Девять кругов рая. Книга Третья

– Нет, ну идея-то была правильной?

– Правильной.

– А че же тогда?

– Да стукачи все.

– Вот и делай людям добро после этого!

– А ты что думал?!

И оба тяжело вздыхали.

Интересно, что когда генеральный директор покинул телекомпанию, чтобы возглавить другую компанию – Мамонов тоже ушёл вместе с Доброхотовым. А Сапа нет. Но Захар зато впоследствии возглавил от государственного телевидения корпункт в одной из европейских стран. До отъезда он женился. Его избранница, стройная шатенка родом из Новокузнецка, оказалась довольно миловидной девушкой. (Я однажды мельком видел их вместе). Мне было интересно, как складывается их жизни в Германии, куда Сапа поехал собкором.

Приехав однажды в Берлин, я позвонил Захару. Он обещал приехать и пообщаться. Примерно час я прождал Сапу у Бранденбургских ворот. Потом он вдруг позвонил мне и сказал, что задерживается. А затем позвонил еще раз и сказал, что ему пришлось срочно уехать в соседнюю Бельгию снимать репортаж по заказу спортивной редакции. Я сказал: " ну, разумеется, дела в первую очередь". Но я почему-то не поверил Сапе. Дело в том, что в тот момент я работал в маленькой частной телекомпании, название которой в журналисткой среде было даже не принято произносить вслух, такой она была непрестижной. Может быть, Сапа, подумав, что от такого знакомства ему не горячо, ни холодно, решил ко мне не ехать. А, может, он и впрямь был занят.

Оставшись один, я, побродив немного по берлинским улицам, купил в кассе театра билет и пошел на представление в Берлинскую оперу. Удивительно, но в Германии билеты на балет есть в свободной продаже. Не то, что у нас. Сапа же, я это давно знал, недолюбливал и балет, и оперу. Балет, на который я попал, был классической постановкой "Ромео и Джульетты" на музыку Прокофьева. Она доставила мне огромное удовольствие. Так я культурно отомстил капитану-лейтенанту Сидорову за его предательство. Вот тебе, Сапа! А ты что думал?

Глава седьмая

Будни Останкино

От кафе на 11- ом этаже Останкино до редакции Нового Телевидения на 9 – ом – три минуты ходьбы. Это если ждать лифта. По лестнице быстрее. Останкинский корпус как перевертыш. Всегда удивляешься его двойственности. Выходя из лифта на 11 – ом достаточно пройти налево по коридору и в конце его ты уже оказываешься на 9 -ом. Пространственный коллапс из произведений Айзека Азимова. Я не удивлюсь, если однажды именно русские придумают нуль – транспортировку. Перейдя с одиннадцатого на девятый попадаешь в зону отчуждения – массивные толстые двери с металлическими торцами, грязно – белые стены с отвалившейся штукатуркой, люди с отвертками в руках. Затерянный мир Герберта Уэллса. Платформа номер девять с половиной!

У лестницы на восьмой технический этаж я вдруг встретил Володю Шушанова, нашего комментатора. Володя писатель, думающий человек. Эстет. Его очень ценит Доброхотов. Кивнув мне, Шушанов прошмыгнул в маленькое кафе, построенное на месте бывшего женского туалета. Там всегда свежее пиво. (Кстати, это была не единственная точка общественного питания на территории Останкино, переделанная из туалета. Неправы были те, кто думал, что если перестроить туалет, то будет туалет, но лучше. Прямо напротив телецентра был ресторан "Твин Пигз", "Две свиньи", тоже построенный на месте общественной уборной. В этом я думаю была главная примета перестроечного времени: там, где раньше человек исключительно опорожнялся, теперь шло активное наполнение).

На моё приветственное: "как дела?", Шушанов буркнул в ответ что -то малопочтительное. По-моему, меня он недолюбливал и считал пижоном из-за того, что я носил вещи, купленные мне Раздашем и Алевтиной. Я с Шушановым старался не сталкиваться. Не по работе, никак. Общался Шушанов с теми, кого считал интереснее себя. Это при этом, что самого считали чуть ли последним из могикан ерофеевского типа. Некоторые отзывались о нём, как о думающем алкоголике. Жил он, кстати, в Гохранском переулке, в писательском доме. Рядом были квартиры Искандера и Вайнера.

