Предтечи: Ночь Сварога

Сначала она была совсем близко, огромным, раскалённым, кроваво-красным диском, занимавшим полнеба. Её гравитация была чудовищной. Она вызывала на поверхности Земли гигантские приливные волны, но не из воды, а из жидкой лавы, которые прокатывались по всей планете, не давая ей остыть. Это был танец двух влюблённых, рождённых из боли и разрушения. Танец, который длился миллионы лет.

Часть 3

Шли эпохи. Алексей чувствовал, как замедляется ритм. Яростное аллегро сменилось медленным, задумчивым адажио. Бомбардировка метеоритами становилась всё реже. Луна, отдавая свою энергию Земле, медленно удалялась, её приливное воздействие ослабевало. Поверхность планеты медленно остывала, покрываясь тонкой, тёмной базальтовой коркой, которая то и дело трескалась, выпуская на поверхность языки лавы. Планета, после яростного рождения, погружалась в долгое, задумчивое молчание.

И тогда началось новое чудо. Вода.

«Она была здесь всегда, – говорил Предтеча. – Внутри планеты, в её раскалённых недрах. И её принесли с собой кометы – гигантские грязные снежки, оставшиеся на окраинах системы. Пока Земля была слишком горячей, вода существовала только в виде пара в атмосфере, создавая чудовищное давление».

Но вот температура поверхности упала ниже ста градусов по Цельсию. И начался дождь.

Это был не тот дождь, который знал Алексей. Это был всемирный потоп, который длился тысячи лет без перерыва. Горячая, почти кипящая вода лилась с небес сплошной, непроницаемой стеной. Она падала на ещё тёплую кору, шипя и испаряясь, чтобы снова подняться в атмосферу и выпасть дождём. Она заполняла кратеры, низины, гигантские трещины в остывающей коре. Так рождались первые океаны.

Видение перенесло Алексея на берег такого первичного океана. Он «стоял» на чёрном, остром, как битое стекло, базальтовом пляже. Волны, огромные, тёмные, вызванные всё ещё близкой Луной, с грохотом разбивались о скалы. Небо было затянуто плотными, бурыми тучами, сквозь которые едва пробивался тусклый, рассеянный свет молодого Солнца. Воздух был плотным, ядовитым, им невозможно было бы дышать. Но в этом мрачном, негостеприимном пейзаже была своя суровая, первозданная красота. Музыка хаоса уступала место музыке порядка.

Океан был не голубым. Он был буро-зелёным, почти коричневым, горячим и кислотным, насыщенным растворёнными минералами и металлами, вымытыми из вулканических пород. Это был бульон. Бульон творения.

Именно в этот момент, стоя на берегу этого безымянного океана, под небом, которое ещё не знало синевы, Алексей впервые за всё погружение подумал о себе. Он сравнил этот всемирный потоп, длившийся тысячелетия, со своими собственными слезами, которые он лил два года и которые казались ему безбрежным океаном горя. Он сравнил эту ярость новорождённой планеты со своей собственной болью, которая казалась ему всепоглощающей. Мой океан горя казался мне бесконечным, подумал он, но он был лишь лужей по сравнению с этим. Лужей, которая может высохнуть.

И он понял.

Его личная трагедия, его боль, его слёзы – всё это было. Оно было реальным. Но оно было лишь крошечной каплей в этом первозданном, гигантском океане. Песчинкой на этом бесконечном чёрном пляже. Его горе не стало меньше. Но оно перестало быть центром Вселенной. Оно заняло своё истинное, соразмерное место в великой картине бытия.

Часть 4

Именно в этот момент осознания Алексей почувствовал, как что-то тянет его назад. Видение начало блекнуть, звуки – затихать. Грохот первобытных волн постепенно сменился треском огня в печи. Запах серы уступил место аромату сухих трав. Он снова ощутил вес собственного тела, холод камня под спиной, который он принял за базальтовый берег.

Он открыл глаза.

Он лежал на полу в хижине Предтечи. В печи всё так же плясал огонь. Сам он сидел на лавке и молча смотрел на него.

– Что… что это было? – прошептал Алексей. Его горло пересохло.

– Это был ответ, – спокойно сказал Предтеча. – Ответ на вопрос, который ты ещё не задал.

Алексей сел, опираясь на руки. Голова гудела. Тело было ватным, но разум был кристально ясным. Он только что видел рождение мира. Не в кино, не в книге. Он был там.

– Но зачем? – спросил он, глядя на него. – Зачем вы мне это показали?

