Предтечи: Ночь Сварога

Он не почувствовал боли. Он почувствовал, как мир на мгновение качнулся. И он увидел. Яркое, абсолютно реальное видение. Он увидел поезд, несущийся сквозь ночь. Увидел Алексея, лежащего на верхней полке. Но это был не тот мальчишка, о котором говорил Святозар. От этого исходило едва заметное, но отвратительное тёмное свечение. И он увидел, как это свечение просачивается наружу, заражая спящих пассажиров, как невидимая болезнь.

Видение исчезло. Родомир тяжело дышал. Что это было? Помеха? Атака? Или… правда? Он попытался снова связаться со Святозаром, но канал был пуст. Мёртвая тишина. Он попробовал дотянуться до других узлов сети – то же самое. Он был изолирован.

И тут он услышал голос. Внутри головы. Тихий, спокойный, очень похожий на голос Святозара.

«Видел? – сказал голос. – Тень обманула нас. Они подсунули нам своего. Он несёт заразу. Его нужно остановить. Любой ценой. Но действовать нужно тайно, чтобы не спугнуть тех, кто за ним стоит. Наблюдай. Жди моих указаний. Никому не говори о том, что видел. Это приказ».

Родомир сел. Его сердце бешено колотилось. Сомнения боролись с ужасом. Но видение было таким реальным. А изоляция – абсолютной. Он не знал, что его настоящий канал связи заблокирован, а говорит он по «фантомной» линии, созданной врагом. Он не знал, что стал марионеткой. Он верил, что выполняет свой долг.

Стиратель разорвал контакт. Чисто. Эффективно. Один из ключевых стражей превращён в невольного предателя. Теперь можно было заняться и самим «ключом». Он снова сосредоточился на поезде и начал нашёптывать.

Часть 2

Стук колёс убаюкивал. Мерное покачивание вагона. Запах сырого белья, остывшего чая и чего-то ещё, неуловимо-тревожного. Алексей лежал на своей верхней полке и смотрел в тёмное окно. За ним проносились огни маленьких станций, тёмные леса, заснеженные поля.

Он ехал уже вторые сутки. Он почти не спал. Не потому, что боялся. А потому, что был в странном, взвинченном состоянии. Он был как приёмник, который внезапно начал ловить сотни новых радиостанций одновременно, и этот шум утомлял. Он чувствовал общую атмосферу вагона – смесь усталости, скуки, тихой надежды и глухого раздражения.

Его соседи по плацкарту были обычными людьми. Дембель, ехавший домой. Женщина с ребёнком. И угрюмый вахтовик. Именно от него исходила самая тёмная, самая тяжёлая энергия. Это была не просто злость или усталость. Это была вязкая, застарелая безысходность человека, давно потерявшего всякую надежду. Алексей старался не смотреть в его сторону, но чувствовал его ауру, как холодное, грязное пятно.

На третьи сутки, когда они проезжали Урал, Алексей впервые почувствовал это.

Это было не чувство страха. Это было ощущение… внимания. Пристального, холодного, недоброго взгляда в спину. Он резко сел на полке и оглядел вагон. Все спали. Но ощущение не проходило. Оно было похоже на тонкую ледяную иглу, которая пыталась проткнуть его сознание.

Он вспомнил слова Святозара: «Тень легла на твои следы».

Алексей понял. Охота началась. Он инстинктивно сделал то, чему его никто не учил. Он представил себе тот расколотый валун в лесу, его твёрдость, его древний покой. Он мысленно окружил себя этим камнем, пытаясь создать барьер. Ледяная игла наткнулась на препятствие, отступила, но не исчезла. Она начала искать обходные пути.

И она их нашла.

Часть 3

Вахтовик проснулся от головной боли и знакомого чувства омерзения к себе и ко всему миру. Он лежал на своей боковой полке, и в голове его, как мухи, роились привычные мысли. О долгах. О бывшей жене. О сыне, который не хотел с ним разговаривать. О проклятой вахте, куда ему снова придётся ехать. Беспросветная, серая, бесконечная тоска.

