Литания Длинного Солнца

Третья рама в ответ на осторожное подергивание слегка подалась навстречу. Толкнув ее назад, Шелк отер полой риз взмокшие ладони и потянул сильнее. На сей раз рама сдвинулась чуточку дальше: очевидно, ее, не запертую на задвижку, просто слегка перекосило. Пустив в дело топорик, Шелк расширил щель, под еле слышные протесты несмазанных петель отворил окно, оперся ладонью о подоконник и головой вперед скользнул в неосвещенную комнату.

Ни ковра, ни даже половичка на шероховатом полу не обнаружилось. Замерев на коленях, напряженно – не раздастся ли рядом шума? – вслушиваясь в тишину, Шелк ощупал его кончиками пальцев, раз от раза расширяя исследуемую область. Вскоре пальцы коснулись чего-то округлого, сухого, жесткого, примерно с голубиное яйцо величиной. Подобранная находка слегка смялась в ответ на нажим. Кое-что заподозрив, Шелк поднес ее к носу, принюхался…

Так и есть. Испражнения.

Отшвырнув катышек помета, он отер пальцы об пол. Очевидно, в этой комнате держат какого-то зверя, и, может статься, зверь сейчас жмется в угол, боится Шелка не меньше, чем Шелк – его… либо уже подбирается к незваному гостю на мягких лапах. Впрочем, обитает здесь явно не один из рогатых котов: этих-то по ночам выпускают наружу… а кто-то еще страшнее. Еще опаснее.

А может, здесь вовсе нет никого? Если в этой комнате живет зверь, то как-то он чересчур молчалив. Пожалуй, даже змея – и та уже зашипела бы.

Как можно тише поднявшись на ноги, Шелк шаг за шажком двинулся вдоль стены: правая рука крепко стискивает топорик, пальцы левой скользят по растрескавшимся деревянным панелям…

Угол – пустой, как и, кажется, вся эта комната. Еще шаг, еще… Если здесь и имелись картины или хоть мебель, ни того ни другого Шелк до сих пор не нашел.

Еще шаг. Подтянув правую ногу к левой, Шелк замер, прислушался. Тишину нарушал лишь негромкий свист его собственного дыхания да пиликанье оркестра где-то вдали.

Во рту пересохло, колени подрагивали, будто вот-вот откажут, подогнутся под тяжестью тела. Дважды Шелк, вынужденный остановиться, переводил дух, опираясь дрожащими руками о стену, напоминая себе, что он вправду проник в особняк Крови, и это, вопреки всем его опасениям, оказалось не так уж трудно. Далее ему предстояло исполнить самое сложное: отыскать Кровь, не попавшись кому-либо на глаза, и поговорить с ним там, где разговору никто не помешает… только теперь Шелк готов был признать, что это может оказаться невыполнимым.

Второй угол…

А этот вертикальный брус – наверняка наличник двери: вон посреди противоположной стены бледнеет прямоугольник отворенного им окна.

Нащупав защелку, Шелк нажал рукоять. Рукоять провернулась свободно, разве что слегка скрипнув, однако дверь не поддалась.

– Ты себя дурно вел?

Шелк, вскинув топорик, приготовился нанести смертельный удар любому, кто ни появится из темноты… «Другими словами, убить мирно спавшего, ни в чем не повинного человека, в чью спальню вломился непрошеным», – подумалось ему еще секунду спустя.

– Дурно, да?

Казалось, с Шелком говорит призрак: судя по звучанию голоса, спрашивавший мог с равным успехом и стоять рядом, на расстоянии вытянутой руки, и разгуливать по крыше, за отворенным окном.

– Да.

Этот единственный слог прозвучал в устах Шелка испуганно, тоненько, едва ли не с дрожью. Заставив себя сделать паузу, Шелк перевел дух, откашлялся и продолжил:

– Боюсь, дурных поступков я совершил немало, но теперь сожалею о каждом.

– Ты – мальчишка, я вижу.

В ответ Шелк серьезно, без тени улыбки кивнул.

