За все, чем мы дорожим

– Думаю, нам это время как раз пригодится, – подмигнула Флёр. – Все это добро еще надо как-то разместить!

39.

3 октября 3049 года

Елизавета Темницки оглядела стоящую перед ней Габриэль и удовлетворенно улыбнулась. Перед ней стоял живой человек, а не заклинивший робот, разогнавшийся в ближайшую стенку. Правда, когда до нее дошли известия, что Картье закрылась дома и пропала со всех радаров, Темницки всерьез испугалась, не пережала ли и не придется ли теперь экстренно спасать. А то и, неровен час, вынимать из петли. Хотя Картье не такая. Даже очень разозлившись, с собой она ничего не сделает. Но, по правде говоря, если все оказалось настолько плохо, надо было слать ее не домой, а к Россу в санаторий. А с другой стороны – там такие же, как она, службой ушибленные, а Темницки хотела, чтобы Картье любой ценой отключилась от работы и вспомнила, что на свете существуют и другие занятия. Кажется, все-таки получилось.

– Садитесь, коммандер.

– Капитан, вы ошиблись, – ага, и голос наконец стал похож на голос нормального человека! – Я лейтенант.

– Уже коммандер. Приказ о вашем повышении подписан.

Габриэль только хватала ртом воздух. Темницки подошла к ней:

– Так, формальности к черту. Ты что, до сих пор считаешь, что ничего особенного не сделала?

– Я выполняла свою работу.

– Ты безнадежна. Брысь отсюда, горюшко! Парадную форму наглаживать. Все нужные документы о допуске к работе я уже отправила. Да-да, служишь ты Республике, служишь, куда ты денешься.

– Никуда, – улыбнулась в ответ Габриэль. И уже после того, как за ней закрылась дверь, Темницки услышала из коридора смех.

Глава 8. За все, чем мы дорожим

1.

10 октября 3049 года

В первый день после переезда Флёр Габриэль только отсыпалась, отъедалась заказанными деликатесами и просто наслаждалась жизнью. Назавтра она спохватилась: экипаж, скорее всего, уже готов разыскивать ее с собаками. На службу являться пока было рано, волей коварной Елизаветы Темницки (сейчас Габи понимала, что «коварная Темницки», может быть, и не знала про Флёр, но явно рассчитывала на что-то в этом роде), поэтому она позвонила Враноффски. В конце концов, если не считать отца, который был в отъезде, а по комму такие вещи не рассказывают, кто, как не Ари, имеет право знать первым. Еще, может быть, Люсьен… но Люсьен потом. Он, конечно, счастлив с Эжени, но все же… не надо. Асахиро тоже можно было бы рассказать – кто, в конце концов, помог ей прийти в чувство еще на корабле? Но он сам на реабилитации, а если и будет на связи, то вряд ли сообщит другим – его уважение к чужому личному пространству порой зашкаливает. А вот Ари – это то, что надо.

– Нашлась, затворница! – радостно завопил он, едва услышав ее голос.

– Да я и не терялась особо. В общем, я жива, но от службы сказали недельку отдохнуть.

– Да еще бы. Ты лучше скажи, тебе там ничего не нужно? А то пропала со всех каналов, Леон говорил, вообще заперлась…

– Все в порядке. Меня Флёр откормила.

– Та-ак… Я правильно тебя понимаю?

– Думаю, да, – Габи не сдержала смешка. От следующего вопля Враноффски у нее заложило уши:

– И ты молчала, конспиратор?! Ну только покажись на службе, я тебя… поздравлять буду! И все наши тоже!

– Да погоди ты. Мы в ратушу еще и близко не собираемся, я все-таки хочу по возможности всех наших там видеть.

– Ну все равно. Габи, твою флотилию, ну неужто непонятно, что в этом бардаке жизненно важно услышать, что хоть у кого-то все хорошо? Все, не отвертишься!

«Угрозу» Ари выполнил – как только Габи вернулась на службу, ее кинулись обнимать и поздравлять. Габи смущенно бормотала, что еще ничего не определено, надо подождать хотя бы месяц, потому что сейчас не время… Точку поставил Каррера:

– Знаете, док, дело-то не в том, что у вас там определено или не определено. Дело в том, что вы снова с нами и не рехнулись от этого всего, хотя, прямо скажем, были все основания. Мне вон парни все каналы оборвали, интересовались, когда опять увидят мою мерзкую рожу.

– Нормальная рожа, – фыркнул Ари.