– Чтобы ты понял масштаб, – ответил Предтеча. – Чтобы ты понял, сколько времени, сколько хаоса, сколько ярости и сколько случайностей потребовалось, чтобы создать сцену. Место, где однажды сможет зародиться то, о чём ты так скорбишь. Жизнь.

Он встал, подошёл к столу и налил в кружку Алексея ещё немного отвара.

– Прежде чем плакать об одной песчинке, ты должен увидеть всю пустыню. Твоя боль реальна, и она никуда не денется. Но она не должна быть твоей тюрьмой. Она может стать твоей силой. Точкой отсчёта. Теперь, когда ты видел начало, ты готов увидеть продолжение.

Алексей молчал, пытаясь осознать. Он был прав. Его боль, его личная трагедия, которая казалась ему всеобъемлющей, здесь, в этом доме, перед лицом этих знаний, сжалась до своего истинного размера. Она не исчезла, нет. Но она перестала быть единственным, что есть в мире.

– Я… я хочу ещё, – сказал он, сам удивляясь своей просьбе. Он хотел этого не из простого любопытства. Он впервые почувствовал, что это знание – не просто информация. Это лекарство, которое лечит его душу, ставя всё на свои места.

Предтеча едва заметно улыбнулся.

– Я знаю. Но следующий шаг будет опаснее. Мы пойдём в эпоху, где воля самой Жизни была так сильна, что её эхо может оглушить неподготовленный дух. Твоя боль стала точкой опоры, но она же – и трещина в твоём щите. Малейшая потеря концентрации, малейший страх, который ты позволишь себе, – и ты можешь соскользнуть с тропы. Ты должен быть не просто зрителем. Ты должен стать скалой.

Алексей посмотрел на него, и в его взгляде была новая, твёрдая решимость.

– Я не боюсь. После того, что я видел, единственный страх, который у меня остался, – это страх бессмысленности. Ведите.

– Хорошо, – кивнул Предтеча. – Но запомни. Если почувствуешь, что теряешь связь со мной, если видение станет слишком реальным, а моя мысль – слишком далёкой, не борись с ним. Не пытайся вырваться. Делай обратное. Цепляйся за свою боль. Как ни странно, именно она – твой якорь в мире Яви. Она – то, что делает тебя человеком и не даёт раствориться. Помни об этом. Отдыхай. Завтра мы продолжим. Путь будет долгим.

Он встал и вышел из дома. Алексей остался один, наедине с огнём в печи и гулом рождающейся Вселенной в своей голове. И впервые за пять лет он почувствовал не только боль. Он почувствовал благоговейный трепет. И огромное, всепоглощающее любопытство, которое было сильнее любого, даже самого страшного, предупреждения.

Глава 7. Зеркало для Героя

Часть 1

Алексей проснулся от холода. Не того вселенского, абсолютного холода, что он чувствовал во время погружения, а простого, земного. Огонь в печи почти погас, и утренний серый свет, пробивавшийся сквозь маленькое, затянутое бычьим пузырём оконце, казался жидким и неуютным. Он сел на широкой лавке, и тело его болело и ныло, словно после тяжёлой физической работы. Но это была приятная боль, боль мышц, которые вспомнили, что они существуют.

Воспоминания о видении были яркими, почти осязаемыми. Рокот сталкивающихся протопланет, шипение первичного океана, багровый свет молодого Солнца – всё это стояло перед глазами, вытеснив привычные, мучительные образы искорёженного металла и звука дождя по крышке. Впервые за пять лет он проснулся без этого ледяного комка ужаса в груди. На его месте было нечто иное – благоговейный трепет и ощущение собственной ничтожности, которое, как ни странно, не унижало, а освобождало.

Предтеча сидел на том же месте, где Алексей видел его вчера, в своём высоком кресле у остывающей печи. Он был неподвижен, как изваяние, и, казалось, не спал, а просто пребывал во времени, как камень в реке.

– Каждая жизнь, даже самая простая, начинается с катастрофы, – произнёс Предтеча, не глядя на него. Его голос был ровным, но Алексей уловил в нём ноту вопроса. – Чтобы родилась планета, другая должна была умереть. Чтобы появился океан, небо должно было рухнуть на землю дождём, который длился тысячи лет. Всё начинается с разрушения. Чтобы построить новый дом, нужно сначала расчистить площадку и сжечь старый мусор.

Алексей молчал, понимая, к чему он ведёт. Этот разговор был не о планетах и не об океанах.