– Действительно, я был мальчишкой не так уж давно, и, несомненно, майтера Р… несомненно, кое-кто из моих друзей сказал бы, что во многих отношениях я остаюсь мальчишкой поныне, и, вполне возможно, нисколько не ошибется.

Глаза его привыкли к сумраку комнаты настолько, что отсветы небосвода на крыше зимнего сада и на траве далеко внизу, пусть даже испятнанные расплывчатыми тенями разрозненных облаков, казались яркими, почти как само солнце. Свет, проникавший внутрь сквозь отворенное окно, выхватывал из темноты ровный прямоугольник пола в том месте, где Шелк упал на колени, а заодно озарял тусклым сиянием пустую грязную комнату по обе его стороны. Тем не менее отыскать взглядом говорящего Шелку не удалось.

– Ты думаешь ударить меня вот этой штукой?

Голос, вне всяких сомнений, принадлежал юной девушке. Охваченный недоумением, Шелк вновь огляделся. Где же она?

– Нет, – как можно тверже ответил он, опуская топорик. – Клянусь, я не причиню тебе никакого вреда.

По словам Чистика, Кровь имеет касательство к торговле женщинами… да, пожалуй, теперь Шелк куда лучше понимал, что подразумевает сей род занятий!

– Тебя держат здесь против воли?

– Почему это? Я гуляю где захочу. Путешествую. Обычно меня нет здесь вообще.

– Понятно, – вздохнул Шелк, хотя на деле не понимал ничего, и вновь нажал на рукоять защелки.

Рукоять повернулась книзу с той же легкостью, что и прежде, но дверь (как и прежде) отворяться не пожелала.

– Иногда я улетаю отсюда далеко-далеко. Улетаю в окно, и никто меня не видит.

– Лично я тебя и сейчас не вижу, – кивнув, заметил Шелк.

– Знаю.

– Но ведь дверью тебе тоже время от времени приходится пользоваться, разве не так?

– Нет.

Сие лаконичное отрицание создало впечатление, будто девушка стоит совсем рядом, едва не касаясь губами его уха, однако Шелк, протянув руку в направлении голоса, сумел нащупать лишь пустоту.

– А где ты сейчас? Если ты меня видишь, мне тоже хотелось бы видеть тебя.

– Тогда мне нужно вернуться внутрь.

– Вернуться внутрь… из-за окна?

Ответа не последовало. Подойдя к окну, Шелк выглянул наружу, перегнулся через подоконник, однако на крыше зимнего сада не оказалось ни души, и даже внизу не обнаружилось никого, кроме патрулировавшего угодья талоса. Веревка с обрубком раздвоенной ветки лежала там же, где он ее оставил. Согласно преданиям (правда, в схоле никто не верил им ни в малейшей степени), способностью разгуливать незримыми среди людей наделены демоны, ибо демоны есть духи низших слоев атмосферы – предположительно, воплощения разрушительных ветров…

– Где ты сейчас? – повторил он. – Будь добра, выйди. Мне очень хотелось бы тебя видеть.

Вновь ничего! Писание учит, что защиты от демонов лучше всего испрашивать у Фельксиопы, но ведь сегодня не ее день – сегодняшний день принадлежит Фэа…

– Похоже, ты не желаешь со мной разговаривать, – сказал Шелк, наскоро воззвав к Фэа и к Фельксиопе, а также, на всякий случай, и к Сцилле, – но мне очень, очень нужно с тобою поговорить. Кто ты ни есть, мне нужна твоя помощь.

Оркестр в бальном зале Крови грянул «Храбрых стражей из Третьей бригады». В этот миг Шелку показалось, что никто из съехавшихся гостей не танцует, да и музыку вряд ли кто слушает. Снаружи талос, подъехав к воротам, противоестественно вытянул в длину стальные ручищи, ухватился обеими за кольцо.

Шелк, отвернувшись от окна, обвел взглядом комнату. Пожалуй, съежившейся в комок девицей вполне могла оказаться бесформенная куча в углу, до которого он, ощупью кравшийся вдоль стены, не добрался.

