скачать книгу бесплатно
Нет, он прикидывает, как садовник:
Там, в сердце, как в лесу, где плесень, мох,
Что разрастется розой – плач Дидоны,
Хрип Федры или Хлои вздох?
И будет он минутным или вечным,
И в чернозем или в пески
Зерном вопьется жгучий наконечник,
И брызнут кровью лепестки?
VI
Пни, паутина, дягиль, сырая мгла,
Хвойным пером завершенная гладь ствола
Над фиолетовым озером, в сердце леса.
Ветер потрогает – и она гудит
Красным древком, колышащимся в груди,
Золотым острием глубже вонзаясь. – Лейся,
С кровью, голос, идущий из глубины, —
Голос воды, травы и самой сосны:
Древко дрожит, и рождается ветром слово.
И понимаешь, когда замирает ствол, —
Счастье – это когда отпускает боль.
Пауза. Вдох. Ожиданье – когда же снова?
VII
Сыро. Каждый лист обведен
Мокрой каймой. Стынут кустов фонтаны.
Солнце. Но до краев дождем
Ветки полны, шорохом и туманом.
Зябко. Тело еще горит,
Вынырнув из ладоней, огней, касаний,
Вспыхнув – подобьем листвы, коры —
Искрами, каплями, полосами,
Вздрагивая, через край сочась
И умирая. – Спи, ничего не случится:
Ты же губами унял на час
Темную ранку, пятнышко под ключицей.
VIII
В час, когда небо из лучших эмалей, смальт
Набрано, в омутах окон не видно ряби,
В час, когда гибок, чешуйчат и синь асфальт,
И поливалки боком ползут, как крабы,
Смертно бледнеют башни, вдали с моста
Медленно скатывается слеза трамвая,
Площадь небрита и, как щека, пуста,
Волны привычно бьются в гнилые сваи,
В час, когда статуи, обнажая фасад,
Перезрело сыплются, – шагом неверным
Выйдешь на улицу – над головой циферблат,
Стрелок лишенный, как будто смахнул их Бергман.
Там же, хмурый, нога – на дуге ворот,
Сверкая в прорехи гипсовыми плечами,
Стрелку часов кладет беспризорный Эрот
На тетиву – и другая торчит в колчане.
«Сколько имен я тебе нарекаю, мой дальний…»
Сколько имен я тебе нарекаю, мой дальний, —
Меньше стволов и камней огибает ручей
Ощупью, вниз, под небесною картой гадальной.
Сколько речей
Я говорю тебе шепотом, леса бахромку
Колким платком у бормочущих губ теребя,
Куст разбудив и пространства витую воронку,
Но не тебя.
Сколько имен, столько обликов, ты бесконечен —
Меньше листов у прозрачного ясеня – но
Неуловим; точно ветер, поймать тебя нечем.
Осенено
Голосом лето: когда не коснуться рукою,
Звук набухает телесною тяжестью. Пусть
Хоть не губами – так веткой, травою, рекою,
Словом коснусь!
Пион
Вкус песка – сыпучий и пресный,
Толкотня в колтуне травы;
В пыль вдавившийся краем, треснул
Сиплый колокол синевы.
А в пылающем сердце сада,
Под надсадный кузнечный звон,
Истязаем пчелой полосатой,
Разварной изнемог пион,
Вдрызг разбив и забрызгав собою
Полдня полый стеклянный куб, —
Содрогающийся от боли
Сразу сотней опухших губ.
Нежной плоти изрезанный ворох,
Полукружья, щели, зубцы,
И бикфордов стебель, и – порох
Рыхлой, сладкой, как смерть, пыльцы.
«Чем беспощадней мускулистый австр…»
Чем беспощадней мускулистый австр
Врезается в листву, сгибает спины,
Тем жарче перья пестрых райских астр
И беззаботней фейерверк рябины.
Чем глуше солнце – уходя к другим,
Чем холодней лучей колючий венчик,
Тем жестяной румяней георгин
И обреченный – яростней кузнечик.
Чем жилистей трава, острее дождь,
Чем ниже тучи шаркают, кочуя
Над лесом, чем рассеяннее ждешь, —
Тем одержимей губ твоих хочу я.
Вот уже август…
Вот уже август, мой друг, вот уже август.
Треснуло облако, в сердце кольнула игла.
В воздухе тень растеклась и особая мягкость;
Как георгины в садах, расцвели купола.
«Ангелы! – толстая нищенка крикнет у входа,
Явно в насмешку, – подайте!» – откатится гром
Грузовиков, и под сырые ворота,
Звякая мелочью, в ангельском чине войдем.
Мимо завода и церкви, тюрьмы и больницы,
Садом запущенным – мимо зацветшей реки;
Как же здесь пусто! – и вот уже август нам снится,
В воздух разлук обмакнувший крестов уголки.
Что-то горит – не мосты ли за мною? – и слабый,
Ласковый, точно змея, извивается дым.
Горечь такая, что хочется плакать по-бабьи,
Тихо сползая на землю к коленям твоим.
Горечь такая, когда возвращаешься, – как бишь
Место зовется в забитом крест-накрест раю,
Вдруг обнаруженном, – мимо заборов и кладбищ
Снова к воротам толкающем душу мою.
Вот уже вечность, и скоро за городом – быстрых
Стай —
точно губ по щеке на прощанье —
полет;
И разрыдается ангел; рассыплется в искрах
Лес – и одежды свои на себе разорвет.
«Боже, за что ты дал мне (на час? на миг?)…»
Боже, за что ты дал мне (на час? на миг?)
Свое творенье, что с мукою и любовью
Задумал, украсил, к которому так привык —
Как чашу для праздника приготовил?
Ты разрешил боязливо, как кромку вод,
Трогать смуглую кожу, отдергивать руку, ибо
Под ней – вверх-вниз, взад-вперед —
Плещет мысль, блестящая, будто рыба.
«Так и быть, – сказал, – подержи
Ненадолго!» (О, ревность!) – и встал напротив.
Еле-еле касаюсь: розоватый огонь души
Вспыхивает сквозь стенки плоти.
Как на замерзшем стекле продышав кружок,
Вглядываюсь – под телесной сенью
Сквозняки; но губы мои обжег,
Подойдя вплотную, пламени куст осенний.
Сжал запястья, рассыпался над головой
И густой волной побежал по коже,
От ступней до волос – и вот уж я факел Твой, —
Не гаси меня, Боже!
«Сердце твое – омываемый древнею кровью…»
Сердце твое – омываемый древнею кровью
Город, зеленый и вечный, стоящий при устье.
Как я люблю этих башен рисунок неровный:
Лишнего неба и лишнего солнца не впустит!
Как я люблю этих стен прихотливых изломы,
Крики причудливых птиц в разомлевших от зноя
Пряных садах, это облако цвета соломы —
Благословенны живущие там, за стеною.
Вот уже скрипка по крышам – за ярусом ярус,
Вот барабан, отбивающий глухо и сильно,
