даже помнила мое имя! У меня пересохло в горле и я с трудом выговорил:

– Здравствуй, Вера.

Заметив мое замешательство, она непринужденно спросила:

– Ты торопишься? Если есть пять минут, присаживайся, расскажи, что у тебя новенького.

– Я?… В общем-то, нет, не тороплюсь. Но, может быть, ты кого-то ждешь? Мне неудобно…

– Если бы я кого-то ждала, я бы не предлагала тебе присесть.

Я снова почувствовал себя крайне неловко и, прежде чем сказать очередную глупость, молча отодвинул стул, сел напротив нее, и мы оба оказались в тени огромного парусинового зонта. Вера задорно облизывала таявшее в ее руке мороженое, не отводя от меня глаз, скрытых круглыми черными очками. В их отражении я увидел растерянного небритого мужчину и невольно отвел взгляд.

– Как проходит твое лето? Чем занимаешься? – спросила она, нарушив повисшую в горячем воздухе тишину.

– Да ничего особенного, неплохо. Был в отпуске, теперь снова работаю. Все как обычно. А ты?

– Тоже хорошо. Вот, как видишь, отдыхаю, ем мороженое.

– Необычный, надо сказать, выбор места для дегустации мороженого. В Стокгольме много мест, где оно куда вкуснее и оригинальнее.

– Ты прав. Но иногда хочется чего-то проверенного, стандартного. – Видимо, заметив тень на моем лице, она добавила: – Ты разочарован?

– Нет, что ты. Не я же его ем.

На самом деле я был разочарован. Я подсознательно выстроил вокруг Веры таинственную атмосферу, приписывая ей качества, которыми она, возможно, не обладала. В конце концов, я ее вовсе не знал и основывал свои догадки на одном-единственном разговоре. И, хотя меня не должно было это волновать, почему-то стало грустно от мысли, что она может оказаться заурядной девушкой, поедающей мороженое в самой популярной в мире сети кофеен. Наверное, она все-таки ездит на серой машине.

– Я не знаю, почему людям так нравятся общепризнанные торговые сети, – будто прочитав мои мысли, сказала она. – Наверное, кроме яркой, умело созданной рекламы, в них есть что-то успокаивающее, надежное. Только подумай: в любой точке мира ты можешь пойти в Старбакс, заказать кофе и булочку и получить такой же вкус, как в кофейне на углу твоей улицы. Разве это не удивительно?

– Нет, это печально. Какой смысл тогда вообще путешествовать? Если не можешь прожить без булочки, которая продается на твоей улице, лучше никуда не ездить.

– Я с тобой согласна. Но большинству людей это нужно. Глобализация разбросала нас по континентам, где очень легко потерять себя. Поэтому мы и цепляемся за любой ориентир, который создает иллюзию надежности. Посмотри вокруг: на террасе практически нет свободных мест, люди стоят в очереди, чтобы получить заветный картонный стаканчик со своим – зачастую неправильно написанным – именем. Некоторые забавляются и называют выдуманные имена, чтобы позволить себе маленькую экстравагантность и прожить мимолетную чужую жизнь.

– Ты хочешь сказать, что все посетители торговых сетей – искатели себя или смысла жизни? – усмехнулся я. – Мне кажется, они просто ищут более-менее приличный кофе по доступной цене.

– Как знать, – подмигнула Вера, и я снова поверил в то, что в ней есть нечто особенное.

– Ты ничего не хочешь? Давай я тебе чего-нибудь принесу, – сказала она, поднимаясь и вытаскивая кошелек из своей сумочки.

– Нет, спасибо.

– Я настаиваю, – безапелляционно отрезала она. – Хочу тебя угостить. Что ты будешь? Я поняла, что здешнее мороженое тебе не по вкусу. Кофе, лимонад, соду?

– Американо, – смирился я, сказав первое, что пришло на ум.

– Отлично, сейчас вернусь, не убегай.

– Убегать – по твоей специальности, – заметил я ей вдогонку, наблюдая за тем, как ловко лавируют между столиками ее округлые бедра в льняных шортах.