– Ага, вот я тебя и нашел, – без особой уверенности сообщил он.

«Еще четырнадцати я вручил и меч и сердце», – с отчаянной веселостью пели скрипки. Безбородые лейтенанты в блестящих, с иголочки, новеньких зеленых мундирах, кружащиеся по залу, улыбающиеся красавицы с пышными перьями в волосах… однако Шелк был уверен: никого из них в зале нет, как нет рядом, в комнате, таинственной девушки, с которой он безуспешно пытается завести разговор.

Подойдя к темной куче в дальнем углу комнаты, он осторожно пихнул ее носком ботинка, присел на корточки, отложил топорик, запустил в кучу обе руки. Рваное одеяло, тонкий вонючий тюфяк… Пожав плечами, Шелк подобрал топорик и повернулся лицом к пустой комнате.

– Мне очень хотелось бы тебя видеть, – повторил он, – но если ты не покажешься, если даже разговаривать со мной больше не хочешь, я ухожу.

Едва закончив фразу, Шелк сообразил, что именно это хозяйке комнаты, скорее всего, и хотелось услышать, и шагнул к окну.

– Если тебе нужна помощь, скажи об этом, пока не поздно.

Выждав с полминуты, он мысленно произнес формулу благословения, осенил знаком сложения темноту впереди.

– Молчишь? Ну что ж, счастливо тебе оставаться.

Не успел он отвернуться, как хозяйка комнаты поднялась перед ним, словно дым. Обнаженная, тоньше, костлявее ничтожнейшего из нищих, да вдобавок на целую голову ниже ростом… однако Шелк попятился бы прочь, если б смог: правый каблук со стуком уперся в стену под подоконником.

– Вот она я. Теперь видишь?

В тусклых отсветах небосвода, струящихся внутрь снаружи, ее осунувшееся, без единой кровинки лицо разительно напоминало череп.

– Меня зовут Мукор.

Шелк кивнул и нервно дернул кадыком: называть собственное имя он опасался, но и лгать не желал тоже. К чему? Преуспеет ли он, будет ли схвачен, Кровь все равно узнает, кто проник на его виллу.

– А меня – Шелк. Патера Шелк. Я, как видишь, авгур.

Возможно, его ждет гибель, но если так, хранить в тайне имя и сан тем более ни к чему.

– Шелк… Тебе вправду нужно поговорить со мной? Я не ослышалась?

– Да, – кивнув, подтвердил Шелк. – Мне нужно узнать, как отворить эту дверь. Похоже, она не заперта, однако ж не открывается.

Хозяйка комнаты не ответила ни слова.

– Понимаешь, мне нужно попасть в этот дом. То есть в другую его часть, – добавил Шелк.

– А что такое «авгур»? Я думала, ты – мальчишка.

– Авгур – человек, пытающийся познать волю богов, принося им жертвы, дабы…

– А-а, знаю! Человек с ножом, в черных ризах! И крови уйма. Хочешь, Шелк, я тебя провожу? Дам волю своему духу, полечу с тобой рядом, куда бы ты ни пошел?

– Будь добра, обращайся ко мне «патера». Так полагается обращаться к авгуру. А что до духа, Мукор… если хочешь, можешь дать волю и телу.

– Я берегу себя для того, за кого выйду замуж.

Сказано это было с безупречной (чересчур безупречной) серьезностью.

– Весьма похвальная позиция, Мукор, но я просто имел в виду, что тебе вовсе не обязательно оставаться здесь против собственного желания. Чего проще – выбраться отсюда через окно да подождать на крыше! Как только я завершу дела с Кровью, мы сможем вместе покинуть эту виллу, отправиться в город, а там тебя и накормят как следует… и вообще позаботятся о тебе.

Казалось, ему в лицо осклабилась маска смерти.

– Но, Шелк, тогда они узнают, что мое окно открывается, и я больше не смогу отпускать дух на волю. Не смогу никуда посылать его.

