Предтечи: Ночь Сварога

Алексей объяснил, что ищет. Говорил о каталоге, о сантиях, о «Вратах Междумирья». Они слушали молча. Когда он закончил, один из мужчин, тот, что был помоложе, с насмешкой в глазах, хмыкнул:

– Очередной искатель Гипербореи. Мы таких видели.

– Я не ищу сокровищ, – твёрдо сказал Алексей, глядя прямо на Святозара. – Я ищу ответ.

Старец долго смотрел на него. Его взгляд, казалось, проникал в самую душу, видел всю его боль, всю ту чёрную дыру, что осталась после аварии.

– Ответ на какой вопрос? – тихо спросил он.

– Можно ли вернуть тех, кто ушёл? – вырвалось у Алексея, и голос предательски дрогнул.

Молодой снова хмыкнул, но Святозар поднял руку, останавливая его.

– Вернуть – нельзя, – сказал он так же тихо, но в его голосе была непреложность закона физики. – Прошлое нельзя изменить. Но можно узнать, куда они ушли. И почему. Но знание это не даётся даром. Оно требует чистоты.

– Что вы имеете в виду?

– Твоя душа сейчас – как мутная вода в стакане, который сильно встряхнули. В ней много горя, злости, жалости к себе. В такой воде ничего не разглядеть на дне. Чтобы увидеть, вода должна отстояться.

Это было похоже на очередную притчу, но в его голосе была сила, которой Алексей не встречал ни в одной книге.

– Мы не можем тебе помочь, – сказал Святозар, поднимаясь. Это был вежливый, но твёрдый отказ. – Ты не готов.

Алексей уехал оттуда с чувством полного, сокрушительного провала. Но через неделю ему на электронную почту пришло короткое сообщение без подписи: «Если хочешь очистить воду – перестань её баламутить. Оставь весло и просто смотри. Координаты: 60.841, 29.912. Три дня. Еда и вода с собой. Никакой техники. Никакого огня».

Это было безумием. Ловушкой. Розыгрышем. Но что ему было терять? Его жизнь и так была на дне. Он собрал рюкзак. Взял палатку, спальник, запас еды и воды. Оставил дома телефон, ноутбук, часы – всё, что связывало его с миром. И поехал. Это был его первый шаг. Шаг в неизвестность. Шаг, сделанный не из надежды, а из полного отчаяния. Он ещё не знал, что это было не просто путешествие. Это было первое испытание.

Он нашёл то место без особого труда. Старая, заросшая лесная дорога привела его к небольшой поляне. В центре её лежал огромный, покрытый зелёным бархатом мха валун, расколотый надвое древней молнией или морозом. Вокруг – ни души, ни следов человека. Только вековой, молчаливый лес, стеной стоявший со всех сторон. Здесь он и разбил свою палатку.

Первый день был похож на обычный поход. Он поставил лагерь, поел холодной еды. Тишина не давила, а, наоборот, успокаивала. Он чувствовал себя уставшим, но свободным. Он думал, что испытание будет лёгким. Он ошибался. Настоящее испытание началось ночью.

Когда мир погрузился в абсолютную, первобытную темноту, его разум, лишённый привычной информационной жвачки – экрана телефона, страниц книги, гула города – взбунтовался. Он заработал с удвоенной силой, но единственным топливом для него стала память.

И он подбросил ему самое страшное.

Авария. Не как размытое воспоминание, а здесь и сейчас, в мельчайших, мучительных деталях.

Скрип тормозов, разрывающий тишину.

Глухой, влажный звук удара.

Звон разбитого стекла, похожего на ледяной дождь.

Он видел лицо матери на переднем сиденье за мгновение до… Видел растерянную улыбку сестры, которая что-то говорила ему сзади. Он затыкал уши, но звуки были внутри черепа. Он зажмуривал глаза, до боли вдавливая веки, но картины становились только ярче, выжигая себя на сетчатке.

Это была пытка. Пытка памятью.

Он выскочил из палатки, спотыкаясь о корни, и заметался по поляне, как зверь в клетке. Он кричал – хрипло, отчаянно – но вековой лес равнодушно поглощал его вопль. Он упал на колени, рыдая, но слёзы не приносили облегчения. Он был один на один со своим горем, и оно пожирало его, впиваясь в душу тысячами невидимых зубов.

Он понял, чего хотели старцы. Они хотели, чтобы он посмотрел своему демону в глаза.

А он хотел только одного. Бежать.