Откинувшись на спинку стула, я посмотрел по сторонам. Рядом со мной сидел парень лет двадцати в желтой футболке, полосатых шортах и парусиновых туфлях и безмятежно жевал шоколадный пончик, запивая ледяной колой. Его вид никак не вязался со странником в поисках смысла жизни.

Вера вернулась через несколько минут и поставила передо мной накрытый пластиковой крышкой бумажный стакан, на котором черным фломастером было жирно выведено «Поль». Сев напротив, она залпом допила растаявшее мороженое прямо из стаканчика и вытерла салфеткой остатки помады и сливочные усики над верхней губой.

– Спасибо, – поблагодарил я, сжимая в руках теплый напиток. – Без ошибок! – Я указал на надпись.

– Ну еще бы. Нужно постараться, чтобы допустить ошибку в таком коротком имени.

– Скажи, скорее, в таком избитом.

– Без сахара, правильно? – спросила она, игнорируя мой комментарий.

– Да. Откуда ты знаешь?

– Просто ты выглядишь как человек, который пьет кофе без сахара.

Я понятия не имел, как должен выглядеть человек, пьющий кофе без сахара, поэтому не стал ни обижаться, ни принимать сказанное за комплимент.

– Что ты сейчас переводишь? – поинтересовалась она, проводя ладонями по волосам, собранным в тугой хвост на затылке.

Ее вопрос снова застал меня врасплох. Я не припоминал, чтобы говорил ей о своей профессии.

– Вчера я сдал большой проект технических описаний солнечных батарей для одного промышленного клиента. Работал над ним последние две недели. А завтра принимаюсь за описание текстиля для сети отелей: постельное белье, занавески, полотенца… Сегодня у меня как раз перерыв.

– Как мы вовремя встретились! Многогранная, однако, у тебя работа.

– Да, раньше я специализировался исключительно на маркетинге и туризме, но нужда заставила расширить знания. Так что теперь беру еще и технические тексты.

– Тебе нравится то, чем ты занимаешься?

Я собирался было пуститься в перечисление преимуществ работы фрилансера, но, вспомнив разговор с Малин, ограничился скудным:

– В принципе да. Я привык.

– Привычка и удовольствие – разные вещи. Кстати, не только в работе.

– Да, знаю. Но в целом меня все устраивает. К тому же я не умею делать ничего, кроме переводов.

– Зря ты так думаешь.

– Спасибо, но ты не знаешь обо мне ровным счетом ничего, так что не приписывай мне лишних качеств.

– Это ты тоже зря.

Я не понимал, что она имеет в виду, но мне стало не по себе.

– А чем ты занимаешься? – спросил я в ответ, случайно уронив взгляд в вырез ее белой футболки, позволяющий угадать пышную грудь.

– У меня тоже очень разносторонняя деятельность.

Я ждал продолжения, но его не последовало.

– Это не ответ на мой вопрос, – я решил проявить настойчивость.

– Угадай.

– На свете столько профессий, что на это могут уйти часы.

– Ничего, я не тороплюсь.

– Хирург? – озвучил я первое, что пришло в голову.

– Нет, но могу поспособствовать выздоровлению.

– Психолог?

– В какой-то степени.

– Педагог?

– Не в прямом смысле.

– Актриса?

– Иногда играю разные роли, но не по собственному желанию.

– Продавец?

– Я ничего не продаю, но умею аргументировать, как лучший коммерсант.

– Руководитель строительных работ?

– Разрушать старое и возводить новое – по моей части.

– Водитель?

– Становится теплее.

– Ты знаешь, мне нравится таинственная аура, которой ты себя окружила, но от такого количества загадок у меня голова идет кругом. Никогда не был силен в шарадах, – не без раздражения сказал я.

– Прости, – Вера виновато потупилась, и мне стало стыдно за свою резкость.

– Это ты извини меня. Я постараюсь угадать, но, может, хотя бы дашь мне подсказку?

– Я помогаю людям.

– Ты социальный работник?

– Не совсем, но ты все ближе к разгадке.

– Каким людям ты помогаешь?

– Таким, как ты.

Я опешил и помолчал несколько мгновений, пытаясь разглядеть ее глаза, но снова увидел лишь собственное отражение в черных стеклах.