Когда-то Володя был очень бедным и ездил на «Запорожце». Говорят, трезвым он за руль садился редко, поэтому «Запорожец» часто оказывался припаркованным в самых неожиданных местах писательского двора. Очень часто, например, он оставлял его перед гаражом Аркадия Вайнера. Говорят, выходя утром на балкон, талантливый писатель ругался, на чем свет стоит.

– Не ругайтесь, товарищ Вайнер – философски замечал Володя со своего балкона. – Вам это не идет.

Попав на Неоновое ТВ в качестве политического комментатора, Володя неожиданно разбогател и стал ездить на джипе. Привычек, правда, не изменил. Однажды утром к нему домой пришли два соседа-писателя, в руках одного из которых была пара бутылок пива.

– Мы к тебе, Володя. – сказал один, протягивая Шушанову пиво.

– Добро пожаловать. – ничуть не удивляясь, сказал Володя, забирая бутылки. В конце концов, признание может быть и запоздалым. -Чем обязан, товарищи? – Говоря, Шушанов стараялся попасть ладонью себе на бедро, но каждый раз промахивался. В конце концов, пристроив руку на своей ноге, он спросил:

– И так?

– Ты сегодня в окно смотрел? – Начал его сосед писатель издалека.

– Нет, – отрицательно тряхнул головой Шушанов с таким видом, будто предложение посмотреть в окно его очень оскорбило.

– А ты посмотри, – принялся настаивать его коллега по перу.

Володя кивнул, нехотя подошел к кухонному окну, отодвинул занавеску и внимательно осмотрел двор. Затем вернулся к столу, открыл бутылку пива, сосредоточенно выпил половину и снова подошел к окну. Гости терпеливо ждали у двери.

– Ну, снег…-наконец, сказал он. Гости радостно переглянулись. Чем -то они напоминали двух егерей, у которых задержанный браконьер старательно не замечает убитого им медведя. Володя опять подошел к окну и снова не увидел ничего особенного: снег, деревья -все, как обычно. Только присмотревшись, он понял, куда клонили соседи. Передние колеса его мощного «Чероки» стояли не на асфальте, а …на капотах двух припаркованных рядом "Жигулей".

– Но Вы же заняли мое место! – Попытался возвысить голос Шушанов.

– Перестань, Вова…-поморщился сосед – Мы к тебе, как к человеку пришли, с пивом. А ты?

Парковка обошлась Володе в восемьсот долларов. Но он неплохо зарабатывал. В редакции его ценили. Володины комментарии, полные метафор и сравнений, были предметом искренней зависти ищущих славы журналистов. Удивительней всего, что Володя писал некоторые из них, изрядно накачавшись в бывшем женском туалете пивом. "Левой ногой", как объясняли потом завистники его таланта. Но талант был, и за него ему прощалось многое. Впрочем, порой комментарии не удавались. И тогда Доброхотов вызывал Шушанова к себе. Очень осторожно подбирая слова, генеральный мягко рекомендовал своему комментатору "отдохнуть недельку". Выслушав начальника, Володя, сделав глубокий вдох, кивком с ним соглашался. В дни отдыха Шушанов лежал дома на диване, от всей души ленился и читал «Дети капитана Гранта». Эта книга, по его словам, будила в нем неимоверный аппетит. Под Жюля Верна он съедал шмат украинского сала и добрую краюху черного хлеба. На работу Володя выходил отдохнувшим, просветленным и тихим.

Заглянув сейчас в кафе, я увидел сидящим рядом со Шушановым оператора Льва Колчанова. Перед обоими высилось по большому бокалу с пивом. Они о чем-то неторопливо беседовали.

– Мамонова не видел? – Спросил я Колчанова. На минуту он наморщил лоб как будто его заставили вспомнить о чем-то мелком и незначительном, и затем отрицательно покачал головой.

Колчанова многие журналисты побаивались и не зря. Бывший десантник, коренастый и молчаливый, с огненно – рыжей головой, он был своеобразным человеком. Про него ходили легенды. Рассказывали, например, что он легко открывал любую бутылку ребром ладони. Мог запросто отправить в нокаут человека, ударив его в определенную точку рукой. С Колчановым я был в командировке всего один раз. Но мне это запомнилось.

Однажды нам с ним поручили снять наводнение в Вологде. После того, как уставшие и голодные, мы приехали с ним в местный телецентр, я отсмотрел материал и сел писать текст. До эфира оставалось меньше часа. Колчанов поначалу остался ждать меня в местной операторской. Я знал, что ему очень хочется выпить, однако из чувства профессиональной солидарности он не стал этого делать, а решил подождать, пока я закончу работу.