– Тебя бы я столько гонял, ты бы еще не так обзывался, – парировал Каррера. – Короче, речь не обо мне, а о вас. Я всякие умные слова говорить не умею, поэтому – вот.

И сержант от души облапил Габриэль. С его лица не сходила привычная ухмылка, но карие глаза смотрели с такой отеческой теплотой, какую вряд ли кто-то мог заподозрить в командире ударной группы. Габриэль почувствовала, что сейчас расплачется. Или задохнется. Но, по счастью, Каррера вовремя ее отпустил.

К капитану Габи подошла отдельно и, смущаясь еще больше, попыталась произнести что-то вроде официального приглашения. Да Силва не дал ей закончить:

– Кольца – с меня. Ты же не отвергнешь подарка от своего старого капитана?

– А… Э… Но… – только и смогла выговорить Габи. Да Силва улыбнулся:

– Знаешь, есть такая старая докосмическая традиция. Сочетать влюбленных браком может капитан корабля, на котором они плывут по морю. В космическую эру эта традиция распространилась и на звездолеты. Мы сейчас на планете, и я не претендую, но все же хочу как-то поучаствовать. У меня есть знакомый ювелир. Сделает такие кольца, какие даже госпоже президенту не снились.

– Но…

– Не спорить с капитаном! – нарочито грозно рявкнул Да Силва, а потом с мягкой улыбкой добавил: – Я просто очень за тебя рад.

Габи поняла, что при попытке что-то сказать попросту разревется, и быстро отошла.

Через неделю Габриэль набралась решимости поехать в госпиталь полковника Темпла. Только сейчас она в полной мере осознала, какой была дурой, когда пыталась ломиться туда сразу после прилета. Делать ей там было абсолютно нечего – и по собственному состоянию, и по ситуации. Может быть, обидно это признавать, но мир все же держится не на ней. Свое дело она сделала. Остальное зависело от полковника Темпла, Зои и остальных. Она уже знала, что операция прошла успешно, Нуарэ вывели из заморозки. Удалось ли это сделать без потерь – покажет только время. Ехать было немного страшно, но Габи чувствовала: это нужно. И ей самой, и, возможно, ему, хотя она сама не могла бы объяснить, почему так думает.

Еще только взглянув на мониторы, Габи испустила долгий вздох облегчения. Там были показатели нормального человека, постепенно приходящего в себя после тяжелой операции. Конечно, приборы – это еще не все, какие-то нарушения могут выявиться, только когда Нуарэ очнется… но сейчас, во всяком случае, было очевидно, что он очнется. И даже довольно скоро. Зои поняла невысказанную просьбу Габи и проводила ее в палату.

– Он пришел в себя, – шепнула Зои, мельком взглянув на приборы, но Габи все видела сама. Глаза Нуарэ были открыты. Он видел ее. И, похоже, узнавал – лицо коммандера пока еще не выражало ничего, но мониторы показали всплеск активности. Габриэль улыбнулась ему и вышла. Больше она не приходила.

2.

12 октября 3049 года

– Ну вот и всё на сегодня. Задание ты знаешь, – сказала Флёр ученице.

Сегодня пришла Наташа, самая младшая. Девчонке всего пять лет. Ростик крошечный, зато синие глазищи на пол-лица и толстенная белокурая косища. Смотрит серьезно так, а как понимает музыку! Не от всех старших такого получается добиться, хотя те тоже стараются.

– Папа уже приехал и внизу ждет, – сказала Флёр, поймав сообщение на комм.

Девочка торопливо одевалась, но маленькие пальчики не справлялись с тугими пуговицами на новом пальтишке.

– Давай, ты же пианистка. Нам нужны сильные пальцы, – подбодрила Флёр.

Уже скуксившаяся было девчушка тут же восприняла ее слова как приглашение решить сложную задачу и поучаствовать в веселой игре. Грустная мордашка тут же стала заинтересованной. Когда последняя пуговица была застегнута, глаза ребенка сияли.

– Я настоящая пианистка?

– Настоящее некуда, – засмеялась Флёр и поправила девочке шарфик.

Ученица радостно побежала навстречу отцу, крича: «Папа, папа, я настоящая пианистка! Флёр сама сказала!».

