Октябрический режим. Том 1

Дальнейшая тактика Г. Думы

В конце мая в печати появились слухи, что сессия Г. Думы будет прекращена 15.VI. Это была хорошая мысль, кому бы она ни принадлежала, – распустить депутатов на каникулы, а потом оттягивать начало осенней сессии. Однако 15.VI ничего не произошло, и, более того, в этот самый день Винавер многозначительно заявил: «Насколько мне известно, никто в Г. Думе на каникулы не собирается», что заставило Ковалевского помянуть «Долгий парламент».

Отказ правительства уступить свои места ответственному перед Думой министерству не обескуражил кадетов. Они вновь и вновь выражали надежду, что нынешние министры скоро уйдут, а на смену им придут лица, пользующиеся доверием Думы. Если правительство будет и дальше противиться народным желаниям и требованиям, то неизбежно его столкновение с народом. «Будет конфликт, или не будет, это мы узнаем значительно позже, когда наши законопроекты будут приняты Думой и пойдут дальше». Покамест Дума как главный штаб народного (а не революционного) движения должна оставаться на своем посту.

Странное замечание сделал Набоков 15.V при обсуждении мелкого вопроса о том, какие дни недели оставить для работы комиссий, а какие для заседаний): если два дня в неделю, свободные от заседаний, будут примыкать к воскресенью, то провинциалы на эти дни будут разъезжаться по домам. «Может быть, со временем, когда будет нормальная, правильная и спокойная работа, мы так и сделаем, но теперь, когда возможны всякие случайности, возможна необходимость собрать Думу немедленно, было бы нежелательно, так сказать, растерять Думу на три дня, поэтому предлагаю остановиться на двух днях среди недели, не примыкающих к воскресенью». Эти слова были встречены аплодисментами. При каких же случайностях кадеты намеревались собрать Думу немедленно? Неужели они уже ждали указа о роспуске и уже решили, что не подчинятся и все равно продолжат заседать?

Кадеты намеревались вести законодательную работу, как ни в чем не бывало. «Наши постановления сделаются законами. Другого ожидания и другого убеждения здесь быть не может. Мы – законодатели, и противящиеся законодательной власти должны будут ей подчиниться».

Подобное мнение прозвучало и с левой стороны. Седельников пессимистично полагал, что сочтены дни самой Думы, уйдет ли она сама или же правительство ее распустит. Поэтому ей следует позаботиться о завещании в виде законопроектов. «Мы не должны бояться за судьбу наших законопроектов: они будут приняты, они будут утверждены Его Величеством – русским народом, и он не только утвердит их, но и приведет в исполнение. Так поторопитесь же дать ему эти законы! Он их ждет, он их требует!».

Таким образом, Г. Дума намеревалась, подобно Сизифу, работать вхолостую – над законопроектами, которым заведомо не могло быть дано дальнейшего хода. Увлеченные журавлем – министерским портфелем – в небе, кадеты не смущались отсутствием синицы в руках.

Забавно, что Родичев порой даже рядился в тогу верноподданного, словно желая задобрить Монарха на случай своего будущего назначения.

Отсутствие правительственных законопроектов и прения о направлении дел

Над чем же Думе предстояло работать? Гр. Витте, еще в бытность главой правительства, сделал последнюю ошибку – не заготовил для Г. Думы никаких законопроектов. По некоторым сведениям, причина заключалась в его намерении покинуть свой пост в день открытия народного представительства. Дескать, мавр сделал свое дело и может уходить, передав бразды правления в руки народа. Горемыкин ничего не успел подготовить и, по меткому выражению Н. Н. Львова, «предстал перед Думой с голыми руками». В день ее открытия глава правительства сказал Муромцеву, что в Петербурге не привыкли работать летом, а новое министерство еще не вошло в курс дела, поэтому серьезную законодательную работу следует отложить до осени. Собеседник энергично возражал. Поэтому Горемыкин распорядился, чтобы ведомства представили готовые законопроекты.