– Сходи выпей, – разрешил я ему, видя, как он мается.

– Не хочу, – отрезал Колчанов.

Вообще -то дружбы у нас с ним не получилось с самого начала. Еще в поезде выяснилось, что Колчанов предпочитает вину водку, назвав мою бутылку «Токайского» анализом мочи. Говорил он в отличие от меня мало или очень коротко. Пил Лёва много, но не расслаблялся, а с каждым стаканом все больше и больше мрачнел. В такие моменты слова он, казалось, вообще не говорил, а выдавливал их из себя, как загустевшую киноварь из тюбика. В поезде я все время ловил себя на мысли, что мне хочется выйти из купе. Слава богу, водка у него, наконец, кончилась. Но это ничего не изменило. До этого мы хоть немного молчали, а тут вдруг замолчали. И напряжение, которое сразу возникло между нами, было сравнимо лишь с напряжением, которое возникает между двумя узниками, долго находящимися вместе в одной камере. Наш поезд медленно плёлся вдоль каких –то дремучих лесов. Слабый свет придорожных фонарей сполохами освещал лежащую у нас на столике на газете нарезанную колбасу и хлеб. Хирургической сталью поблёскивало лежащее на том же столе лезвие открытого складного с зазубринами десантного ножа Колчанова. Проехав какой-то полустанок поезд заскрипел и вдруг остановился в густой тени. На пару минут купе погрузилось во мрак. Красным семафором в ночи оставалось гореть лишь лицо Колчанова.

– Вот так чик – и нет человека…– мрачно вдруг сообщил мне Лёва, поглядев в окно. Я перевёл взгляд туда же. За окном ничего, кроме темноты, не было. И тут я понял, кого он имел в виду, сказав: «чик»! По моей спине пробежали крупные, размером с южноамериканских термитов мурашки. Потихоньку я начал нащупывать в темноте выключатель на стене, чтобы включить свет. Не найдя его, я уже хотел встать, чтобы выйти на всякий случай. Но, увидев по дороге выключатель под висящей сбоку полки нашей верхней одеждой, я протянул руку, щёлкнул тумблером и лишь когда включился свет, вздохнул с облегчением. На всякий случай, на обратном пути, я отсел от Лёвы подальше.

В тягостной тишине мой взгляд сейчас упал на его часы – громадные со светящимся циферблатом и массой функций.

– Классные часы, – заметил я, чтобы расположить Лёву к себе и отвлечь его от мрачных мыслей. К тому же, где-то я читал, что с маньяками нужно разговаривать. – Где купил?

– Снял с бесчувственного тела, – медленно и с расстановкой, будто сбрасывая на пол по килограммовой гире, сказал Колчанов.

– Как это?! – Не понял я.

– Ехал в машине, остановился на светофоре, – охотно стал рассказывать он, – вдруг к машине подбегают двое чеченцев. Один залезает в машину со стороны пассажира, а другой открывает водительскую дверь и пытается натурально меня вытащить. Ну, думаю, хрен вы угадали, ребята! А у меня в «Мерсе» -совершенно случайно -«демократизатор» лежал – милицейская дубинка резиновая. Под сиденьем как раз. Я ее вытащил и этого, который справа залез, вырубил одним ударом в горло, а второго догнал на улице и тоже пару раз дал по башке. Ничего страшного: легкий обморок, частичная потеря сознания… – как о чем -то заурядном рассказывал Колчанов. – Потом, смотрю – у него часы руке. Фирменные. Какого чёрта, думаю, имеет же человек право на трофей?

– Они тебя ограбить что – ли хотели?

– Ну да, машину наверно забрать хотели…– усмехнулся Лёва, прикладывая часы к уху.

Больше я его ни о чём не спрашивал. Мало ли на какие новые мысли это может его навести.

Так вот в Вологде, когда мы приехали, у меня как назло, не шёл текст. Наверно от холода голова отказывалась работать. Пока я писал, Колчанов подходил ко мне три раза: «До перегона сорок минут осталось, успеешь?» «Осталось полчаса. – чего ты телишься?». «До перегона пятнадцать минут…»

– Да отвали ты! – Не выдержал я. – Видишь, я пытаюсь сосредоточиться! – Колчанов молча посмотрел на меня и от его взгляда, как пел Высоцкий, «стало холодно спине». Потом молча развернулся и ушел. К перегону тогда я всё же успел. Но больше на съемки мы вместе не ездили.