– Твоя нынешняя жизнь, – продолжил Предтеча, впервые повернув голову в его сторону и посмотрев ему прямо в глаза своими бездонными, как космос, глазами, – она тоже началась с катастрофы. Я чувствую её шрамы. Они как тёмные, холодные пятна в твоей душе, как чёрные дыры, которые поглощают твой свет. Ты не сможешь вместить в себя историю Вселенной, пока не разберёшься со своей собственной. Ты должен расчистить свою площадку.

Его слова не были ни жестокими, ни любопытными. Они были словами врача, который просит показать рану, чтобы начать лечение. И Алексей понял, что не может больше прятаться. Здесь, в этом доме на краю света, ложь и увёртки были бессмысленны. Он глубоко вздохнул, и плотина, которую он строил пять лет, начала давать трещины.

– Мой мир был маленьким, – начал он, и голос его был чужим, скрипучим от долгого молчания. – И очень… обычным. В нём не было космических катастроф. Не было великих трагедий. Была просто жизнь.

И он начал рассказывать. А пока он говорил, картины прошлого вставали перед ним так же ярко, как вчерашнее видение.

Он видел их питерскую квартиру. Высокие потолки со старой лепниной, широкий подоконник, на котором он любил сидеть с книгой, старый паркет, который скрипел под ногами в одних и тех же, знакомых с детства местах. Он чувствовал запах маминых пирогов по воскресеньям, запах корицы и печёных яблок, который, казалось, въелся в сами стены.

Он видел отца. Хирург от Бога, как говорили его коллеги. Человек немногословный, сдержанный, с вечной усталостью в глазах, но с невероятно надёжными, тёплыми руками. Алексей помнил эти руки. Вот они ловко зашивают глубокий порез на его, мальчишеской, коленке, а вот – терпеливо чинят сломанную цепь на его велосипеде. Отец редко говорил о любви, но вся его жизнь была служением. Служением своей семье, своим пациентам. Он был скалой, о которую разбивались все жизненные бури.

А ещё была Аня. Его младшая сестра. Разница в пять лет в детстве казалась пропастью, а потом, когда они выросли, почти исчезла. Она была художницей. Не по профессии – она училась на филологическом, – а по призванию. Весь её мир состоял из цветов, оттенков, линий. Она могла часами говорить о том, как падает свет на старую кирпичную стену, или о цвете невской воды в ноябре, который она называла «свинцовой печалью». Она была лёгкой, смешливой, полной света. Она была тем клеем, который делал их не просто семьёй, а чем-то единым и нерушимым.

– Мы были… счастливы, – сказал Алексей, и это простое слово далось ему с огромным трудом. – Я не понимал этого тогда. Мне казалось, что это норма. Что так будет всегда.

Он вспоминал их последние каникулы, которые они провели вместе. Поездка на старую дачу под Выборгом. Заросший яблоневый сад, пахнущий прелой листвой и антоновкой. Они сидели на веранде, пили чай с мятой, и Аня делала наброски в своём альбоме. Отец читал газету, мама дремала в кресле-качалке, укрывшись пледом. И было такое чувство абсолютного, незыблемого покоя. Простого, как дыхание. Алексей помнил, как подумал тогда, что вот оно, счастье. И что так будет всегда. Что этот момент, этот свет, этот покой – это и есть константа.

Каким же он был идиотом.

– Это был октябрь, – продолжал он, глядя в одну точку, на угасающие угли в печи. – Холодный, дождливый. Они поехали за город. За какими-то саженцами для дачи. Отец только вышел из отпуска, был полон планов. Аня хотела показать ему место, которое нашла для этюдов. Я не поехал. У меня была работа, какой-то срочный перевод. Я даже немного злился, что они меня дёргают. Просили помочь им на следующий день. Я обещал. Это было моё последнее слово, которое я им сказал. «Да, конечно, помогу».

Он замолчал, переживая тот день заново. Обычный серый день. Он сидел за компьютером, в наушниках, полностью погружённый в чужие слова, в чужую жизнь. Он не слышал телефон. Он увидел пропущенные звонки, только когда вышел на кухню сделать кофе. Десятки пропущенных. С незнакомых номеров, из больницы, из полиции.

Холод, который он почувствовал тогда, был не похож ни на что. Это был не страх, не паника. Это было внезапное, абсолютное, физическое знание, что всё кончилось. Что мир, который он знал, больше не существует. Словно из здания вынули все несущие конструкции, и оно ещё стоит, но ты уже знаешь, что через секунду оно рухнет.

Следующие часы и дни слились в один сплошной, вязкий кошмар. Поездка на опознание. Белые кафельные стены морга, запах хлорки и чего-то сладковатого, тошнотворного. Лица, накрытые простынями. Он не плакал. Он просто смотрел и не верил. Мозг отказывался соединять этих неподвижных, восковых кукол с его живыми, тёплыми, смеющимися родителями. С его Аней.

