Мы были сделаны из стекла

– Тем интереснее, – произнесла она. И позволила себе тонкую улыбку. – Пойдём.

Комната встретила их тишиной.

– Спать ты не будешь, – заметил Том.

Том стоял у двери, не сводя с нее глаз. Он хотел что-то сказать – и передумал.

– Будь… – он поискал слово, – не сильной. Ты и так сильная. Будь собой.

– Я и есть, – сказала она. – В этом и проблема.

– Для кого?

– Для мира, – она посмотрела на свои руки, на пустые запястья без браслетов. – И для тех, кто думает, что может его держать.

Том кивнул. И ушёл.

Изи легла на диване в апартаментах Аделин, не снимая жакета. Плакала – тихо, без рыданий, так, как плачут люди, которые привыкли держаться. Аделин сидела у окна, смотрела на черный сад и слушала, как стрелка часов тихо щёлкает внутри коробочки. Ей казалось, что стрелка показывает не время, а правду. Хоть Аделин и выглядела спокойна, почти неподвижно, внутри все сгорало. Это был горючий коктейль из страха, сожаления, а самое страшное – понимания.

Телефон вспыхнул раз: "Состояние стабильно". Без имени. Без смайлов. Без человеческого. Хорошие новости в этом мире всегда звучат как приговор, отложенный на утро.

Аделин устало улыбнулась – тонко, остро, словно ей разрешили дышать. В этом мире вседозволенность – не привилегия, а образ жизни. И если у каждой валюты есть курс, то у молчания – самый высокий.

Глава 3

Утро не наступило – оно просочилось в Марлоу как серый чай через марлю. Камни двора были мокры, воздух пах железом и ладаном из капеллы – кто-то успел поставить свечу до рассвета. Колледж гудел не голосами, а пересылками: "ты в порядке?", "ничего не говори", "это был несчастный случай", "ничего не пишем". Внутри любого "доброе утро" теперь жил шепот "кто был рядом?".

Аделин проснулась от собственного тяжелого дыхания. Лицо – холодное, зелёные глаза ясные, как стекло после дождя. Волосы – идеальная гладь; она вычесала их до состояния выученной дисциплины, как мысли перед боем. Изи за ночь не раз меняла позу: её легкая, тонкая тревога звучала даже в дыхании.

– Новости? – спросила Изи шёпотом, когда экран телефона вспыхнул на секунду и умер, не показав имя.

– Стабильно закончилось в четыре сорок, – ровно сказала Аделин. – Октавии не стало.

Изи закрыла глаза ладонью, как будто от света. Долгое почему осталось в горле.

– Скажи это вслух, – мягко добавила Аделин. – Чтобы оно стало тверже.

– Октавия умерла, – повторила Изи, чужой голос в собственном рту. – Это… не несчастный случай?

– Это – смерть, – сказала Аделин. – Остальные слова придумают позже.

Телефон завибрировал тем же сухим сообщением, что пришло всем, кто должен: "Cambridgeshire Constabulary на кампусе. Просьба оставаться в доступе. Прессу внутрь не допускаем. Любые комментарии – через администрацию". У каждой буквы был человек.

Во дворе у ворот стояли двое в гражданском, но правильной гражданской: однотонные пальто, по обуви – сразу видно, что не студенты; при одном – аккуратная папка с прозрачным клапаном. Дальше – машина, в которой дремала мигалка. На дверях – герб.

– Детектив Роуэн Шо, – представилась женщина лет сорока с лишним. Темные волосы убраны в пучок, лицо не холодное – выжженное работой. – Младший детектив Аша Патель, – кивнула она на мужчину рядом: худой, внимательный, с руками того, кто умеет держать чужую тайну в перчатке. – Мы будем вести опросы. Сначала – администрация, потом – вы. – Пауза. – Все.

Слово все отозвалось в стенах, как в колоколе.

– Мы подготовим зал, – отрезал декан. Он был бледнее обычного, галстук слишком туго затянут. – Студенты соберутся в Great Combination Room.