Что касается приятеля Лёвы Шушанова, то людей, вроде меня, он замечал лишь в той степени, в какой это было необходимо, чтоб его не сочли уж совсем невоспитанным:

– Тебя Осокин искал, – посмотрев на меня сейчас, вспомнил он, – съемка что -ли какая -то…

Я кивком поблагодарил его. Впервые за утро мне стало грустно. Если ведущий новостей на Неон Тв во второй половине дня разыскивает журналиста, это означало только одно – будет неприятный выезд.

Тут надо пояснить. У каждого ведущего на ТВ есть свой конек. Автору и ведущему аналитической программы Евгению Киселёву, например, нравятся политические интриги. Я специально употребляю здесь нейтральное слово «нравятся», вместо коварного «обожает», чтобы не обидеть этого известного в журналистских кругах человека.

Ведущая новостей Татьяна Митяева любит, когда все сюжеты в её новостях идеально смонтированы и по тексту, и по картинке. И чтобы весь новостийный выпуск был идеально свёрстан, чтобы от ведущей в студии до самого последнего крохотного кадра, все выступали, как полки на параде. Даже к внешнему виду журналистов она относится очень серьёзно. А уж к словам, которые они говорят и подавно. Не дай Бог, в этом смысле, вам было брякнуть в эфире что –нибудь не то. Прощай тогда и хорошее отношение к тебе Татьяны, и хорошее расположение, которым вы у ней пользовались. Митяева умеет очень долго не забывать и, кстати, очень холодно не отвечать на приветствия.

У Виктора Осокина, её коллеги и сменщика, тоже свой конёк – он обожает трупы в кадре.

То есть, если на его неделе в эфире не было покойников – то все репортерские жертвы как говорится, были напрасны. И это при том, что в жизни более жизнерадостного человека, чем Виктор Осокин, я не встречал. Как – то раз я, по его приглашению, зашёл к нему домой выпить чаю. Целый час во время чаепития, я, его молодая жена Алёна и он, не переставая смеялись, рассказывая друг другу всякие истории.

Но на работе Виктор совсем другой человек.

Однажды в нашу редакцию пришло горестное известие – разбился самолет с журналистом Артёмом Боровиком. Вместе с ним ещё погиб чеченский предприниматель Зия Бажаев.

Первое что сделал Виктор – это послал молодого журналиста Фролова на съемку в морг, чтобы тот снял тела обоих погибших. Беднягу в морг разумеется не пустили. Во- первых, был уже вечер, а во -вторых морг в тот день был закрыт для посещения.

Что бы сделал любой нормальный человек? Он бы развернулся и ушёл. Но не таков был Фролов. Он позвонил Осокину и получив от него твердое указание "снять хоть что-нибудь", принялся за дело.

Вечером, изумленным зрителям был представлен следующий сюжет: через забор городского морга в сумерках лезет одетый в костюм и галстук молодой человек с микрофоном в руке. Дальше он ходит по территории морга и шёпотом говорит на камеру: "мы не знаем, в каком из холодильников лежат тела двух погибших в авиакатастрофе людей, но это точно где -то здесь…".

Помню, многих из нас тогда, я говорю о журналистах, этот сюжет и рассмешил и разозлил. Во –первых, где тут новость? А во –вторых, если так дело дальше пойдёт, следующим местом съёмок будет чей –то гроб, который нам прикажут вскрыть, чтобы посмотреть , что там внутри. И всё это лишь для того, чтобы пронять зажиревшего в конец зрителя.

Но что странно, когда мы смотрели рейтинги на следующий день, на этом сюжете он был высоким! То есть, вы понимаете, никто из зрителей не переключался и смотрел до конца. Значит, Витя всё угадал точно!

Фролова, кстати, очень хвалили на следующий день на редакционной летучке за его подвиг. Но это ещё не вся история про трупы.

На следующее утро в морг отправили меня. Уже днём. Однако ситуация повторилась. Нашу группу не пустили, но уже не потому, что был вечер, а просто – чё вам тут надо?

Тут я увидел, что у входа в мертвецкую стоят несколько чеченцев. Я решил взять интервью у одного из них, но только подошёл, они замахали руками. Чеченцы народ особенный. Понимая, что если я подойду к кому -то из них второй раз, это может закончится стычкой, причём вооружённой, я отошёл в сторону. Мы решили попробовать сделать так, как этому научил нас Фролов, то есть проскользнуть на территорию морга нелегально. Но едва мы подошли к забору, из ворот выбежал вдруг охранник и приказал нам отойти подальше по-хорошему. Наверно они тоже видели новости со Фроловым и знали, на что мы способны. Не найдя возможности попасть живым в морг, я решил вернуться в Останкино.

