Тайна Вселенской Реликвии. Приключенческий, научно-фантастический роман в двух книгах. Книга первая

– То-то же! Только тише пожалуйста, Кузя, тише, – заговорщически прошептала Екатерина Николаевна, прикладывая к губам палец. – Мы с тобой этак всех соседей перебудим. Чего доброго – в милицию заберут, хлопот не оберёшься…

– Здравствуйте, тётя Катя! К вам можно? – спросил Саня отворившую им дверь Екатерину Николаевну.

– Здрасьте-здрасьте, залётные, – отвечала она им в тон с шутливой иронией, пропуская в прихожую. – Проходите. Только поясните сначала: вы, собственно, по мою душу, или же к Кузе?

Ребята, остановившись возле вешалки, в нерешительности топтались на месте, будучи не в силах приступить к оправдательной речи.

– Да в общем-то, мы, собственно, к вам, тёть Кать, – шмыгнув носом и глядя себе под ноги, вымолвил Саня.

– Стоп, мальчики! – тут же прервала она начало Саниного душеизлияния. – Если вы пришли ко мне на исповедь, то знайте, что грехи ваши я давно уже вам отпустила и больше на вас не сержусь!

– Правда?.. Ну, спасибо вам, тёть Кать! – уже раздеваясь, весело выпалил Саня, а Митя добавил: «И ещё раз: извините нас пожалуйста!»

– Да будет вам, – отмахнулась хозяйка. – Кузя! – позвала она сына. – Ты что, не слышишь? К тебе же ведь друзья пришли.

4. СОМы и Каливаш

Прозвучал звонок, оповещая об окончании переменки. Ученики с шумом и гамом рассаживались по своим местам. В класс уверенной походкой вошёл молоденький учитель химии Сергей Петрович Колосков. Разговоры помалу стихли, класс встал.

– Здравствуйте! Садитесь! – Учитель окинул хозяйским взглядом цветастую поверхность колышущихся голов и повернулся к доске. – А это ещё что такое?

На доске, во всю её длину, чьей-то рукой было начертано:

«Сапожков + Остапенко + Малышев = СОМы.

Класс засмеялся, громче всех – Гришка.

– Это кто у нас здесь шутник такой нашёлся? – спросил учитель, стараясь придать своему голосу строгий оттенок, с плохо скрываемой ребяческой смешинкой в прищуренных глазах.

Колосков появился в школе совсем недавно, прямо с институтской скамьи. Молодой, весёлый, как-то быстро и легко влившийся в школьный коллектив, в его будни и в доверие учеников, он, вероятно, ещё и сам не вышел по складу своего характера из того возраста, когда присваивают друг другу разные клички и прозвища. Единственным человеком, который сразу же невзлюбил его, была завуч. Она называла его «недоучившимся молокососом», подрывающим каноны педагогической этики.

– Кто сегодня дежурный по классу?

– Я! – Из-за парты поднялся невысокого роста худенький, чернявый Слава Дреер.

– Доску-то надо в порядок приводить к началу занятий, – сделал внушение дежурному учитель.

– Я её на переменке вытирал!

– Всё вытер, а это, – Колосков указал в сторону надписи, – забыл.

– Ничего я не забыл, – с обидой в голосе промолвил Слава и посмотрел в сторону последних парт, откуда Шишкин из-под стола показывал ему кулак. – Это Шишкин написал, в самый последний момент, когда в классе никого не было: я сам это видел, но не успел стереть.

Все головы разом повернулись в ту сторону, где сидел вроде бы присмиревший Гришка, устремив свой невинный взгляд в потолок и, делающий вид, что к нему всё это не относится.

– У-у, жидовская твоя морда! – тихо, с какой-то ожесточённостью в голосе, выдавил он из себя, не меняя отшельнической позы.

– Ну и подонок же ты, Шишка! – расслышав последнюю фразу и обернувшись в его сторону, негромко произнесла Вера Заболоцкая, лучшая ученица класса, беловолосая, веснушчатая толстушка.

Пока дежурный вытирал доску, учитель занялся проверкой списка классного журнала на предмет посещаемости учениками занятий. С разрешения классного руководителя трое друзей теперь сидели все вместе: Кузя с Саней на предпоследней парте, а за ними, на последней, восседал Митя.

Урок подходил к концу, когда учитель сделал замечание не в меру разговорившимся друзьям: они перешёптывались, энергично жестикулируя руками и что-то доказывая друг другу.