– Так ведь ты не останешься здесь. Уйдешь в город, в надежное место, и посылай свой дух куда заблагорассудится, а какой-нибудь лекарь…

– Если мое окно запрут, ничего не выйдет. Пойми, Шелк, при запертом окне я не смогу сделать этого. Сейчас они думают, будто оно заперто.

Казалось, тоненькое, без единой нотки веселья хихиканье хозяйки комнаты щекочет ледяным пальцем вдоль хребта.

– Понятно, – вздохнул Шелк. – Перед тем как ты перебила меня, я собирался сказать, что в городе кто-нибудь сможет даже поправить твое самочувствие. Если тебе это и безразлично, то мне – вовсе нет. Ладно. Не могла бы ты, по крайней мере, выпустить из комнаты меня? Отпереть дверь?

– С этой стороны – нет, не могу.

Шелк вновь вздохнул:

– Так я, признаться, и думал. Полагаю, где спит Кровь, тебе тоже неведомо?

– На той стороне… на той стороне дома.

– В противоположном крыле?

– Да. Раньше спал прямо под моей комнатой, но ему надоело слушать мой голос. Порой я дурно, дурно себя веду. Теперь он ночует там, в северной пристройке, а эта – южная.

– Спасибо, – поблагодарил ее Шелк, задумчиво потирая щеку. – Вот это и впрямь нечто немаловажное. Полагаю, спальней ему должна служить одна из больших комнат на первом этаже?

– Он мой отец.

– Кровь? Вправду? – Тут Шелк едва не выпалил, что они совсем не похожи, но вовремя прикусил язык. – Так-так… возможно, сие обстоятельство тоже немаловажно. Знаешь, Мукор, я вовсе не думал чинить ему вред, но сейчас сожалею об этом. У него замечательная дочь, и, по-моему, ему следовало бы навещать ее чаще. Обязательно, обязательно так ему и скажу, если добьюсь разговора с ним.

С этим Шелк повернулся к окну, собираясь выбраться на крышу, но в последний момент оглянулся.

– Послушай, Мукор, тебе вправду вовсе не обязательно здесь оставаться.

– Да, знаю. Вовсе не обязательно.

– Не хочешь ли ты пойти со мной, когда я соберусь уходить? Или, скажем, уйти немедля, одна?

– Нет. Так, как ты предлагаешь, на тот же манер, что и ты, не хочу.

– Тогда я не могу помочь тебе ничем, кроме благословения, а благословить тебя я уже благословил. Думаю, ты – одна из дочерей Мольпы, так пусть же она позаботится о тебе, пусть будет к тебе благосклонна и в эту ночь, и в каждую из последующих.

– Спасибо, Шелк.

На сей раз голос хозяйки комнаты обернулся голосом маленькой девочки, какой она была некогда – возможно, лет пять, а то и три года, и даже меньше трех лет тому назад. Мельком подумав об этом, Шелк перекинул правую ногу через подоконник.

– Берегись моих рысей.

Ну вот! Отчего он, недотепа, сам не догадался расспросить Мукор поподробнее?

– А кто это?

– Мои дети. Хочешь взглянуть? Один здесь, рядом.

– Да, – подтвердил Шелк. – Да, с удовольствием, если ты сама хочешь мне его показать.

– Гляди.

Мукор устремила взгляд за окно, и Шелк повернулся в ту же сторону. Примерно полминуты он ждал, стоя с ней рядом, вслушиваясь в негромкие звуки ночи. Оркестр Крови, похоже, решил отдохнуть. Под арку ворот, точно призрак, почти неслышно гудя воздушными соплами, проскользнул пневмоглиссер, талос плавно опустил за его кормою решетку ворот, и до ушей Шелка донесся даже далекий лязг цепи.

Внезапно часть абажура приподнялась вверх на петлях, и из-под нее высунулась наружу увенчанная рожками голова с глазами, блестящими, точно желтые яхонты. За головою последовала увесистая, мягкая с виду лапа.

