Дофамин

Яков Румянцев

Дофамин

Если судьба существует – она нас сведёт. А если будет против нас – я всё равно найду способ её обмануть. Потому что верю в нас больше, чем в любые законы мира

Глава 1

Мне всегда казалось, что судьба – если она и существует, – это какая-то нелепая шутка. Представьте только: где-то за кулисами нашей жизни в тени прячется невидимый режиссёр, который заранее прописал сценарий. Кто-то получает роскошный дворец и солнечный сад, а кому-то достаётся хлипкая лачуга на обочине чужого счастья. Справедливо ли это? Я часто задавался этим вопросом, особенно теперь, когда мне сорок, и в сердце поселилась та самая, знаменитая на весь мир, тень – кризис среднего возраста.

Меня зовут Александр Ивашковский, и я всегда был человеком, который любит разбирать всё по полочкам. Сколько себя помню – всегда стремился разобраться, как устроен мир: откуда берутся падающие звёзды, что заставляет людей улыбаться, даже когда внутри у них бушует ураган. Я добр, иногда даже слишком, отзывчив и, как мне кажется, порядочен. Любознательность – мой вечный попутчик, а креативность спасала в самых неожиданных ситуациях. Умею организовывать хаос и превращать его в порядок, и, как говорят друзья, могу выдержать любой шторм. Но вот с этим вопросом – вопросом судьбы – я до сих пор не разобрался.

Возможно, мне просто важно сохранять надежду, что у человека всегда есть возможность уйти с накатанной дороги и сделать шаг в неизвестность, где границы определяет только воображение. А может, мне просто страшно допустить мысль, что мой путь уже заранее расписан кем-то другим, и все события давно расставлены по своим местам.

Судьба… Как много в этом слове надежды и отчаяния, протеста и смирения. А что если всё на самом деле проще? Возможно, судьба – это не просто цепочка событий. Судьба – это отношение человека к происходящему. Важно не то, что случается в жизни, а взгляд человека на эти события?

Именно с такими размышлениями я и приближался к своему сорокалетию: немного грустя, но всё же веря, что лучшие моменты ещё не настали. И, кто знает, может быть, именно сейчас начинается моя настоящая история.

Я перевожу взгляд на окно. За стеклом раскинулся вечерний город – Москва, сверкающая огнями, словно драгоценный камень в оправе ночи. На одной из высоток «Москва-Сити» ещё горят редкие окна – маленькие островки жизни среди строгих линий стекла и бетона. В одном из них кто-то задержался допоздна, склонившись над документами или монитором, погружённый в свои заботы.

Большинство этажей уже погружено во тьму, и кажется, будто город затаил дыхание перед новым днём. Лишь отражения фонарей на стеклянных фасадах напоминают о жизни, продолжающейся за этими стенами: охранник неспешно обходит пустые коридоры, кто-то торопится к лифту, чтобы успеть на последний автобус, а где-то вдали раздаётся звук закрывающейся двери.

Я смотрю на это и думаю – может быть, вот она, судьба? Может быть, вот она, несправедливость? Одни ещё трудятся, другие уже наслаждаются вечером. У кого-то впереди бессонная ночь, у кого-то – беззаботное веселье. И вроде бы грустно, а вроде внутри какая-то странная пустота. Или, быть может, тяжесть, которая медленно, но верно оседает где-то в груди. Этот кризис сведёт меня с ума вместе со своей судьбой.

В любом случае я вновь поворачиваю голову к столу, где уже давно потускнели цифры на экране, и решаюсь – с неожиданной для себя лёгкостью – закрыть папку с финансовой отчётностью. Всё, хватит на сегодня.

Несмотря на свою высокую должность – заместителя генерального директора крупного холдинга, несмотря на все достижения, я вдруг осознаю: сейчас не получаю никакого удовольствия. Всё кажется каким-то чужим, как будто я актёр, застрявший в чужой пьесе.

Поднимаю голову и понимаю, что офис уже давно опустел. Только пара человек всё ещё сидят, не торопясь домой, словно и у них есть какие-то неразрешённые вопросы к самому себе или к жизни. Тишина офиса кажется особенно громкой, когда за окнами переливается огнями город, который никогда не спит.

Я задерживаю взгляд, смотрю на людей, наблюдаю за городом. В какой-то момент возникает мысль: возможно, город и люди – всего лишь новая страница моей личной истории. Завтра всё начнётся заново. Может быть, завтра появится шанс взглянуть по-другому на судьбу? Иногда судьба давит, порой отпускает. Бывает, что человек становится зрителем собственной жизни.