Он потянулся за бутылкой дешёвой водки, которую прятал под подушкой. Сделал большой глоток прямо из горла. Огненная жидкость обожгла внутренности, но не принесла облегчения.

И тут, в этом тумане похмелья и ненависти, он услышал голос. Не ушами. Внутри головы. Тихий, вкрадчивый шёпот.

«Почему он не спит?» – шепнул голос, и вопрос этот показался ему его собственной мыслью.

Мужчина поднял мутный взгляд наверх, на соседнюю полку. Там лежал этот парень. Студент какой-то, наверное. Чистенький, тихий. Не пьёт, не шумит. Просто лежит и смотрит в окно.

«Что он там высматривает в темноте? Кого ждёт? Разве честные люди так себя ведут?» – продолжал шёпот, не утверждая, а лишь задавая вопросы, на которые его собственная озлобленность уже знала ответы.

– Да… – прохрипел вахтовик, и сам не понял, что сказал это вслух. – Не ведут…

«Ты вкалываешь на севере, в грязи и холоде. А такие, как он, живут в своих больших городах. Легко живут. Разве это справедливо? Может, он смеётся над тобой прямо сейчас? Он видит тебя насквозь. Видит, какой ты слабый. Какой никчёмный».

Шёпот был как искусный дирижёр, который находил самые больные струны в душе мужчины и заставлял их звучать. Ревность, зависть, комплекс неполноценности, застарелая обида на весь мир – всё это слилось в один аккорд иррациональной, всепоглощающей ненависти к этому парню. К этому чужаку.

Вахтовик сел. Его взгляд стал сфокусированным. Мутная пелена спала, уступив место холодной, твёрдой решимости. Он больше не был просто несчастным пьяницей. Он стал инструментом.

Он повернулся к своей соседке, полной женщине в цветастом платке.

– …не спит, всё смотрит… пялится… – зашептал он ей, и его слова были уже не его собственными, а эхом того, другого, холодного шёпота. – Глаза, видела, какие у него глаза? Пустые… как у мертвяка…

– Да ладно тебе, парень как парень, может, нездоровится ему, – отмахнулась та, но в её голосе уже не было прежней уверенности. Яд начал действовать.

– Нездоровится… Наркоман, небось, или сектант какой. Едут тут всякие, а потом люди пропадают. Я таких нутром чую. От них беда одна.

Слова были как липкая, ядовитая паутина. Алексей, лежавший наверху, чувствовал, как меняется атмосфера в вагоне. Дембель, который вчера ещё дружелюбно предлагал ему армейские сухари, теперь косился на него с подозрением. Женщина с ребёнком, проходя мимо его полки, инстинктивно прижимала малыша к себе. Он стал изгоем. Чужим. Опасным.

Он понимал, что это иррационально. Но логика здесь не работала. Это было что-то древнее, пещерное. Страх стаи перед тем, кто «не такой». И кто-то очень умело дирижировал этим страхом.

Ночью стало хуже. Алексей проснулся от внезапного чувства удушья. Открыл глаза и замер. Прямо над ним, перегнувшись с соседней верхней полки, нависал вахтовик. Его лицо было в нескольких сантиметрах от его. В тусклом свете ночного светильника Алексей видел его налитые кровью глаза и чувствовал тяжёлый запах перегара.

– Ты кто такой? – прошипел он. – Куда едешь, гнида?

Алексей молчал, сердце ухнуло куда-то в пятки. Он снова попытался выстроить свой ментальный щит, но страх мешал сосредоточиться.

– Я с тобой говорю! – шёпот мужчины был полон угрозы.

В этот момент в конце вагона кашлянул кто-то из пассажиров, и вахтовик отпрянул, бесшумно исчезнув на своей полке.