– Отлично, – сухо сказала Шо. – И, пожалуйста, никаких общих линий от вашего PR. Я очень люблю PR – он помогает определять, где не правда.

Декан кивнул, как кивают, когда знают: PR уже печатают.

Great Combination Room – зал, где обычно подавали портвейн и согласие. Сегодня – чай в фарфоре и инструктаж. Лепнина на потолке выглядела как кружево, в котором за ночь завязали узлы. Шторы – тяжелые, мохнатые, будто глотают звук. Этот зал был для светских бранчей и балов, но точно не для допросов студентов.

Студенты приходили в тихом черном: брючные костюмы, закрытые воротники, жемчуг, тонкие часы. Никто не блестал. Так правильнее.

Виктория Хантингтон стояла у камина, как статуя, которая всегда была на месте при важных сценах. Платье – темно-синее, волосы – в низкий пучок, серьги – маленькие жемчужины. Рядом – Себастьян, бледный, слегка лохматый, смех где-то остался в прошлой ночи. Оливер листал записную книжку – не свою чёрную, другую, официальную, которую можно видеть всем. Лукас ходил, как добрый надсмотрщик, раздавая "все хорошо", и это "все хорошо" било по нервам как ложь с детства.

Тайлер вошёл последним из своих. Черный костюм как решение; рубашка – белая, как бумага, на которой уже набран текст. Он занял место не у камина – у двери. Контроль.

– Слушаем, – сказала Виктория. Её голос был ровно посередине между утешением и приказом. – Сейчас будут допросы. Не нервничаем. Не домысливаем. Говорим только то, что видели.

– Мы ничего не видели, – тихо вставила Клара, складывая ладони как в молитве.

– Мы слышали крик, – поправил Оливер. – Крик – не видео. Это можно слышать.

– Деталей – ноль, – мягко добавил Лукас. – Полиция любит детали – пусть сами их собирают.

– Хронология, – Виктория загнула тонкий палец. – Мы прибыли… – глаза на Оливера.

– С 21:30 до 22:15 – поток гостей. 23:05 – первый тост. 00:12 – смена музыки. 00:37 – Октавия на балюстраде. 00:39 – падение. – Он не поднимал глаз. Дикция безукоризненна.

– Алкоголь? – спросил Себастьян, запоздало вспомнив, что алкоголь – это слово, у которого есть последствия.

– Шампанское, – сказал Оливер. – Дорогие вина. Ничего больше мы не видели.

София скривилась:

– Какого цвета было ее платье? – упрямо. – Белого. Значит, кокаин не был бы виден. И его не было. – Она бросила взглядам крючья.

– София, – Виктория чуть опустила ресницы. – Мы не обсуждаем вещества. Мы говорим о людях.

– Именно, – отозвался Тайлер. – Человека не стало. Остальное – администраторы и юристы. – Пауза. – И мы.

– Формулировка, – Виктория: – "она чувствовала себя плохо" – скользкая ступень. Мы вызвали скорую. Никаких имен врачей. Никаких кто с кем. Никаких видеозаписей – их и не было.

– Мы – не свидетели, – добавил Оливер. – Мы – присутствующие. Это разные процессуальные роли.

– Деверо, – повернулась Виктория к Аделин, – ты говорила со скорой. Пожалуйста, никаких героических подробностей. – Она улыбнулась, как улыбаются кровью. – Сохраним благородство для прессы.

– Я скажу правду, – мягко ответила Аделин. – Короткую.

– Короткая правда – лучше длинной лжи, – заметил Оливер. – Но хуже молчания. – Он поднял глаза. – Наша линия: мы не знаем.

– Мы всегда знаем, – не громко сказала Аделин. – Просто иногда не говорим.

От камина отделился Себастьян:

– Черт, прекратите. Вы говорите так, будто мы… – он запнулся, – привыкли. Мы… не… – голос сорвался; он опустил взгляд. – Ладно. Я скажу, что видел её за полчаса до. Она смеялась. Этого хватит.

