Октябрический режим. Том 1

На крики «Долой министров» в заседании Думы 13.V «Московские ведомости» ответили передовицей, озаглавленной «Долой Думу!». «Россия» написала: «не министерству И. Л. Горемыкина следует покинуть свои места, а скорее надлежит гг. депутатам нынешней Думы освободить депутатские кресла для других представителей народа, желающих заняться делом, а не словом».

Отношение министерства к Г. Думе

Два слова о том, что представляли собой заседания Совета министров при Горемыкине. Устраивались эти встречи в доме министерства внутренних дел у Цепного моста (вскоре переименованного в Пантелеймоновский), на Фонтанке, 16, в кабинете на первом этаже. Скептик Гурко рисует почти карикатурное изображение министерских собраний:

«Заседания отличались поначалу необычайной беспорядочностью. Начать с того, что члены Совета не заседали при этом за столом, а были разбросаны по всей комнате, что придавало собранию характер салонной беседы. Собирались при этом не особенно аккуратно, причем министр иностранных дел почти ежедневно опаздывал, так как беспрестанно обедал в том или ином иностранном посольстве, откуда появлялся во фраке une fleure a la boutonniere (с цветком в петлице). Неизвестно, почему он, кроме того, предпочитал сидеть верхом на стуле лицом к его спинке, что также едва ли соответствовало характеру собрания, а в особенности серьезности положения. С лицом, похожим на мопса, и с неизменным моноклем в глазу, он выдавал себя за знатока парламентарных нравов и обычаев и стремился играть роль эксперта…

Сам Горемыкин с внешней стороны не занимал господствующего положения и никакой властности не проявлял. Председательствовал он вяло, но одновременно с таким видом, что, дескать, болтайте, а я поступлю по-своему».

Всем было ясно, что с такой Думой работать невозможно. Однако Горемыкин медлил с прямой постановкой этого вопроса и ждал приказа Государя.

Столыпин говорил, что у Горемыкина «преоригинальнейший способ мышления; он просто не признает никакого единого правительства и говорит, что все правительство – в одном царе: что он скажет, то и будет нами исполнено, а пока от него нет ясного указания, мы должны ждать и терпеть». Это точная формулировка твердого монархического чувства Горемыкина.

По словам Гурко, «Горемыкин избрал самый худший способ обращения с Государственной думой, а именно – полное пренебрежение к самому ее существованию». В Думе он демонстративно дремал под шум речей.

Защитником народного представительства был только министр иностранных дел А. П. Извольский, либерал, «не пропускавший ни одного случая, чтобы не приложить к нашим революционным порядкам шаблона западноевропейского конституционализма».

Министр финансов Коковцев высказывался «пространно и как будто деловито», «но, по-видимому, еще сам не решил, какую позицию должно занять правительство по отношению к Государственной думе, а посему трудно было понять, к чему он, собственно, клонит».

Как ни странно, в то время как Гурко утверждает, что Столыпин молчал на заседаниях Совета министров, Коковцев на каждом заседании «был постоянным свидетелем самых решительных заявлений со стороны Столыпина о том, что вся тактика думских заправил есть прямой поход на власть ради захвата ее и коренной ломки нашего государственного строя». А Герасимову Столыпин неоднократно говорил о необходимости роспуска.

Мнение правых министров (Стишинского, Ширинского и его самого) выразил государственный контролер Шванебах в беседе с сотрудником «Times»: «Дума и парламент вовсе не одно и то же; я, нисколько не задумываясь, скажу даже, что Дума – это попросту революционная организация, вроде совета рабочих депутатов или союза союзов».

В конечном счете, благодаря взгляду председателя Совета министров получался замкнутый круг: Горемыкин дожидался приказа Государя, а тот ждал, «когда, наконец, выскажется Иван Логгинович, на что нужно решиться».

Попытки привлечь в правительство общественных деятелей

В своей декларации правительство не дало прямого ответа о том, будет ли создано ответственное министерство, т. е. кабинет министров из рядов наиболее многочисленной думской фракции (в данном случае кадетов). Лишь было указано, что этот и подобные ему вопросы находятся вне компетенции народного представительства, поскольку «касаются коренного изменения основных государственных законов, не подлежащих по силе оных пересмотру по почину Г. Думы».

