Литания Длинного Солнца

– Его Высокомудрие достиг весьма преклонных лет, – объяснил протонотарий (как будто он, патера Шелк, какой-нибудь заезжий иноземец). – Ныне Его Высокомудрие так легко утомляется…

С этими словами протонотарий столь гнусно, всепонимающе усмехнулся, что Шелку ужасно захотелось врезать ему от всей души.

Ладно, допустим, обе эти возможности уже опробованы и исчерпаны, однако он наверняка мог бы предпринять еще что-либо – разумное, действенное и, самое главное, в рамках закона!

Не успел Шелк закончить эти раздумья, как из-за угла дальнего крыла виллы тяжеловесно, грозно выскользнул упомянутый Чистиком талос. На миг появившись, он тут же исчез из виду, вновь появился, замелькал, то скрываясь в тени, то выезжая под яркий свет небосвода.

Поначалу Шелку подумалось, что талос услышал его, но нет: в таком случае он двигался бы много быстрее. Очевидно, он попросту, как обычно, патрулировал угодья, караулил высокую, величавую виллу с зубчатыми обводами крыш, верша еще один из тысяч и тысяч обходов, совершенных с тех пор, как Кровь нанял его на службу. Изрядно занервничав, Шелк вжался в камень. Вот интересно, что у этой махины с зоркостью глаз? Майтера Мрамор как-то призналась, что видит куда хуже Шелка, хотя ему, читая книги, с двенадцати лет приходилось надевать очки. Однако причиной тому может быть всего лишь ее почтенный возраст, а талос, может, и примитивней устроен, но все-таки изрядно моложе… а впрочем, что толку гадать? Как бы там ни было, движение, разумеется, выдаст его скорее, чем неподвижность.

Неподвижность… несложное вроде бы дело, но вот беда: чем ближе подъезжал талос, тем трудней становилось ее сохранять. Голову талоса венчал шлем, блестящий бронзовый купол вместительней многих солидных склепов. Под шлемом, испепеляя все и вся злобным взглядом, сердито поблескивала личина великана-людоеда, сработанная из вороненой стали: широкий, приплюснутый нос; пара красных, навыкате, глаз; огромные, плоские, словно пластины сланца, скулы; полуоткрытая, хищно оскаленная пасть… Скорее всего, острые белые клыки, торчавшие над кроваво-алой нижней губой, предназначались попросту для красоты – вернее, для устрашения, но рядом с каждым из этих клыков поблескивал воронением тонкий ствол скорострелки.

Много ниже этой грозной головы, меж пары широченных черных ремней, без малейшего шума несших талоса вперед по коротко стриженной травке, темнело бронированное туловище не меньше грузового фургона в величину. И иглострел, и сабля, и, уж конечно, топорик – все это оружие разве что слегка оцарапало бы талосу полировку. В бою на собственной территории он мог оказать более чем достойное сопротивление целому взводу латной стражи во всеоружии. Оценив обстановку, Шелк тут же твердо решил не сталкиваться с этой громадой на ее собственной территории, а если удастся, не сталкиваться с нею вообще.

Приблизившись к белой полосе усыпанной крылокаменным щебнем дорожки, талос остановился, неторопливо завертел огромной устрашающей головой, осмотрел заднюю часть виллы, каждую из дворовых построек, скользнул взглядом вдоль дорожки и, наконец, пристально дважды оглядел весь обозримый участок стены. Уверенный, что его сердце остановилось навеки, Шелк замер от страха. Еще мгновение, и он, лишившись чувств, упадет со стены, а талос, подкатив к нему, несомненно, без жалости разорвет его на куски стальными ручищами шире, больше самых больших лопат… но, впрочем, это уже не важно: ведь он будет мертв, а мертвому все равно.