– Хватит, – подтвердил Тайлер. – И улыбайся меньше.

Пауза дрожала, как занавес перед актом. В дверь тихо постучали. Вошла администратор: строгая юбка, брошь, измученная улыбка.

– Шо просит, – сказала она. – Начинаем.

– Разойдемся, – велела Виктория. – По одному. Не сбивайтесь в пары. Пары – это истории.

Коридор перед небольшим кабинетом, где шёл опрос, пах бумагой и черным кофе. На столе – бутылка воды, коробка бумажных платков, две ручки. Шо и Патель сидели ровно и смотрели прямо, но без издевки. В стороне – включенный диктофон, красная лампочка горела как комариный глаз.

– Имя, – сухо, – курс, – мягко, – отношение к покойной, – беззлобно, – где были, когда слышали крик, – подробно.

София вышла, поправляя помаду. Из её лица исчезла та самая дерзость: сейчас она была послушной.

– Они спрашивают правда ли, что у Графтонов есть закрытая комната, – шепнула она Виктории. – И был ли врач раньше, чем скорая.

– Они спрашивают всем одно и то же, – ответила Виктория. – Это как экзамен. Не завали.

Лукас вышел, сжимая небольшой стакан воды. Он всегда улыбался – сейчас не смог.

– Спрашивали, кто был ближе к балюстраде, – сказал он. – И… спросили, не видел ли я странного поведения у Октавии за час до.

– Что ответил? – Оливер.

– Что она была весела, – механически. – Что ничего необычного. – Он посмотрел на Тайлера. – Они спрашивали про тебя.

– Всегда спрашивают, – равнодушно сказал Тайлер.

Эмилия Прайс – обычная, честная, журналистская девочка, но сегодня очевидно не журналист – вышла, не встречая взглядов. Она выглядела так, будто видела, как слово "справедливость" падает со стола и разбивается.

– Они хотят имена, – сказала она тихо Аделин. – Не давай. Это будет не про правду.

– Я даю только полные имена, – отозвалась Аделин. – Внутри своей головы.

Её вызвали не сразу – правильно. В такие моменты, если провести власть через комнату, она идет последней, чтобы на неё смотрели все, кто уже был. Когда она вошла, Шо слегка улыбнулась: уважение к тому, кто держит спину.

– Мисс Деверо, – Без паузы – к делу: – Пожалуйста, садитесь вот здесь. Прекрасно. Имя, курс…

– Аделин Деверо, второй курс, политическая экономика, – голос шел как ровная линия.

– Итак, вчера, – Шо не давила. – Где вы были между 23:30 и 00:45?

– В Графтон-хаус, – ответила она. – В зале, затем на террасе, потом снова в зале. Рядом – разные люди. – Заметная пауза. – Большинство из них вы уже видели.

Патель чуть кивнул: она понимает как нужно говорить.

– Ваши отношения с Октавией Рид?

– Светские, – сказала Аделин. – Мы состояли в одном круге. Я не близкий друг.

– Употребляла ли она алкоголь? – мягко.

– Это вечеринка, – сказала Аделин. – Да.

– Наркотики? – уже Патель.

– Я не видела, – чётко. – И никого не видела, кто… – она на секунду подумала, – предлагал.

Шо следила за паузами.

– Кто был рядом с балюстрадой за минуту до падения?

– Я была в центральном зале, – ответила Аделин. – Слышала крик. Видела падение. Внутри – много людей. На балюстраде – Октавия одна.

– Вы знаете, что она умерла под утро?

– Да.

– Вы немедленно сказали Скорая, – Шо глянула в заметки. – Почему официальная, а не врач семьи?

– Я люблю официальность, – сказала Аделин. – Это экономит время и совесть.

Патель впервые позволил себе легчайшую улыбку. Интерес.

– Кто дал команду расчистить проход?

– Отдали, – сказала Аделин. – И я видела, как все отступили.

– Кто именно?