Второй день был днём апатии. Ночью он выгорел дотла. Он почти не спал. Утром он сидел у входа в палатку, тупо глядя на серый пепел. В голове была пустота. Он не чувствовал ничего. Ни боли, ни страха, ни надежды. Просто серую, вязкую пустоту. Он думал о том, чтобы всё бросить. Собрать палатку и уйти. Вернуться в свою квартиру, в свой привычный, тихий ад. Он почти решился. Он уже начал складывать спальник, когда его взгляд упал на расколотый валун. И он заметил то, чего не видел раньше. На одной из его мшистых поверхностей, почти неразличимые, были вырезаны символы. Руны. Древние, незнакомые. Они были почти стёрты временем, но они были здесь. Кто-то до него сидел на этой поляне. Кто-то оставил этот след. И он почему-то подумал, что он, возможно, чувствовал то же самое.

Он остался. Он не знал, почему. Может, из упрямства. Может, из-за этих рун. Он перестал бороться со своими мыслями. Он просто сел, прислонившись спиной к тёплому от дневного солнца камню, и позволил им течь. Он больше не гнал воспоминания. Он смотрел на них, как на кино. Вот мы с отцом на рыбалке. Вот мы с сестрой строим замок из песка. Вот мама смеётся, запрокинув голову. Боль была. Она никуда не делась. Но она перестала быть всепоглощающей. Она стала… фоном. Как шум леса. Он есть, но можно слушать и пение птиц.

И тогда, на исходе второго дня, началось нечто странное. Тишина перестала быть просто отсутствием звука. Она стала плотной, живой. Он начал слышать. Не ушами, а всем своим существом. Он слышал, как растёт трава. Как бежит сок по стволам деревьев. Он слышал медленное, могучее дыхание самого леса. Его собственное дыхание стало частью этого ритма. Его сердцебиение стало стуком дятла где-то вдали. Он перестал быть отдельным. Он стал частью этого места. Ночью он спал. Впервые за много лет он спал без сновидений. Глубоким, восстанавливающим сном.

А на третий день пришло видение. Он не спал. Он сидел всё у того же камня, глядя на игру солнечных лучей в листве. И вдруг мир качнулся. Цвета стали ярче, звуки – глубже. Поляна осталась той же, но он увидел её… иначе. Он увидел потоки энергии, текущие по земле, как реки. Он увидел ауру деревьев, похожую на мягкое зелёное свечение. Он увидел, как валун в центре поляны пульсирует, как сердце, вбирая энергию неба и отдавая её земле. И он увидел себя. Вернее, своё тело. Оно тоже светилось. Тусклым, прерывистым светом. И он увидел, как его боль, его горе выглядят со стороны. Это были тёмные, вязкие сгустки, которые цеплялись за его светящееся тело, мешая ему дышать полной грудью. Видение длилось, может быть, несколько секунд. А может, час. Он потерял счёт времени. Когда оно отступило, он был совершенно опустошён, но в то же время – наполнен. Он понял. Он понял, что хотели от него старцы. Они хотели, чтобы он перестал смотреть на свою рану и увидел, что мир вокруг – живой. Что он – не только его боль. Он – часть этого огромного, дышащего мира. Когда он собирал палатку на исходе третьего дня, он был другим человеком. Рана не затянулась. Но он перестал её расчёсывать. Он научился жить с ней.

Он вернулся в город. И через день на его почту пришло новое письмо. В нём была всего одна строка: «Вода стала прозрачнее. Теперь учись читать то, что видно на дне». И был прикреплён файл. Отсканированное изображение металлической пластины, покрытой теми самыми рунами, что он видел на камне. Это было второе испытание.

Алексей сидел в своей квартире, но это была уже другая квартира. Он раздвинул тяжёлые шторы, которые не трогал годами, и впустил в комнату пыльные столбы солнечного света. Открыл окна, и затхлый воздух прошлого сменился свежим, влажным ветром с Невы. Он вынес десятки мешков с мусором, разобрал завалы книг, которые были его единственной баррикадой от мира. Он всё ещё был один, но чувство удушающего одиночества сменилось ясным, чистым чувством уединения. Лес научил его быть наедине с собой, не боясь тишины.