Трепов и Милюков

В те первые недели после открытия Г. Думы мысль о создании ответственного министерства получила неожиданную поддержку со стороны дворцового коменданта ген. Д. Ф. Трепова.

Современники, включая его родного брата А.Ф., были изумлены радикальными действиями ярого монархиста. Предполагали, что генерал находится под гипнозом кадетов. Вот яркое образное объяснение гр. А. А. Бобринского:

«Совершенно не знающий Россию, действующий в сфере постоянной борьбы за существование Государя с анархистами и бомбами, людьми сильными, Трепов все видит сквозь преувеличенные очки, а его бывшие товарищи-конногвардейцы люди ограниченные, не сильные и страшно перепуганные; таким образом какие-нибудь Стаховичи, Родичевы, Гейдены кажутся Трепову сквозь боязливую конногвардейскую призму – величинами, силами, хищными зверями. Они, эти болтуны, для Трепова – земская сила России, вся Россия. Это соль земли, за которой двинется масса. Надо за этой солью ухаживать, бояться ее, снискивать ее благоволение. Туда же и Муромцев. Хитрая штука Стахович отлично это раскусил. … Стаховичу, Родичеву, Винаверу, Урусову хочется быть министрами. Они и начинят Стаховича, а этот Гудовича, а тот Трепова, что кадетское министерство это единственная панацея».

Однако сам ген. Трепов в беседе с министром иностранных дел А. П. Извольским объяснял свой план так. Предлагая кадетам войти в правительство, генерал вовсе не ждал от них настоящей работы. Он рассчитывал, что кадеты-министры неминуемо пришли бы к столкновению с Государем, а в ответ можно было бы с полным правом распустить Думу, прогнать кадетское правительство и установить военную диктатуру с самим Треповым во главе.

Задуманная Треповым провокация, может быть, и удалась бы, но путь диктатуры Государю был, вероятно, не по душе, поскольку выбор между диктатурой и созданием Думы был сделан раз и навсегда в пользу Думы еще при издании Манифеста 17 октября. «Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца», – говорил Государь.

Как бы то ни было, ген. Трепов задумал добиться кадетского правительства. 6.V он стал обсуждать эту идею с министром финансов В. Н. Коковцевым, причем на возражения своего собеседника прямо сказал: «Вы полагаете, что ответственное правительство равносильно полному захвату власти и изъятию ее из рук монарха с претворением его в простую декорацию».

Понимая это, Трепов тем не менее начал переговоры с кадетами об образовании нового правительства. Через посредство американского репортера Ламарка он пригласил лидера кадетов П. Н. Милюкова на встречу, которая состоялась в ресторане Кюба.

Эта историческая беседа известна со слов самого Милюкова и выглядит удивительно.

«Ген. Трепов встретил меня словами: позвольте начать с рекомендации самого себя, чтобы убедить вас, что я совсем не похож на то пугало, каким меня обыкновенно считают.

Я ответил генералу, что по моей профессии историка я умею отличать легенды от фактов.

Ген. Трепов приступил затем к самохарактеристике. Он – не политик. Он простой солдат. Но он глубоко предан Государю, и желание помочь распутать настоящие затруднения сделало его политиком поневоле. Он прибавил к этому, что его роль в данном случае – роль простого граммофона. Он выслушает меня и передаст мои слова по прямому назначению.

Затруднения, по его мнению, чрезвычайно велики. А потому и меры для преодоления их должны быть чрезвычайные. Когда дом горит, то выбор может быть только один: или сгореть в нем, или рискнуть на скачок с пятого этажа, хотя бы с риском сломать себе ноги.

Таким рискованным, но неизбежным прыжком и казалось генералу обращение к кадетам».

Когда Милюков намекнул, что Государь не очень-то рад обновлению государственного строя и готов вернуться к прежнему режиму, то Трепов уверил собеседника в обратном, со ссылкой на некие письменные доказательства. «Он даже прибавил, что толки о личной роли графа Витте в издании этого документа являются преувеличенными и что в действительности предложения графа Витте шли не так далеко, как пошел манифест 17-го октября. «Но, – прибавил он, – надо же принять во внимание, с каким трудом приходится отстаивать раз взятую линию, какие влиятельные круги и с каким упорством настаивают на отказе от избранного пути»».