Во всяком случае, я поднялся со своего места, нехотя взял портфель и направился вниз, к парковке. Лифт плавно скользит вниз, отражая в металлических стенках моё уставшее лицо. На выходе несколько работников попрощались со мной, кто-то улыбнулся устало, охранник кивнул, как всегда, чуть сдержанно, но по-доброму. Я кивнул в ответ – вежливость, привычка, автоматизм.

В машине я просидел ещё минут пятнадцать. Просто так, без движения, в полной тишине, словно внутри меня тоже всё остановилось. Наблюдал, как люди выходят из здания, кто-то смеётся, кто-то говорит по телефону, кто-то спешит, а кто-то, наоборот, плетётся медленно, не желая расставаться с этим вечером. Я наблюдал за машинами, огнями фар, мельканием лиц – и ловил себя на мысли, что не думаю ни о чём. Сижу, смотрю, жизнь проходит мимо, а я лишь зритель в этом театре.

Порой кажется, что у других людей сейчас происходит что-то гораздо более увлекательное. Возможно, в их сердцах бушует пламя, а не живёт эта странная пустота и тяжёлое чувство, не желающее отпускать меня.

В какой-то момент телефон завибрировал, вырвав меня из раздумий. На экране – имя жены.

– Алёна, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Саша, ты где? – её голос, как всегда, был тёплым, но в нём скользнула нотка нетерпения. – Ты скоро? Дети уже спрашивают, когда ты приедешь.

– Сейчас буду, – ответил я глухо.

– Можешь по дороге заехать в супермаркет? Возьми, пожалуйста, молока и хлеба. И, если несложно, что-нибудь к чаю. Ты же помнишь, что завтра завтрак на всех? – она говорила быстро, чуть сбивчиво, боясь, что я не услышу.

– Конечно, – ответил я так же механически, как отвечал охраннику на выходе. Конечно, я помню. Конечно, я заеду. Конечно, я сейчас буду. Словно это и есть всё, что осталось от наших некогда ярких разговоров – короткие, будничные фразы, в которых нет ни упрёка, ни нежности, только привычка.

– Спасибо, – произнесла она чуть тише. И в этот момент я услышал в её голосе усталость. Может быть, даже больше, чем в своём.

– Я скоро, – повторил, не зная, что ещё добавить. Она молчала секунду, потом положила трубку.

Мы когда-то договаривались не копить обид, не быть чужими, но что-то пошло не так. Алёна – сильная, эмоциональная, добрая, способная зажечь комнату одной улыбкой. Я часто думаю: как оказался так далеко от неё, когда она – рядом? Возможно, это тоже судьба? Или просто слабость – моя, её, наша общая?

Я завёл двигатель и поехал, растворяясь в вечерних огнях города, который, казалось, жил совершенно другой, неведомой мне жизнью.

Путь до супермаркета прошёл как в тумане. Машина сама сворачивала, притормаживала на светофорах, а я будто бы плыл в аквариуме – за стеклом, в полусне, в отдалённости от всего мира. Мимо проносились огни, люди, рекламные щиты, но я не видел в этом ни смысла, ни радости. Всё казалось чужим и ненужным.

В магазине я долго стоял у полок, вглядываясь в ряды пакетов с молоком, хлебом, сладостями. Казалось бы – что может быть проще? Но в голове была пустота, даже такие простые решения стали непосильной задачей. Я стоял, не в силах выбрать ни марку, ни вкус, ни цену. Всё сливалось в одно целое. В какой-то момент почувствовал раздражение – по отношению к себе, этому магазину и окружающим, которые так легко и быстро принимают решения. Схватил первое, что попалось под руку: молоко, батон, какую-то коробку с печеньем. Всё равно, подумал я. Всё равно.

На кассе пробежался взглядом по экрану телефона, чтобы не встречаться глазами с кассиршей. Она равнодушно пробивала товары, я молча приложил карту, забрал пакет и вышел.

В подъезде пахло чем-то домашним, уютным, но меня это не согрело. Я открыл дверь – и сразу же услышал топот маленьких ножек. Две мои дочки, как вихрь, вылетели в коридор:

– Папа! Папа приехал! – закричали они в унисон, и тут же обвили меня руками.

Я устало натянул улыбку, присел, обнял обеих, почувствовал тепло их ладошек и услышал звонкий смех. На мгновение мне стало легче – вернулся к жизни, но только на секунду. Они тут же унеслись обратно, что-то наперебой рассказывая друг другу.

