Дофамин

Судьба – не вершительница, она – зеркало, в котором видим себя настоящими. И только сами определяем, кем станем, когда пройдём через все её уроки».

Я перечитывал эти строки снова и снова, и ощущал, как они проникают куда-то глубоко, туда, где ещё оставалась надежда стать сильнее, мудрее, честнее – и по-настоящему живым.

…а затем произошло то, что заставило меня впервые за долгое время почувствовать себя по-настоящему живым – но убило одновременно.

Глухой, неуверенный стук в дверь. Я обернулся – в проёме стояла Кира. Она выглядела потерянной, но в её взгляде не было ни тени враждебности – только глубокая грусть и тревога.

– Александр Владимирович… – голос её дрожал, она тяжело сглотнула. – Вы видели уже новости?

Я не ответил, всё ещё не понимая, к чему она клонит. В голове мелькнула мысль, что, может быть, очередная рабочая проблема, но что-то в её тоне заставило меня насторожиться. Кира вздохнула, будто собиралась с духом, и сказала ещё раз – медленно, стараясь не заплакать:

– Я… смотрела новости. В одном из торговых центров, «Славянка», произошёл теракт. На записях, которые попали в сеть, я увидела… покорёженную машину вашей супруги. На ней… пулевые отверстия.

Я не сразу понял смысл этих слов. Рассматривал её, всё ещё держа в руках раскрытую книгу, и только ощущал, как воздух в кабинете становится густым, будто его не хватает. Мозг отказывался принимать реальность, всё казалось каким-то чудовищным недоразумением. А затем что-то щёлкнуло внутри меня – словно кто-то резко включил свет в тёмной комнате. Я опустил книгу, подбежал к столу, схватил телефон, стал судорожно набирать номер Алёны. Один гудок, второй, третий – никто не отвечает. Я тут же написал ей сообщение, потом стал звонить девочкам – снова тишина.

Поднял глаза – Кира смотрела на меня с жалостью. Я не знал, как выглядел со стороны, но все мысли превратились в одну: «Только бы это было ошибкой. Только бы они были в порядке…»

Я схватил ключи, вылетел из кабинета, не слыша ни одного слова. Бежал по коридору, собирая на себе удивлённые взгляды коллег. Лифт показался вечностью – бросился к лестнице, перескакивая через ступени, потому что не мог позволить себе ждать ни секунды. Мне нужно было двигаться. Мне нужно было понять. Мне нужно было их найти – сейчас, немедленно, любой ценой.

Продолжал набирать номер снова и снова, не в силах остановиться. В телефоне – только тишина, мёртвое ожидание, весь мир замер между гудками. Кира знала машину Алёны – она не могла ошибиться, ведь столько раз видела её у офиса, встречала с девочками, улыбалась им. Но несмотря на это, я судорожно пытался убедить себя: «Нет, это ошибка, она ошиблась, с кем не бывает… Это не может быть наша машина, не может быть Алёна, не могут быть мои девочки…»

Я вылетел из здания, даже не сразу ориентируясь, где нахожусь. Солнце резко ударило в глаза, всё вокруг было слишком ярким, быстрым. Люди мелькали мимо, а я смотрел на них испугано, попав в другой мир, где всё движется, а я – застыл.

А потом реальность сменилась отчаянным порывом. Рванул на стоянку, почти не чувствуя ног, и, едва открыв машину, завёл двигатель, с треском захлопнул дверь. Сердце стучало так, что, казалось, сейчас разорвёт грудную клетку. Я вдавил педаль газа в пол, бросая машину вперёд, не обращая внимания ни на правила, ни на сигналы. Внутри был только крик: «Только бы это было ошибкой!»

Мир сжался до одной-единственной точки – до необходимости найти их, увидеть, услышать их голоса. Всё остальное перестало существовать.

Меньше чем через час я оказался возле торгового центра «Славянка» – огромного комплекса, который теперь казался адом на земле. Влетев на стоянку, даже не помня, как добрался, увидел вокруг обстрелянные машины, разбитые стёкла, кровь на асфальте. Люди метались в панике, кто-то кричал, кто-то рыдал навзрыд, кто-то просто стоял, глядя в никуда. На земле лежали трупы, и этот кошмар был реальнее любого сна.

Я не сдержал слёз – они хлынули сами, горячие, отчаянные, не контролируемые. Но продолжал идти, почти бежать, задыхаясь от страха и боли. Я окидывал взглядом каждую машину, выискивал знакомые очертания, срывал голос, звал:

– Алёна! Девочки!