Затем Милюков поставил собеседнику ряд условий, на которых кадеты могли бы войти в состав министерства: всеобщая амнистия, отмена смертной казни, снятие исключительных положений, смена наиболее непопулярных губернаторов, реформа Г. Совета, всеобщее избирательное право, аграрная реформа по программе партии народной свободы. Со многими пунктами Трепов согласился. К удивлению Милюкова, генерал даже считал возможным провести принудительное отчуждение земель при условии возмещения из казны разницы между «справедливой оценкой» и рыночной стоимостью земель, а также объявления о реформе Высочайшим манифестом. Что до амнистии, то Трепов не допускал ее применительно к бомбистам: «Нельзя оставлять на свободе диких зверей».

Все 7 милюковских условий Трепов записал на клочке бумажки. Затем генерал «потребовал» от собеседника список будущего министерства. Немного пококетничав («не готов ответить»), Милюков продиктовал свои «соображения о возможных кандидатах». Список состоял исключительно из кадетов. Председателем Совета министров предполагалось одно из трех лиц – Милюков, Петрункевич, Муромцев. Фамилия Милюкова стояла и напротив слов «внутренних дел». Министры военный, морской и Императорского двора назначались бы Государем, но Милюков настаивал на отставке генерала Редигера.

В конце беседы Трепов дал Милюкову то ли свой «конспиративный адрес», то ли номер своего телефона, что показало намерение генерала продолжать переговоры.

Вскоре Трепов дал интервью агенту «Рейтера», указывая, что находит приемлемыми условия Милюкова, кроме полной амнистии и принудительного отчуждения земель.

Выполняя роль «граммофона», генерал передал на Высочайшее благовоззрение оба списка – условий и министров.

Второй список видели у Государя Столыпин и Коковцев. Оба они, как и все другие советники, высказались против парламентского кабинета. Государь согласился с этим мнением, отметив, что совесть «не позволяет ему отдать народ в руки Милюкова и Ко», и приказал генералу прекратить переговоры.

Столыпин и Милюков

Затем Столыпину сообщили, что «Государь повелел узнать, что такое Милюков и чего желает кадетская партия». Министр пригласил к себе лидера кадетов. Как потом официально подчеркивалось, «исключительно для выяснения планов и пожеланий преобладающей в то время в Государственной Думе к. д. партии».

Встреча состоялась на министерской даче на Аптекарском острове в молчаливом присутствии А. П. Извольского, который приложил немало усилий для того, чтобы добиться этих переговоров. Милюков дал понять, что, входя в правительство, фигуры самого Столыпина как министра не потерпит.

«Я помню его иронические вопросы: понимаю ли я, что министр внутренних дел есть в то же время и шеф жандармов, а следовательно заведует функциями, непривычными для к. д.?» – писал Милюков. Столыпин указывал собеседнику, что общественный деятель на этом посту не справится с революцией. Ответ Милюкова был неожиданным: «Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться со всеми, кто ведет борьбу против опирающегося на народное доверие правительства». Вот вам и поборник свободы!

Впоследствии Милюков уверял, что речь шла о полностью кадетском министерстве, а Столыпин это отрицал. «Никогда, ни лично, ни через чье-либо посредство П. А. Столыпин ни с покойным Муромцевым, ни с кем-либо другим о возможности кадетского кабинета разговоров не вел и вести не собирался». Характерна интонация этого опровержения, напечатанного в «России» и выдающего брезгливое отношение Столыпина к кадетам. Дело в том, что он не переваривал эту партию, говоря, что «насмотрелся» на нее в I Думе и что в ней «много дилетантов и доктринеров». Государю он заявил еще откровеннее: «Я охотнее буду подметать снег на крыльце вашего дворца, чем продолжать эти переговоры».