Медленно разделся, повесил пальто, поставил портфель у стены и прошёл на кухню. Алёна встретила меня взглядом, в котором смешались надежда и тревога.

– Как день? – спросила она, пытаясь завести разговор.

– Нормально, устал, – бросил я коротко, избегая встречи взглядом, и поставил пакет на стол.

– Ты совсем не ешь с нами… Может, хотя бы чай? Дети так ждали тебя, – её голос дрожал, но она старалась говорить мягко, без упрёка.

– Я очень устал, – повторил я, чувствуя, как раздражение и усталость смешиваются в комок в груди.

Прошёл мимо неё в спальню, даже не обернувшись. Быстро переоделся, лёг на кровать и сразу же отвернулся к стене. Смотрел в пустоту, пытаясь не думать ни о чём, не слышать ничего, не чувствовать.

В голове крутились обрывки мыслей: когда я стал таким чужим своей семье? Почему всё, что раньше радовало, теперь кажется бессмысленным? Почему даже родной дом не даёт покоя, а только усиливает ощущение одиночества? Может быть, я просто устал – устал не только от работы, но и от самого себя?

Слышал, как на кухне тихо разговаривают Алёна и дети. Слышал их смех, голоса – и чувствовал, как между мной и этой жизнью растёт невидимая стена.

Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь найти в себе силы на завтрашний день. Может быть, завтра всё будет иначе. А может быть, и нет. Но я и представить себе не мог, что единственный и самый драгоценный день всей моей жизни будет именно завтра. Не вчера, не год назад, не когда-то в далёком детстве, а завтра – самый обыкновенный, на первый взгляд, день.

Я и представить себе не мог, что именно этот день станет для меня воплощением ненависти – из-за боли, страха и утраты чего-то по-настоящему ценного. В то же время этот день буду любить сильнее всех остальных – за то, что он был, за то, что изменил меня и раскрыл мою истинную сущность. Если бы у меня была возможность, я бы проживал его снова и снова, бесчисленное количество раз, только чтобы вернуть хоть одно мгновение.

Всё настоящее во мне, всё, что я называл своей жизнью, оказалось сосредоточено именно в этом дне. В одном-единственном дне, который начнётся завтра. Я ещё не знал этого, когда засыпал, окружённый тишиной, с тяжестью на сердце и пустотой внутри. Я не догадывался, что завтра станет всей моей жизнью.

Глава 2

И вот, настало новое утро. Я не могу сказать, что спал – скорее, всю ночь провёл в полудрёме, где мысли путались между сном и явью. Слышал, как за окном тает ночь, как время утекает сквозь пальцы, и чувствовал спиной: Алёна тоже не спит. Несколько раз она осторожно пыталась дотронуться до меня, обнять, согреть своим теплом. Я делал вид, что сплю, и каждый раз отбрасывал одеяло, будто мне жарко. На самом деле, просто не знал, как разрешить себе быть слабым рядом с ней.

Когда будильник разрезал тишину резким звонком, я сразу же встал с кровати, не дожидаясь ни минуты. В груди было странное чувство – смесь стыда и тревоги, словно я подвёл не только её, но и самого себя. Тяжело вздохнул, провёл ладонями по лицу, пытаясь стереть с себя эту усталость, эту назойливую слабость, которая не отпускала ни днём, ни ночью.

Я повернулся – и увидел, что Алёна не спит. Она смотрела на меня широко открытыми глазами, в которых отражались недосказанность и усталость, и какая-то упрямая надежда. Мне стало особенно не по себе – за всё, что мы не сказали друг другу этой ночью, за всю ту стену, которую я выстроил между нами.

Натянул на лицо добродушную улыбку, ту самую, которой встречал коллег и соседей, и тихо сказал:

– Ты уже не спишь.

Она ничего не ответила, только чуть заметно кивнула. Я не дал ей шанса начать разговор – слишком боялся, что не смогу подобрать нужные слова. Быстро встал с кровати, на ходу оправдываясь:

– Мне нужно идти на работу, – бросил через плечо, будто это объясняло всё.

Под её молчаливый взгляд направился в ванную, стараясь не оборачиваться. За спиной осталась тишина, наполненная словами, которые так и не были сказаны.