Долгое время Шелку казалось, что он замечен. Голова талоса надолго замерла без движения, тараща полные ярости глаза прямиком в его сторону, бронированная махина плавно, словно облако, неумолимо, словно горный обвал, заскользила к нему… Но вот путь талоса мало-помалу, так медленно, что поначалу Шелк запретил себе в это верить, отклонился влево, немигающий взгляд – тоже, и наконец Шелку удалось разглядеть в темноте, на фоне округлых бортов страшилища, изогнутые трапы, что позволяют десантникам-штурмовикам ехать в бой на его плоской спине.

Так он лежал без движения, пока талос не скрылся из виду за углом ближнего крыла виллы, а затем вновь переступил через шипы, освободил веревку с раздвоенным суком на конце и следом за ней спрыгнул вниз. Приземлился он, вспомнив уроки детства, по всем правилам, согнув колени и перекатившись вперед, однако удар подошвами о засохшую до каменной твердости землю оказался изрядно болезненным – настолько, что у распростершегося ничком Шелка перехватило дух.

Узкая решетчатая задняя калитка, к которой вела дорожка, усыпанная белым щебнем, оказалась утоплена в стену на порядочную глубину. Рядом с калиткой покачивалась сонетка звонка, а на звонок из дома вполне мог («А может, и нет», – машинально рассудил Шелк) выйти слуга-человек. Поддавшись безоглядному азарту, он дернул шнурок, приник к щели между прутьями шириною от силы в четыре пальца и устремил взгляд в сторону дома: ну-ка, кто явится открывать?

Над головой мрачно, зловеще зазвонил колокол. Сторожевые псы на звон не откликнулись. На миг Шелку показалось, будто в тени ветвистой вербы на полпути от стены к дому сверкнули чьи-то глаза, но отблеск угас слишком быстро, чтоб доверять ему, да и чьи же глаза (если это действительно были глаза) могли сверкать на высоте семи с лишним кубитов?

Между тем к калитке подкатил не кто иной, как давешний талос.

– Кто такой?! – проревел он и, распахнув калитку настежь, склонился вперед, направил на Шелка стволы скорострелок.

Шелк сдвинул широкополую соломенную шляпу пониже, к самым бровям.

– Некто с важным посланием для твоего хозяина, Крови, – объявил он. – Прочь с дороги.

С этими словами он поспешил шагнуть в проем калитки, чтоб ее сделалось невозможно захлопнуть, не зашибив его. Вдобавок он еще никогда не видел талоса вблизи, и, рассудив, что удовлетворение любопытства ничем страшным ему не грозит, потрогал скошенную пластину брони, заменявшую исполинской машине грудь. К немалому его удивлению, на ощупь броня оказалась разве что слегка теплой.

– Кто такой?! – вновь проревел талос.

– Тебе требуется мое имя или вверенная мне тессера? – уточнил Шелк. – У меня ведь имеется и то и другое.

Казалось, талос даже не шелохнулся, однако каким-то непостижимым образом придвинулся к Шелку вплотную – так близко, что коснулся нагрудной бронепластиной его риз.

– Осади назад!

Внезапно Шелк снова почувствовал себя ребенком, малышом против взрослого, горластого бесчувственного великана. В сказке, которую когда-то читала ему вслух мать, некий отважный, дерзкий мальчишка прошмыгнул между ног великана… и сейчас этот трюк тоже вполне мог получиться: бесшовные черные полосы, заменявшие талосу ноги, поднимали его стальное туловище как минимум на три кубита над травой.

Шелк облизнул пересохшие губы.

Сумеет ли он убежать от талоса? Если талосы так же быстры, как пневмоглиссеры, разумеется, нет… а впрочем, какая разница? Зачем талосу гоняться за беглецом, когда выстрелить вслед много проще?

Еще толчок в грудь, да такой, что Шелк покачнулся и едва устоял на ногах.

– Убирайся прочь!

– Ладно. Но сообщи Крови, что я приходил, – велел Шелк, рассудив, что о его появлении в любом случае будет доложено, а значит, неплохо бы сделать вид, будто ему этого и хочется. – Скажи, что у меня есть для него весточка.