– Все, кто умеет следовать командам, – спокойно. – Включая меня.

– Морленд? – прямо спросила Шо.

– Морленд умеет говорить так, что его слышат, – ответила она. – Это редкий навык.

– Вы с ним знакомы?

– Мы учимся в одном колледже.

Шо кивнула – не поверила, а приняла. Она изменила тему внезапно:

– Скажите, мисс Деверо, – голос стал почти добрым, – чем платят за молчание в вашем мире?

– Тем, что можно украсть, – сказала Аделин. – Деньгами, репутацией, будущим. – Пауза. – Иногда любовью.

– Что вы выберете, если придётся? – спросил Патель.

– Сегодня наука отвечает за меня: ничего, – сказала она. – Я не люблю выбирать раньше повестки.

Шо посмотрела прямо. В её взгляде не было злобы. Там было что-то вроде "вижу, как ты говоришь, запоминаю, как ты думаешь".

– Спасибо, мисс Деверо. Если вспомните что-то ещё…

– Я запишу, – прервала Аделин. – И принесу. Правильно оформленное.

– Очень кстати, – Шо улыбнулась реже обычного. – Следующий.

В коридоре было влажно от дыханий. Когда Аделин вышла, взгляды к ней поднялись как головы цветов к солнцу. Кто-то шепнул: "Как?" – и получил: "Никак".

– Пройдемся, – сказал Тайлер, уже стоя возле боковой двери. Не просьба.

– Я занята, – ответила она.

– Вдохом? – он откинул голову на миллиметр. – Хотя бы пять минут.

Она могла сказать "нет". Она сказала: "Пять".

Они шли под аркадой кластера, где камень пах столетней тишиной. Скамейка у стены была сухой – туман не достаёт досюда. Тайлер остановился слишком близко, как привыкли те, кто не уступает пространство.

– Ты вмешалась, – сказал он тихо, без обвинения.

– Я сделала, – ответила она. – Это экономит чужие жизни.

– А мои – нет? – он улыбнулся еле заметно.

– У тебя много жизней, – сказала она. – Они ловко меняются местами.

Он отступил на один шаг и снова вернулся.

– Ты отвлекаешь, – сказал он. – Ты – как атомные часы. Рядом с тобой люди теряются – это проблема для всех. Ты – проблема.

– Мой ритм – не метроном для ваших решений, – сказала она. – Привыкай.

– Я привыкать не умею, – сказал он. – Я создаю правила.

– Правила пишут те, кто умеет жить с ними, – отрезала она.

Тонкая улыбка – опасная, как лезвие под манжетой. Он наклонился.

– Скажи честно: ты думаешь, что я опасен?

– Ты банален, – ответила она. – Опасность банальна. Богатые дети опасны не потому, что умны. Потому что всегда запаздывают с ценой.

– Ты мне мешаешь, – сказал он, и впервые в голосе была усталость.

– Тогда меньше думай обо мне, – спокойно сказала она.

– Ложь, – тихо. – Я не… – он споткнулся, – я не думаю о тебе.

Они стояли так близко, что дыхание стало общим воздухом. Глаза – в глаза. Нерв – к нерву. И в этой близости не было ничего нежного – только смертельно невыносимая необходимость признать притяжение. На секунду она захотела переступить границу. На секунду он понял, что не может.

– Аделин! – Голос Тома порвал нитку. Он шел быстрым шагом, лицо – закрыто, как у человека, который потерял вежливость. – Тебя зовут. Сейчас.

Тайлер выровнялся. Внутренняя злость отпечаталась в идеально прямой спине.

– Рэтклифф, – сказал он. – Ты всегда приходишь вовремя. Как охранник в библиотеке.

– Кто-то должен, – Том встал по левую руку от Аделин. Не между. Рядом. – Её ждут.

– Мы закончим, – сказал Тайлер.

– Вы никогда не заканчиваете, – ответил Том тихо. – Это и есть проблема.

– Не твоя, – холодно сказал Тайлер.