Алексей больше не мог спать. Он лежал с открытыми глазами до самого утра, слушая, как бешено колотится его сердце. Он понял, что это уже не просто паранойя. Это реальная угроза. Тот, кто охотился за ним, не собирался ждать Абакана. Он решил использовать этих несчастных, запутавшихся людей как своё оружие.

Глава 4. Сердце Тайги

Часть 1

Утро не принесло облегчения. Наоборот, серый, безрадостный свет, пробивавшийся сквозь покрытые изморозью окна вагона, лишь сгустил атмосферу тихого, коллективного безумия. Ночью враждебность была скрытой, она таилась в шёпоте и косых взглядах. Теперь она висела в воздухе открыто, как запах гари после далёкого лесного пожара. Люди больше не перешёптывались. Они молчали. И это напряжённое, тяжёлое молчание, в котором, казалось, скисало молоко, было страшнее любых угроз.

Алексей не спал ни минуты. Он лежал на своей верхней полке, превратившись в натянутую струну, и чувствовал, как невидимая паутина страха и ненависти, сотканная Стирателем, окутывает вагон. Он видел, как Клим, вахтовик, сидит внизу на своей боковой полке. Он не пил. Он просто сидел, прямой, как аршин проглотил, и смотрел в одну точку перед собой. Его лицо было похоже на маску из серого, застывшего воска. Он ждал. И эта неестественная, мёртвая неподвижность была страшнее ночной агрессии. Он был взведённым курком, и палец чужой, холодной воли уже лежал на спуске.

Дембеля, ещё вчера травившие анекдоты и предлагавшие всем армейские сухари, теперь сидели с мрачными, напряжёнными лицами. В их взглядах, направленных на Алексея, не было личной ненависти, лишь холодная, стадная решимость устранить чужеродный элемент. Женщина с ребёнком, та самая, что вчера ещё улыбалась ему, теперь, проходя мимо, плотнее прижимала к себе дитя и ускоряла шаг, словно мимо источника заразы. Даже проводница, обычно равнодушная ко всему, как сфинкс, проходя по вагону, бросила на него взгляд, полный подозрения и неприязни. Яд Стирателя проник во всех. Алексей был больше не человеком. Он был объектом. Угрозой. Причиной необъяснимой, иррациональной тревоги, которую чувствовал каждый, и которую так легко было спроецировать на чужака.

Алексей понял, что до Абакана он не доедет. Его убьют раньше. Здесь, в этой железной коробке, несущейся сквозь бесконечную сибирскую зиму. Его единственным шансом было бежать.

Он начал готовиться. Не двигаясь, лишь глазами, он оценил обстановку. Рюкзак с его немногочисленными вещами лежал в ногах. Это было хорошо. Он мысленно прокручивал план. Дождаться большой станции. Ачинск. Он помнил по карте, что это крупный узел перед поворотом на юг, в Хакасию. Там будет суматоха, толпа, полиция на перроне. Он сможет затеряться. Нужно было продержаться всего несколько часов.

Он попытался снова выстроить свой ментальный щит, как учил его опыт в лесу. Представить себя внутри древнего, незыблемого камня. Но здесь, под давлением десятков враждебных сознаний, щит получался тонким, дрожащим. Он чувствовал, как холодная воля Стирателя, усиленная эмоциями пассажиров, давит на него, ищет трещины. Алексей понял, что его защита – это не неприступная стена. Это скорее плотина, сдерживающая грязный поток. И он чувствовал, как в этой плотине появляются микротрещины.

Поезд начал замедлять ход. За окном промелькнула табличка с названием какой-то маленькой, забытой богом станции. «Алгай. Стоянка 2 минуты». Это был не Ачинск. Слишком рано. Слишком опасно. Перрон был пуст, вокруг – лишь несколько покосившихся домиков и стена тёмного, неприветливого леса. Бежать здесь – значит бежать в никуда.

И в этот момент Клим встал.