– Кто ты такой?

– Ржавь, – шепнул Шелк. – Ну а теперь позволь наконец пройти.

Внезапно талос плавно, мягко откатился назад, и калитка с лязгом захлопнулась перед самым носом – вернее, в какой-то ладони от носа Шелка. Вполне вероятно, тессера – определенная вещица либо тайное слово, служащее пропуском для беспрепятственного входа на виллу, – у Крови имелась, но со «ржавью» Шелк, увы, промахнулся. Отойдя от калитки, он с некоторым удивлением обнаружил, что ноги его дрожат, подгибаются, будто ватные. Интересно, кто откликнется на звонок у главных ворот? Все тот же талос? Весьма вероятно, но отчего б не проверить, раз уж задняя калитка не подает ни малейших надежд?

Отправившись в изрядно далекий путь вдоль стены к главным воротам, Шелк сообразил, что Чистик (и, в порядке презумпции, любой из его собратьев по ремеслу) наверняка предпочел бы черный ход, а прозорливый хозяин, предвидя сие заранее, вполне мог усилить охрану именно с той стороны.

Минутой позже он упрекнул себя за мысли, будто Чистик не осмелился бы попытать счастья с парадным ходом: может, оно и верно, однако Чистик, в отличие от него, не испугался бы талоса до дрожи в коленках.

«Нет, – рассудил он, представив себе суровое, хмурое лицо Чистика – суженные глаза, оттопыренные уши, массивный, дурно выбритый подбородок, – Чистик, конечно, действовал бы с оглядкой, но без боязни».

Вдобавок Чистик, что еще более важно, твердо верил в расположение богов, в их великодушную заботу лично о нем, тогда как сам Шелк, лицо, облеченное духовным саном, мог лишь стараться уверовать во все это.

Покачав головой, он вынул из брючного кармана четки. Гладкость отполированных бусин, увесистая тяжесть пустотелого креста ободряли, внушали уверенность. Девять десяток, каждая из коих предназначена для восхваления, для вознесения молитв одному из главных божеств, плюс дополнительная, ничейная, так сказать, десятка, к которой подвешен пустотелый крест… Стоп, а ведь в каждом десятке (оттого-то он и десяток) также по десять бусин! Что, если некогда Девятеро были Десятью? Нет, прочь, прочь еретические мысли!

Вначале – крест.

– Тебе, о Всевеликий Пас…

В пустом крестообразном пространстве, как поведал Шелку один из наставников, таился секрет, тайна, намного превосходящая секреты съемных частей, при помощи коих Шелк забавлял самых маленьких из ребятишек, посещавших палестру, и (подобно любому авгуру) проверял, подтягивал священные контакты. К несчастью, наставник не счел уместным раскрыть ему, в чем состоит секрет, либо, вполне вероятно, не знал этого сам… а может, никакого секрета в полом кресте нет вовсе?

Отмахнувшись от несвоевременных воспоминаний, Шелк прекратил ощупывать загадочную прорезь в пустотелом кресте и истово прижал крест к груди.

– Тебе, о Всевеликий Пас, отдаю я бедное мое сердце и весь мой дух, весь разум и всю мою веру…

Мало-помалу трава поредела и вскоре исчезла вовсе, уступив место невысоким, крайне странным растениям наподобие многослойных зеленоватых зонтиков, казавшимся здоровыми, пышными, однако рассыпавшимися в прах, стоило Шелку коснуться их носком ботинка.

Парадный въезд в угодья Крови обнадеживал еще меньше, чем задняя калитка: здесь арку ворот венчал глаз в блестящем воронением металлическом ящике. Выходит, если позвонить здесь, кто-нибудь вроде Мускуса не только увидит его изнутри, но и, вне всяких сомнений, начнет допрашивать при помощи имеющегося в этом же ящике рта…

Минут пять, а то и больше, Шелк, сидя на кстати подвернувшемся валуне, растирая натруженные ноги, размышлял, стоит ли, представ перед надвратным глазом, подвергаться пристальному осмотру, а может быть, и допросу. Памятуя о том, что врун из него никудышный, он принялся было изобретать благовидный предлог для встречи с хозяином дома, но тотчас же приуныл: даже лучшие из его выдумок не выдерживали никакой критики. В итоге Шелк с явным облегчением признал идею бесперспективной. Если он и проникнет на виллу Крови, то только тайком.