– Эй, на задних партах! Урок надобно слушать, а не шептаться… Шишкин!.. Что шею вытянул, как жирафа? – Учитель давно заприметил, как тот пытается подслушать разговор своих соседей, непомерно вытянув шею в их сторону. – Смотри, так и останется. Скажи-ка мне лучше, о чём я только что рассказывал?

Гришка неохотно поднялся из-за парты и, покашливая, стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Так о чём же шла речь? – повторил свой вопрос учитель. – Ответь нам, не молчи.

В классе воцарилось долгое, томительное молчание.

– Про калий о аш! – еле слышно подсказал ему сердобольный Митька.

Гришка, по-видимому, не понял и навострил слух, слегка подавшись в сторону подсказчика.

– Про калий о аш! – попытался более внятно шепнуть ему Сапожков.

– Только без подсказок! – сделал замечание учитель.

– А мне никто и не подсказывает, – огрызнулся Шишкин. – Вы рассказывали…

– Ну, смелее!

– … про каливаш.

– Про что, про что? – переспросил Сергей Петрович.

– Про каливаш.

Классное помещение наполнилось дружным хохотом и оживлённым обменом мнений и впечатлений о сногсшибательных познаниях своего соклассника.

– Сам ты – каливаш, Шишкин! – сдерживая смех, вымолвил учитель. – Садись, сделай одолжение.

Пройдёт какое-то время и Шишкин поймёт, что допустил тогда непростительную для своего самолюбия оплошность. Бытующая теперь у всех на устах фраза: «Смотрите, вон СОМы идут!», произносимая каждый раз при появлении друзей, была наполнена не тем смыслом, который хотел вложить в неё когда-то Гришка. Произносилась она хоть и в шутку, с некоторой долей зависти, но – почтительно, с уважением, только лишний раз подтверждая нерушимость и святость уз дружбы всех троих, чем, кстати, они по своему и гордились. В тех же случаях и то же самое, только слегка перефразированное изречение: «Смотрите, вон Каливаш идёт!», заставляло Гришку как-то всего сжиматься и втягивать голову в плечи, наполняя разум и сердце его стыдом и ненавистью ко всему окружающему. Да-а, то было фиаско, своего рода – нокаут.

5. Визит к Сапожкову

За упорной учёбой незаметно промелькнула первая четверть, за ней – другая. Как бы там ни было, но, к великому изумлению завуча Тамары Никифоровны, в дневниках друзей редко, с превеликим трудом, можно было обнаружить даже тройку. Они старались сдержать своё обещание, данное Степану Павловичу.

– Слушай, Кузя! – сказал как-то в один из дней зимних каникул Саня своему другу. – Что-то давненько Митьку нашего не видать. Уж не прихворнул ли?

– Сказал тоже. Его ни один микроб заразный не возьмёт – сам сдохнет! Скорее всего он ушёл в подполье, и нас с собой не прихватил. Давай съездим к нему завтра, – предложил Кузя.

– А может он куда-нибудь и уехал, – высказал предположение Саня. – Слушай, да мы, кажись, и не знаем, где он живёт. Ведь мы у него ещё ни разу не были.

– А это всё потому, что он нас к себе не приглашал.

– Ну надо же какой нахал!

– А может стесняется, или чего-нибудь скрывает от нас.

– Какие могут быть у нас друг от друга секреты? – возмутился Саня. – Ведь мы от него ничего не скрываем.

– Да брось ты, Сань! Это же всего лишь догадки и предположения. Съездим, и узнаем. Он мне как-то издали показывал свой дом, так что не беспокойся, явимся точно по адресу.

Ранним утром следующего дня друзья направились навестить своего товарища. До его жилья надо было добираться трамваем, вниз по спуску, в сторону лесостепной зоны. Дом Сапожковых находился в угловой части окраины старого города, граничащей с лесом. Дальше начинались новые жилые постройки современного микрорайона. Этот единственный, хорошо сохранившийся кирпичный дом, обнесённый деревянным забором, когда-то, по словам Митьки, давным-давно, служил одной из торговых контор, принадлежавших богатой купеческой семье Давыдовых-Лопухиных. Был он на вид небольшим и ничем не примечательным, но казался очень добротным. Располагался он в глубине двора.

– Ну что, стучимся или идём напрямик? – спросил Саня у друга, когда они подошли к калитке дома.