Его движения были медленными, какими-то деревянными, словно он был марионеткой, которую дёргают за верёвочки. Он поднял голову и посмотрел прямо на Алексея. В его глазах не было ни злости, ни пьяной ярости. В них была пустая, холодная решимость. Решимость палача, который идёт выполнять приговор.

– А ну-ка, пойдём, выйдем, – сказал он глухо, кивая в сторону тамбура. Его голос был лишён интонаций. – Поговорить надо.

Это был сигнал. Двое дембелей, как по команде, медленно поднялись со своих мест, отрезая Алексею путь к другому выходу. Их лица были напряжены, в глазах – смесь страха и агрессии. Они сами не понимали, что делают, но подчинялись общему порыву, стадному инстинкту, направленному на уничтожение «чужого». Ещё пара мужиков с соседних полок напряглись, их взгляды были тяжёлыми, как свинцовые гири. Ловушка захлопнулась.

– Мне не о чем с вами говорить, – ответил Алексей, стараясь, чтобы голос не дрожал. Он медленно сел, придвигая к себе рюкзак. Сердце колотилось о рёбра, как пойманная птица.

– А я думаю, есть о чём, – Клим сделал шаг к нему. В его руке, которую он до этого держал за спиной, Алексей теперь отчётливо видел нож. Небольшой, складной, с грязной рукояткой, но от этого не менее опасный. – Ты кто такой, а? Чего едешь, людей мутишь?

Поезд дёрнулся и остановился. Двери с шипением открылись, впуская в вагон облако морозного пара.

Это был его единственный шанс. Последний.

Всё произошло в доли секунды. Алексей понял, что драться бесполезно. Их было слишком много, и они были ведомы чужой, нечеловеческой волей. Он сделал то, чего они не ожидали.

Вместо того чтобы сползать со своей полки навстречу Климу, он, с силой оттолкнувшись ногами от стены, прыгнул. Прыгнул через головы опешивших дембелей, прямо в проход. Он приземлился неуклюже, подвернув ногу, но устоял. Боль пронзила лодыжку, но адреналин тут же её заглушил. Он рванул к выходу.

За спиной раздался яростный, удивлённый рёв Клима и матерная ругань. Алексей выскочил в тамбур, дёрнул на себя тяжёлую дверь и выпрыгнул на заснеженный перрон.

Он бежал.

Бежал, не разбирая дороги, прочь от станции, в сторону спасительного, тёмного леса. Снег был глубоким, он проваливался почти по колено, и каждый шаг отдавался острой болью в подвёрнутой ноге. Лёгкие горели от ледяного воздуха. Он не оглядывался, но слышал за спиной тяжёлый топот и пьяные, яростные выкрики.

– Держи его!

– Уйдёт, гад!

Они бежали за ним. Клим и двое дембелей. Остальные остались в вагоне, но их коллективная ненависть, казалось, подталкивала преследователей в спину.

Алексей ворвался в лес. Ветки хлестали по лицу, оставляя на коже горящие царапины. Рюкзак мешал, цеплялся за сучья, но он не бросал его. Там была вся его жизнь. Новая жизнь. Он петлял между деревьями, пытаясь сбить их со следа, уйти с прямой видимости. Он не знал, куда бежит. Он просто пытался оторваться, уйти вглубь, раствориться в этой бесконечной, молчаливой тайге.

Часть 2

За три дня до этого, в трёхстах километрах к востоку от станции Алгай.

Демид сидел на заснеженном крыльце своего зимовья и смотрел, как солнце садится за верхушки вековых кедров. Воздух был чистым, морозным и таким тихим, что, казалось, можно услышать, как звёзды зажигаются на темнеющем небе. Для него, Хранителя Рубежа, тишина была не отсутствием звука. Она была языком. Он слышал, как дышит тайга, как переговариваются между собой деревья, как течёт под землёй энергия, соединяя Места Силы в единую, невидимую сеть.