Я стонал, вытирал глаза рукавом, ища хоть какой-то признак жизни, намёк на то, что они живы.

Навстречу мне попался мужчина, державшийся за окровавленную руку, его лицо перекошено от боли и ужаса. Мы чуть не столкнулись, но я не остановился, даже не успел извиниться – просто побежал дальше. Только движение в этот момент могло спасти меня от безумия.

Взгляд наткнулся на знакомую машину. Я бросился к ней, распахнул дверь – внутри оказалось пусто. Ни Алёны, ни девочек.

– Нет, нет, нет… – вырвалось в отчаянии, и спешные шаги устремились к входу в торговый центр.

Толпы людей – сотни: растерянные, испуганные, многие в крови, кто-то кричал, кто-то молился, кто-то просто брёл, не зная, куда идти. Шаги были быстрыми, почти безумными – тело не ощущалось. Повсюду кровь, мёртвые, боль – всё сливалось в одну оглушающую, кровавую картину. В спину кто-то толкнул, поток людей понёс вперёд, колени встретились с полом, сознание едва не покинуло. Голова кружилась, мир плыл перед глазами, но удалось упрямо подняться, цепляясь за последние силы.

И тут, в нескольких метрах передо мной, я увидел её.

Остолбенел.

– Нет… нет… нет… – застонал, не веря своим глазам.

Я поднялся с колен, пошатываясь, и бросился к Алёне, только сейчас поняв, насколько она мне дорога, насколько всё, что было – ничто, по сравнению с этим моментом.

– Алёна! – выкрикнул я, теряя себя.

Я увидел: она лежала на полу, рядом – наши девочки и несколько пакетов, брошенных в спешке. Алёна держала за руки Варвару и Марину, будто до последнего защищала их от всего мира. Я подбежал, но какая-то невидимая сила не дала мне прикоснуться – меня парализовал страх: страх сделать хуже, увидеть то, чего не хотел видеть.

Я упал на колени, протягивал руки то к Варваре, то к Марине, то к Алёне. Рыдал, как ребёнок, сотрясаясь всем телом, дыхание сбивалось, грудь колыхалась – я не мог остановиться, не мог дышать, не мог поверить, что всё это происходит со мной. Я пытался понять, живы ли они. Подполз ближе, наклонился к Маринке – моей маленькой, солнечной девочке. У неё не было ни дыхания, ни жизни в глазах, только пустота, безмолвная тишина. На её груди – кровавое пятно, несколько отметин от пуль. Я замер, не веря … не понимая …

Подполз к Варваре, поднял аккуратно её голову, но моя ладонь тут же стала скользкой, липкой – в крови. Я отодвинул руку, глянул – и внутри будто выключили свет. Я кричал, звал их, терял голос. Всё вокруг исчезло, осталась только боль, невозможность остановить происходящее.

Последней я подполз к Алёне. Она лежала безмятежно, словно уснула, но на её кофте в области живота и груди – два кровавых пятна. Поднял её за голову, уложил на колени, наклонился, чтобы услышать дыхание, но рыдания и сбитое дыхание мешали определить, жива ли она.

Попытался нащупать пульс, почувствовать биение сердца, и в какой-то момент мне показалось, что она ещё жива – слабый, едва ощутимый ритм. Я прижал её голову к своей груди, кричал, звал на помощь, умолял, плакал, как никогда раньше.

В какой-то момент появились врачи – они отцепили меня от Алёны, от девочек, я сопротивлялся, не хотел отпускать, но силы покинули меня. Всё, что я помню дальше – как в тумане: вспышки света, крики, чужие руки, звук сирен. А потом – больничная палата, белый потолок, запах лекарств. И пустота, такая же бесконечная, как и раньше, только теперь она стала намного глубже.

Я сидел в больничном коридоре, ожидая окончания операции, молясь про себя – если бы только это могло помочь. Время растягивалось, казалось, что каждый миг длился вечность. К этому моменту приехали Аркадий Павлович, Кира и ещё несколько ребят из офиса. Они не говорили ни слова, просто сели рядом, их присутствие было единственным, что отделяло меня от полного одиночества.