– Только – вперёд! – воскликнул Кузя, решительно отворив дверь калитки, и направился в сторону строения, увлекая за собой Саню. Остапенко уже захлопывал за собой калитку, когда неожиданно был выбит вновь за её пределы стремительным напором метнувшегося в его сторону Кузиного тела. Поскользнувшись, он не устоял не ногах и упал, распластавшись вместе с Малышевым на снегу. И только теперь Саня увидел: по протоптанной в снегу дорожке, со стороны дома, на них мчалась огромная овчарка и, подбежав, остановилась в одном-полутора метрах от них. Не успели друзья даже приподняться на локти, как собака угрожающим рычанием и пугающими выпадами, снова уложила их в снег. И так несколько раз, пока на пороге дома не появилась женщина, видимо, хозяйка дома, привлечённая звуками, доносившимися со двора.

– Альфа! Сидеть! – приказала она собаке, и та послушно уселась на задние лапы, показав свою бездонную пасть с огромными клыками и высунув длинный, красный язык.

– Вам кого надо, ребятки? – приветливо обратилась женщина к потерпевшим.

Те, ещё не полностью овладевшие собой, растрёпанные, с растерянным видом, уже поднимались с четверенек, оба в белых пятнах прилипшего к одежде снега.

– Нам бы, тётенька, Митю Сапожкова! – срывающимся голосом проблеял Саня, с опаской поглядывая на грозного зверя.

– А-а-а, так вы, наверное, те самые Саня и Кузьма, о которых мне Митя все уши прожужжал! – всплеснула руками хозяйка.

Друзья, словно по команде, утвердительно кивнули головами в знак согласия.

– А он дома? – спросил Кузя.

– Митя-то? Ну конечно же дома. Куда ему деваться? Да вы проходите.

Но друзья продолжали стоять по стойке «смирно», не решаясь сдвинуться с места.

– Альфа! Ко мне! – последовала команда.

Овчарка, важно, повиливая хвостом, прошествовала к дому. За ней, отряхиваясь от снега и на ходу поправляя шапки, проследовали и друзья.

– Кто же так гостей встречает? И не стыдно тебе? – пожурила хозяйка собаку, погрозив ей пальцем.

– Здравствуйте! – поприветствовали гости хозяйку, приближаясь к порогу дома.

– Здравствуйте, мальчики! А я – Митина мама и зовут меня тётей Любой.

В свою очередь поторопились представиться и друзья.

– Ну вот и познакомились, – подытожила Любовь Матвеевна.

– Вы нас уж извините, пожалуйста, что без приглашения, – как-то бессвязно стал оправдываться Саня. – Всё гадаем, куда бы это Митя мог подеваться, и не показывается. Дай, думаем, проведаем его: может захворал, или ещё что.

– Ну и правильно сделали, что пришли, – согласилась с ними Митина мама. – А то залёг в своей мастерской, как медведь в берлоге, и целыми днями на свет Божий не появляется. Может быть вам удастся вытащить его оттуда, да встряхнуть маленько.

– А можно его позвать? – спросил Кузя.

– Конечно можно! Гена!.. – крикнула она в приоткрытую дверь.

Некоторое время спустя послышались неторопливые шаги и лёгкое, мужское покашливание. В дверях показалось лицо Митиного отца: Кузя сразу его признал.

– В чём дело, Люба? – переступая порог и с любопытством разглядывая ребят, поинтересовался он.

– Да вот, Митю пришли проведать его товарищи: Саня с Кузей.

– А-а-а! – улыбаясь, воскликнул хозяин. – Как же, наслышан о вас, наслышан. Ну, будем знакомиться: меня Геннадием Акимовичем величать, или просто – дядей Геной.

– Сходи-ка, дядя Гена, да покличь своего сына, – наставительно-шутливым тоном обратилась Любовь Матвеевна к мужу. – А вы, мальчики, проходите в дом, чего зря на морозе стоять.

Ребята неловко топтались на месте.

– Спасибо, тётя Люба, но мы уж лучше тут подождём, – тактично отклонил предложение Саня.

– Ну что ж, вам виднее. Дядя Гена сейчас приведёт Митю, подождите малость. А я вынуждена вас покинуть: обед у меня там варится, подгореть может. Так что уж не обессудьте, – с сожалением в голосе произнесла она мягким, домашним голосом, и скрылась за дверью.

Утро действительно выдалось безветренным и морозным. Хотя на дворе и стояла ясная, безоблачная погода, но в воздухе, наполненном бодрящей свежестью и белесоватой, призрачной дымкой испарений, кружились редкие, крупные снежинки, словно просеянные сквозь невидимое, небесное сито. С ветки древней сосны, стоявшей неподалеку от дома, с оглушительным карканьем вспорхнула большая ворона, стряхнув на шапки и плечи друзей нарядное убранство великана.