И тут, увидев меня в коридоре редакции, Витю чуть не хватил удар.

– Что ты здесь делаешь? – Заорал он. -Ты должен быть в морге!

– Но я ведь еще живой! – Решил пошутить я.

И совершенно напрасно. Потому что когда речь шла о трупах, Витя плохо понимал шутки.

– Немедленно возвращайся в морг!– Закричал он. –Тебя там ждут!

Он имел в виду вторую съёмочную группу, которую надо было сменить. Теперь пора было объяснить ведущему истинное положение вещей:

– Витя, – спокойно начал объяснить я ему, -в морге, куда я ездил, был лишь один покойник с места катастрофы – чеченец. Сегодня рано утром его забрали, чтобы по обычаю подготовить к похоронам. В каком морге находится журналист, мне никто не говорит…

– Ты просто не хочешь работать! – Капризно сказал Витя и тут же перенаправил меня на съёмку домой к отцу Артёма Боровика, тоже известному журналисту, Генриху Боровику.

Про эту съёмку рассказывать особо не хочется, но расскажу. Представьте, ошеломлённого вестью о гибели сына отца, к которому заходят четыре, повторяю, четыре(!) съёмочные группы, (мы третьи, перед нами Первый и Шестой каналы, за нами РенТВ) и не разуваясь начинают шастать по комнатам. Помню, как долго Генрих Аверьянович не мог ответить ни на один наш вопрос, потом выдавил из себя что –то вроде: «да, вот, представляете, как вышло?…».

И всё.

Всё -таки, что ни говорите, а есть в работе журналистов что –то от работы жуков –могильников!

В подтверждении этого тезиса через пару дней меня опять отправили снимать морг, на этот куда –то на край Москвы. Этим сообщением, что нужно ехать, меня осчастливил координатор компании, похожий на батьку Махно, человек по фамилии Сироткин.

– Иди к Вите, – хищно осклабился он, увидев меня, инструкции получи.

С замиранием сердца открыл я дверь в кабинет ведущего. Осокин сидел за столом, заваленным бумагами и кассетами. Увидев меня, он сказал:

– Езжай на Каширку, снимешь больницу и морг.

– На что -то конкретное стоит обратить внимание? – Осторожно поинтересовался я.

– Как на что?! Там тысячи покойников! – Завопил Витя. – Что нужно пояснять? Полторы тысячи раненых! Так что давай, не стой тут. Из морга не возвращайся, пока не скажу. Да, и побольше лайфов!

– С покойниками? – Пошутил я.

– Нет, с живыми, которые потеряли близких! И обязательно эмоции, побольше- слёзы, там и всё такое. Ну, сам знаешь…

Я подумал, что нет, не знаю. Но ехать всё равно же придётся.

Глава восьмая

ВЕТРОВА

Той ночью неизвестные взорвали жилые дома на юге Москвы. Тысячи людей погибли под обломками многоэтажных зданий. Преступление вызвало шок в обществе. Событие было настолько чудовищным, что это не укладывалось в голове. Значит, никто не в безопасности даже в Москве? Репортёры не находили слов, чтобы рассказать о случившемся. Вообще –то эмоции в репортёрском деле не поощряются, и поэтому в эфир шли лишь сухие доклады о том, сколько и где погибло.

Ужасная статистика массовой гибели людей и сухой информативный тон, делали лично для меня эту трагедию дополнительно невыносимой. Я бы предпочёл бы вместо всего этого, увидеть по телевизору диалог между обычными людьми и представителями власти, которые допустили это. Нельзя сказать, что попыток таких диалогов не было. Были. Но после них оставалось больше вопросов, чем ответов. Эти передачи к тому же оставляли странный осадок и ты начинал думать, что вовсе не враги заминировали дома, с целью совершить это зверство, а, как раз те, кто должны были эти дома защищать. Но почему – вот, в чём была загвоздка. Чего они хотели этим добиться? Не верилось, что ради кого-то, пусть даже и очень нужного, которого мечтали наделить большими властными полномочиями, пришлось убить столько неповинных людей. Но факт оставался фактом. Свидетели видели машины, подвозящие какие –то мешки до взрыва к домам…Они спрашивали подвозивших, для чего всё это. Им говорили, что идут учения, не волнуйтесь…И вдруг –взрыв, не учебный, а настоящий.