Прошло не больше двух часов, когда из операционной вышел врач. Он смотрел на меня с тем самым взглядом, который не требует слов. Я понял всё сразу – Алена умерла. Мир вокруг померк, звуки стали глухими, лица – размытыми. Дальше мир заволокло белой пеленой, и очертания поплыли. Я не помню, как вышел из больницы, не помню, ехал ли я или шёл до дома, не помню, кто мне звонил, кто сигналил на дороге.

Пришёл домой, абсолютно пустой, потерянный, только оболочка человека, в котором больше ничего не осталось. В голове крутилась лишь одна картина – мои девочки в торговом центре, их лица, руки, безмолвие.

Потеряв всякий смысл, я взял верёвку, прикрепил её к порогу, подставил стул, завязал узел на шее. И не задумываясь шагнул вперед…

Глава 8

Уже 742 дня я живу в этом дне, застряв в петле времени.

Я помню, что после того, как спрыгнул со стула, очутился вновь в своей кровати. Рядом со мной лежала Алёна, спала спокойно, её лицо было безмятежным и родным. Я не мог поверить в происходящее – она жива, девочки живы, а всё то, что случилось, оказалось лишь сном. Я обнял её, зацеловал, не в силах сдержать слёз облегчения и счастья. Алёна смущённо смеялась, не понимая, откуда во мне столько энергии после нескольких месяцев депрессии и апатии. Выскочил из спальни, бросился к девочкам, поднял их на руки, кружил, целовал, смеялся вместе с ними. Мы всей семьёй отправились на кухню готовить завтрак, и каждое движение, звук казались драгоценными … Я заново учился жить.

Когда пришло время уходить на работу, никак не хотел выпускать их из объятий, боялся, что, если отпущу, всё исчезнет, и этот день окажется всего лишь ещё одним сном. Убеждал себя, что это был просто страшный, слишком реальный кошмар, и теперь всё будет иначе.

Но день повторился. Работа, знакомые лица, детали, которые уже видел во сне – всё было на своих местах. А потом вновь… гибель моей семьи. Только на этот раз – на дороге: авария, машины, сирены.

Я проснулся снова – и снова был этот день. На третий раз их убили уже в автомобиле на стоянке возле торгового центра. Затем ещё раз, и ещё, и ещё… Каждый раз – новый ужас, сценарий, но финал всегда один и тот же: я терял их, терял всё, что имел.

Пытался что-то изменить, быть внимательнее, не отпускать их ни на шаг, но судьба каждый раз находила новый способ забрать у меня самое дорогое. День за днём я проживал этот кошмар, не зная, что реально, а что – сон, не зная, когда закончится эта бесконечная петля боли и страха.

Когда думаешь, что нет ничего ужаснее потери близких, на самом деле оказывается, что самое тяжёлое – это вновь и вновь переживать их утрату, не имея возможности что-либо изменить.

Так я и живу – 742 дня в одном и том же дне. В попытках спасти свою семью, найти выход, понять, за что мне всё это. Но пока каждый день заканчивается одинаково.

Я всё ещё ищу цвет в этом сером, бесконечном калейдоскопе боли и надежды.

За это время испробовал всё, что только можно было придумать. Я держал Алёну и девочек при себе целыми днями, не отпускал ни на шаг, отменял поездки, прятал их дома, отключал телефоны, менял маршруты – всё, чтобы только не допустить их гибели. Запрещал им даже приближаться к торговому центру «Славянка», но террористы, как по сценарию, раз за разом находили способ добраться до них. Если же мне удавалось изменить хронологию событий, то всё становилось ещё хуже: аварии, случайные выстрелы, несчастные случаи, новые лица и новые трагедии.

Это была непонятная, мучительная петля времени, в которую я попал, и из которой не знал, как выбраться. Каждый день просыпался с надеждой и засыпал в отчаянии – или не засыпал вовсе, ведь сон был невозможен в этом вечном повторении кошмара.

Я обращался к кому только мог: к гадалкам, экстрасенсам, психологам, физикам – искал любую трещину в реальности. Пытался договориться с судьбой, Богом, с самим собой, но ответы были либо пустыми, либо бессмысленными. Откровенно говорил с Алёной, пытался объяснить ей, что происходит, но она каждый раз наблюдала за мной с тревогой и недоверием, как на ненормального. Иногда мне казалось, что она вот-вот уйдёт, заберёт детей, потому что жить рядом с таким человеком невозможно.

Однажды в полном отчаянии я даже станцевал голым в офисе, надеясь, что меня заберут в психиатрическую больницу, и, может быть, там смогут найти лекарство от этого безумия. Но всё заканчивалось одинаково: вновь просыпался в своей постели, где рядом спокойно дышала Алёна.