Откуда-то со стороны донеслись негромкие голоса и торопливые шаги, сопровождаемые похрустыванием сухого снега под тяжестью ног приближавшихся. Из-за угла дома вынырнул, как всегда, улыбающийся Митька в сопровождении отца. Оба, обутые в валенки, в накинутых на плечи телогрейках, они направились в сторону гостей.

– Ну вот и привёл вам партизана, принимайте по эстафете, – пошутил Геннадий Акимович. – А я, пожалуй, домой пойду: студено что-то на дворе.

– Где ты столько времени пропадал, барбос? – справился Остапенко у Мити после взаимных приветствий и рукопожатий. – Уже скоро и каникулы кончаются, а ты, как сквозь землю провалился. Какой же ты после этого товарищ?

Мите стало как-то неловко и он с виноватым видом стоял, переминаясь с ноги на ногу, так как, по сути дела, ответить ему было просто нечего: уж больно он увлёкся своими проблемами, ушёл в себя и за своими делами забыл даже, что существует окружающий его мир, а вместе с ним и его друзья.

– Ну что, Кузя, – подмигнув тому, спросил Саня, – накажем предателя?

– Ой нака-ажем!

Ребята со всего лёту поддали Митьку своими плечами и тот, от неожиданности потеряв равновесие, грузно примостился в сугробе, вздымая вокруг своей фигуры фонтан снежной завесы.

– Будешь в другой раз знать, как друзей забывать! – торжествовали друзья. – Ну, хватит сиднем сидеть, давай, вставай.

Митька сидел в сугробе, как в кресле с высокой спинкой. Только голова его была слегка откинута назад, как-то неестественно, немного набок, глаза закрыты.

– Вставай! Кому говорят? – повторил Саня, но уже с некоторой тревогой в голосе. – Чего разлёгся?

Но Митька упорно молчал и не хотел двигаться с места. Руки и ноги его были слишком неудобно раскинуты, а одна нога даже подогнута под себя. Ребята, как по команде, обратили внимание на отсутствие признаков жизнедеятельности, которая обычно, особенно на морозе, сопровождается выделением клубов пара, образующихся при дыхании. Ребята не на шутку испугались.

– Митя!.. Что с тобой?.. – надрывным голосом воскликнул Кузя, бросаясь к бездыханному телу товарища.

Он стал тормошить его, а потом бить ладонью по щекам, придерживая другой рукой за подбородок. Но под этими ударами голова лишь безвольно моталась из стороны в сторону.

– Пульс, Кузя, пульс! – весь бледный, дрожа то ли от холода, то ли от нервного переживания, подсказал Саня, сам не в силах сдвинуться с места.

– Что – пульс?

– Пульс пощупай, говорю!

– Хорошо, сейчас. А пока я буду щупать, натри ему лицо снегом, – простонал Кузя, но видя, что тот в нерешительности всё ещё чего-то медлит, слёзно попросил: – Ну скорее же, Саня, миленький! Да три, как можно сильней…

Не успел Кузя докончить предложения, а Саня – поднести к лицу потерпевшего первый комок снега, как оба они вдруг очутились в крепких Митькиных объятиях, по обе стороны от него. Тот спокойно, как ни в чём ни бывало, сидел между своими «спасителями» и с обескураживающей улыбкой поглядывал то на одного, то на другого.

– Ну, как я вас? Кто кого наказал?

– Дурак! – наконец-то придя в себя, с негодованием в дрожащем голосе, вымолвил Кузя, высвобождаясь из Митькиных объятий и вставая на ноги.

– Вот и я говорю: дурак, он на то и дурак, чтобы умного дураком обзывать, – не остался в долгу Сапожков.

Как бы там ни было, в скором времени была заключена мировая, после чего в спокойной, дружеской обстановке прошёл обмен впечатлениями от школьных каникул.

– Куда пойдём? – спросил Сапожков, – в дом, или ко мне в мастерскую?

– Спросил тоже! – донеслось в ответ. – Конечно – в твою мастерскую, а куда же ещё?

– Митя! – Из двери, окутавшейся густыми парами тёплого, белесого воздуха, исходившего из сеней, показалось лицо Митиной мамы. – Что же это ты друзей своих на холоде держишь? Веди их скорее домой, ведь перемёрзнете все.

– Я им сначала мастерскую хочу показать. Ты иди, мам, мы попозже подойдём.