Я думаю, какие бы благие цели не преследовали люди, сделавшие это, им придётся ответить за это на Божьем суде.

Но вернёмся к Неон ТВ. Естественно, что такая гора человеческих трупов, не могла пройти мимо ведущего вечерних новостей Виктора Осокина. В своих новостях он хотел дать наиболее полную картину несчастья. На съемки он послал меня.

Оператора, с которым мы должны в этот раз были снимать, была девушка. Звали её Марина, а фамилия её была Ветрова. Я поначалу очень удивился, что ехать придётся с женщиной. Ведь задание было не из простых. Во-первых, нам предстояло снимать клинику, а врачи к тому времени запретили общаться больным со всеми, кроме близких родственников. Кроме того, почти у каждого пострадавшего, помимо посттравматического шока, была ещё тяжелая психическая травма. Ведь на глазах у многих умерли близкие люди.

В операторской комнате Останкино в день взрыва было многолюдно и шумно. Бродил с кассетой Шушанов, стоял, подпирая стену Сапунов. Костя Сучилин, поставив дежурному технику шахматный мат за оператора, взял его, как девушку под ручку и говоря ему ласковые слова: "пойдём, милчеловек, а то мне ещё слова потом писать, и монтировать ещё потом…", повёл его к выходу, на ходу раскланиваясь со всеми, типа: "привет, Лёш. Как дела, Игорёк? Вить, рука -то не болит?" и так далее.

Это место – операторская чем -то напоминало мне вокзал. Кто-то тут смотрел телевизор, кто-то играл в шахматы, один человек прихлебывал из кружки с надписью «злобный чудак». Фамилия этого человека, кстати, была Люциферов, звали его Боря, и он, по –моему глубокому убеждению, ей соответствовал. Люциферов работал на Неон ТВ оператором примерно столько же, сколько и я. Разумеется, мы с ним тоже ездили на съёмки. Но после одного случая, когда мы едва не подрались, я старался его не замечать. Однако об этом ещё позже. Пока же я тихонько пройду мимо того места, где Люциферов попивает чаёк.

Прямо за Люциферовым, на кожаном диване во всем этом гвалте мирно кемарил бессменный дежурный оператор Влад Полесов. Говорят, однажды во время дежурства он напился и натурально обделался. После этого его брали на съемки только в Кремль( не подумайте чего плохого, просто там много туалетов и они были рядом).

Наткнувшись на меня взглядом, Сучилин спросил: "на Каширку?". Я кивнул: "а ты?". "На Гурьянова. "Ясно". Улица Гурьянова была вторым местом, где после взрыва рухнул жилой дом, под обломками которого погибли сотни людей.

Ко входу операторской вышел главный оператор Федя Строев и увидев меня крикнул в сторону:

– Ветрова, на выход! Пришли за вами, – добавил он, когда увидел её, причём с тем хмурым выражением, каким сообщают о приходе полиции. Так он демонстрировал к ней своё отношение. Они частенько конфликтовали. Из -за техников. Но Ветрова, думаю, была не единственной, с кем он конфликтовал из -за чего -нибудь. Такая у человека служба, что поделать. Если честно, на его лице вообще редко появлялось благожелательное выражение. Федя, что удивительно, оставался неприветлив, даже когда улыбался. Я очень хорошо помню день, когда мы первый раз поехали с Ветровой на съёмки. Едва Строев выкрикнул её фамилию, из комплектовки выглянула рыжеволосая девушка такой красоты, что у меня едва не перехватило дыхание.

– Губы не раскатывай, – шепнул, проходя мимо оператор Илья Зверев. – Девочка замужем, муж спецназовец.

– Разберусь, – огрызнулся я.

– Ну, ну, смотри…-пошел в другую сторону Зверев.

Я огляделся и сел на диван, чтобы подумать о съёмке, но меня вдруг стали отвлекать запахи. Дух, который царил в операторской комплектовке, можно было обозначить одним словом – мужской. На этот раз отчётливо пахло сырными палочками. Я огляделся. На диване, шурша пакетиком с чипсами и глядя в телевизор, сидел мой приятель Кирилл Демченко. Заметив меня, он улыбнулся:

– Неужто со мной?

– Не -а. С девушкой нынче. -Ответил я.

– Предатель, – с ехидной улыбочкой пригвоздил меня к полу Кирилл, но тут же добавил:.