Любопытно сделанное частным порядком признание министра, что он «исполнял лишь волю Государя, но никогда не согласился бы ни на какие совместные действия с кадетами». Совместные действия! Столыпин говорил, что «думскому большинству можно было дать несколько портфелей», точнее, в распоряжении Государя должны остаться портфели министров Двора, военного, морского, иностранных и внутренних дел. То есть речь шла уже не о кадетском министерстве, а о коалиционном, смешанном – полуобщественном, полубюрократическом. Было все-таки решено привлечь в правительство некоторых лиц, более сочувствующих Думе и симпатичных ей, чем члены существующего правительства.

Однако кадеты не соглашались войти в коалиционный кабинет. Они требовали всю полноту власти. Поэтому переговоры Столыпина с Милюковым не увенчались успехом.

После встречи Извольский спустился вместе с Милюковым и предложил его подвезти – видимо, хотел поговорить наедине. По дороге произошел любопытный разговор. Извольский сказал, «что понимает Столыпина, который не знаком с европейскими политическими порядками, но что сам он отлично сознает значение политических требований прогрессивных кругов, не разделяет взглядов Столыпина» и, как и кадеты, допускает идею «коренной политической реформы, которая сблизит нас с Европой и облегчит миссию министерства иностранных дел заграницей». Милюков слушал эти намеки благосклонно. Оба боялись, что их увидят вместе, но, к счастью, все обошлось.

Столыпин и Шипов

Потерпев неудачу с кадетами, Столыпин стал искать сотрудников в более умеренных кругах.

Слух о назначении одного из основателей «Союза 17 октября» Шипова председателем Совета министров пронесся в кулуарах Таврического дворца еще в мае, однако это известие не подтвердилось. Но через полтора месяца такие переговоры действительно состоялись.

27.VI с 11 час. вечера до 3 час. утра на той же даче Столыпина собрались Шипов, Н. Н. Львов и тот же А. П. Извольский. Шипов впоследствии утверждал, что ему был предложен пост не просто министра, а председателя Совета министров.

В ответ Шипов отверг саму идею «коалиционного» кабинета, т. е. составленного отчасти из старых министров, а отчасти из общественных деятелей. Он заявил, что в правительство должны войти кадеты как самая многочисленная партия в Государственной думе, а для этого и председатель нового Совета министров должен быть одним из лидеров этой партии. Извольский вновь оказался солидарен с общественностью, «сочувственно» выслушав Шипова и обратившись к Столыпину со следующим замечанием: «что касается нашего участия, то вопрос этот мы должны предоставить вполне свободному решению Дмитрия Николаевича». Столыпин возражал против кадетского правительства и вообще «проспорил всю ночь до петухов», убеждая Шипова войти в кабинет. В конце он сказал, что вопрос о правительстве может решать только Государь и что на следующий день Шипову будет назначена аудиенция.

Перед разговором с Государем Шипов попытался привлечь в будущее правительство кадетов, в частности С. А. Муромцева, предложив ему пост председателя Совета министров. «Участие в кабинете бюрократического элемента и, в частности, П. А. Столыпина должно, конечно, быть исключено», – полагал Шипов. Однако Муромцев отказался возглавить правительство, ссылаясь на то, что премьером «уже чувствует себя» Милюков. Положение в стране таково, что общество будет противостоять любому составу правительства. Независимо от партийной принадлежности правительство обязано бороться с революцией. Понимать Муромцева надо было так: раз уж без репрессий не обойтись, пусть лучше славу вешателя получит Столыпин, чем кадеты.

Наконец, Шипов поехал на аудиенцию в Петергоф. «Государь принял меня очень милостиво и просто», – вспоминал он. Николай II начал разговор с обычной для него любезностью. Шипов как раз недавно лечился на одесском лимане, и Государь спросил об этом, а затем о семье своего собеседника. Ободренный Шипов затем подробно ответил и на политические вопросы Государя. Кадеты, сказал Шипов, не захотят войти в коалиционный кабинет, а без них примирение с Думой невозможно. Затем он нарисовал невероятную картину того, как обремененные министерскими портфелями кадеты поправеют, перестанут настаивать на некоторых нелепых пунктах своей партийной программы («уплатят по своим векселям, выданным на предвыборных собраниях, не полностью, а по 20 или 10 коп. за рубль») и вскоре распустят Думу, чтобы избавиться от ее левого крыла. На вопрос Государя, кто из кадетов пользуется в партии большим авторитетом, Шипов дал характеристику Милюкова и Муромцева, рекомендуя в правительство обоих, причем второго – на должность председателя Совета министров. Милюков же, как у него вырвалось, «слишком самодержавен».