Флёр закрыла дверь и села на диван в гостиной. Ей было немного грустно, когда дети убегали. В последнее время ей все сильнее хотелось поправлять на ком-то маленьком шарфик и знать, что он вернется. Не на урок. Домой. Теперь она даже к третьезаветникам ходила редко. Дети общины висли на ней гроздьями, но уходить потом было тяжело. Флёр думала, как говорить об этом с Габриэль. Она ведь на службе сгорает, какие уж тут дети. Впрочем, как она вспоминает девочек Оливейра – детей она все-таки любит. А рожать и воспитывать Флёр готова была сама. Теперь бы еще обсудить это…

На комм пришло еще одно сообщение. Габи. Легка на помине. Трогательно просила прощения, что задерживается в Президентском госпитале. «Еда в холодильнике. Только достань и поставь в печку». Дальше прилагались нужные режимы и температура, при которых надо было готовить. Это хорошо, техники на ее кухне Флёр по-прежнему побаивалась. Габи говорила, что Луиза Враноффски научила ее нескольким премудростям, как приготовить вкусный и сытный ужин, если нет времени возиться. Так что кухня, если девушки ничего не заказывали, была ее епархией. Ну что ж, пара часов есть, за это время все как раз дойдет до кондиции. В ожидании Флёр взяла флейту и заиграла мелодию, которую сама же и придумала на ходу. Простая мелодия показалась скучной, Флёр решила ее усложнить, а потом еще добавить красоты. Когда она закончила, раздался сигнал входной двери.

Флёр открыла. И замерла, невежливо разинув рот. К такому визиту она не была готова. Человека, стоявшего перед ней на пороге, знала вся Сомбра, да и много кто за ее пределами. Но одно дело видеть записи концертов и слышать голос, а другое – осознавать, что к тебе только что нанесла визит местная рок-звезда. На рекламных снимках и афишах группы «Этуаль верт» этот не слишком высокий парень, чуть постарше Габриэль, но помладше самой Флёр, выглядел эффектным красавцем. Но и без косметики и роскошных сценических костюмов он тоже был хорош. Изящное лицо с тонкими чертами, длинные платиновые волосы лежат по плечам локонами, которым позавидовала бы и женщина. Простое темно-синее пальто, по оттенку – один в один мундиры космофлота. Флёр уже знала, что темно-синие костюмы и строгие пальто носят или офицеры вне службы, слишком привыкшие к форме и не мыслящие себя без нее даже на гражданке, или ярые националисты. И Ален Шейно был как раз из последних. Что же все-таки ему здесь нужно? Изящным жестом левой руки он коснулся визора, переключая режим. Флёр подумала, что за такие длинные пальцы любой пианист удавился бы. Но Шейно предпочитал гитару. Его выразительные серые глаза смотрели открыто, но слишком напряженно. «Свет дневной! Он же почти не видит!». Опыт дружбы с незрячим человеком не пропьешь. Взгляд Шейно говорил о том, что рассмотреть людей и предметы, даже с подсветкой визора, стоит ему немалого труда, но Флёр он явно видел. Правой рукой он опирался на крепкую добротную трость. Было видно, что опора не временная, и с этой тростью он ходит уже много лет. «А ведь на сцене даже не скажешь, что с ним что-то не в порядке». Флёр подбирала слова для вежливого приветствия, но Ален заговорил первым.

– Здравствуйте, госпожа Андриотти!

– Добрый вечер, – не слишком уверенно ответила она.

– Извините, если явился без предупреждения…

– Как вы вообще узнали, где я живу, мсье Шейно?

– Я навел справки.

– Вы за мной следили?

Флёр сжалась. Про Алена Шейно говорили, что заскоков у него куча, и размером эта куча примерно со звездолет. Хотя про кого из рок-звезд такого не говорят? Ален как раз не эпатировал публику скандальными выходками, держался подчеркнуто вежливо, делая ставку на стиль и элегантность. Ну и, конечно, на прекрасные вокальные данные и красивые мелодии. Почитатели его таланта, остроумия и обаяния бегали за ним толпами, но Ален не драл нос и старался для всех найти доброе слово и пару минут, чтобы черкнуть автограф. Ему признавались в любви, посвящали ему стихи, рисовали его портреты. Самые удачные он показывал всем и не скупился на благодарность. После концертов вся группа, радостно хохоча «Эй, полегче, задушите!», обнималась с поклонниками и позировала для памятных снимков. У Алена было какое-то сумасшедшее количество знакомых везде, где только можно и нельзя, но мало кто знал о его друзьях вне группы. Иногда пробегали полуслухи-полусплетни о его романах с кем-то. Его обаянию сдавались и девушки, и парни, но он мастерски уходил от ответа на любой вопрос о личной жизни, говоря, что вся его любовь – это творчество. Он жил своими песнями от альбома до альбома. Словом, увлеченный человек, каких в музыке хватает. Но было одно обстоятельство, которое сильно пугало Флёр. Ален был внуком офицера Космофлота, погибшего в бою с терранами, и негласно считался рупором самого радикального крыла сомбрийских националистов. Флёр не была уверена, что сейчас, после маринесской бойни, ей не припомнят ее терранское происхождение. А Габриэль не было рядом.