Он был Стражем. Его дед был Стражем, и прадед тоже. Их Род веками жил на этой земле, охраняя один из подступов к самому главному, самому сокровенному месту – убежищу Предтечи. Они были иммунной системой этой земли. Их задача была проста и неизменна: слушать, наблюдать и не пускать чужих.

Сообщение от Святозара пришло не по рации. Оно пришло как лёгкая рябь на поверхности спокойного озера его сознания. Демид закрыл глаза, настраиваясь на эту вибрацию. Образы и мысли Старейшины были чёткими, но полными тревоги.

«Идёт человек, – думал Святозар, и Демид "слышал" его. – Имя ему Алексей. Он прошёл испытания. Его помысел чист, а боль его велика. Он – Ключ, которого Древний, возможно, ждал. Он сядет на поезд до Абакана. Но Тень уже идёт за ним. Я чувствую её холодное дыхание на его следе. Ты и твои люди должны встретить его в Абакане. Обеспечить безопасный проход до перевала. Дальше поведёшь ты один».

Демид «кивнул» в ответ, посылая волну спокойной уверенности. Задача была ясна. Он уже начал мысленно отдавать распоряжения своим людям – Павлу, Игнату, Михею, таким же Стражам, чьи зимовья были разбросаны по тайге.

Но на следующий день всё изменилось.

Демид проверял силки на рябчиков, когда почувствовал это. Резкий, диссонирующий укол в гармонии леса. Словно кто-то ударил грязным, ржавым гвоздём по серебряному колокольчику. Он замер, прислушиваясь. Сигнал шёл с запада, со стороны Красноярска. Это была агония. Ментальный крик, полный ужаса и пустоты. А потом – тишина. Полная, мёртвая тишина на той частоте, где ещё минуту назад была живая, сильная душа Хранителя.

Родомир.

Демид сжал кулаки. Он понял. Тень нанесла удар. И не по мальчишке. А по тому, кто мог его прикрыть. Это было предупреждение. И объявление войны.

Вечером он снова сел для связи. Он тянул нити своего сознания на запад, вдоль железнодорожной ветки, пытаясь нащупать ауру Алексея. Он нашёл её. Слабую, дрожащую, но упрямую искорку света. А вокруг неё… вокруг неё сгущалась тьма. Демид чувствовал её, как чувствовал приближение бурана. Это была не просто слежка. Это была ментальная удавка, которая медленно, но верно затягивалась на шее мальчишки. Стиратель не собирался ждать Абакана. Он решил сделать свою работу чужими руками, прямо в поезде.

– Не доедет, – прошептал Демид в пустоту.

Он быстро принял решение. План изменился. Ждать в Абакане было бессмысленно. Нужно было идти на перехват.

Он посмотрел на карту. Станция Алгай. Глухомань. Но именно там поезд будет проходить через участок тайги, который был его землёй, его рубежом. Если мальчишка сможет вырваться там, у него будет шанс.

– Павел, Игнат, – мысленно позвал он своих братьев. – Меняем место встречи. Идём к Алгаю. Готовьтесь. Возможно, придётся принять бой.

Он собрал свой рюкзак. Ружьё, патроны с солью и серебром, нож, фляга с отваром, кусок вяленого мяса. Ничего лишнего. Он вышел из зимовья и, не оглядываясь, растворился в лесу, двигаясь с лёгкостью и скоростью рыси. Он шёл не по тропам. Он шёл по линиям силы, которые видел только он. Он шёл спасать Ключ.

Часть 3

Алексей бежал, пока хватало сил. Пока адреналин заглушал боль. Но постепенно силы начали его оставлять. Дыхание превратилось в хрип, ноги стали ватными, а боль в лодыжке – невыносимой. Он споткнулся о скрытый под снегом корень и рухнул лицом в сугроб, задыхаясь, глотая снег вместе с воздухом.