– Это Лев, – пояснила Мукор. – Старший из моих сыновей. Красавец, правда?

– Да уж, определенно, – вымученно улыбнувшись, согласился Шелк. – Однако я даже не подозревал, что речь идет о рогатых кошках.

– Рогатых? Нет, это уши. Но они здорово умеют прыгать в окна, а еще у них длинные зубы и острые когти, куда опаснее бычьих рогов.

– Воображаю, – пробормотал Шелк, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. – Как бишь ты их назвала? «Рыси»? Впервые о таковых слышу… а ведь мне полагается кое-что смыслить в животных. Сан обязывает.

Тем временем зверь выбрался из-под абажура, рысцой подбежал к окну, остановился и поднял на них вопросительный взгляд. Перегнувшись через подоконник, Шелк мог бы потрогать его лобастую, обрамленную усами голову, но вместо этого отступил на шаг.

– Только, будь добра, не позволяй ему запрыгивать к нам.

– Но, Шелк, ты же сам сказал, что хочешь на них посмотреть.

– Верно, но я уже замечательно разглядел его.

Зверь, как будто сообразив, о чем речь, развернулся кругом, одним прыжком взвился на зубцы, окаймлявшие крышу зимнего сада, а оттуда спрыгнул вниз, словно нырнув в пруд с высокого берега.

– Ну? Милый, правда?

Шелк неохотно кивнул.

– Меня он прежде всего напугал, однако ты совершенно права. Зверя красивее я еще не встречал, хотя кошки Саблезубой Сфинги вообще очень, очень красивы собой. Должно быть, она ими изрядно горда.

– Я тоже. А тебя я ему велела не трогать.

С этими словами Мукор присела на корточки, сложилась втрое, точно плотницкий мерный кубит.

– Стоя рядом и разговаривая со мной? – уточнил Шелк, с немалым облегчением усевшись на подоконник. – Да, я не раз убеждался, что собаки действительно настолько умны, но рыси… это, видимо, число множественное, а в единственном как будет? «Рысь»? Странное слово.

– Это из-за рыжей масти, – объяснила Мукор. – А еще они, не в пример многим кошкам, охотятся днем. То есть охотились бы, если б отец позволял. Глаза у них острее, чем у любого другого зверя, но и слух тоже очень неплох. И в темноте они умеют видеть, как обычные кошки.

Шелк содрогнулся.

– Отец их на что-то выменял. Получил в виде крохотных ледышек на дне ящика, огромного снаружи, но совсем маленького изнутри. Такие ледышки – все равно что семена. Ты, Шелк, знаешь об этом?

– Да, слыхивал, слыхивал, – подтвердил Шелк.

На миг ему показалось, будто спину жжет, сверлит сияние пары глаз оттенка желтого яхонта, но, поспешив оглянуться, он не обнаружил на крыше за окном никого.

– Вообще-то это против закона, но, кажется, на подобные его нарушения обычно смотрят сквозь пальцы. Такую «ледышку» можно поместить в утробу самки зверя подходящей породы – в данном случае, видимо, крупной кошки…

Мукор вновь залилась жутковатым, зловещим хихиканьем.

– А отец поместил их в утробу девчонки. В мою.

– В твою?!.

– Ну, он же не знал, кто они, – заступилась за отца Мукор, блеснув зубами во мраке. – Не знал, а я поняла задолго до их рождения. А потом Мускус рассказал мне, как они называются, книжку о них подарил… сам-то он больше всего любит птиц, но я люблю их, а они любят меня.

– Тогда идем со мной, – предложил Шелк, – и рыси уж точно не тронут ни меня, ни тебя.

Маска смерти, осклабившись, согласно кивнула:

– Я полечу с тобой рядом, Шелк. Скажи, тебе по силам подкупить талоса?

– Подкупить талоса? Вряд ли.

– Вообще-то дело несложное, только денег куча нужна.