Однако рок-звезда смутилась и хлопнула себя по лбу:

– Лихорадка нордиканская! Простите, я вообще не думал, как это выглядит со стороны! Я был увлечен только песней, думал только о ней и вашей партии в ней и несся как бешеный, чтобы поскорее обсудить ее с вами.

– Моей… что?

– Я расскажу! – в глазах Алена загорелся безумный блеск, который Флёр привыкла видеть у людей, фанатично преданных своему делу. Такие умрут, если прямо сейчас не расскажут, что им только что пришло в голову.

– М-может… эээ… зайдете? А то вечер уже. Прогноз обещает похолодание, а на улице и так уже промозгло. Не хотелось бы вас морозить. Да и себя тоже.

Ален прошел в прихожую, тяжело опираясь на трость. Присел на низенькую тумбочку, служившую табуретом. Ногу он не сгибал вообще, и разуться стоило бы ему больших усилий. Флёр спохватилась:

– Ой, у меня же есть стул повыше, может быть, так удобнее?

– Если вас не затруднит, – Ален грустно вздохнул. – Сегодня влажно, и мой барометр сразу же дал о себе знать, – он кивнул на свою ногу.

– Конечно, не затруднит! – Флёр быстро метнулась в гостиную, принесла стул и подставила руку, чтобы гость мог пересесть. – Если нужно, я могу что-нибудь поискать в аптечке. Моя будущая супруга – врач, я не во всех ее закромах разбираюсь, но базовое она мне показывала.

– Нет необходимости, – Ален поднялся. – Это хроническое. Угораздило же родиться с непереносимостью вакцины от болотной лихорадки и подцепить именно ее. Спасибо, что вообще жив остался. Впрочем, к черту терранскому жалобы на здоровье. Говорю официально: я приехал предложить вам совместный проект. Видите ли… я хочу включить в свой альбом песню о подвиге сомбрийского космофлота. И о людях, которым есть, чем дорожить. И эту песню я написал буквально вчера. Я вам дам посмотреть текст и послушать предварительную мелодию. Я хочу дуэта, и мне нужен голос оперной певицы. Ваш голос. Я не знаю, почему вы покинули Терру и оказались здесь, – Флёр замерла, – но знаю, что Терра проморгала удивительный бриллиант. Выбросила, приняв за стекляшку. Окажите честь, сделайте так, чтобы бриллиант вашего голоса засиял в оправе сомбрийского патриотизма. Поймите меня правильно, я не хочу превращать искусство в дешевую пропаганду. Я хочу сделать хоть что-то для своей… нашей нации, подарить ей песню, которая станет данью уважения к подвигу погибших сомбрийских солдат, которой можно будет подпевать с гордо поднятой головой.

Его глаза горели, голос немного дрожал. Да, это был пламенный сомбрийский патриот… и все же Флёр чувствовала, что здесь ей опасаться нечего. Он знает о ее происхождении, и его это не смущает. А впрочем… к черту. Она сомбрийка. Ее собственный голос немного дрогнул, когда она ответила:

– Почту за честь, мсье Шейно… может быть, я буду звать вас просто Ален?

Он улыбнулся открыто и ясно.

– Я только что хотел сказать вам – зовите меня Ален. И, кстати, розовые букеты с карточкой и буквой «А» были от меня. Мне нравится ваш голос, я давно мечтал спеть с вами дуэтом, хотя сферы интересов у нас несколько разнятся, но искусство – это такой калейдоскоп, оно делает возможным все. Так что сегодня я набрался наглости и пришел просить.

Флёр рассмеялась:

– Знаете, Ален, не все исполнители классики – высоколобые эстеты, которым все, что младше тысячи лет – не музыка. «Этуаль Верт» мне, между прочим, нравится, хотя я не очень многое слышала. Другой вопрос, что у меня совсем нет опыта работы с рок-группой, это ведь не совсем то, что с оркестром…

После третьей чашки маринесского чая они окончательно стали «Ален» и «Флёр» и живо обсуждали, как сделать симфоническую обработку рок-композиции. Текст песни Флёр очень понравился. Мощный, но напрочь лишенный претенциозности, свойственной иным патриотическим песням. В паре мест Флёр внесла поправки, сказав, что не сможет адекватно это спеть, и Ален отчаянно заизвинялся. Он вообще оказался отличным парнем, с рафинированным чувством юмора и заразительным смехом. И когда он предложил прямо сейчас попробовать спеть то, что получается – «Я с ума сойду, если не услышу, как это звучит!» – Флёр охотно согласилась. Она прекрасно знала такой тип людей – бешеные творцы, одержимые тем, что они создают.