Зашнуровав ботинки, он поднялся, прошел еще сотню шагов вдоль стены и снова забросил на стену, за частокол шипов, веревку с раздвоенным суком на конце.

Главное здание, как и рассказывал Чистик, оказалось двухэтажным, а в каждом из пристроенных к нему крыльев, судя по рядам окон, насчитывалось по три этажа, однако основное, изначальное строение почти не уступало им высотой. И главное здание, и крылья были сложены из того же гладкого светло-серого камня, что и стена, а высота их не оставляла ни малейших надежд забросить рогульку с веревкой на крышу. Таким образом, чтоб попасть внутрь, следовало отыскать незапертую дверь либо взломать одно из окон первого этажа – в точности как поступил Шелк с прочими мальчишками, забираясь в безлюдный дом, за пару лет до разлуки с матерью и отправки в схолу…

Невольно вздрогнув при этой мысли, Шелк обнаружил, что дальний конец правого крыла (строения наиболее удаленного от его прежней наблюдательной позиции) завершается довольно скромной пристройкой, увенчанной декоративными мерлонами, возвышавшимися над травой от силы на десять кубитов. Судя по величине многочисленных, тесно жавшихся одно к другому окон, внутри находилось что-то вроде оранжереи или зимнего сада, и Шелк, сделав в памяти зарубку на будущее, вновь принялся изучать окрестности.

Широкую травяную дорожку, изящно изгибаясь, тянувшуюся к колоннаде портика, украшавшего фасад виллы, окаймляли яркие цветочные клумбы. Напротив, в некотором отдалении от парадного входа, посреди чаши претенциозно роскошного фонтана, извивалась, белея фарфором, прекрасная Сцилла, струйками извергавшая воду и из женского рта, и из кончиков поднятых щупалец.

Воду… и не простую, душистую! Словно гончая потянув носом, Шелк уловил в неподвижном воздухе аромат чайных роз. Отложив суждения об эстетических вкусах Крови на потом, он одобрительно кивнул в сторону столь осязаемого свидетельства мирской набожности. Возможно, Кровь все же не такой уж скверный человек, что бы о нем ни думал Чистик? В конце концов, он снабдил Шелка тремя карточками на достойную жертву… и, может статься, прислушается к гласу разума, если правильно повести разговор.

Быть может, этим поручение Иносущего в итоге и ограничится?

На секунду-другую дав волю приятным мыслям, Шелк представил себя удобно сидящим в одной из роскошных комнат возвышавшейся впереди виллы и от всей души хохочущим над собственными похождениями за компанию с преуспевающим на вид толстяком, с которым свел знакомство днем, на Солнечной улице. Хм-м-м… да ведь в таком случае не исключено даже пожертвование на самый насущный ремонт!

По дальнюю сторону травяной дорожки…

Далекий рев приближающегося пневмоглиссера заставил его оглянуться. Машина, сверкая фарами сквозь поднятую ею самой тучу пыли, мчалась вдоль проезжей дороги в сторону главных ворот виллы. Поспешив залечь за частоколом шипов, Шелк распластался ничком, вжался всем телом в камень.

Стоило пневмоглиссеру затормозить, к воротам из-за колонн портика метнулась пара миниболидов с седоками в сверкающих серебром конфликт-латах. В тот же миг из-за угла зимнего сада (если то вправду был зимний сад) на полном ходу вырулил талос. Стремительно огибая кусты и деревья, он мчался по травянистой лужайке немногим медленнее миниболидов, а следом за ним упругими, длинными скачками неслись около полдюжины гибких бесхвостых зверей с усатыми мордами, с рогами на темени.