– Только не особо увлекайтесь, – обратилась она больше к сыну, чем к его товарищам, – чтобы обед не прозевать.

Откуда-то вынырнувшая Альфа, принялась обнюхивать незнакомцев. Ребята, как могли, старались увернуться от неё, то изгибаясь дугой, то резко вскидывая ноги.

– Ми-и-итя! А она нас укусить хочет! – пожаловался Малышев.

– Да не бойтесь, она у меня не кусючая, и к тому же – учёная, – поспешил успокоить друзей Митя, потеребив подвернувшуюся под руку собаку по холке. – Это она знакомится с вами. Запомните золотое правило: никогда не дёргайте своими конечностями и не делайте резких движений перед мордой собаки, если она вас не знает. Собаки этого не любят. И ещё, если к вам приближается какой-нибудь Шарик, остановитесь и не шелохнитесь. Если это дружелюбный визит, то он вас просто обнюхает и удалится. А если он хочет напугать вас или укусить, то наберитесь терпения и ждите, пока ему всё это не надоест, и он убежит. Ну, а если это будет уж слишком настырный пёс, то сделайте резкое движение, будто хотите поднять камень с земли и бросить в него: иной раз надо сделать несколько таких движений. Испытанный приём, помогает на все сто процентов.

– А сколько ей? – полюбопытствовал Саня, кивнув в сторону Альфы.

– Ещё двух годков не наберётся.

– Ничего себе – двух годков! Да это же какой-то троглодит! – Кузя всё ещё с опаской, косо поглядывал на собаку. – Предупреждать надо!

– Извините, не успел! – развёл руками хозяин. – Ну что, пошли?

Увязавшуюся было за ними собаку, Сапожков отправил назад, на законно отведённое для неё место. Лучи утреннего солнца, отражаясь от снега, слепили глаза. Обойдя дом, процессия очутилась на территории большого приусадебного участка, занесённой толстым, ровным слоем снега и огороженной сравнительно высоким деревянным забором. Тыльная часть его была обращена в сторону леса, а левая, боковая – в сторону маячивших вдали, в струящихся прозрачных потоках воздуха, новостроек. Тропинка, плотно утрамбованная ногами хозяев, вела в правый дальний угол территории.

Окинув взглядом ту часть местности, в сторону которой они направлялись, приятели не смогли обнаружить каких-либо признаков строений.

– А куда ты нас ведёшь, Иван Сусанин? – послышался вполне резонный вопрос.

– Куда и договаривались, – невозмутимо отозвался Сапожков.

Однако, пройдя ещё с десяток шагов, ребята увидели обозначившийся в угловой части забора метровой высоты снежный бугор, упиравшийся в его поверхность и, по-видимому, продолжавшийся за ним. Контур верхней кромки забора повторял линию контура непонятной возвышенности, поднимаясь с одной её стороны и опускаясь с другой, ближе к углу. Гости сделали вывод, что это длинный, земляной вал, занесённый снегом. Когда они подошли ближе, то оказались перед углублением с неширокой бетонированной лестницей, ведущей под основание вала куда-то вниз. Из-за забора, откуда-то из-под земли, струился лёгкий, белесый дымок.

– Осторожней, не споткнитесь! – предупредил Митя, спускаясь первым и открывая массивную металлическую дверь.

Сразу же за дверью оказалась небольшая площадка с уходящими куда-то вниз ступеньками. Митя щёлкнул выключателем, и где-то в глубине, под ногами спускавшихся ребят, замаячил яркий квадрат света. Миновав его, они очутились в просторном, подземном помещении.

По Митькиным словам это сооружение было построено ещё во время войны, фашистами, а обитала в нём охранная рота СС, оберегавшая какой-то важный, секретный объект. Какой?: да Бог его знает. Никто из местных сторожил и знать того не знает, да и не припомнит. Помещение более двухсот квадратных метров, полностью бетонированное. Они с отцом его переоборудовали: вычистили, утеплили досками, разбили на секции, провели электричество и соорудили большую кирпичную печку, дымоходную трубу от которой вывели через одно из вентиляционных отверстий.

Прямо перед ребятами, метрах в восьми, была расположена сплошная, деревянная, дощатая перегородка, с левой стороны которой чернел открытый проход. Стены освещённого помещения во многих местах были обклеены типографскими оттисками снимков лиц и фигур знаменитых мастеров каратэ в их боевых стойках и позах. Посреди залы лежали два больших спортивных мата, над одним из которых красовалась подвешенная на канате увесистая боксёрская груша, а над другим – длинный, цилиндрический кожаный чехол, чем-то туго набитый и смахивающий на сардельку.