Неудивительно, что порядок внесения проектов был хаотическим. Тут была и крупная реформа местного суда, и мелочь. Первой попалась мелочь. 15.V Дума впервые услышала о поступлении первых двух законопроектов. Но каких! Внес их министр народного просвещения: 1) о предоставлении министру права разрешать учреждение частных курсов с программами преподавания выше средних учебных заведений, но без присвоения каких-либо прав; 2) об отпуске из сумм казны 40 029 руб. 49 коп. на перестройку пальмовой оранжереи и сооружение клинической прачешной при Юрьевском университете. Сообщение об этом втором законопроекте было встречено «безудержным хохотом», а «юрьевская прачечная» вошла в пословицу.

Оставалось разрабатывать собственные законопроекты, но здесь депутатов подстерегала другая ловушка. Cт. 56 Учр. Г. Думы требовала сообщения каждой законодательной инициативы подлежащему министру не позднее, чем за месяц до дня слушания дела. Даже если бы все проекты членов Г. Думы были разосланы ведомствам в день ее открытия, то слушание пришлось бы назначить на 27 мая. Таким образом, по меньшей мере первый месяц существования народного представительства ему предстояло просто тянуть время. Для отвода глаз избирателей был изобретен оригинальный институт бесполезнейших прений на предмет направления дела, в которые Дума и погрузилась с подлинным упоением.

Аграрные дебаты (16.V – 5.VI)

Самым жгучим вопросом в Российской Империи тех лет был вопрос аграрный. Поэтому Г. Дума вскоре приступила к обсуждению распространенных в либеральной среде идей наделения крестьян землей за счет принудительного отчуждения ее у других собственников.

Утопические проекты членов Г. Думы

8.V кадеты внесли в Г. Думу записку за 42 подписями, содержавшую основные положения будущего аграрного законопроекта, вышедшие, по-видимому, из проекта Кутлера. Предлагалось образовать государственный земельный запас посредством принудительного отчуждения частновладельческих земель по справедливой оценке. Для каждой местности устанавливается продовольственная норма владения землей, и все, что превышает эту норму, подлежит отчуждению без каких-либо ограничений. То, что остается, тоже может быть отчуждено при недостатке земли у других местных жителей или при необходимости устранения чересполосицы и других недостатков. В этот же фонд передаются казенные, удельные, кабинетские, церковные, монастырские земли. Могут быть обращены под земельное обеспечение и леса, там, где их много и где они не имеют защитного и водоохранного значения. Земли из полученного фонда передаются в платную аренду земледельцам всех сословий. Таким образом, предлагалась национализация земли.

Хоть кадеты и уверяли, что принудительное отчуждение не коснется крестьян – мелких землевладельцев, но по проекту 42-х это было неминуемо, поскольку в отдельных случаях землю в пределах потребительной нормы тоже предполагалось отчуждать. Между прочим, некоторые крестьяне купили землю по рыночным, высоким, ценам, – 250, 300, 400 р. за десятину. Кадетская «справедливая» оценка земель по цене, существовавшей до Крестьянского банка, означала, что при отчуждении владелец получит всего по 50 р. за десятину.

«А вы знаете, как иному земля досталась, – говорил В. Г. Короленко один из таких зажиточных крестьян. – Мы не помещичьи дети, не богатое наследство получили от батьков… Каждый клок земли отцы и деды горбом доставали. И дети тоже с ранних лет не доспят, не доедят… Все в работе. Одна заря в поле гонит, с другой возвращаются… А теперь кричат: поровнять. Отдай трудовую землю какому-нибудь лентяю, который, что у него и было, пропил».

Свой проект внесли и трудовики (заявление 104-х членов Думы). Они предлагали то же принудительное отчуждение земель в общенародный фонд, но в том случае, если количество земли превышало трудовую норму.

Надельные земли сохранялись за нынешними владельцами. При нехватке земли в данной местности производилось переселение за счет государства.

Получившие землю должны были платить на нее налог.

Аграрная реформа подлежала обсуждению всем населением на местах при помощи землеустроительных комитетов, избранных посредством всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Трудовики хотели, чтобы на местах появились «тысячи Дум», свободно обсуждающих интересующие вопросы и, вероятно, подготавливающих новый бунт: «Мы хотим, действительно, привести русский народ в то движение, которое остановить невозможно».