– Пока нет, – кивнул Том.

– Довольно, – сказала Аделин. – У меня – допрос. У тебя – власть. У Тома – достоинство. Давайте оставим всё при себе.

Она развернулась, первая. В этом мире выигрывает тот, кто первым уходит правильно.

На очереди у Шо сидела Изи – жадно глотая воду, но держась. Аделин прошла мимо, едва тронув её плечо – короткий сигнал: я здесь. Изи кивнула едва заметно.

– Харпер, – голос Шо был мягче. – Не бойтесь. Здесь говорите вы.

– Я… – Изи сглотнула. – Я была рядом. Я повернула ее на бок.– Она подняла глаза. – У меня родители врачи. Я знала что делать. Я не знала как жить после.

Шо положила ручку.

– Это честно, – сказала она. – Запишем. – Пауза. – Вы дружите с мисс Деверо?

– Я… – Изи улыбнулась чуть-чуть. – Я рядом с ней бываю. Это похоже.

– Она вам помогает?

– Она помогает молчать, когда надо, – сказала Изи и удивилась, как красиво это звучит. – И говорить – когда нельзя молчать.

Шо отметила. Патель отметил, как в этой фразе спрятан рычаг.

Том зашёл вслед за Изи. Он сел как человек, который не привык к ролям, но знает текст.

– Ваши отношения с мисс Деверо? – стандартно.

– Старые, тёплые, честные, – ответил он. – Мы не ведём войн.

– С мистером Морлендом?

– Холодные, братские, – ответил он. – Мы состоим в одном братстве. Из-за наших фамилий.

– Вы готовы дать письменное… – начала Шо.

– Конечно, – сказал он. – И подпишу своим именем. Полным. – Он немного улыбнулся. – Я люблю подписи.

– Прекрасно, – сказала Шо. – Мы тоже.

Себастьян, выйдя из кабинета, шёл как будто по воде. Он поймал Аделин за рукав:

– Они знают. – Голос – срыв. – Чертовы вопросы. Они как будто были там.

– Они всегда словно присутствуют на месте преступления, – сказала она. – И это их сила.

– А в чём наша? – горько спросил он.

– В том, чтобы помнить лучше, – сказала Аделин. – И дольше. – Пауза. – И молчать.

Оливер стоял у окна, как будто дымил – хотя в Марлоу за это штрафовали. Он провёл пальцем по стеклу: на кончике осталась пыль. Он посмотрел на неё, как на улики.

– Они придут ещё, – сказал он негромко. – Сегодня – опрос. Завтра – токсикология. Послезавтра – сбор версий. – Он коротко улыбнулся. – У нас – два дня, чтобы версия стала легендой.

– Легенды плохи тем, что в них верят дети, – сказала Аделин.

– А ты? – он повернул к ней голову.

– Я верю в цены, – ответила она. – Скажи, Оливер, что там у тебя в другой книжке? Цена тишины?

– Тишины – да, – сказал он. – А ещё есть цена взгляда. Твоего – на него. Его – на тебя. Она растёт.

– Это пузырь, – сказала она. – Лопнет.

– Некоторые пузыри – из стекла, – ответил он. – Режутся.

Вечером – не ночь. Кампус наконец выдохнул, как дом, в котором родился сквозняк. Шо закрыла папку.

– На сегодня достаточно, – сказала она декану. – Мы вернемся завтра. Не уезжайте из города. Пожалуйста, никаких сборов в частных домах. Никаких частных врачей без уведомления.

– Конечно, – кивал декан. Он всегда кивал.

Вечер в Марлоу не наступил – он сжал горло дню мягкой ладонью. Камни во дворе ещё пахли дождем; капелла дымилась свечами, и этот запах – воск, ладан, холод камня – держал людей спокойнее, чем любые официальные письма. На ступенях капеллы Тайлер стоял, как будто ждал дождя. Он ждал её.

– Ты устала, – сказал он, когда Аделин вышла из тени арок.

