Тайна Вселенской Реликвии. Приключенческий, научно-фантастический роман в двух книгах. Книга первая

Родом из далёкого закарпатского городка Севлюш, он так и остался после службы в армии в Крутогорске, где отбывал воинскую повинность. Здесь же поступил в политехнический институт, окончив его с отличием, и в том же году женился на своей кудрявой, беловолосой хохотушке Ольге, с которой познакомился годом раньше.

Тогда она вернулась из очередной, пятой по счёту после окончания университета, археологической экспедиции. Впервые увидел он её в центральной библиотеке, находясь на преддипломной практике. Ольга сидела в читальном зале за длинным столом, обложившись со всех сторон высокими стопками книг и углубившись в какие-то записи и расчеты. Богдан невольно залюбовался белоснежными локонами её волос, упрямо спадавшими на высокий лоб тёмно-коричневого от загара лица.

Засиделись они до самого звонка, оповещавшего о закрытии библиотеки. Помнится, как Ольга поспешно поднялась со своего места и, стопка за стопкой, стала переносить книги, раскладывая их по полкам в алфавитном порядке. Она торопилась, так как явно не успевала к закрытию. Перетаскивая последнюю, высокую стопку книг, она нечаянно споткнулась о край ковровой дорожки и рухнула на пол вместе с ношей. Стопка книг прямой линией распростёрлась от неё до самых стеллажей. Поднявшись с пола, она огляделась по сторонам, не то молча призывая кого-то на помощь, не то стыдясь своего падения. Так и стояла она с обескураженным видом, пока не заметила Богдана, спешившего ей на помощь, а потом заливисто расхохоталась.

– Ну надо же! – смеясь и щурясь от боли в ушибленной коленке, произнесла она мягким, бархатным голосом. – Только со мной может такое случиться. Если вас не затруднит, помогите мне собрать книги.

Потом Богдан предложил Ольге проводить её домой. Она согласилась. Слегка прихрамывая, держась ему под руку, она беспрестанно говорила, перемежая речь тихими ойканьем и смехом, когда давала себя знать ушибленная коленка.

Из её разговора он понял, что спутница совсем недавно возвратилась из шестимесячной, археологической экспедиции, организованной Украинской Академией Наук. И велико же было его изумление, когда он узнал, что раскопки производились в его родных местах, близ села Королево, недалеко от Севлюша. Оказалось, что она не только хорошо осведомлена о культуре, быте и нравах населения этого края, но так же неплохо овладела украинским языком с местным диалектом и, к тому же, ещё, успела немного освоить венгерский язык, хотя сама говорила на нём ещё слабо. Всему этому способствовали не только способность к восприятию языков и профиль работы, заранее предопределяющий необходимость непосредственного контакта с местным населением, но и его уникальный, многонациональный состав, уклад образа жизни общества края, включающего в себя украинцев, венгров, чехов и словаков, румын, русских, евреев, и так далее.

К тому же выяснилось, что у них, и не только в Севлюше, есть несколько общих знакомых. Богдан был, как говорится, «на седьмом небе».

Так они познакомились, подружились и полюбили друг друга, а спустя год сыграли свадьбу, сразу же после окончания Богданом института.

Поначалу он жил в заводском общежитии, не поддаваясь на увещевания Пелагеи Никифоровны, Олиной мамы, перебраться к ним на квартиру, так как Оля через два месяца после свадьбы вновь уехала в составе археологической экспедиции, теперь уже в Иран, раз в полгода ненадолго навещая мужа с матерью, и то – проездом, в Москву, где она сдавала свои отчёты о проделанной работе. И так продолжалось в течение трёх лет, пока у них не родился ребёнок.

Три года они неразлучно пробыли все вместе: счастливое, золотое было время. Перед самым рождением Сани молодая семья Остапенко успела обзавестись собственной квартирой в самом центре города, и теперь уж Пелагея Никифоровна стала частым гостем своей дочери, помогая по ведению домашнего хозяйства и в воспитании внука. Эти обязанности сами собой так за ней в дальнейшем и закрепились после того, как Ольга вновь вернулась к своей работе, а Богдан был назначен главным конструктором завода. Год спустя он стал его директором.

Откинувшись на спинку кресла, подперши голову полусогнутыми пальцами руки, Богдан, словно в полудрёме, непроизвольно, в хронологическом порядке, отслеживал свой жизненный путь, пока память его не уткнулась в какую-то чёрную, непреодолимую преграду, вмиг разделившую его жизнь на прошлое и настоящее, и не отпускающую в будущее. Преградой же этой было чувство вины перед людьми и своей совестью, сжимавшее тугой болью сердце, обволакивая его холодной пеленой сопричастности к случившемуся.