Из глубины комнаты донесся негромкий скрежет. За скрежетом последовал приглушенный стук. Что означает этот шум, Шелк сообразил еще до того, как дверь распахнулась: кто-то снаружи отодвинул засов и прислонил его к стенке. Едва не упав, он соскользнул с подоконника на крышу, присел на корточки, замер, а окно Мукор беззвучно затворилось над его головой.

Ждал и прислушивался он ровно столько, сколько потребовалось, чтоб мысленно вознести все ритуальные хвалы Сфинге (похоже, времени до наступления ее дня оставалось всего ничего). Ничьих голосов сверху, из комнаты, не доносилось, хотя однажды он вроде бы сумел расслышать нечто наподобие удара. В конце концов Шелк выпрямился, с опаской заглянул в окно, но не сумел разглядеть за стеклом ни души.

Стекла, которые Лев поднимал головой, поддались легко, стоило лишь потянуть переплет на себя. Из проема наружу, в засушливый зной, царивший над кровлей, повеяло влагой, напоенной ароматами зелени.

«Ну вот, – подумалось Шелку, – теперь-то спуститься в зимний сад с крыши проще простого, куда проще, чем представлялось: ведь выдержали же деревья внизу безо всякого для себя урона изрядную тяжесть Льва».

Пальцы, как обычно во время раздумий, неторопливо описывали круги, потирали щеку. Вся трудность состояла в том, что спальня Крови, если верить Мукор, находилась в другом крыле. Спустившись в сад, придется пройти виллу насквозь, с юга на север, незнакомыми, наверняка ярко освещенными комнатами, мимо латных, вооруженных стражников наподобие тех, в стекле Чистика и на миниболидах, мимо слуг Крови, мимо его гостей…

Не без сожаления опустив подвижную часть абажура, Шелк подобрал веревку из конского волоса и отвязал от нее кривую рогульку, так славно послужившую ему по пути. Мерлоны, опоясывающие кровлю южного крыла, наверняка не заточены, как шипы на ограде, а веревочная петля не наделает лишнего шума.

Три попытки завершились неудачей, однако с четвертой петля захлестнула один из мерлонов. Для пробы подергав веревку, Шелк убедился, что мерлон прочен, будто фонарный столб, насухо вытер ладони полою риз и полез наверх.

Стоило ему, взобравшись на крышу крыла, снять петлю с мерлона, над самым ухом зазвучал призрачный голос Мукор. Начала фразы Шелк не расслышал, а затем…

– …птицы. Берегись белоглавого.

– Мукор?

Отклика не последовало. Перегнувшись через край амбразуры, бросив взгляд вниз, Шелк едва успел разглядеть затворяющуюся створку окна.

На этой крыше, пусть она и оказалась раз в двадцать просторнее, абажура не имелось: кровля представляла собой попросту широкую, невероятно длинную, слегка наклонную площадку, залитую смолой. Позади парапета с северного ее края, мертвенно-бледные в мерцающем свете небесной тверди, величаво, точно часовые, высились каменные дымоходные трубы главного здания. За время службы в мантейоне на Солнечной улице Шелк имел счастье удостоиться полудюжины оживленных бесед с трубочистами и (помимо множества прочего) узнал от них, что дымоходы в роскошных особняках зачастую достаточно широки, чтобы внутри помещался работник, нанятый чистить либо чинить их, а некоторые даже снабжены изнутри ступеньками.

Ступая как можно тише, держась посередине, чтоб его не заметили снизу, Шелк пересек крышу из конца в конец, подошел к парапету и обнаружил, что куда более покатая крыша главного здания покрыта не смолой – черепицей. Сумел разглядеть он во всех подробностях и высокие дымоходные трубы, общим числом пять. Четыре из них выглядели совершенно одинаково, но пятую, отстоявшую от парапета дальше всех прочих, за исключением одной, украшал колпак вдвое выше противу остальных, несколько бесформенный, увенчанный чем-то вроде светлого флерона. На сердце сделалось неспокойно. Не об этом ли «белоглавом» предупреждала Мукор? Поразмыслив, Шелк решил оставить осмотр дымохода с колпаком напоследок, на случай, если не сможет проникнуть внутрь сквозь какой-либо из других.

