скачать книгу бесплатно
Смертной дрожью объяты оба – вода и камень.
«Серый камень спит, коростель скрипит…»
Серый камень спит, коростель скрипит,
Ходит облако на ногах дождя,
Жгучий воздух крепок, как чистый спирт,
Чиркни спичкой – и полыхнет, треща.
Роща кажется берегом, а луга
Проплывают медленно, на спине
Пронося уснувшие два цветка,
Словно белых всадников на коне.
Травяная бездна легка, под ней —
Черной бездны стиснутые пласты,
Где уснули под гул земляных червей
Зерна мертвые, сжав в кулачках цветы.
За былинку цепляясь одной рукой,
Век сочтя минутою, как в раю, —
На краю – обнимая тебя другой,
Губ твоих цикуту я залпом пью.
Прилив
Неслышно зарождается прилив:
Вот губы тихо трогают, как волны,
Песчаную ладонь, вот, плечи скрыв,
Становятся упруги и упорны.
Вот тело всё, подобное волне,
Но не одной волне, а сразу многим,
Уже вскипает вкруг меня, во мне,
Окатывая голову и ноги,
И, то на гребне, то на дне крутя,
Уносит вглубь, как легонькую щепку, —
И шум в ушах, и я тону, хотя
За каждую волну цепляюсь крепко.
И это чудо – выйти не на мыс
Чужих миров, неведомых америк,
А, пересекши время, как Улисс,
Лечь
возле тех же губ, на тот же берег.
«Мне двойное судьба изготовила лезвие…»
Мне двойное судьба изготовила лезвие,
Шелковистой рукой мою шею пригнула:
Подарила мне сердце сестры моей Лесбии
И – в насмешку – напрасные слезы Катулла.
Так вот кошку в мешок зашивают с собакою,
Чтоб верней утопить. В этом теле зашиты
Две души, два врага, что сильны одинаково, —
Ни управы на них не найти, ни защиты.
О любимом забуду – свобода! – а мысли-то,
Словно птицы в гнездо, возвращаются сами.
Так охотник помчится за дичью и выследит —
И опустит копье, и зальется слезами.
Голос – горше цикуты, сестра моя Лесбия, —
Не живу и не сплю, не пою и не плачу,
И, обычаем варварским местным не брезгуя,
Вместе лавра и терна ищу, не иначе.
Капли от унынья
1
Радость померкла.
Волшебный фонарь зрения помутился.
Вынуты цветные стекла:
Стала рекою река, стала травою трава,
Как Золушка в полночь.
Пеплом присыпан вечер,
Будто его закоптили,
И даже соседкино платье
Больше не отбивается от прищепок,
Повисло, рукава растопырив.
Видно, что-то я натворила,
Раз никто со мной говорить не хочет —
Ни ведро, ни калитка, ни тополь,
А серый лягушонок спиной повернулся
И кинулся в пруд (по-японски).
2
Как ни крути, нынче
Для отшельников тяжелое время.
Во-первых, подорожали дачи,
Во-вторых, перевелись акриды —
Остались одни искушенья.
Не то чтобы морковка на грядке
Принимала непристойные формы
(Чаще всего никаких не принимает),
Но бес полуденный блазнит:
Не вари, – говорит, – обеда,
Куда лучше прыгнуть в колодец;
В знойном мареве кувыркается, голый,
Глаза ледяные,
На кудрях – венок из лютиков и кашки.
Как вспомню тебя – зашипит и растворится.
Но не надолго:
Зачерпну ведро – брызнет оттуда,
Выжимаю белье – выскользнет полотенцем.
Бывало, гнала его постом и молитвой
О твоей любви – о хлебе насущном,
А теперь не смею:
Большой грех просить о невозможном,
Бог таких капризов не любит;
Как ребенка, бьющего ногами
По полу, – стороной обходит.
А полуденному бесу того и надо —
Замолчу – он и стукнет по лбу копытом.
3
Я проиграла.
Но ты не жди афоризма вроде
«Поражение – и есть победа».
Нет, я совсем проиграла.
Ну, попал в меня некий луч, как в линзу,
Ты-то от него не загорелся,
Разве что потеплел немножко.
Видно, ты от меня дальше,
Чем я думала, – как снежная вершина, —
Лезешь, лезешь – и упадешь, понимая:
Трудней всего дотянуться
До того, что кажется рядом.
Протяну ладонь к щеке – о! версты и версты!
Но зато, проиграв, я узнала
Важную вещь: это не победивших,
А побежденных не судят —
Потому что просто не замечают.
4
Раз в неделю я приезжаю в город
Купить продуктов и повидаться с тобою.
Так глубоководная рыба
Всплывает глотнуть воздух – и снова ныряет.
Сегодня асфальтировали площадь,
Она дымилась, укрытая чем-то белым, пухлым:
Тополь отдал ей последнюю рубашку.
Тускло блестели шпили
И лица разомлевших нищих.
Жара. Все деревья, все реки,
Все Книги Царств, все звери и птицы,
Бесы, ангелы, псалмы, розы,
И даже Песнь Песней
Не в силах дать мне хоть каплю
Твоей любви.
5
Заходя подальше от дома
В синие заросли мышиного горошка,
Я думаю: отчего нам дороже
Не те, кто приносят радость,
А те, из-за кого мы плачем?
Вот и эта земля привязывает не лаской,
А сыростью и коварством.
Видно, таков закон всемирного тяготенья,
Настигающий даже тех, кто бежит в пустыню.
Если бы ты знал, как здесь тихо!
Сидят златоглазые лягушки,
Ветер приносит слоеный пирог тумана.
Здесь, в пустыне, мне очевидно:
Только боль – повод для речи.
Ну, а голос —
К кому обращен, к тому и привяжет
Крепче веревки.
6
Все по-прежнему, только нещадно печет солнце,
Раскаленный песок простыни обжигает кожу,
Ветер пьет из окна вишневый сироп занавески,
А я – из блестящей ямки
На твоей груди – воду, пролитую из стакана. —
Видно, ангел стоит в головах, поит меня с ложки,
Потакая причудам,
Видя, что хворь моя неизлечима.
Все по-прежнему – так же губы скользят вдоль тела,
Натыкаясь на те же преграды,
Только вот говорят с тобою
Бессмысленно и беззвучно:
Как после взрыва.
7
Близок кастальский ключ – это просто слезы.
Даже слишком близок – как наша речка,
Падающая с плотины,
Крутя траву, мусор и камни.
Близок ключ, отворяющий вскрики, встречи,
Слухи, сны, объятья,
Омывающий острова глаз, покуда
Я лежу на песке и, обгорев на солнце,
Меняю по-змеиному кожу.