На огромном экране его профессионального монитора было открыто одно-единственное изображение. Золотистая металлическая пластина, покрытая четырьмя рядами сложных, переплетающихся, как корни древних деревьев, символов. х'Арийская Каруна. Он знал о ней из редких, полузабытых академических статей. Официальная наука считала её искусной подделкой, «новороссом» начала XX века. Но он видел эти же руны на древнем, замшелом валуне в карельском лесу. Его пальцы до сих пор помнили их шершавую, холодную поверхность. Это не было подделкой. Это было настоящим.

Первую неделю он работал как учёный. Как тот самый Алексей Романов, кандидат наук, которым он был до того, как его мир рухнул. Он вернулся в свою профессиональную стихию, и это давало ему иллюзию контроля. Он распечатал изображение в высоком разрешении, повесил на стену. Он создал на компьютере сложную базу данных. Каждой руне, каждому уникальному символу он присвоил номер. Он искал повторяющиеся лигатуры, пытался вычленить корневые основы, предполагаемые падежные окончания. Он сравнивал их со всеми известными руническими системами. Были отдалённые, фантомные сходства, как у дальних, потерявших друг друга родственников. Но система была совершенно иной. Она была неизмеримо, чудовищно сложнее.

Это был не алфавит, где один знак равен одному звуку. Это была многоуровневая система. Каждый символ, в зависимости от соседних, мог означать и звук, и слог, и целое понятие. Некоторые руны, как он понял, были «ключами», меняющими значение всего ряда. Голова шла кругом. Он зашёл в глухой, гранитный тупик. Вся его логика, весь его научный аппарат, которым он так гордился, пасовали перед этой древней, молчаливой вязью.

Он спал по три-четыре часа в сутки, проваливаясь в короткий, тревожный сон прямо за рабочим столом. Питался остывшим кофе и бутербродами, вкус которых не чувствовал. Квартира снова погружалась в хаос, но теперь это был творческий, лихорадочный беспорядок. Стены, пол, стол – всё было покрыто листами бумаги со схемами, гипотезами, таблицами. Он исписывал маркерную доску, строил невероятные теории, которые казались ему гениальными в три часа ночи, и с отвращением стирал их утром. И всё впустую. Текст не поддавался. Он был как запертая наглухо дверь, а он бегал вокруг, пытаясь подобрать ключ от сарая.

В какой-то момент, на исходе второй недели, он сидел, уставившись в экран, и чувствовал, как его накрывает волна холодного отчаяния. Он потерпел неудачу. Он не смог. Он подвёл не только себя, но и Святозара. Он подумал о нём. Наверное, он этого и ждал. Ждал, когда он сломается, когда его хвалёный городской ум признает своё бессилие.

И тут он вспомнил лес. Он вспомнил то состояние абсолютной тишины, когда он перестал «думать» и начал «чувствовать». Он вспомнил видение – потоки энергии, свечение деревьев, пульсирующее сердце валуна.

«Перестань баламутить воду», – сказал ему тогда старец. А он что делает? Он снова и снова взбивает ил со дна своим разумом, пытаясь рассмотреть что-то в мутной воде логических построений.

Он резко отодвинул клавиатуру. Закрыл все свои бесчисленные таблицы и схемы. Увеличил изображение сантии на весь экран. Приглушил свет в комнате, задёрнул шторы, оставив лишь свет монитора. Сел на пол, скрестив ноги, как тогда, в лесу. И просто начал смотреть.

Он не пытался анализировать. Он смотрел на руны, как на узоры на ковре, как на морозные рисунки на стекле. Он вглядывался в их переплетения, в их изгибы, в их внутреннюю геометрию. Он пытался почувствовать их ритм, их музыку. Он дышал глубоко и ровно, как тогда, у валуна, замедляя сердцебиение, успокаивая мечущиеся мысли.

Сначала ничего не происходило. Просто болели глаза и затекала спина. Но он продолжал. Час. Другой. И постепенно, очень медленно, что-то начало меняться. Руны на экране перестали быть просто чёрными значками на золотом фоне. Они обрели объём, глубину. Ему начало казаться, что он видит не плоское изображение, а смотрит в окно, за которым скрывается целый мир.

Он сосредоточился на одной из рун. Она была похожа на стилизованное дерево с раскидистой кроной и глубокими, уходящими вниз корнями. Его разум по привычке подсовывал варианты: «дерево», «лес», «жизнь», «род». Но он гнал эти мысли. Он просто смотрел. Он стал этой руной.