Неуместное ли это, во дворце самодержца, выражение виновато, или Шипов слишком далеко зашел, расхваливая кадетов, но после этого монолога Государь аудиенцию закончил. Шипов попросил прощения на случай, если сказал что-то лишнее, добавив, что считал своей обязанностью говорить откровенно обо всем. «Я очень рад, что вы говорили свободно, – ответил Государь, – я видел, что вы говорили, не стесняясь, и очень вам благодарен».

Шипов не знал, что роспуск Думы уже предрешен, а значит вопрос об угодном ей составе правительства отпадает сам собой. Поэтому он совершенно серьезно давал Государю советы о том, кому из кадетов лучше дать какое место в правительстве. О чем думал Государь, слушая эти рассуждения, сказать труднее. Впоследствии Ключевский передавал слова Государя, якобы сказанные Им после аудиенции: «Вот, говорят, Шипов – умный человек. А я у него все выспросил – и ничего ему не сказал». Эти слова звучат чересчур цинично для Государя, но нечто в этом роде как раз и произошло: Шипов, не чувствуя неудовольствия августейшего собеседника, все Ему рассказал, не заметив, что никто и не думает идти по начертанному им скользкому пути.

«Возвращаясь в С.-Петербург, я чувствовал себя в бодром настроении; я был счастлив, что имел случай высказаться так откровенно перед Государем, и был глубоко тронут оказанным мне доверием и вниманием», – вспоминал Шипов.

Однако о председательстве в кабинете министров речи не шло, как признавался сам Шипов.

Увлекшись своей идеей, вновь поддержанный Извольским, Шипов на следующий день отправился к Муромцеву, который был недоволен тем, что ему придется войти в правительство вместе с Милюковым: «двум медведям в одной берлоге ужиться трудно». В ответ Шипов сказал: «Вы – два медведя из одной прежней берлоги и я не сомневаюсь, что уживетесь и в новой».

Придя к Столыпину, чтобы рассказать ему об аудиенции, Шипов заметил «недовольство во всей его фигуре». Тем не менее, по просьбе министра он передал ему свой разговор с Государем, не вдаваясь в подробности. Стремление красноречивого Шипова к краткости можно понять: это был уже третий раз за день, что он пересказывал свои длиннейшие речи перед Царем. «Теперь будем ожидать, что воспоследует», – сказал Столыпин.

У Столыпина почему-то осталось впечатление, что в Петергофе кандидат объяснил свой отказ монархическими убеждениями, но Шипов впоследствии опровергал такое объяснение.

Словом, Шипов получил заманчивое предложение, но отказался, переадресовав кадетам. Тень самой многочисленной фракции в I Думе тяготела над ним и заставила отказаться от министерского портфеля. Вскоре Государь в разговоре с кн. П. Н. Трубецким выразил сожаление, что Шипов не принял возлагавшегося на него поручения.

Показал себя и во время переговоров с обоими кандидатами и А. П. Извольский. Однако Столыпин, даже заняв должность председателя Совета министров, продолжал терпеть этого министра, который то за его спиной, то почти на его глазах сговаривался с оппозицией, набирая политический вес при грядущей, как он думал, власти!

Ермолов и кадеты

На следующий день (28.VI) после переговоров Столыпина с Шиповым и Н. Н. Львовым по городу пронесся слух, что не позднее 1.VII весь кабинет Горемыкина уйдет в отставку. Новым председателем Совета министров называли Ермолова, а о характере кабинета – смешанный или однородный – говорили то так, то эдак.