Зайдя в ванную, я плотно закрыл за собой дверь и повернул замок – словно этим мог защитить себя от всего мира на несколько драгоценных минут. Всегда любил это короткое уединение по утрам: здесь, в небольшом пространстве, мог быть честен хотя бы перед собой. Никто не мешал, никто не задавал вопросов, никто не смотрел в душу.

Я подошёл к зеркалу и уставился на своё отражение. Морщины уже не прятались – они уверенно проступали на лбу, у глаз, вокруг губ. Волосы серебрились сединой, и даже если в целом я выглядел неплохо, тело уже не было таким крепким, как раньше. Последние недели я и вовсе забросил тренировки – не хватало ни сил, ни желания, ни веры в то, что это что-то изменит.

Смотрел в свои глаза и видел только усталость. Иногда мне казалось, что там, в глубине, уже нет ничего, кроме этой тягучей серой тоски. Неужели это действительно я? Тот самый Александр Ивашковский, который когда-то мог свернуть горы, который был полон идей, энергии и жизни? Под глазами – тяжёлые синие мешки, как у человека, который слишком долго носил на себе груз чужих и своих забот.

Я потянулся к зубной щётке, но она выскользнула из рук и с глухим стуком упала в раковину. Это неожиданно сильно меня раздражило. С досадой поднял щётку, будто она была виновата во всех моих бедах, и стал чистить зубы с какой-то злой старательностью, словно мог вычистить этим действием всю накопившуюся внутри усталость.

Потом включил воду, умывался, долго, тщательно, пытался смыть не только сон, но и всё, что налипло за последние месяцы. Забрался в душ, надеясь, что тепло поможет мне собраться с мыслями, найти в себе хоть каплю бодрости. Но тёплая вода только размягчала, делала меня ещё более уязвимым. В итоге хотелось просто остаться в этом уютном коконе и никуда не выходить.

Тогда я решительно повернул кран в сторону холодной воды. Ледяные капли обожгли кожу, и вздрогнув, почувствовал, как возвращается ясность. Холод вернул меня в реальность – в новый день, который уже начинал свой отсчёт.

Глубоко вдохнул, вытерся полотенцем и посмотрел на себя в зеркало ещё раз. Было ли в этом отражении хоть что-то от того самого меня? Или я стал кем-то другим – и если да, то смогу ли я узнать этого человека в самый важный момент своей жизни?

Выбрался из ванной, вытерся, надел свежее бельё. Перед тем как выйти, на секунду задержался у двери – прислушался, не стоит ли кто-то за ней. Сердце билось тревожно, словно я собирался совершить побег. Убедившись, что в коридоре тихо, осторожно приоткрыл дверь. Комната была пуста, и я облегчённо выдохнул – точно избежал чего-то важного.

Быстро оделся – привычные движения: рубашка, брюки, галстук, пиджак. Деловой костюм как броня, за которой можно спрятаться от себя самого. Я почему-то торопился уйти, не потому что спешил на работу, а потому что только там, среди бумаг, отчетов и звонков, не чувствовал такой тяжёлой стены и стыда перед своей семьёй. Там я был организатором, руководителем, а не растерянным мужчиной, который не знает, как поговорить с женой и детьми.

Уже почти на цыпочках пробрался к выходу, как неожиданно в коридоре меня «поймали» Алёна с девочками. Они стояли втроём, ждали меня в засаде. Алёна смотрела спокойно, почти безразлично, но в этом взгляде чувствовалась усталость от попыток достучаться до меня.

– Саша, мы же договаривались позавтракать все вместе, – напомнила она твёрдо.

Я начал мяться, неуклюже оправдываясь:

– У меня сегодня важное совещание, нужно пораньше…

Но, кажется, этот ответ не устроил никого, особенно Алёну. По ее взгляду сразу стало очевидно, что она поняла – я лгу. Ни капли упрёка, только усталое равнодушие, от которого стало особенно стыдно.

В тот же миг очнулся и поспешно с неестественной бодростью произнёс:

– Конечно, я позавтракаю со своими любимыми девочками!

Дочки тут же обрадовались, потянули меня за руки, и я, чувствуя себя одновременно виноватым и благодарным за их простую радость, пошёл с ними на кухню.

Мы расселись за столом. Алёна молча накладывала нам яичницу, делала бутерброды, наливала мне кофе. Я наблюдал за ней украдкой – за её быстрыми, уверенными движениями, за тем, как она незаметно заботится о нас всех. В этой будничной сцене было что-то очень родное, почти забытое, и на секунду я почувствовал сожаление о том, как много таких моментов уже пропустил.