Я не знал, сколько ещё выдержу это испытание. Не знал, есть ли у судьбы пределы терпения. Но каждое утро просыпался с одной-единственной мыслью: может быть, сегодня получится изменить хоть что-то. И каждый божий день, ровно в полночь, где бы я ни был, что бы ни делал, вновь оказывался в своей кровати. Всё начиналось сначала: то же утро, те же лица, тот же маршрут, та же тень беды, которую невозможно избежать.

Знаете, в книгах и фильмах часто показывают этот «день сурка», как нечто забавное, наполненное уроками и новым смыслом. Но на самом деле, когда проживаешь один и тот же день сотни, а может быть, и тысячи раз – ты начинаешь медленно сходить с ума.

Вначале думаешь, что начнёшь ценить момент, станешь мудрее, добрее, научишься любить каждую секунду. Но потом… потом всё превращается в вязкое, липкое сумасшествие. Мысли, которые раньше казались безумными, становятся обыденностью. Ты начинаешь верить, что ничего невозможного нет – и в то же время, что вообще ничего не имеет смысла.

Я давно перестал считать дни. Может быть, было 742, может, тысяча, может, уже вечность прошла…

Было испробовано всё:

– принимал любые наркотики;

– разбивался на машине;

– ломал себе спину;

– напивался до потери сознания;

– стрелял себе в ноги и руки;

– жертвовал деньги в фонды;

– уходил в церковь, мечеть, синагогу, стоял на коленях, исповедовался;

– пил отвары гадалок;

– искал уединения в монастыре;

– даже однажды забрался в огромный банковский сейф и запер себя там с таймером, чтобы провести внутри чуть дольше полуночи – но и это не сработало.

Всё возвращалось на круги своя. Всё – одно и то же. Ничего не менялось.

Единственное, что я ещё не делал, – это не убивал самого себя.

Потому что, несмотря на весь этот ад, несмотря на отчаяние и безнадёжность, я всё ещё боюсь. Боюсь, что если это сделать – всё действительно закончится. А вдруг там, за пределом, уже не будет ни одного шанса, чтобы что-то исправить? Боюсь, что даже если эта петля – ад, настоящий конец окажется ещё страшнее.

И потому я просыпаюсь каждое утро, не зная, что делать дальше.

За это время я прочитал сотни книг – по физике, химии, биологии, психологии, философии и вообще по всему, что попадалось под руку. Брался за любые темы, надеясь, что где-то в этих знаниях найдётся ключ к моей загадке. Было странно: каждый новый день шёл по написанному сценарию, но одно оставалось неизменным – память. Я помнил всё, что делал вчера, всё, что уже читал, свои мысли, ошибки.

Мне кажется, что за эти годы я мог бы написать докторскую по любой теме, настолько свободно ориентировался в вопросах, о которых раньше даже не слышал. Выучил несколько иностранных языков – настолько хорошо, что мог спокойно беседовать на латыни и тамильском, хотя сам не знал, зачем мне это нужно.

Пытался делать записи в тетради – фиксировать свои задумки, отсчитывать дни, строить планы. Но каждый раз, когда наступал новый день, все записи исчезали. Всё обнулялось: вещи, бумаги, даже заметки в телефоне. Единственное, что оставалось – моя память, мой внутренний багаж знаний и опыта.

Я предполагал, что выход из петли – в отношениях с Алёной. Пробовал искренне говорить с ней, мириться, признавать ошибки, но это ничего не меняло. Тогда решил, что, возможно, должен спасти кого-то другого – чью-то жизнь, судьбу, чтобы разорвать этот замкнутый круг.

Выходил на улицы Москвы, ходил по переулкам, заходил в метро, наблюдал за людьми, искал чью-то боль. Помогал, вмешивался, пытался предотвратить несчастья, полагая, что моя судьба связана с чьей-то жизнью, и если спасу кого-то, петля времени разорвётся. Но всё возвращалось на круги своя. Каждый новый день был как чистый лист, и все мои усилия исчезали, словно их никогда не было. Только память – как груз, напоминание, проклятие.

Порой возникает ощущение, что стал самым мудрым и осведомлённым, но вместе с этим – невероятно одиноким. Ведь ни одно знание и ни одна книга не подскажут, как вырваться из собственной ловушки.