И он увидел. Не глазами, а внутренним зрением. Образ возник в его сознании, яркий и живой. Он увидел огромное, сияющее Древо, чьи корни уходили в тёмные глубины прошлого, а ветви терялись в сияющем тумане будущего. На его ветвях, как драгоценные плоды, висели звёзды и целые галактики. Он увидел, как по его невидимому стволу течёт энергия времени, связывая всё со всем. Это была не просто руна «Древо». Это был образ Мирового Древа. Образ самой Вселенной во времени и пространстве.

Он вздрогнул и отшатнулся от экрана. Видение исчезло. Сердце бешено колотилось, по лбу катился пот.

Он понял. Это был ключ. Текст нужно было не читать. Его нужно было видеть. Каждая руна была не буквой, а порталом, ключом к многомерному, живому образу. А уже совокупность образов, их взаимодействие, рождала смысл. Это была письменность, рассчитанная на людей с совершенно иным типом восприятия. На тех, кто умел «очищать воду».

Он снова вернулся к работе. Но теперь он действовал иначе. Он брал руну. Медитировал на неё. Ловил образ. Зарисовывал его, записывал свои ощущения. Потом брал следующую. Это была изнурительная, ювелирная работа. Она высасывала все силы. После каждого такого «сеанса» он чувствовал себя так, словно разгрузил вагон угля. Его мозг, привыкший к линейной логике, скрипел и сопротивлялся. Но он продолжал.

И текст начал поддаваться. Медленно, слово за словом, образ за образом, он начал открывать ему свой смысл.

Это был отрывок из «Книги Мудрости». В нём не было ни пророчеств, ни призывов, ни историй. Это было спокойное, почти техническое описание одного из фундаментальных законов мироздания.

«…Ибо всякая Душа, пришедшая в Мир Яви, несёт в себе Свет Изначальный, как искра несёт в себе память о Великом Пламени. Но Мир Яви есть испытание. Ибо в нём Свет смешан с Тьмою, как день смешан с ночью. И задача Души – не расплескать свой Свет в суете, но преумножить его, превратив искру в костёр. Ибо тот, кто во Тьме ищет лишь Тьму и оправдание для своих слабостей, становится частью её, и тяжесть его привязывает его к мирам нижним. А тот, кто даже в самой глубокой Тьме ищет хотя бы малую искру Света, сам становится Светом, который рассеивает любую Тьму…»

Дальше говорилось о Совести, которая есть не что иное, как голос Света твоего Рода внутри тебя. О Выборе, который делает душа каждое мгновение. О том, что нет награды и наказания в том примитивном смысле, как понимают их дети. А есть лишь естественное следствие – твоя душа либо утяжеляется и после ухода из Яви падает в нижние, тёмные миры, либо светлеет и очищается, чтобы подняться по Золотому Пути к своим Предкам.

Он читал это, и у него по щекам текли слёзы. Это не было похоже ни на одну из известных ему религий или философий. В этом не было ни страха перед божьим гневом, ни обещания райских кущ за хорошее поведение. В этом была спокойная, холодная и величественная физика духа. Законы Вселенной, такие же непреложные, как закон всемирного тяготения.

Он понял, что это было второе испытание. Испытание на чистоту помыслов. Если бы он искал в этом тексте власть, секретные технологии или способ подчинять себе других, он бы ничего не увидел. Руны открылись ему только потому, что он искал ответ на самый простой и самый главный вопрос – что происходит с душой, когда она покидает этот мир. И он его получил. Не полный ответ, но направление. Путь.

Он работал над текстом почти месяц. Когда он закончил, он отправил свой перевод Святозару. Он не ждал похвалы. Он просто сделал свою работу.

Ответ пришёл через час. Он был таким же коротким, как и предыдущие.

«Ты увидел буквы. Но ты прочитал смысл. Ты готов к последнему шагу. Жди».

Он ждал. Неделю. Две. Он не знал, чего ждать. Но он был спокоен. Он сделал всё, что мог. Он навёл в квартире идеальный порядок. Разобрал завалы книг, отнёс несколько коробок в районную библиотеку. Он начал выходить на улицу не по необходимости, а просто так. Гулял по набережным, смотрел на свинцовую невскую воду, на спешащих по своим делам людей. Он больше не чувствовал себя призраком в этом городе. Боль от потери семьи не ушла, она навсегда осталась частью него, как глубокий шрам, но она перестала быть центром его вселенной. Центром стало ожидание. Спокойное, уверенное, как у часового на посту.

Звонок в дверь раздался в четверг, в полдень. Он был коротким, уверенным. Не как у курьера или соседа.