Девочки болтали, спорили, кто будет наливать сок, смеялись над чем-то своим, а я сидел за столом, стараясь впитать этот маленький семейный островок среди суеты. Алёна поставила передо мной кружку кофе и, не глядя, спросила:

– Как спалось?

Я чуть улыбнулся, не зная, что ответить, и просто кивнул. Мне хотелось сказать что-то настоящее, но слова застревали где-то внутри.

Девочки, как всегда, болтали без умолку. Марина, восьмилетняя непоседа, сидела на стуле, болтая ногами в розовых носках, и с аппетитом уплетала бутерброд. Варвара, старшая (одиннадцать лет), уже смотрела на всё с лёгкой насмешкой взрослого человека, но всё равно не могла устоять перед смехом младшей сестры.

В какой-то момент Марина неожиданно остановилась, посмотрела на меня своими большими, серьёзными глазами и спросила:

– Пап, а что такое судьба? Я вчера читала книжку, и там было написано, что у всех есть судьба. А что это?

В этот момент я витал где-то далеко, глупо уставившись в чашку с кофе, наблюдая, как на поверхности медленно кружится отражение лампы. Вопрос Маринки прозвучал, как звонок в школе – неожиданно резко, вытаскивая меня из раздумий. Поднял глаза и увидел, что все, даже Варвара, ждут моего ответа. Алёна наблюдала за мной особенно пристально, проверяя, способен ли я вообще говорить, или окончательно растворился в своих мыслях. Ощущение, словно на контрольной в школе без знаний правильного ответа. Попытался собраться и выдал что-то невнятное:

– Э-э… судьба – это… ну, наверное, когда что-то должно произойти, и оно обязательно происходит. Вот, например, если я сегодня не опоздаю на работу – это судьба! – попытался перевести в шутку, глупо улыбаясь.

Девочки засмеялись, Варвара даже закатила глаза, а Марина фыркнула и, хитро прищурившись, воскликнула:

– Пап, я вообще-то тебя проверяла! Ты глупенький!

Я сделал вид, что ужасно обижен, но Марина уже торжественно продолжила, подражая взрослому тону:

– Судьба – это когда ты сам выбираешь, какую кашу на завтрак есть, а мама всё равно даст тебе яичницу! Или когда ты хочешь стать космонавтом, а потом вдруг понимаешь, что быть папой – это даже круче! Вот это, по-моему, и есть судьба.

Варвара прыснула от смеха, а я невольно улыбнулся. Алёна, однако, наблюдала за мной всё так же испытующе, будто мои шутки и улыбки не могли скрыть того, что внутри меня по-прежнему пусто.

Я натянул улыбку ещё шире, надеясь, что хоть дети поверят в мою бодрость. Но в душе почувствовал, что, может быть, Марина права – порой судьба действительно просто даёт нам то, что мы не выбирали, но что оказывается самым важным.

Алёна, не сводя с меня глаз, спросила:

– Саша, во сколько ты сегодня освободишься?

Я, не задумываясь, пожал плечами и отхлебнул глоток кофе:

– Не знаю, как получится… – пробормотал, стараясь, чтобы это прозвучало буднично.

Видимо, именно в этот момент что-то в ней сломалось. Она тяжело вздохнула, сдерживая внутри целую бурю. Затем, собравшись с силами, сказала дочкам:

– Девочки, если доели, можно идти к себе в комнату.

Марина и Варвара послушно встали из-за стола, быстро собрали свои тарелки и, бросая на меня тревожные взгляды, ушли в свою комнату. Их глаза выражали сочувствие и беспокойство, они предчувствовали, что сейчас произойдет что-то неприятное.

Как только за ними закрылась дверь, посуда с грохотом полетела в раковину. За ней последовали ложки, чашки, что-то ещё – всё это сопровождалось тяжёлым, нервным дыханием Алёны. Она стояла ко мне спиной, но я чувствовал, как напряжение заполнило всю кухню.

Наконец, она повернулась, и, стараясь сохранить спокойствие, спросила:

– Ты забыл, о чём мы договаривались?

Растерянно посмотрел на неё, действительно не понимая, о чём речь.

– Ты вообще в курсе, какой сегодня день недели?! – её голос дрожал, в нём слышались усталость и обида, а также какое-то отчаяние.

Я замер, пытаясь вспомнить, что особенного должно было быть сегодня, но в голове была пустота. Всё, что мог, – это слабо развести руками, не зная, что ответить.