Я продолжал искать, надеяться, жить в этом бесконечном дне, не зная, что ещё можно попробовать. Даже пытался предотвратить теракт в торговом центре – каждый день разыгрывал сценарий охоты на убийц, искал их по записям, приметам, случайным словам. Изучал поведение людей, выискивал детали, которых раньше не замечал, пытался вычислить, кто стоит за этим ужасом. Но времени всегда было слишком мало. Петля дня не давала мне шанса заглянуть хотя бы на несколько дней вперёд, чтобы понять, кто это.

Каждый раз, когда я думал, что близок к разгадке, всё рушилось, и убийцы каким-то образом ускользали от меня. Я не знал своего будущего. Всё, что у меня было – это знания, память, опыт, но не свобода выбора.

Со временем произошла перемена: появилось ощущение, что достигнут уровень гения в любой сфере. Казалось, что известны все законы мира, легко читаются люди, предугадываются их поступки и вычисляются мотивы. Искусство манипуляции оттачивалось на коллегах, случайных прохожих и даже на собственной семье. Удавалось подобрать нужные слова, вызвать определённые эмоции и склонить кого угодно к нужному решению.

Я освоил навыки, о которых раньше даже не задумывался:

– научился взламывать замки и системы безопасности;

– мог выучить язык за несколько недель;

– разбирался в психологии настолько, что мог предсказать реакцию любого человека;

– умел водить любые машины, даже те, которых никогда не видел;

– играл на музыкальных инструментах, писал стихи и музыку;

– читал по лицам, жестам, взгляду.

Но с каждым новым «днём» я становился всё более отчуждённым. Люди вокруг были для меня как задачи, которые нужно решить, чтобы выжить или изменить ход событий. Пытался быть добрым, злым, равнодушным, героем, злодеем – но всё возвращалось к одному и тому же концу.

Я чувствовал, как исчезает настоящая связь с миром, семьёй, собой. Знал всё, мог всё, но не мог изменить главное – выйти из этой петли, спасти тех, кого люблю, найти смысл в бесконечности.

Глава 9

В один из дней, устав от всего, я впервые всерьёз задумался: может действительно стоит всё закончить до полуночи. Прекратить эти бесконечные мучения, оборвать петлю, в которой застрял на годы. Кажется, страха уже не было – только лёгкая тревога перед неизведанным, как перед пустой, тёмной дверью, за которой не ждёшь ничего.

Я не видел, куда можно стремиться дальше, что ещё можно сделать, куда углубиться. Мне казалось, что перепробовал всё, что только может вообразить человек: все роли, все сценарии, все поступки, глупые и великие, подлые и героические. Я был всем и никем сразу.

Последние десятки дней уже совсем не обращал внимания на свою семью. Вставал по утрам, молча завтракал, и уходил из квартиры, не слушая, что говорят Алёна и девочки. Они казались мне до боли чужими – как актёры, которые играют одну и ту же сцену, не зная, что для меня их слова давно уже стали фоном, а не смыслом. Ловил себя на мысли, что не чувствую ни любви, ни привязанности, ни даже злости – только усталость и равнодушие, которые выжгли всё живое внутри.

Но именно в тот момент, когда мысль о самоубийстве стала казаться не избавлением, а логичным завершением этого абсурдного спектакля, меня вдруг пронзило новое, неожиданное чувство. Я понял: сколько бы ни длились мои страдания, всё это время рядом со мной была Алёна.

В каждом повторении, пробуждении, в каждом даже самом незначительном моменте – она всегда была рядом. Она, единственная, оставалась неизменной осью моего мира, даже в тот момент, когда я сам перестал быть собой.

Впервые за долгое время почувствовал не пустоту, а слабую, почти забытую боль – тоску по тому, что сам выбросил из своей жизни. Может быть, именно это и было моим настоящим наказанием: не умирать и не жить, а медленно терять всё, что когда-то было важнее всего на свете.

И мне казалось, что если я всё-таки решусь на этот поступок – убить самого себя, вырваться из этой петли, – то единственным человеком, с которым бы хотел провести последний день, была бы именно Алёна. Не та Алёна, что каждое утро встаёт рядом и говорит одни и те же слова, повторяя сценарий, написанный не нами. А та, настоящая, с которой прожил всю свою жизнь: от первой встречи до последней ссоры.