Он открыл. На пороге стоял один из тех двоих, что встречали его у Святозара. Тот, что был постарше, с выцветшими, почти стёршимися татуировками на руках, видневшимися из-под закатанных рукавов рубашки. Лицо непроницаемое, глаза смотрят внимательно, оценивающе, словно взвешивая его.

– Алексей Романов? – его голос был низким и спокойным.

– Да.

– Вам письмо. От Святозара.

Он протянул ему обычный почтовый конверт, без марок и адреса. Алексей взял его. Пальцы ощутили плотность бумаги и что-то твёрдое внутри.

– Мне нужно что-то передать в ответ? – спросил он.

– Нет. В письме всё сказано. У вас есть три часа.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и зашагал вниз по лестнице. Его шаги были тяжёлыми и размеренными, они гулко отдавались в тишине парадной.

Алексей закрыл дверь и вскрыл конверт. Внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги и билет на поезд. Обычный билет РЖД, купленный, судя по всему, сегодня утром. «Санкт-Петербург – Абакан».

Он развернул письмо. Почерк Святозара был угловатым, твёрдым, как у человека, привыкшего вырезать руны на дереве, а не писать шариковой ручкой.

«Алексей, если ты читаешь это, значит, твоё сердце оказалось чище, а воля – крепче, чем я смел надеяться. Прости за долгое молчание. Мы проверяли не только тебя, но и пути вокруг тебя. Твой поиск не остался незамеченным, и тень легла на твои следы. Теперь нужно действовать быстро».

Алексей оторвался от письма. Тень. Он понял, что речь идёт не о метафоре.

«Я должен объяснить тебе, почему я был так строг. Почему подвергал тебя испытаниям, которые могли тебя сломать. Когда-то, в юности, я был таким же, как ты. Гордым, уверенным в силе своего разума. Я привёл в дом своего деда, Хранителя нашего Рода, людей, которых считал коллегами. Они оказались волками. Они пришли не за истиной, а за силой. Мой дед погиб, пытаясь их остановить. Я заплатил за свою гордыню и наивность кровью самых близких. Я поклялся, что больше никогда не допущу такой ошибки».

Руки, державшие письмо, слегка дрогнули. Он понял, что ввязался не в игру, не в научное исследование. Он ступил на тропу войны. Невидимой, древней войны, где на кону стояла память целого мира.

«Поэтому я проверял тебя. Я должен был убедиться, что твоя боль не породила в тебе жажду мести или власти. Что ты ищешь не силу, а смысл. Что ты готов не брать, а служить. Ты прошёл этот путь. Ты очистил воду своего духа, и теперь ты готов пить из источника.

Билет в один конец. Поезд уходит сегодня вечером. В Абакане тебя встретят. Не бери с собой ничего, что связывает тебя с прошлой жизнью. Никакой техники, никаких документов, кроме паспорта. Только сменную одежду и то, что можешь унести в руках. С этого момента Алексей Романов, переводчик из Санкт-Петербурга, должен исчезнуть. Он уехал в бессрочный отпуск, продал квартиру, пропал. Чем меньше следов, тем лучше.

Человек, к которому ты идёшь, – последний из Первых. Он видел рождение этого мира. Слушай его сердцем, а не только разумом. То, что он тебе откроет, станет твоим знанием, твоим оружием и твоим бременем. И помни: ты не один. Мы здесь. Мы держим свой рубеж. Да хранит тебя Свет твоих Предков. Святозар».

Алексей дочитал письмо и сел на стул. Руки слегка дрожали. Трагедия Святозара, его боль и его ответственность – всё это вдруг стало таким реальным.

Три часа.

Он посмотрел на свою квартиру. На книги, на компьютер, на фотографии на стене. На всю свою прошлую жизнь. И не почувствовал ни капли сожаления. Всё это было уже мёртвым. Его мир рухнул пять лет назад. А сейчас ему давали шанс построить новый. Или, по крайней-мере, помочь защитить тот, что был до него.

Он собрал небольшой рюкзак. Паспорт, немного наличных, смена белья, свитер, зубная щётка. Письмо Святозара он сжёг в раковине, наблюдая, как огонь превращает его слова в чёрный пепел.

Он в последний раз окинул взглядом пустую квартиру.

И ушёл, не оглядываясь.