Финал дуэта застала вернувшаяся домой Габриэль. Причем вошла она как раз на самой высокой ноте.

– Слава солнцу, дома нет хрусталя, – усмехнулась она.

– Что? – одновременно спросили Флёр и Ален, с трудом осознавая, на каком они свете – песня захватила обоих.

– Ну как… я где-то читала, что от особо высоких нот бьется хрусталь. Кстати, любовь моя, это правда вообще?

Тут она хлопнула себя по лбу. В точности как недавно Ален.

– Простите, я далеко не всегда такая хамка, которая не здоровается. Просто на ногах от усталости не стою. И вообще, я точно не сплю? А то у меня… то есть, теперь у нас с Флёр дома не каждый день дают концерт рок-звезды… правду сказать, вообще не дают, вы первый. Я знаю, что вы – Ален, а я – Габриэль.

Она обменялась с Шейно энергичным рукопожатием.

– Я вас, кажется, где-то видел, – задумчиво произнес Ален.

– Знать бы, где, – не менее задумчиво произнесла Габриэль. – Я тот еще ходок по рок-концертам. То есть, не поймите превратно, мне нравятся ваши песни, но в последний раз я была на вашем концерте два года назад, у нас как раз выпуск из Академии с летними карнавалами совпал. Но запомнить меня тогда вы точно не могли физически. Там была такая толпа!

– Выпуск? – Ален был явно ошарашен. Со своей ранней сединой Габриэль смотрелась старше. Впрочем, на взгляд Флёр, ее это ничуть не портило.

– Мне двадцать пять, – улыбнулась Габи. – Кстати, а что это вы пели? Мне очень понравились последние строки. Про «тех, что незримо стоят на страже»…

– Ален пришел просить меня спеть дуэтом… – начала было Флёр, но Шейно вклинился сам и рассказал, чему посвящена песня.

Габриэль медленно вдохнула. Еще медленнее выдохнула.

– С-слушайте… это замечательно. Только… можно я попрошу вас об одолжении? Я принесу из кабинета большой лист бумаги, вы ведь на нем распишетесь? Понимаете, одна моя подруга– большая фанатка вашего творчества с подачи своего однокурсника. Ребята – курсанты Академии Космофлота. Они на ваш последний концерт не попали, там у нас все строго. Переживали ужасно. Вы ведь напишете ей на этом листе какое-нибудь доброе пожелание, ладно? А то я не представляю, что будет, если Эжени узнает, что у нас был сам Ален Шейно, а мы у него автограф не взяли!

И она быстро метнулась в кабинет.

– Твоей избраннице не понравилось? – обеспокоенно спросил Ален. – Или… я что-то сделал не так?

Флёр долго смотрела на него.

– Габриэль – старший медик на «Сирокко». Это они разоблачили терранскую диверсию.

Ален практически не изменился в лице, только зрачки его глаз сильно расширились.

– То есть, эти парни… О, проклятье! Я… я же ничего не знал, не мог.

Флёр успокаивающе тронула его за руку:

– Конечно, вы не могли предугадать, да и совпадение одно на миллион – я ведь стараюсь не афишировать свою личную жизнь, откуда вам было знать, с кем именно я встречаюсь. Знаете, я думаю, что Габриэль песня понравилась и даже очень, просто вы же понимаете – для нее это очень личное, а она не любит показывать свои чувства. Думаю, чуть позже она обязательно все оценит по достоинству.

– «Ты не мог предугадать», – твердо сказал Ален. – Теперь только «ты». Знаешь, у нас много общего. Я могу сколько угодно разливаться соловьем, какая мы отличная группа, но личная жизнь – это только наше. Так что я отлично понимаю и тебя, и Габриэль. А еще я хочу пригласить весь экипаж «Сирокко», кто захочет и сможет прийти, на презентацию моего нового альбома. Там будет эта песня, и я хочу спеть ее лично для них – для всех и для каждого. И еще… каждому в подарок достанется наш альбом в эксклюзивном издании, с буклетом, подписанным мной лично. Это единственное, как я могу… и умею отблагодарить.