И трудовая норма, и продовольственная норма обрекали земледельцев на полунищее существование. Н.Львов, покинувший кадетскую партию из-за аграрного вопроса, охарактеризовал ее проект как «уравнение всех в общей нищете». В том же смысле высказался от. Трасун: «Неужели, господа, это желание улучшить крестьянский быт? По моему мнению, это не улучшить, это значит только закабалить крестьян, чтобы они остались навеки такими же темными мужиками, какими до сих пор были».

«Как все это просто, посмотрите! – говорил профессор Шарль Одар. – В Европе придумывают целый ряд мер, комбинаций, при которых право было бы достоянием не одной какой-либо стороны, а обеих. А у вас все трудности устраняются одним словом "отобрать", "конфисковать"… Очевидно, для того, чтобы привлечь крестьянина к какому-нибудь движению, наилучшее средство – обещать ему частицу земельки соседа. … беспорядки в деревнях при подобных перекраиваниях земли неизбежны и могут привести к еще худшим последствиям, размеры которых трудно и представить. Дрожь пробегает по телу при виде того, что затевается вашей Думой».

Кроме Н.Львова, среди кадетов было немало и других противников проекта 42-х. «Многие у нас не разделяют этой записки, – писал Н. А. Гредескул, – я принадлежу к числу их, потому что крестьянин – по своей натуре собственник».

Оба утопичных проекта вносились в страшной спешке. Кадеты даже не обсудили свою записку 42-х во фракции. Подписи под заявлением трудовиков, по-видимому, собирались второпях, поскольку в список подписавшихся вкрались неточности и искажения фамилий: Ширков вместо Ширшкова, Насаренчук вместо Назаренко, а М.Рыбаков вообще подписался дважды, под номерами 53 и 87.

Проект 42-х дал начало аграрным дебатам. Дума обсуждала аграрный вопрос на протяжении 11 заседаний, и это было всего лишь предварительное обсуждение будущей земельной реформы. Прения шли при полупустом зале. 1.VI в начале заседания кадет Сафонов признал: «Мы с своими прениями, мне кажется, уже хватили через край: мы говорим 10 дней по аграрному вопросу и предстоит еще выслушать около 117 ораторов».

В Думе было немало крестьян-хлебопашцев, но произносили речи о земельном вопросе все, кроме них. Крестьяне могли лишь сказать, что они нуждаются в наделении землей и что неправы те, кто выступает против этого наделения. Характерна речь крестьянина П. А. Попова из Тамбовской губ., выразившего надежду как на Г. Думу, так и на Государя. Оратор даже обернулся к висевшему за его спиной царскому портрету: «Он, милостивый, Царь-Батюшка, даст нам землицы. Мы просим хлеба, неужели он подаст нам камень. Я обращаюсь к Г. Думе и прошу еще раз войти с просьбой о земле к Государю Императору. Г. Дума должна исполнить свой долг, несмотря ни на какие препятствия. Ведь весь народ, со всех сторон ожидает от Думы велию и богатую милость».

Как правило, ораторы на свой лад излагали аграрную программу своей партии, но звучало и независимое слово. В основном возражали не против принудительного отчуждения, а против других частей предлагавшейся реформы, особенно против принципа аренды. Целый ряд ораторов указывал на необходимость частной собственности на землю, что не только соответствует желанием крестьян, но и будет способствовать эффективности их хозяйства. Невыгодно вкладывать удобрения в землю, которая завтра перейдет к кому-то другому. «Дайте крестьянину в собственность десятин 10 пустыря, через 10 лет он из них сделает 10 десятин огорода, а сдайте ему в аренду эту землю, поставьте еще чиновника, который бы смотрел за тем, кто будет обрабатывать землю, сам ли хозяин или, может быть, не батрак ли, то из 10 десятин огорода получится 10 десятин пустыря». Особенно выступали за частную собственность представители окраин, где было не общинное, а личное землевладение.

Разъяснения Стишинского и Гурко

Совет министров немедленно выступил с возражением против проекта 42-х. Для этого в Думу были направлены главноуправляющий землеустройством и земледелием А. С. Стишинский и товарищ министра внутренних дел Гурко.