Тут в глаза ему бросилась еще одна, куда более важная деталь. Из-за третьего дымохода торчал угол какого-то невысокого выступа, прямоугольника, отчетливо выделявшегося на фоне скругленных контуров черепицы, да еще возвышавшегося над кровлей примерно на кубит.

Чтоб разглядеть его получше, пришлось сдвинуться парой шагов левее. Находка попросту не могла оказаться ничем иным, кроме чердачного люка, и Шелк забормотал благодарственную молитву неведомому богу, поколение тому назад надоумившему неведомого архитектора учесть ее в планах строительства.

Захлестнув веревочной петлей один из мерлонов, он без труда спустился на черепичную кровлю и сдернул с мерлона веревку. Да, Иносущий предупреждал, что помощи ждать не стоит, однако какой-то другой бог определенно на его стороне!

Окрыленный радостью, Шелк принялся гадать, кто бы это мог быть. Возможно, Сцилла, не желающая, чтоб ее город потерял мантейон? А может, угрюмая, ненасытная Фэа, повелительница сего дня? А может, Мольпа, так как… нет, Тартар, конечно же Тартар! Именно Тартару, покровителю воров всех мастей, он, помнится, горячо молился под стеной виллы. Мало этого, цвет Тартара – черный, а черное носят авгуры с сибиллами, дабы пусть не в буквальном, в переносном смысле разгуливать незамеченными среди богов, подслушивая их разговоры. Сам Шелк с головы до ног в черном, залитые смолою крыши, оставшиеся позади, тоже чернее ночи…

– О Грозный Тартар, благодарность моя не знает границ! Клянусь превозносить тебя во веки веков! Пусть же сей люк окажется незапертым, Тартар! Однако заперт он или нет, обещанный черный агнец за мной… и черный петух тоже, – в припадке неудержимого мотовства прибавил он, вспомнив таверну, где встретился с Чистиком.

«Однако же, если рассудить здраво, – подумал он про себя, – без чердачного люка здесь просто не обойтись. Черепица наверняка то и дело трескается, причем нередко, особенно во время буйных вьюг, налетающих на город каждую зиму уже несколько лет кряду, и каждую треснувшую, сорванную ветром плитку следует заменить. Для таких оказий люк, ведущий с чердака виллы на крышу, куда удобнее (и безопаснее) лестницы длиной в семьдесят кубитов. Должно быть, только ради того, чтоб приставить к стене лестницу подобной величины, потребуется целая артель рабочих!»

С этими мыслями он поспешил к чердачному люку, однако муравленые, выпуклые, шаткие черепичины скользили, затрудняли путь буквально на каждом шагу. Дважды, стоило ему в нетерпении позабыть об осторожности, плитки из обожженной глины трескались под ногами, а возле самого люка Шелк неожиданно поскользнулся, упал и наверняка скатился бы с крыши, если б не успел ухватиться за грубо отесанный камень третьего дымохода.

Оглядевшись, он с облегчением отметил, что эту крышу, как и крыши обоих крыльев с зимним садом, окаймляют узорчатые зубцы. Впрочем, столкновение с ними, не подвернись под руку дымовая труба, вышло бы довольно болезненным, и Шелк от души порадовался, что избежал его. Скатившись к зубцам, он, ошеломленный, изрядно расшибшийся, вполне мог наделать немало шуму и тем самым привлечь внимание кого-либо из находящихся в доме, но, по крайней мере, бесславное падение не закончилось бы гибелью внизу. Кроме того, благословенные зубцы (не раз пригодившиеся ему с тех пор, как он, соскочив со стены, бросился к вилле), если вдуматься, являлись одним из известнейших символов ремесла Сфинги – полульвицы, богини войны, и вдобавок Львом звали одного из рогатых котов Мукор, названных ею «рысями», не тронувшего незваного гостя… Кто же, приняв все это во внимание, рискнет отрицать, что Лютая Сфинга также благоволит ему?