– Спасибо тебе, – кивнула Флёр. – Думаю, через месяц-другой, когда все хоть немного уляжется, они будут рады. Сейчас, конечно, сложно планировать – Габриэль говорила, пол-экипажа в госпитале после этого вылета, – ее передернуло. – Но… это очень правильно – то, что ты делаешь. И я буду рада тебе в этом помочь.

– Не знаю, как остальные, но я приду, – сказала Габриэль, осторожно подойдя сзади. – И буду аплодировать вам, потому что песня мне очень понравилась. Только свежие раны болят сильнее всего. Ты к нам тоже приходи. Не по делу, просто в гости. Написать такую песню может только очень хороший человек, мне было бы интересно дружить домами.

– Почту за честь, – с чувством ответил Ален.

3.

20 октября 3049 года

Кармен Оливейра перенаправила сигнал комма на домашний терминал связи. На экране появилась Хуана Каррера в белой рубашке. Ее короткая и тяжелая черная коса была перехвачена белой же лентой. Кармен вспомнила, что на Сомбре белый цвет считается траурным… но почему? Ах да, Хуана же говорила, что дядя Алехандро был в той заварушке… но сам он ведь жив? Правда, там другие погибли…

– Девчонки, привет, – Хуана явно видела и подошедшую Эстеллу тоже. – Пошли со мной на памятник?

– На памятник? – переспросила Кармен.

– Двадцатое же, – терпеливо разъяснила Хуана. Ей было двенадцать, как и самой Кармен, но с самого знакомства она держалась с девчонками как старшая. – Годовщина прорыва терранской блокады. А конкретно сегодня еще и день памяти погибших на Маринеске. Поэтому будет концерт у памятника Жилю Нуарэ. Да-да, дед того самого. Это на главной площади. Там безопасно. Только наденьте что-нибудь белое. Или привяжите на рукав белую повязку.

Кармен была готова бежать хоть сейчас, но Эстелла сомневалась:

– А что мы там будем делать?

– Свечи жечь. Читать стихи. Петь патриотические песни. Из моего класса много кто пойдет. Дан с Алисой попозже будут. Они помогают тете Милли, она приболела. У Ника Враноффски этот… кол-лок-ви-ум, но потом и он приедет.

– Слушай… а это… ну… – Эстелла замялась, но потом выговорила: – А у нас проблем с законом не будет из-за этого?

– Что? – Хуана вытаращила глаза. – Какие еще проблемы с законом? Девчонки, привыкайте, это Сомбра. Тут свобода слова и свобода собраний. В конце концов, в маринесской бойне наши солдаты погибли! Я бы посмотрела на того… терранина, который бы нам запретил собраться почтить их память. Пойдемте. Вы же теперь сомбрийки, вливайтесь в нашу жизнь. Дяде Фернандо, кстати, можно просто послать сигнал с комма, чтобы отследил, где вы есть. Я всегда так делаю, когда гуляю. И мама с папой знают, что я хожу там, где безопасно. Собирайтесь, я заеду. Через полчаса буду.

Заботливая Хуана принесла девочкам белые ленты, чтобы завязали на рукаве. У Эстеллы и так был теплый белый платок с кистями поверх пальто, но и она взяла ленту, чтобы все трое были в одном стиле. Когда они направились к станции, Кармен заметила, что за ними идет какой-то парень в элегантной темно-синей куртке и песочного цвета брюках, заправленных в высокие ботинки. Соседей по дому она знала, и он был не из их числа. С другой стороны, ну идет и идет. Может, ему тоже на площадь. От них он вроде бы ничего не хотел.

– Карменсита, ты таймер автоподогрева для ужина выставила?

– Не беспокойся, сестренка, все хорошо. Папе послала сообщение с геометкой и написала, что с нами Хуана, и ее родители знают, где мы. Денег на монорельс нам хватит, хоть по всему городу катайся, я проверяла, – Кармен посмотрела на свой комм-браслет – она не могла на него нарадоваться. Даже кошелек с собой не надо носить, карту вставил, умный кошелек настроил и пошел. Главное, задать лимит так, чтобы лишнего не потратить, сам просигналит, когда деньги заканчиваются. И папа всегда знает, где они и что делают.

Девочки сели в вагон монорельса. Парень в синей куртке зашел в тот же вагон, но сел в противоположном конце. Ну точно, тоже едет на площадь и не хочет смущать.

4.