Гурко попытался узнать, на каких основаниях он должен будет возражать, но ответом Стишинского было: «Извольте возражать завтра утром, а что вы скажете, дело ваше». Гурко проготовился к выступлению всю ночь, а наутро (19.V) узнал от Столыпина, что тот собирается выступать сам. Гурко был раздосадован. «Во-первых, – вспоминал он, – на кой черт я целую ночь сидел за составлением речи, а во-вторых, я и по существу не без удовольствия предвкушал возможность публично помериться с теми дилетантами, которые выступали по этому вопросу в нижней палате». Помогла ссылка на поручение Горемыкина, однако Столыпин попросил, чтобы оратор говорил не от министерства внутренних дел, а от себя лично.

Стишинский позаимствовал значительную часть своих доводов из как раз вышедшей книги Ермолова «Наш земельный вопрос». Получилось очень убедительно, к тому же оратор умел выражаться ярко и образно. Речь Гурко была слабее, почти без цифр, зато он применялся к понятиям депутатов-крестьян.

Сущность обоих выступлений заключалась в том, что принудительное отчуждение земель даст крестьянам очень ничтожную прирезку (Стишинский говорил о чуть более 1 дес., Гурко – о 4 дес.) и в то же время на них же пагубно скажется уничтожение частных имений. Представители правительства рекомендовали осуществить другие меры разрешения аграрного вопроса – улучшение условий землепользования, расширение крестьянского землевладения через крестьянский банк, широкая постановка переселенческого дела (Стишинский) и закрепление надельной земли каждого крестьянина в его частную собственность (Гурко).

Выступавший следом Герценштейн невольно раскрыл цель, для которой его партия хотела решить аграрный вопрос, – срочное воздействие на народные умы. «Сейчас пожар, его надо тушить», «Чего же вы теперь ожидаете? Вы хотите, чтобы зарево охватило целый ряд губерний?! Мало вам разве опыта майских иллюминаций прошлого года, когда в Саратовской губернии чуть ли не в один день погибло 150 усадеб?! Нельзя теперь предлагать меры, рассчитанные на продолжительный срок, необходима экстренная мера, а принудительное отчуждение и есть экстренная мера!». С тех пор слово «иллюминации» стало крылатым.

По сути разъяснений он мало на что смог возразить. Как можно было возразить на то, что 153 : 40 ≈ 4 дес.? И Герценштейн возражал так: «Если бы вы сколько-нибудь внимательно отнеслись к вопросу, вы отбросили бы эту арифметику. Чтобы так разрешить вопрос, как вы это делаете, достаточно иметь познания в четырех правилах арифметики и больше ничего, а от государственных людей мы можем требовать чего-нибудь большего». Этим словам аплодировали.

После речи Герценштейна заседание закрылось ввиду позднего времени. Гурко и Стишинский ответили в следующий раз. Дума встретила и проводила их криками «Отставка!».

Между прочим, Герценштейн уверял, что крестьянские земли – надельные и приобретенные покупкой – не будут отчуждены. В ответ Гурко раскопал слова, произнесенные тем же лицом год назад, и прочел их с кафедры: «Я не вижу, почему в руки государства должны перейти только частновладельческие земли. При последовательном проведении национализация должна распространиться не только на частновладельческие земли, но и на крестьянские земли, т.е. на те, которые получены крестьянами посредством выкупа и добровольных актов». В свою очередь, Герценштейн подтвердил, что сам он признавал национализацию крестьянской земли, но заявил, что пока кадеты отказались от этого принципа.

С думской кафедры на головы Стишинского, Гурко и вообще правительства выливались ушаты помоев.

Трудовик Онипко заявил, что он не будет комментировать разъяснения по аграрному вопросу представителей правительства, так как Дума не должна «терять времени в разговорах и спорах с людьми, достаточно показавшими себя неспособными что-либо сделать, достаточно повредившими России – людьми, ненависть против которых возрастает в России не по дням, а по часам».

Аникин сказал о министрах, что «они не имеют ни стыда, ни совести», Кондрашук – что нынешних министров надо было отдать Японии вместо Сахалина, бывший обер-кондуктор Грабовецкий и хлебопашец Кругликов обвинили Стишинского и Гурко в некомпетентности.