Он лежал так с минуту, абсолютно опустошённый. Крики за спиной стихли. То ли они отстали, то ли решили не лезть в глухую чащу. Он с трудом перевернулся на спину и посмотрел наверх, на серые, равнодушные небеса, видневшиеся сквозь чёрные, переплетённые ветви деревьев.

Всё. Конец.

Он сбежал из одной ловушки, чтобы угодить в другую, ещё более страшную. Один. Посреди сибирской тайги. Без еды, без карты, без связи. С подвёрнутой ногой. Его найдут. Не люди, так звери. Или он просто замёрзнет здесь, под этой сосной. Отчаяние, холодное и липкое, начало окутывать его, парализуя волю. Хотелось просто закрыть глаза и больше не просыпаться.

И тут он вспомнил. Он вспомнил не слова Святозара, не руны. Он вспомнил ощущение. Ощущение живого, дышащего леса, которое он испытал на той поляне. Он вспомнил, как его собственное дыхание стало частью дыхания деревьев.

«Не сдавайся», – сказал он сам себе. Голос был едва слышным шёпотом, но он прозвучал в этой тишине, как набат. Он заставил себя сесть. Осмотрел ногу. Лодыжка распухла и начала синеть. Плохо. Он сорвал с рюкзака лямку и туго перетянул голеностоп, морщась от боли. Это не вылечит, но хотя бы даст немного стабильности.

Он встал, опираясь на ствол дерева. И пошёл. Вернее, побрёл, хромая и опираясь на толстую ветку, которую использовал как посох. Он не знал, куда идёт. У него не было цели. Единственной его целью было – двигаться. Не останавливаться. Не дать холоду и отчаянию победить. Каждый шаг был пыткой. Каждый шаг был маленькой победой над смертью.

Он шёл несколько часов, которые показались ему вечностью. Лес вокруг становился всё гуще, всё дремучее. Солнце, так и не показавшись, начало клониться к закату, и между деревьями залегли длинные, синие тени. Становилось холоднее. Алексей понимал, что если он не найдёт укрытия до ночи, он не выживет.

Он уже был на грани. Силы окончательно покинули его. Он остановился, прислонившись к стволу огромной, в три обхвата, сосны. Сознание начало мутнеть. Перед глазами поплыли цветные круги. «Вот и всё, – подумал он отстранённо. – Прости, мама. Папа. Аня. Я не смог…»

Медленно он начал сползать по стволу на снег, как вдруг услышал хруст ветки. Он замер, и остатки адреналина ударили в кровь. Сердце ухнуло вниз. Неужели нашли? Он попытался встать, схватиться за свой импровизированный посох, но тело не слушалось.

Из-за дерева напротив вышел человек.

Он был высок и плечист, одет в простую овчинную безрукавку поверх толстого свитера и потёртые ватные штаны. На ногах – добротные, не знавшие сносу валенки. Лицо, обветренное и загорелое, было обрамлено густой седой бородой, а из-под меховой шапки смотрели спокойные, ясные глаза цвета зимнего неба. В руках он держал старое, но ухоженное охотничье ружьё.

Он не выглядел удивлённым. Он смотрел на Алексея так, словно нашёл то, что давно искал.

– Заблудился, милок? – спросил он. Голос у него был низкий, с рокочущими, басовитыми нотками, как камни, перекатывающиеся на дне быстрой реки. – А мы уж тебя заждались. Святозар говорил, что ты можешь прибыть не по расписанию.

Алексей смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Это был один из тех, кто должен был встретить его в Абакане. Они нашли его. Или… ждали здесь.

– Меня… преследовали, – выдохнул он, и изо рта вырвалось облачко пара.

– Знаем, – просто кивнул охотник. – Чуяли. Тьма за тобой по пятам шла. Но на нашу землю ей ход заказан. Пойдём. До зимовья недалеко. Тебе нужно согреться. Меня Демидом звать.