Сам Ермолов отрицал достоверность слухов, уверяя, что «не получил предложения [формировать кабинет], а если бы получил, не взял бы на себя эту тяжелую миссию». На самом деле сам Ермолов говорил Милюкову, что выполняет поручение Государя, и встреча состоялась на квартире Муромцева. Так начались переговоры еще и по этой линии. Спор шел о фамилиях. Кадетский список министров подвергся редактированию правительственных кругов: вычеркнута фамилия Милюкова как председателя Совета министров и заменена фамилией Муромцева, также отклонена кандидатура Кузьмина-Караваева на должность военного министра, а самому лидеру кадетов предназначался портфель министра народного просвещения. Тогда центральный комитет партии решил отказаться от продолжения переговоров. По другим сведениям, переговоры с Муромцевым велись с 1.VII, а 3.VII Государь велел их прекратить ввиду новых террористических актов – убийств Чухнина и Козлова.

Кадеты делят портфели

В начале июля одновременно ходили противоположные слухи – о кадетском министерстве и о роспуске Г. Думы. «Размахи политического маятника в Петергофе продолжают совершаться под углом в 180 градусов», – писала «Речь».

Таким образом, мысль о кадетском министерстве вновь витала в воздухе. Очевидно, кто-то, близкий к Государю, настойчиво ее высказывал. Любопытно, что в квартире Милюкова раздался телефонный звонок от некоего высокопоставленного лица, близкого к придворным кругам, и после 3-минутного разговора лидер кадетов «получил убеждение, что вопрос о его премьерстве – вопрос часов».

Смена власти казалась неминуемой. 30.VI гр. А. А. Бобринский писал, что, судя по слухам, «нам предстоит весь позор и вся отрава кадетского министерства».

В мае «Россия» напечатала пару загадочных статей с нападками на «кокетничающих с революцией сановников», мечтающих о создании кадетского министерства, а для подступа к нему – «либерально-любительского». Эти лица воображают, «что ухаживанием за кадетами они спасут свои крупные оклады и что таким образом самое ценное для них в России уцелеет». Иными словами, коалиционное министерство – это шаг к кадетскому.

Газета предсказывала, что, придя к власти, кадеты «будут все места занимать своими, т.е. евреями, поляками и теми русскими, которым до России никакого дела нет». Правда, государственный механизм придет, наконец, в равновесие, и «всяким пререканиям между правительством и Думой наступит конец», вот только «после этого не будет ни правительства, ни Думы, ни России». «Вслед за образованием кадетского министерства до провозглашения еврейской республики останется несколько дней, не более…».

Кадетское министерство действительно грозило тяжелыми последствиями. Одни слухи о нем вызвали панику среди администрации на местах: в Саратове жандармский полковник при ложном известии о министерстве Милюкова выпустил из тюрьмы всех политических заключенных, в другом городе губернатор явился с повинной на митинг рабочих, а в Задонске исправник не принимал никаких мер против поджогов дворянских усадеб.

Тем временем в партии народной свободы царил переполох. У «фютюр-министров», то есть кандидатов в члены правительства, кружилась голова от щедрых предложений, сыпавшихся с разных сторон.

Сколько Муромцев ни отказывался от руководства кабинетом в пользу Милюкова, в глубине души председатель Г. Думы все-таки надеялся занять это место сам. Однажды он вызвал лидера кадетов в свой кабинет и спросил: «Кто из нас будет премьером?». Собеседник рассмеялся и проницательно ответил, что ни один не будет. Однако Муромцев ждал определенного ответа, и Милюков сказал, что уступит премьерство ему.

«Действие этих последних слов было совершенно неожиданное, – писал Милюков. – Муромцев не мог скрыть охватившей его радости – и выразил ее в жесте, который более походил на антраша балерины, нежели на реакцию председателя Думы. На этом пируэте и оборвался наш разговор».

Сведения из различных источников сходятся на том, что накануне роспуска Г. Думы во фракции кадетов шел дележ министерских портфелей. При этом реалисты осаживали идеалистов: «Подождите, будет вам кадетское министерство – разгонят Думу, вот и конец вашим мечтаниям». На что пылкий Родичев воскликнул: «Скорее снимут крест с Исаакиевского собора, чем разгонят Думу!». Его слова были встречены громом аплодисментов. С неменьшим оптимизмом смотрел на будущее народного представительства и кн. Львов: «Не верьте слухам о роспуске. Это простая шумиха. Вот увидите, что все образуется. Я из самых достоверных источников знаю, что правительство готово пойти на уступки».