К аграрному вопросу то и дело примешивалась тема репрессий. Трудовик Литвинов заявил, что «единственное средство переселения, которое практиковалось нашим правительством до сих пор, это переселение в места не столь отдаленные, а также уменьшение густоты населения при помощи штыков и пулеметов». Меркулов отметил по поводу 4-х десятин Гурко: «Удивляться надо, до чего предусмотрительны и осторожны наши министры при проведении полезных для нас перемен. Насколько нам известно, они не стеснялись лить ручьями кровь русского и уничтожать имущества крестьян, защищая произвол и насилие».

К изумлению председательствующего Долгорукова, Онипко посетовал, что «у нас много времени отнимается посторонними лицами, посторонними разговорами». Гурко подумал, что виновата его злополучная оговорка, но настоящая причина заключалась в том, что, по мнению некоторых депутатов, он говорил за чужое ведомство. К следующему заседанию вместо этого слабого довода Онипко сочинил целую теорию: представители правительства – посторонние, поскольку 1) их выступления плохо объявили; 2) после выраженного Думой недоверия правительству министры этого правительства для нее люди посторонние; 3) правительство как учреждение нехорошее является посторонним еще и для страны, «исстрадавшейся от их беззакония».

«Всякому беспристрастному свидетелю того, что происходит в Думе, – писала «Россия», – бросается в глаза, что представители министерства выступают с обдуманными речами и обоснованными доводами, а из рядов так называемых представителей народа им отвечают оскорблениями».

После этих заседаний имена Стишинского и Гурко стали в левых газетах нарицательными. Напротив, на консервативном съезде уполномоченных губернских дворянских собраний появление В. И. Гурко было встречено громкими аплодисментами; сам же он назвал это чествование самой приятной минутой своей жизни.

Угроза бунтом

Характерной чертой речей были призывы к спешности в проведении аграрного законопроекта. «Иначе встанет народный мститель и тогда вместе с виновниками народных бедствий погибнут случайно и друзья народа».

Великолепный ответ дал Стахович, оказавшийся последним из ораторов по аграрному вопросу. Как всегда оригинальная речь придала финалу прений неожиданный оттенок.

«страшную ответственность кладут на Думу все те, кто с кафедры призывают к самоуправству народному, говорят, как сегодня еще, что надо перейти к силе и пусть-де падет эта кровь на виноватых. Эта пролитая нами и братьями нашими русская кровь польется не за родину, а в ущерб ей и в горе! Пусть же ляжет она на совесть тех, кто прославляет насилие, подбивает омраченных, нетерпеливых и раздраженных». Если бы народ действительно требовал всего под угрозой «разнести всю Россию в щепки», то Дума должна была бы ответить ему: «молчи! это крик народа безумного, народа-преступника. […] И ты, народ – преступник, если грозишь кулаком, если поднимаешь руку на родину, которая принадлежит не тебе одному и не наше только достояние; 1050 лет бесчисленные поколения завоевывали и созидали ее кровью и потом, трудом и молитвой, и завещали ее не одному нашему буйному поколению, а и всем тем, кто еще придет […] Никогда, ни во хмелю, ни в ярости нельзя замахиваться топором на родину. Она – мать». Но народ, по убеждению оратора, и не угрожает уничтожить Россию, понимая, что все требует времени.

С другой стороны, Стахович осудил и позицию правительства, сравнив Россию с баржей, завязшей в песке. Народ поможет ее вытянуть, но надо дать ему место, возможность помочь, а правительство отвечает: "Это безусловно недопустимо". Оно тянет "баржу" назад, и кто бы ни победил, оно или народ, "барже-то грозит поломка или крушение… Нельзя ее так рвать! Надо о ней побольше думать при всех наших спорах. Нашим лозунгом должна быть всегда польза государства, которое в нужде и в опасности».

Итог прений. Аграрная комиссия

На этой оригинальной речи запись ораторов была исчерпана и предварительные прения по записке 42-х окончены. Дума выбрала комиссию из 99 человек, которым и предстояло разработать аграрный законопроект, так как кадетский проект не являлся законопроектом, а был лишь сводом основных положений.