Кузя не упустил случая, чтобы не подскочить к нему и не ударить кулаком. Спортивный снаряд даже не шелохнулся.

– Ух ты! – аж крякнул он от боли в запястье. – Больно, однако! Что у тебя там?.. Железо что ли?

– Хуже! – испугал Митька. – Зачехлённая мешковина с песком, только-то и всего. Сам изготовил.

– А ты что, и шить умеешь? – удивился Саня.

– У мамы научился, – пояснил Сапожков не без гордости в голосе.

6. В Митькиной мастерской

Друзья стояли, молча разглядывая помещение. Тепло, лившееся откуда-то из глубины недр подземелья, заполняло собой всё окружающее пространство и окутывало необъяснимой, приятной негой.

– Раздевайтесь, а то запаритесь, – предложил Митя, указывая на вешалку, прибитую к стенке. – В этом зале я тренируюсь: обучаюсь всяким приёмам и отрабатываю технику.

– Вот здорово! Показал бы, как ты это делаешь, – восхищённо вымолвил Кузя, когда они разделись и вышли на середину комнаты.

– Не сейчас, как-нибудь в другой раз, – поскромничал Сапожков.

Любопытные взоры ребят невольно приковала к себе какая-то конструкция, разместившаяся недалеко от последних ступенек лестницы, ближе к боковой стенке. Она напоминала собой кресло-качалку, только вместо дуг опиралась на какие-то опоры в виде широких полозьев, загнутых своими концами вверх как спереди, так и сзади. На них была установлена закрытая со всех сторон невысокая тумба с сиденьем и подлокотниками, на одном из которых выступал какой-то рычаг.

– А это что у тебя? Никак – сани? – спросил Малышев, подходя к конструкции и дотрагиваясь до неё рукой.

– Нет. Это инвалидная коляска с инерционным движителем.

– Коляска? – удивился Остапенко. – Вот те на-а! Что же это за коляска без колёс?

– Я не вру, – ответил Митя со свойственной ему улыбкой на лице. – У нас здесь, недалеко, один парень без ног есть, в Афганистане потерял. Для него и смастерил, не до конца, правда. Но он об этом пока ещё не знает. Доработать ещё надо конструкцию.

– А-ну, прокатись, Мить! – попросил Саня.

Сапожков не заставил долго ждать себя. Он подошёл к странной конструкции и уселся в кресло. Положив правую руку на рычаг, он большим пальцем левой руки двинул вперёд какую-то прямоугольную кнопку, размещённую на поверхности левого подлокотника. Под сиденьем что-то зажужжало, послышалось нарастающее гудение. Конструкция начала мелко вибрировать, постепенно переходя в бешеную вертикальную тряску.

– Митя! Ты чего это? – не на шутку встревожился Малышев. – Эка тебя мандражит!

– Да ещё амортизаторы под сиденье нужно поставить, – пропел Митя дрожащим в такт тряске голосом.

Вся его фигура лихо сотрясалась, будто он только что выскочил из проруби. Но вот гудение постепенно уменьшилось, тряска почти что прекратилась, и слышалось лишь негромкое, равномерное жужжание, исходившее из-под сиденья.

– Ну, я поехал! – сообщил Сапожков уже спокойным, ровным голосом радостную новость, потихоньку отжимая от себя правой рукой рычаг.

И… конструкция, сдвинувшись с места и заскользив по полу, как по льду, плавно поплыла по комнате, увлекаемая вперёд какими-то скрытыми, невидимыми силами. Описав круг почёта по всему периметру помещения, конструкция подплыла к лестнице и стала плавно взбираться по ступенькам. Добравшись до верхней площадки лестницы, она легко развернулась на одном месте и так же медленно спустилась вниз. Подрулив к исходной позиции, Митька остановился и двинул кнопку подлокотника на себя. Конструкция вновь стала показывать свой необузданный нрав, переходя на гул с бешеной тряской, затем – на мелкую вибрацию с последующим жужжанием и, наконец, всё стихло.

– Вот и всё, приехали! – доложил водитель, поднимаясь с кресла. – Ну и как первое впечатление?

– Здорово Митька, просто – здорово! – промолвил Остапенко, и добавил: – Но амортизаторы всё же не забудь поставить, а то представляю, в каком положении очутится твой подопечный.

– Всё ясно! – подал Кузя свой голос. – Одно только не ясно: как и за счёт чего перемещается коляска, и… как она вообще работает.