Шелк замер, провожая их взглядом, точно завороженный. Толстенные стальные ручищи талоса потянулись вперед, точно подзорные трубы, удлинились на добрых двадцать кубитов, а то и больше, и ухватились за кольцо в верхней части стены возле самых ворот. Секундная пауза; лязг, скрежет невидимой цепи; руки машины, складываясь, потянули кольцо, а с ним и цепь на себя, и створка ворот поднялась кверху.

Тень набежавшей с востока тучки укрыла колонны портика, затем ступени у их основания, и Шелк забормотал жаркую, истовую молитву Тартару, прикидывая на глаз скорость ее движения.

Негромко, протяжно, со странной тоской взвыв воздушными соплами, пневмоглиссер скользнул под округлую арку ворот. Один из рогатых зверей вскочил на его прозрачную крышу, присел, напружинился, словно вися в пустоте, но тут же, утробно рыча, спрыгнул наземь, прогнанный латниками, с руганью замахнувшимися на него прикладами короткоствольных пулевых ружей. Стоило рогатому зверю отскочить в сторону, тень тучки достигла фонтана с фарфоровой Сциллой.

Талос ослабил цепь, опуская тяжелую решетку ворот, а пневмоглиссер величаво поплыл над темнеющей травяной дорожкой, следом за миниболидами, сопровождаемый всей шестеркой рогатых зверей, вновь и вновь поднимавшихся на задние лапы, чтоб заглянуть в салон. Остановившись, пневмоглиссер плавно осел на траву у широких каменных ступеней парадного крыльца, а талос отогнал от него зверей пронзительным, пробирающим до костей воем, какой не по силам издать ни одному человечьему горлу.

Едва пассажиры в блестящих нарядах спустились на землю, Шелк спрыгнул со стены, стремглав метнулся через лужайку к зимнему саду, с отчаянием обреченного зашвырнул веревку с рогулькой на узорчатые зубцы, украшавшие обвод крыши, вскарабкался наверх и плашмя рухнул на спину.

V

Белоглавый

Казалось, Шелк пролежал за зубцами в попытках отдышаться больше получаса. Замечен ли он? Талос или один из латников, заметив его, ринулись бы на крышу немедля, это наверняка, но если рывок от стены к зимнему саду углядел один из гостей Крови, то, прежде чем он решит сообщить о вторжении да разберется, кого о нем следует известить, пройдет добрых минут десять, а то и больше, а может, он и вовсе не подумает никому ни о чем сообщать, пока его не надоумит еще кто-нибудь из гостей, услышав от него о странном происшествии.

Над головой, среди широких ломтей бесплодных туч, безмятежно плыли небесные земли, являя взору бессчетные города, ныне озаренные солнцем, – таинственные потусторонние города, никто из жителей коих ни сном ни духом не ведал и знать не желал, что здесь, внизу, некто патера Шелк, авгур из далекого Вирона, перепуганный едва ли не до смерти, может вот-вот распрощаться с жизнью.

Кроме того, его вполне мог выдать раздвоенный обрубок ветки. Если сам Шелк услышал с земли глухой стук рогульки о теплую смоляную поверхность кровли, то все собравшиеся в зимнем саду наверняка слышали шум еще лучше, отчетливее… Невероятным усилием воли замедляя бешеный стук сердца, заставляя себя дышать носом, он думал о том, что всякий услышавший удар деревяшки о крышу немедля сообразит: на крышу забрался незваный гость. Едва грохот собственного пульса в ушах поутих, Шелк затаил дух, прислушался.