Сами аграрные прения оказались, таким образом, достаточно бессмысленными. И без них можно было догадаться, что кадеты и левые выскажутся в духе аграрных программ своих партий, а представители окраин, где нет общинного землевладения, будут требовать сохранения частной собственности на землю по крайней мере для своих краев. Немногие здравомыслящие – кн. Волконский, Способный, Варун-Секрет, – говорившие что-то дельное по сути аграрной реформы, иные даже о вреде общины, не могли, да едва ли и надеялись, переубедить тех, кто смотрел на мир сквозь призму партийной программы. Речи говорились для избирателей, для страны, чтобы показать, что Дума заботится о самой главной народной нужде.

Прения в аграрной комиссии отличались крайним радикализмом. Председатель комиссии А.А. Муханов даже не счел возможным обсуждать вопрос о принудительном отчуждении, а предложил высказаться лишь о границах такового отчуждения. Лишь небольшим числом голосов прошло предложение не отчуждать огороды и сады. Предлагали прекратить все сделки на землю, включая дарение и наследование. «…становилось страшно, страшно, гг., не за помещичьи интересы, а страшно за состояние и судьбу государства», – вспоминал Н. Н. Львов. Всего комиссия заседала 9 раз, и к 26.VI успела только рассмотреть разряды земель, которые подлежат принудительному отчуждению.

Запросы

Г. Дума засыпала правительство запросами. Главным образом старалась трудовая группа. Некоторые из изложенных в них дел могли быть с успехом разрешены нижестоящими инстанциями, но запросы, собственно, делались не для правительства, а для страны, чтобы показать, что Дума радеет о народных нуждах. Поляк Христовский откровенно предложил делать запросы каждый день: «Пусть это будет ежедневной нашей молитвой … независимо от того, какие конкретные результаты будут от этого получаться».

Материал собирали где придется. Порой вкрадывались фактические ошибки. Один запрос пытались основать на телеграмме неких нижних чинов о событиях, произошедших «31 ноября прошлого года», на что Набоков резонно заметил, что «такого числа не существует». В другой раз в тексте запроса упоминался инженер Чаев, чей арест помешал его деятельности по открытию благотворительных учреждений для голодающих. На кафедру вышел представитель этой губернии кн. Львов и объяснил, что Чаев действительно был арестован, но… на три часа, после чего продолжал трудиться.

Нередко выбирались такие факты, которые по закону не могли служить основанием для запроса, – о незакономерных действиях частных лиц и даже земских учреждений. Согласно ст. 33 Учр. Г. Думы запрос может касаться лишь действий министров и их подчиненных.

Однажды трудовики опустились до откровенного издевательства, запросив об отказе Столыпина, в бытность саратовским губернатором, некоему Чумаевскому в доставлении из тюрьмы в избирательный участок. Интерпеллянты спрашивали, не признает ли министр внутренних дел Столыпин для себя обязательным предать суду бывшего саратовского губернатора Столыпина.

Запросов было так много и они были так скучны, что зачастую депутаты уходили, когда начинали их читать. В таких случаях кворум висел на волоске.

Гр. Гейден и Стахович сокрушались о том, что Г. Дума злоупотребляет своим важным правом интерпелляции, которое «превращают в какую-то бомбардировку министерства, запрашивая о предметах, до его обязанностей и до его функций весьма часто не относящихся». «Право запросов очень важное и нужное право, но, господа, как все очень тонкое и очень острое, оно притупляется; этим шутить нельзя, и если мы слишком часто и недостаточно внимательно будем применять его, то этим мы притупим свое собственное оружие, а пока у нас нет взамен его другого, лучшего».

Таким образом, взамен прежнего тормоза – прений по аграрному вопросу – Дума приобрела новый – бесчисленные запросы к правительству, на которые уходила большая часть заседаний.

Кадетам удалось несколько упорядочить работу, оставив для запросов один день в неделю, а для спешных – время после 6 часов пополудни, а также добившись (27.V) предварительной передачи всех запросов в только что образованную комиссию по расследованию незакономерных действий.