Он подошёл, легко, одним движением, подхватил Алексея под руку, перекинул его руку себе на плечо и помог встать. От него пахло лесом, дымом и чем-то ещё – спокойной, уверенной силой. Силой человека, который был здесь хозяином.

Опираясь на крепкое плечо Демида, Алексей сделал первый шаг. И понял. Это было третье испытание. Последнее. Незапланированное. Испытание волей к жизни. И он его, кажется, прошёл.

Глава 5. Маяк на Краю Времён

Часть 1

Время для него не текло. Оно было.

Он сидел в центре своей хижины, в позе, которую не менял, казалось, уже несколько солнечных циклов. Его физическое тело, уплотнённая волей энергия, было лишь якорем, удерживающим его в этой плотной, медленной реальности. Настоящий он был везде и нигде. Он был тишиной между ударами сердца спящего в берлоге медведя. Он был вековым молчанием гранитных скал, хранящих память о леднике. Он был светом далёкой звезды, который только сейчас достиг этой планеты, неся в себе весть о событиях, случившихся, когда на Мидгарде ещё не было даже первичного океана.

Для него не существовало прошлого, настоящего и будущего в том линейном, примитивном понимании, в котором жили обитатели этого мира. Он видел время как объём, как гигантское, многомерное Древо, где каждая ветвь, каждый лист существовали одновременно. Он мог, сосредоточив волю, коснуться любого момента: вот он видит, как первые аминокислоты сшиваются в сложные цепи в тёплой воде у подводных вулканов; вот он наблюдает за неуклюжими, отважными шагами Тиктаалика, выползающего на пустынный берег; вот он с безграничной скорбью смотрит, как огненный дождь, посланный нетерпеливой волей Стирателя, обрушивается на мир гигантских ящеров.

Всё это было не воспоминанием. Оно было частью его. Он был Памятью.

И в этой безграничной, всеобъемлющей памяти он был бесконечно, космически одинок.

Иногда, в моменты особо глубокого погружения, он позволял себе прикоснуться к самому больному, к тому, что было до всего этого. К Дому. Он не видел картин. Он вспоминал ощущения. Ощущение абсолютного единства, когда не было «я» и «они», а было лишь всеобщее, сияющее «Мы». Ощущение мира, сотканного из чистого света и гармоничной музыки, где мысль мгновенно становилась формой, а знание было разлито в самой ткани пространства. Мир без трения. Мир без потерь. Мир, где Порядок был не целью, а естественным состоянием, как дыхание.

Он помнил Великий Спор. Не как перепалку, а как раскол самой реальности. Он помнил, как его великий оппонент, тот, кого теперь звали Стирателем, впервые озвучил свою философию. Философию хирурга, смотрящего на живой, цветущий, непредсказуемый сад и видящего в нём лишь хаос, ошибки и сорняки, подлежащие стерилизации. Стиратель не был злом в его примитивном понимании. Он был воплощением абсолютного, стерильного, мёртвого Порядка. Он искренне верил, что свобода воли, эмоции, сама непредсказуемость жизни – это болезнь, вирус, который нужно искоренить, чтобы Вселенная могла достичь своего идеального, математически выверенного совершенства.

Они проиграли тот спор. Не потому, что были слабее. А потому, что их философия Жизни не позволяла им использовать методы Стирателя. Нельзя защищать сад, сжигая его дотла. Большинство его сородичей, Архитекторов Света, либо погибли, либо были вынуждены «раствориться» в высших мерностях, уйдя из физических миров, чтобы сохранить свою суть.

А он остался.

Это был его выбор. Его добровольная жертва. Он видел, как на этой маленькой, сине-зелёной планете на окраине галактики его ученики, Сеятели из Даарии, попытались создать последний оплот Света. Он видел, как они потерпели поражение, но не были сломлены. И он понял, что этот мир, Мидгард, станет последним полем битвы. И он приковал себя к нему, став его невидимым Хранителем. Якорем, который своей волей не давал Стирателю окончательно опрокинуть эту чашу весов.