Здесь музыка, тихие отголоски которой он слышал со стены, звучала гораздо громче. В мелодию вплетались, то перекрывая ее, то прячась в ее глубинах, голоса – в основном мужские, но не только, не только. Вот этот пронзительный смех определенно женский, если он, Шелк, не ошибается самым прискорбным образом…

Звон бьющегося стекла… недолгая пауза… взрыв хохота…

Между тем черная веревка из конского волоса по-прежнему свисала с зубцов до самой земли. Неужто его появление до сих пор никем не замечено? Чудеса, да и только!

Не поднимаясь со спины, Шелк подтянул веревку к себе, смотал на локоть. Еще минута-другая, и рогульку снова придется забрасывать за зубцы – теперь уж на крышу крыла… однако он всерьез сомневался, что ему хватит храбрости на новый бросок.

Безмолвно пронесшийся над его головой филин свернул в сторону, заложил вираж и умостился на подходящей ветке у самой опушки леса. Наблюдая за ним, Шелк (никогда прежде не задумывавшийся, как живется любимцам Эхидны) вдруг осознал, что выстроенная Кровью стена, примыкающая к ней полоса вырубки со стороны леса и коротко стриженный газон по другую сторону виллы бесповоротно изменили жизнь бесчисленных птиц и мелких зверьков. Из-за всего этого лесным мышам приходится иначе добывать пропитание, а ястребам с совами – иначе на них охотиться… Кем же должны были казаться подобным созданиям Кровь и нанятые им работники? Несомненно, безжалостными, неумолимыми силами самой природы!

Подумав об этом, Шелк от души пожалел несчастных зверьков, хотя, возможно, у них имелось полное право и даже больше причин пожалеть его. Можно сказать, Иносущий налетел на него с высоты, будто филин на мышь, заверил, что его благосклонное отношение к Шелку не изменится ни за что, никогда, что б Шелк ни сделал, сколь бы неправедное либо благое деяние ни совершил. Затем Иносущий, велев ему действовать, удалился, однако в некотором смысле остался рядом. Воспоминания, чудеса любви Иносущего и собственной новообретенной, чистейшей гордости самим собой, удостоенным такой чести, – все это сделает дальнейшую его жизнь куда осмысленнее, но и куда мучительней прежнего… однако что он в силах поделать помимо того, что делает сию минуту?

– Благодарю тебя, – прошептал он, – в любом случае благодарю, пусть даже больше ты не заговоришь со мною ни разу. Ты даровал мне мужество… отвагу перед лицом смерти.

С ветки высоко над стеной глухо заухал филин, а оркестр в бальном зале Крови, на миг умолкнув, завел новый мотив, знакомую с первых нот «Знай, я тебя не покину». Что это? Уж не знамение ли? Да, Иносущий предупреждал его: помощи, дескать, не жди, но о знамениях либо отсутствии таковых (во всяком случае, насколько помнилось Шелку) не поминал ни словом!

Вскоре самообладание к нему воротилось, а пот на теле обсох. Встряхнувшись, Шелк согнул ноги в коленях, перекатился на бок, присел на корточки позади одного из мерлонов и выглянул из-за него сквозь амбразуру слева. В открывшейся взгляду части окружавших виллу угодий не оказалось ни души. Поправив длинную рукоять топорика за поясом, Шелк слегка сдвинулся в сторону, к правой амбразуре. Отсюда ему удалось разглядеть половину травяной дорожки с решеткой главных ворот, однако пневмоглиссеров в этой ее части не обнаружилось, и талос с шестеркой рогатых зверей, откликнувшихся на его зов, также убрались куда-то еще. По мере того как край столь вовремя пришедшей ему на подмогу тучки двигался к западу, покидая Вирон, небесные земли сияли все ярче и ярче, и вскоре Шелк смог разглядеть в их сиянии даже железное кольцо, за которое дергал талос, отворяя ворота, поблескивавшее слева от арки.

Поднявшись на ноги, он огляделся вокруг. Ничего угрожающего или хоть необычного на крыше зимнего сада не обнаружилось. Ровную (или почти ровную) монотонно-темную кровлю, окружавшую служивший для освещения зимнего сада абажур, с трех сторон окружали зубцы высотою примерно по грудь. С четвертой стороны она упиралась в южную стену крыла, к которому примыкал зимний сад: подоконники окон его второго этажа возвышались над крышей зимнего сада всего-то на три кубита, если не меньше.