– Когда я устаю, – сказала Аделин, – я перестаю быть мягкой.

– Ты и не была, – отозвался он. – Ты – острый предмет.

– Ты – тупая сила, – ответила она.

– Мы идеально подходим, – сказал он.

Секунда – дольше минуты. В этой секунде мог бы быть любой грех. Аделин смотрела не отрываясь,лишь слегка от ветра подергивались ресницы. Тайлер же не моргал вовсе, он пытался словно своим взглядом проникнуть внутрь девушки. И в этой секунде их прервал голос, к которому не привыкаешь как к шуму моря – он слишком земной.

– Тебя ждёт Изи, – сказала София. – Она… – она запнулся, – плачет. Она держалась весь день. Сейчас – нет.

Аделин повернулась к ней сразу всем телом, как реагируют на важное.

– Где она?

– В библиотеке. Там тихо.

– Спасибо, – сказала она. – Пойдём.

Она шла быстро. Тайлер не пошел за ней – стоял и смотрел. Когда их фигуры исчезли, он поднял голову к небу, на котором небо всегда выигрывает у людей, и тихо сказал самому себе:

– Черт.

Слова звучали так, словно, это был его приговор.

В библиотеке пахло ветхой кожей переплетов и видимой честностью. Изи сидела у окна, пальцы вцепились в тонкий шарф, а грудь равномерно поднималась и опускалась.

– Я… – она подняла глаза на Аделин, и слёзы в них были как дождь: не про истерику – про облегчение. – Я сказала все как надо. Но я боюсь, что это было как надо им.

– Иногда им и нам совпадает, – сказала Аделин. – Это редкая роскошь – пользуйся.

– Спасибо, что ты рядом, – сказала Изи и сжала её руку.

Она впервые за этот день улыбнулась по-настоящему – губами, глазами, линией шеи.

– Когда-нибудь ты скажешь что-то, что мне не понравится, – сказала она. – И я всё равно скажу спасибо.

В тишине поскрипывали стулья. За окном темнело. Мир причесывал свой пресс-релиз на ночь. Ребята сели вместе за один стол и вместо того, чтобы склоняться над книгами, разговаривали не о чем, и в то же время обо всем. Они позволили забыться не некоторое время, позволили быть себе настоящими студентами. Смеялись, пытаясь заглушить звук. Том к ним присоединился позже. Они были счастливы именно в этот момент, словно проблемы все позади.

Телефон на столе вибрировал коротко. Сообщение без имени:

Долги зафиксированы

Аделин прочитала, положила экран вниз.

– Опять они?, – сказал Том.

– Всегда они, – отозвалась она. – Но делать будем мы, как и исправлять.

– Что? – Изи подняла голову.

Аделин встала, подошла к окну. В отражении – высокая, тонкая, идеальная. За спиной – Том и Изи, как два полюса: защита и смысл. И где-то во дворе – шаги Тайлера, который начал понимать: от некоторых вещей не уходят. Не потому что нельзя. Потому что невыносимо. Вечер поджал хвост. В капелле кто-то тихо пел. Кембридж стягивал на ночь шарфом небо. И вся их вселенная из фамилий на секунду затихла, как огромная сцена перед занавесом, на которой уже поставлен следующий акт.

Глава 4

Утро в Марлоу щелкнуло выключателем – свет холодный, как правда, которую не успели прикрыть пресс-релизом. Двор блестел после ночного дождя; скамьи под арками были еще влажные, а в "Old Hall" уже ставили блюда с овсянкой так аккуратно, будто от симметрии тарелок зависел статус факультета. Шепот шел волнами: "полиция вернётся", "семьи давят", "она смеялась – значит, всё было нормально", "его видели с разбитыми костяшками". Слова били о камень и разбивались, оставляя соль. Студенты говорили шепотом, даже те, кто не был соучастником, просто, потому что так надо. Аделин и Изи шли по длинному коридору, стараясь не обращать внимания на шепотом.