Мне очень захотелось попрощаться с ней по-настоящему. Не с тенью этого бесконечного спектакля, а с той самой женщиной, которая когда-то была смыслом всей моей жизни. Я уже почти забыл все те дни, что нас связывали. Забыл, как мы смеялись, ругались, строили планы, мечтали, как боялись и надеялись. Всё стёрлось, вытеснено этим одним днём, в котором живу годами.

Я решил: пусть этот день будет последним, но он будет настоящим. Попробую вспомнить всё, что связывало нас, увидеть в Алёне не сценарий, а любимого человека. Пусть даже только на прощание.

Проснувшись утром, задержал взгляд на Алёне. Впервые за, кажется, целую вечность во мне заиграли приятные чувства – давно забытая нежность, трепет, может быть, даже любовь… Она лежала на подушке, подперев щёку ладонью, вторая рука лежала у меня на груди, а сама она, словно ребёнок, пыталась уткнуться головой в мою руку, будто искала защиты от всего мира. Рыжеватые волосы беспорядочно рассыпались по плечам, и я смотрел на каждую мелочь: на её нос, губы, родинки, на светлую кожу, которую знал наизусть. Она была родной. Она была моей. Но в то же время – такой чужой, далёкой, почти недостижимой.

Как только я открыл глаза, она, чувствуя мой взгляд, тут же проснулась. В этот раз она не сразу закрыла глаза обратно, как делала обычно, а, наоборот, открыла их шире и внимательно посмотрела на меня.

– Саш, что-то случилось?

А случилось ли? – подумал я. Да, многое изменилось. Теперь рядом с ней был уже совсем другой человек – не тот, в кого она когда-то влюбилась, не тот весёлый, спонтанный и живой, каким был прежде. На смену пришли рациональность, хладнокровие, эрудиция, умение просчитывать ходы наперёд, знание множества языков, понимание психологии и философии, способность читать людей с первого взгляда. Гениальность пришла вместо живости.

Я взглянул на неё, мягко улыбнулся, пытаясь не выдать всей горечи и усталости, что копились годами.

– Нет, – тихо ответил я. – Всё хорошо.

Наклонился и поцеловал её в лоб, задержавшись чуть дольше обычного. Хотелось остановить время, остаться с ней в этой тишине, когда всё ещё возможно. Внутри что-то дрогнуло – слабое, хрупкое, но настоящее. Может быть, впервые за все эти годы снова почувствовал себя собой. Пусть даже на короткое время.

Я отвернулся, уставился в потолок, и после затяжного молчания спросил, стараясь сделать голос как можно спокойнее:

– А что бы ты сделала, если бы знала, что сегодня – последний день твоей жизни?

Сначала она тихо улыбнулась, повернулась ко мне и с озорством спросила:

– Неужели ты настолько не хочешь праздновать свой день рождения?

Я тоже улыбнулся, но ничего не ответил. Мне было важно услышать её мысли в этой точке вечности.

Алёна повернулась на спину, задумалась. Я знал, что она скажет, – мы уже не раз вели этот разговор: иногда спорили, иногда смеялись, иногда обнимались, держась за руки в темноте. Но сейчас мне это было нужно как никогда – услышать её слова, почувствовать, что хоть что-то в этом мире не изменилось.

Она тихо выдохнула и промолвила, глядя в потолок:

– Если бы я знала, что это последний день… я бы не хотела ничего особенного. Я бы просто провела его с тобой и с нашими девочками. Мне всё равно, где мы были бы – дома, на даче, в Москве, хоть в самой обычной кухне с чашкой чая… Главное, чтобы вы были рядом. Хотела бы встретить конец в кругу тех, кого люблю, и кто любит меня. Мне не нужны праздники. Только вы – ты и девочки. Чтобы ты был рядом. Вот и всё.

Она улыбнулась, посмотрела на меня – открыто, как тогда, когда мы только начинали жить вместе. Затем Алёна повернулась ко мне и спросила тот же самый вопрос:

– А ты, Саш, что бы сделал, если знал, что сегодня – последний день?

Ответ был уже известен. Его реализация началась с самого утра, когда впервые за долгое время появилось желание быть рядом. Конечно, этот день хотелось провести с женой. Видимо, в этом и заключалось наше главное сходство – несмотря на годы, временную петлю и судьбу.

За это время я научился подстраиваться под любое эмоциональное состояние, играть любые роли, быть тем, кем нужно – но сейчас мне хотелось быть собой, быть искренним, добрым, быть тем, кого она когда-то любила.