Лобовое столкновение. Мгновенная смерть. Пьяный водитель на встречной полосе. Сухие, протокольные слова следователя.

А потом были похороны. Шёл дождь. Мелкий, холодный, питерский дождь. Он начался утром и не прекращался. Алексей стоял у трёх открытых могил и не чувствовал ничего. Вокруг были люди, родственники, друзья. Кто-то плакал, кто-то говорил какие-то слова сочувствия, которые казались ему бессмысленным набором звуков. Он ничего не слышал. Он был как будто в стеклянном коконе. Единственным звуком, который пробивался сквозь эту ватную тишину, был стук.

Тук. Тук. Тук.

Стук капель по крышкам гробов. Ритмичный, безжалостный, окончательный. Словно кто-то забивал последние гвозди в его прошлую жизнь. Этот звук до сих пор преследовал его по ночам. Звук дождя по крышке. Это звук конца. Звук абсолютной, бесповоротной точки.

Когда он закончил, в доме стояла мёртвая тишина. Он сидел, сгорбившись, опустошённый, как будто из него выкачали весь воздух. Он рассказал всё. Вывернул свою душу наизнанку.

Предтеча долго молчал. Алексей не решался поднять на него глаза. Ему было стыдно. Стыдно своей боли перед лицом его вечности. Стыдно своей слабости.

– Теперь я понимаю, – наконец сказал он. И в его голосе не было жалости. Было что-то другое. Узнавание. – Ты ищешь не лазейку. Ты ищешь способ отменить этот звук. Ты веришь, что если есть «там», то значит, не было «здесь». Не было конца.

Алексей поднял голову. Он был прав. Абсолютно прав. – Я просто хочу знать, что это не всё, – прошептал он. – Что они… не просто исчезли. Не просто превратились в ничто. Что их сознание, их любовь, смех моей сестры – что всё это где-то есть. – Ты ищешь бессмертие души, – констатировал Предтеча. – Я не знаю, как это называется, – Алексей покачал головой. – Я просто хочу, чтобы это было не зря. Вся их жизнь. Вся их любовь.

Предтеча встал, подошёл к окну и долго смотрел на хмурое утро. – Твоя цивилизация придумала десятки ответов на этот вопрос. Религии, философии… Они как обезболивающее. Они помогают пережить боль, но не лечат рану. Ты пришёл ко мне, потому что почувствовал, что есть другой путь. Не вера, а знание.

Он обернулся. Его взгляд был твёрд. – Я не могу обещать тебе, что ты найдёшь тот ответ, который ищешь. Я не могу обещать тебе встречу с ними. Путь знания жесток. Он не предлагает утешения. Он предлагает только правду, какой бы она ни была. Но я покажу тебе, как жизнь борется со смертью. Не на уровне одного человека, а на уровне планеты. Я покажу тебе её изобретения, её уловки, её победы и поражения. А в конце этого пути ты, возможно, сам найдёшь ответ на свой вопрос. Или поймёшь, что задавал не тот вопрос.

– Твоя боль сделала тебя уязвимым, но она же сделала тебя и сильным. Она – твоя рана, но она же и твой щит. Теперь, когда ты выпустил часть яда, ты готов увидеть следующий шаг. Готов увидеть, как жизнь, эта слепая, упрямая сила, начала свой самый дерзкий проект?

Алексей посмотрел на него. Боль никуда не ушла. Рана всё ещё была открыта. Но она перестала кровоточить. Рядом с болью теперь было что-то ещё. Цель. Путь. – Готов, – твёрдо сказал он.

Часть 2

Переход был мгновенным. Мир просто сменился. Только что он сидел в тёплой хижине, а в следующее мгновение уже снова парил бестелесным духом над планетой.

Прошли ещё сотни миллионов лет. Континенты, сдвигаемые невидимыми тектоническими силами, собрались в один гигантский суперконтинент – Гондвану. Океаны были полны жизни, той самой, сложной и жестокой, которую он видел в первом погружении. Но суша… Суша была мертва.