Приглядевшись к окнам, Шелк торжествующе затрепетал. Створки их оказались заперты, а освещаемые ими комнаты темны, однако в эту минуту он испытал неоспоримую гордость сродни гордости собственника. Примерно такую долю успеха и отпускали ему предсказания Чистика, человека, вне всяких сомнений разбиравшегося в подобных делах превосходно, – и вот он здесь. Мантейон все еще не спасен и даже не приблизился к спасению хотя бы на шаг, однако…

Безбоязненно перегнувшись через край ближайшей амбразуры, Шелк высунул за мерлоны не только голову, но и плечи… и встретился взглядом с одним из рогатых зверей, стоявшим у подножия стены зимнего сада. Казалось, взгляд немигающих янтарно-желтых звериных глаз проникает в самую душу. Какой-то миг зверь взирал на него, а затем, утробно, коротко рыкнув, по-кошачьи мягко побрел прочь.

Не смогут ли эти фантастические зверюги взобраться на крышу? Поразмыслив, Шелк рассудил, что навряд ли: как-никак, стены виллы сложены из тесаного камня. Опершись о край амбразуры, он высунулся еще дальше, чтоб окончательно убедиться в неприступности стены для зверей.

Стоило ему опустить взгляд, в поле зрения вновь появился талос. Шелк замер, дожидаясь, пока громадная махина не проедет мимо. Разумеется, у талоса вполне могли иметься потайные глаза, нацеленные вверх либо назад, – майтера Мрамор как-то упоминала о подобных приспособлениях в связи с майтерой Розой, однако это тоже казалось не слишком-то вероятным.

Оставив рогульку с веревкой из конского волоса лежать, где лежат, Шелк робко, опасливо подкрался к абажуру, присел и заглянул внутрь сквозь одну из его многочисленных стеклянных панелей, прозрачных, точно хрусталь.

Зимний сад внизу переполняло множество довольно больших кустов, а может, карликовых деревьев. Глядя на их пышную зелень, Шелк понял, что до сих пор, сам того не ведая, полагал, будто именно здесь выращивают невысокие цветы, окаймляющие травяную дорожку. Ошибочка… впредь следует быть осторожнее: мало ли к чему приведут необдуманные предположения, принимаемые за данность? Похоже, здесь, на вилле Крови, поспешность в суждениях не к месту вообще.

Оконный переплет оказался свинцовым. Ковырнув свинец лезвием топорика, Шелк обнаружил, что он отменно мягок. Полчаса искусной работы, и, пожалуй, ему удастся вынуть пару стекол, не разбив их, а после спуститься вниз, в гущу сочной, глянцевито блестящей листвы и причудливо переплетенных друг с дружкой стволов – возможно, излишне при том нашумев, но, может быть, и оставшись никем не услышанным.

Задумчиво кивнув собственным мыслям, он поднялся и крадучись пересек крышу зимнего сада, чтоб осмотреть темные окна высящегося над нею крыла.

Первое… каким-то манером заперто. Второе… тоже.

Дергая рамы, Шелк едва не поддался соблазну взломать одно из окон, поддев раму лезвием топорика. Однако щеколда либо язычок замка наверняка треснет довольно громко, если вообще поддастся, и вдобавок вместо щеколды вполне может треснуть стекло… Поразмыслив, Шелк решил попробовать иной путь – забросить рогульку на крышу крыла, двумя этажами выше (на треть укороченный, подобный бросок уже не казался столь сложным, как во время первой рекогносцировки с окружавшей виллу стены), и осмотреться там, прежде чем пускаться в столь дерзкие авантюры. Пожалуй, даже идея с выемкой стекол из абажура, при всей своей замысловатости, могла оказаться куда как благоразумнее.