Глава 3. Охота на Искру

Часть 1

Он ненавидел этот мир. Не той горячей, эмоциональной ненавистью, что была свойственна его обитателям. Его ненависть была иной. Холодной, как космос между галактиками. Спокойной, как работа хирурга над опухолью. Это была ненависть Порядка к Хаосу.

Стиратель сидел в безупречно чистом, стерильном номере люкс-отеля в Цюрихе. За панорамным окном, от пола до потолка, раскинулся ночной город – идеальный узор из огней, выверенная логика транспортных потоков. На мгновение этот вид доставил ему подобие эстетического удовольствия. Но это был лишь фасад. Он чувствовал то, что скрывалось за ним. Миллионы хаотичных, эгоистичных желаний. Страх, жадность, похоть, зависть. Бессмысленный, бурлящий котёл биохимических реакций, который эти существа называли «жизнью».

Он не был злом в том примитивном, театральном понимании, в котором его представляли люди. Он не желал им страданий ради страданий. Страдание было неэффективным и порождало лишь больше хаоса. Он был санитаром. Садовником, который видит, что прекрасный, идеально спроектированный цветок – Изначальный Замысел – заглушен ядовитым, агрессивным, мутирующим сорняком. И имя этому сорняку было – свобода воли. А его самое уродливое порождение – человечество.

Его мир был другим. Он закрыл глаза, позволив себе на долю секунды прикоснуться к воспоминанию. Не к картине. К ощущению. Ощущение своего мира, своей цивилизации. Это был мир без трения. Мир идеальной синхронности. Их города не строились, а вычислялись, вырастая из первоматерии по заданным математическим формулам. Они не знали одиночества, потому что всегда были частью целого. Не было ни боли, ни страданий. Был лишь вечный, незыблемый, кристально чистый Порядок.

А потом пришли «светлые». Вирус анархии, который они называли «свободой». Они превозносили индивидуальность, которая была лишь замаскированным эгоизмом. Они ценили эмоции, которые были лишь биохимическими сбоями. И они заразили этой болезнью Вселенную.

Земля, или Мидгард, как её называли эти беженцы, была для него особой болью. Это был инкубатор. Последний заповедник, где «светлые» спрятали остатки своих Родов и своё главное оружие – Искру Творца, заложенную в геном этих диких приматов. Они совершили немыслимое кощунство – скрестили своё звёздное семя с местной фауной, породив химеру. Человека. Существо, разрываемое между божественным потенциалом и животными инстинктами. Самое нестабильное и потому самое опасное создание во Вселенной.

Но теперь ситуация изменилась. Появился «узел». Мальчишка-переводчик, чья боль оказалась достаточно сильной, чтобы пробить скорлупу обыденности. И этот мальчишка, ведомый старыми дураками вроде Святозара, подобрался слишком близко к Его главному врагу. К Предтече.

Нельзя было допустить этой встречи. Память Предтечи была оружием. Если она соединится с волей и болью этого мальчишки, может возникнуть резонанс, способный пробудить и других.

Стиратель открыл глаза. Пора было действовать. Но прежде чем заняться мальчишкой, нужно было ослепить поводырей. Он развернул ментальную карту этого региона. Он видел энергетическую сеть планеты не как живую, дышащую систему, а как набор узлов и коммуникаций, которые нужно контролировать. Он сразу нащупал ближайший к поезду активный узел. Яркое, тёплое, уверенное свечение. Хранитель. Один из тех, кто держал рубеж под Красноярском.

Убить? Стереть? Слишком грубо. Слишком очевидно. Есть способ изящнее. Превратить их оружие в своё.

Стиратель сфокусировал свою волю, как линза фокусирует солнечный луч, и протянул к этому узлу тонкую, ледяную нить своего сознания.

Родомир сидел на веранде своего дома в глухом посёлке под Красноярском. Он читал старую, потрёпанную книгу и пил травяной чай, глядя, как за окном начинается снег. Он только что закончил сеанс связи со Святозаром и чувствовал лёгкую тревогу и одновременно надежду. Мальчишка был в пути. Их последняя надежда. Задача Родомира была проста – мысленно «вести» его, прикрывая его ауру от чужого внимания.

Внезапно он почувствовал это. Не звук, не запах. А вторжение. Словно в его тёплый, уютный дом ворвался порыв арктического ветра. Он вскочил, пытаясь воздвигнуть ментальный щит, но было уже поздно. Ледяная игла чужой воли не стала пробивать его защиту. Она обошла её, вплелась в неё, как ядовитая нить в гобелен.