Он пронёсся над ней, и его бестелесную сущность охватило чувство гнетущего, вселенского одиночества. Это была бесконечная, молчаливая пустыня. Не песчаная, как Сахара, а каменистая. Голые скалы, выветренные ветрами до причудливых, сюрреалистических форм, похожих на скелеты доисторических чудовищ. Бескрайние гравийные поля, где каждый камень был отполирован ветром до блеска. И пыль. Мелкая, рыжая, едкая пыль, которую ветер гонял по пустынным равнинам, создавая гигантские смерчи. Ни единого зелёного пятнышка. Ни травинки, ни мха. Ничего. Солнце палило нещадно, и ультрафиолетовое излучение, от которого океан защищал своих обитателей толщей воды, здесь, на поверхности, было смертельным для любой сложной органики. Оно разрушало молекулы, сжигало клетки, делая саму мысль о жизни на этой земле невозможной. Этот мир был разделён на две части: синюю, полную жизни, и бурую, абсолютно стерильную. Алексей смотрел на эту безжизненную землю и чувствовал странное узнавание. Эта бурая, стерильная, растрескавшаяся земля была похожа на его собственную душу в первые месяцы после трагедии. Такая же выжженная, такая же мёртвая, такая же неспособная породить хоть что-то живое.

«Почему? – мысль возникла в его сознании, обращённая к невидимому Предтече. – Почему они не выходили?»

«Они не могли, – ответил его голос. – Суша была ядовита. Не было почвы, чтобы укорениться. Не было еды, чтобы питаться. И не было защиты от губительного света звезды. Чтобы завоевать этот мир, нужно было совершить невозможное. Нужно было принести с собой и дом, и пищу, и защиту. Это был самый дерзкий план в истории жизни. И первыми на него отважились самые незаметные».

Его сознание опустилось ниже, к самому берегу древнего океана. Он оказался в приливно-отливной зоне. Здесь, на мокрых камнях, которые дважды в сутки обнажались под смертоносным солнцем, он увидел их. Тонкую, едва заметную зеленоватую плёнку. Это были потомки тех самых цианобактерий, которые когда-то отравили мир кислородом. Они были невероятно живучи. Они научились вырабатывать пигменты, защищающие их от ультрафиолета, и впадать в анабиоз, высыхая на солнце и оживая с новым приливом.

«Они были первыми разведчиками, – объяснял Предтеча. – Миллионы лет они осваивали эту ничейную землю. И они делали великую работу. Умирая, их тела смешивались с каменной крошкой, создавая первую, самую примитивную почву. Они готовили плацдарм для настоящей армии».

И армия пришла. Из воды. Это были первые растения. Потомки зелёных водорослей. Они были похожи на мхи и лишайники. У них ещё не было ни настоящих корней, ни стеблей, ни листьев. Но у них было главное – они научились цепляться за камни и держать в себе воду. Они медленно, сантиметр за сантиметром, начали отвоёвывать сушу у пустыни.

Алексей видел, как за тысячи лет голые скалы покрываются зелёным бархатным ковром. Эти скромные первопроходцы делали невероятное – они меняли планету. Они закрепляли пыль, не давая ветрам сдувать её. Их останки, смешиваясь с бактериальной плёнкой и каменной крошкой, создавали всё более глубокий и плодородный слой почвы. И они дышали. Они жадно поглощали углекислый газ и выбрасывали кислород, ещё больше насыщая им атмосферу и укрепляя озоновый слой – тот самый щит, который сделает сушу безопасной для других.

В этот момент он подумал о себе. О том, как он, подобно этим первым растениям, цеплялся за жизнь после своей катастрофы. Он не жил – он существовал. Он закрепился на голом камне своей боли и просто ждал, не зная чего. Его маленькие шаги – уборка в квартире, поездка к Святозару, расшифровка рун – были его собственным, незаметным «завоеванием» нескольких миллиметров у пустыни отчаяния. Эти маленькие, упрямые мхи, ведущие свою тихую войну с пустыней, вдруг показались ему самыми большими героями из всех, что он видел.

«Но настоящий прорыв был впереди, – голос Предтечи вернул его к видению. – Жизнь изобрела „трубопровод“».

Картинка сменилась. Он увидел первые сосудистые растения. У них появились настоящие корни, которые уходили в почву в поисках воды и минералов. И появились стебли – прочные, с внутренними каналами-сосудами, по которым вода под давлением поднималась вверх, к солнцу. Это изобретение – лигнин, прочное органическое вещество – позволило растениям оторваться от земли. Началась гонка вверх.

Леса, которые он увидел, были не похожи на современные. Гигантские, по тридцать метров в высоту, папоротники, хвощи и плауны. Их стволы были покрыты не корой, а узорами, похожими на чешую. Под их сенью царил вечный сумрак. Воздух был влажным, тёплым и настолько плотным от кислорода, что, казалось, вот-вот вспыхнет от случайной искры. Это был Каменноугольный период. Карбон.