Том стоял у кофемашины и спорил с ней глазами, почему кофе должен быть сладким.

– Ты что смешного мне расскажешь, чтобы я перестала думать о смерти? – вместо приветствия спросила Аделин. Она присела на край тумбы рядом с кофемашиной и уперлась руками.

– Факт, – Том сделал вид, что обдумывает. – У нас в библиотеке словарь иронии стоит в разделе религия. Потому что иначе никто бы его не открывал.

– Сработало, – она едва заметно улыбнулась. – Ещё.

– Говорят, что в университетском пруду живёт старая щука по имени Пожертвование. Её никто не видел, но все знают, что без неё пруд бы высох.

– Это про тебя? – спросила Аделин с невинным интересом.

– Скорее про тебя, – ответил он. – А я… подкармливаю.

Он говорил просто; от этого становилось легче. Рядом с ним воздух звучал как музыка без слов – не навязывался, держал. Девушке было так спокойно с ним рядом, словно, ее укутывает теплое одеяло в холодную ночь.

– Вы оба слишком милые для утра, – прошла мимо Клара и бросила ещё, не оборачиваясь: – Сегодня детектив опять в чёрном. Это к дождю или к допросам?

– К дождю, – сказала Аделин.

– К дождю, – сказал Том.

Они хором рассмеялись. Смех был короткий, острый, как нож для конвертов.

И тут зал, как всегда, замолчал сам – не полностью, но так, чтобы заметить его появление. Тайлер вошёл без театра: темно-синий костюм, белая рубашка, рукава – на полдюйма выпущены из-под пиджака, на костяшках правой – свежие ссадины, тщательно промытые. Светло-карие глаза – с утренней усталостью, которая идёт только тем, кто не признается, что не спал. Он остановился, как точка на "i", и весь текст вокруг мгновенно стал разборчивее.

– Понедельник, – сказал он, беря кофе. – Лучший день, чтобы притвориться приличным.

– Ты – не притворяешься, – без интонации откликнулась Аделин. – Ты этим живешь.

– Могу научить, – бросил он.

– Я самоучка, – парировала она.

– Слышно, – он глотнул. – Свободный стиль. Вдохновляет.

Смешок прошел по студентам, как ветер, но обоих их это не коснулось. Между ними сегодня стоял новый предмет – электричество. Ощущение, если они прикоснутся друг к другу, то по телу пройдет 220 вольт.

Том смотрел на них спокойно, чуть кружась с собственным стаканом, будто танцуя в одиночку. Он не отворачивался – и именно поэтому в нём не было слабости.

– Пары, – сказала Изи, тронув локоть Аделин. – Идём?

– Идём, – повторила Аделин. – Надо послушать, как старые идеи учат молодых диктовке.

Профессор Клинфот сегодня говорил о "социальных гарантиях" изящно, как хирурги говорят о швах.

– Прекрасно, – сказал он. – Самая надежная гарантия – та, которая выглядит как подарок. Кто готов возразить?

– Подарки бывают с острыми краями, сэр, – отозвалась Аделин. – И обычно их подают с просьбой – не смотреть в упаковку.

– Браво, – усмехнулся Клинфот. – Морленд?

– Есть тонкая разница между подарком и инвестицией, – сказал Тайлер, не поднимаясь. – Первый – чтобы любили. Вторая – чтобы не забывали кому обязаны.

– Харпер? – Клинфот, как фехтовальщик, сделал пас в сторону Изи.

Изи сглотнула, прижала ручку к тетради.

– В любом случае, – произнесла она, – это всегда покупка времени. Вопрос только – чьего.

Аудитория тихо загудела. Оливер поднял бровь, оценивая гармонию "Аделин-Тайлер-Изи", как музыку в трех голосах.

Через пятнадцать минут Клинфот вдруг положил мел и, не глядя в зал, сказал:

– Кстати, – ровно, – полиция попросит нас снова быть полезными. Шум будет. Будьте взрослыми и молчаливыми. Это не противоречие, это навык.