Алёна закусила губу, и увидел, как в её глазах блеснули слёзы. В ее взгляде чувствовалось, что на кону – вся наша совместная жизнь. Голос у неё дрогнул:

– Скажи честно… у тебя кто-то есть?

Я замер, как будто меня ударили. На секунду мне показалось, что я ослышался. Измена? Я? Это было настолько дико и невозможно, что даже не сразу дошло до сознания. Но, видимо, своим холодом, отсутствием, этой вечной усталостью довёл её до того, что она начала верить в самое худшее.

Я попытался что-то сказать – возмутиться, оправдаться, объяснить, – но вместо этого просто промолчал. Слова застряли в горле, и только беспомощно рассматривал её. Внутри всё сжалось: потрясение, растерянность и полное непонимание, как на это реагировать. Реальность внезапно сменилась, и я оказался в чужой, незнакомой жизни, где меня обвиняют в том, что даже не приходило в голову.

Алёна вытерла слезу, отвернулась к раковине и с горечью произнесла:

– Сегодня пятница, Саша. Мы собирались уехать на дачу, чтобы завтра отпраздновать твой день рождения. Ты сам предложил, помнишь? Дети радовались, я всё подготовила… – она старалась говорить спокойно.

Я стоял, как вкопанный, и только теперь осознал, что полностью потерялся в днях недели и собственных обещаниях. Всё это действительно вылетело у меня из головы – ни дача, ни праздник, ни планы… Я даже не мог вспомнить, когда мы об этом договаривались. В голове была пустота, и только чувство вины медленно, но верно заполняло всё внутри.

Алёна посмотрела на меня ещё раз – взглядом, в котором смешались усталость, обида и последняя надежда, – и я понял: именно такими мелочами разрушаются семьи. Не громкими скандалами, а вот так – тишиной, забытыми словами и невниманием. И тут прорвало плотину, за которой Алёна так долго держала свои чувства. Она шагнула ко мне ближе, и слова полились, всё громче, всё быстрее, срываясь на эмоции:

– Ты понимаешь вообще, что происходит? Даже не помню, когда у нас в последний раз была близость… За последний год – ну, может, пару раз, и то так, что я потом только плакала! Мы не разговариваем, Саша! Между нами пропасть, будто мы чужие люди в одной квартире. Я пытаюсь, я правда стараюсь найти к тебе подход, а ты всё дальше и дальше уходишь от меня!

Она всхлипнула, но продолжала:

– Я же тебе месяц назад сказала, что больше не буду лезть, что дам тебе время, если тебе так надо. Я держалась, правда старалась вести себя достойно. Но это выше моих сил! Я не могу больше жить так, будто меня нет! Ты просто… ты меня не видишь. Я тебе не нужна?

Она вытерла слёзы, делая над собой усилие. Потом вновь посмотрела на меня.

– Я же вижу, что ты не хочешь, чтобы я тебя трогала, ночью ты отворачиваешься, словно я чужая. Скажи честно, у тебя есть другая женщина? – голос сорвался, она вновь заплакала, закрыв лицо руками.

Я стоял, не в силах вымолвить ни слова, и только сейчас понял, насколько сильно она страдает всё это время.

Алёна с трудом отдышалась и снова заговорила, не давая мне вставить ни слова:

– Ты даже с девочками почти не говоришь! Ты видел, как они ждут тебя каждый вечер? Они смотрят на дверь, ждут, когда ты придёшь, чтобы просто поговорить с ними, посмотреть с ними фильм, как раньше. А ты что? Ты приходишь и ложишься спать, будто нас нет, для тебя мы – пустое место!

Она всхлипнула и уже тише добавила:

– Мне не хватает тебя, Саша. Девочкам не хватает тебя. Мы все скучаем по тебе, но ты исчез, хотя и живёшь рядом.

В этот момент я почувствовал, как внутри всё оборвалось. Слышал каждое её слово, и боль от них была острой и настоящей. Не знал, что сказать, не знал, как вернуть то, что, казалось, уже ускользнуло навсегда.

И неожиданно во мне начала просыпаться обида – острая, как заноза. Я слушал Алёну, и где-то внутри появилось чувство, что она сама не видит и не понимает меня, не замечает, как мне пусто и одиноко, как сам не нахожу себе места. Да, я не всегда могу объяснить, почему так, не всегда понимаю, откуда во мне эта усталость и отчуждённость, но ведь и я живой человек. Почему всё должно быть только на моих плечах?