Произошло это в июле месяце 1976 года. Шли испытания компактного, сверхмощного, авиационного двигателя нового поколения. Шли успешно, на всех режимах, развивая мощность на обычном виде топлива до пятнадцати тысяч лошадиных сил, что равноценно одиннадцати тысячам киловатт. В плановом порядке предусматривались испытания того же двигателя на новейшем виде топлива, разработанном в заводской научно-исследовательской лаборатории её ведущим специалистом Галиной Фёдоровной Ремез. Применение этого вида топлива позволяло почти что вдвое увеличить мощность двигателя.

В последний день контрольных испытаний, перед самой госприёмкой, случилось несчастье. Пройдя отметку в двадцать восемь тысяч лошадиных сил, двигатель стал самопроизвольно наращивать мощность и, превысив её ещё на пятнадцать процентов, взорвался. Погибла Ремез и получили ожоги различной степени ещё несколько человек из числа сотрудников лаборатории и обслуживающего персонала.

Анализ проб топлива, взятых с места трагедии, показал завышенное число высоко энергосодержащих компонентов, а со склада лаборатории – норму.

Заключение акта госкомиссии гласило, что причиной взрыва послужили недосмотр и халатность при хранении, транспортировке и заливке горючего в энергопитающие системы со стороны самого же создателя топлива – Ремез Галины Фёдоровны, с чем Остапенко согласиться никак не мог. Он пытался возражать. Но ему прозрачно намекнули, что в противном случае его самого ожидают очень и очень неприятные последствия. В министерстве, один из его сотрудников, давний знакомый Богдана, недвусмысленно дал ему понять, что подобной трактовкой заключения акт обязан заместителю директора завода Шишкину Вениамину Бенедиктовичу, который, кажется, не прочь бы был занять директорское кресло. Богдану не хотелось верить в это: ему он доверял во всём, как самому себе. За всё время совместной работы у них не возникло ни одного крупного разногласия, ни одного серьёзного инцидента, были исключены элементы взаимного непонимания, в чём, как полагал Остапенко, была заслуга Шишкина, обладавшего способностью принимать компромиссные решения. Шишкина он высоко ценил как специалиста и организатора производства. Да нет, быть того не может!

Однако, в дальнейшем, жизнь подтвердила справедливость высказанных опасений. Богдану вспомнилась тогда притча, когда-то рассказанная ему отцом…

Как-то раз, один художник, взялся писать картину с ликами Святых. Всё шло у него хорошо, пока очередь не дошла до образа Иуды. Сколько он не бился над ним, всё было напрасно. Тогда художник решил отыскать натурщика. Долго он искал человека с обличьем Иуды. И вот, почти отчаявшись, он случайно, напоследок, забрёл в один грязный, пьяный притон на окраине города и… нашёл то, что искал.

Художник пригласил этого человека к себе, и тот, за хорошее вознаграждение, согласился ему позировать. Но вот художник приметил, что человек этот как-то пристально, с интересом разглядывает его.

– Что это вы на меня так смотрите? – спросил он.

– А вы меня не узнаёте? – задал тот встречный вопрос с какой-то сатанинской улыбкой на лице.

– Нет, не узнаю, – ответил художник, не в силах вспомнить, как бы не напрягал память.

– А вы повнимательней вглядитесь в меня. Что: не узнаёте?.. А ведь мы с вами уже встречались.

Как не приглядывался художник, как не вспоминал, но – увы, припомнить этого человека так и не смог.

– Так кто же вы, чёрт подери? – снедаемый любопытством, воскликнул художник.

Бродяга, сверкнув недоброй, зловещей улыбкой на испитом, дряблом лице, ответил:

– Ну хорошо, я вам напомню. Пять лет тому назад вы так же, как и в этот раз, приглашали меня к себе, чтобы написать с меня образ Иисуса Христа!..

Не желая идти на сделку со своей совестью, повинуясь внутреннему протесту против несправедливости, подлости и лжи, Остапенко подал заявление об увольнении с завода. Прошение было отклонено, а его самого перевели на должность заместителя начальника цеха вспомогательного производства. Директором завода был назначен Шишкин.

– Богданчик, Богданчик! – ободряюще улыбаясь, но с некоторым сожалением в голосе, сказала ему тогда Ольга, возвратившаяся к этому времени из командировки. – Ну кому ты собирался что-либо доказать своей отставкой? В этом – весь ты, похожий на человека, объявившего голодовку в знак протеста против того, что Земля вертится не в ту сторону. Вот чудак!.. А в общем-то скажу тебе так: никогда не сожалей о чём-либо уже содеянном. Значит так надо: судьба. А насчёт всех этих козней, так ведь это во все времена и эпохи: была бы жертва, палач найдётся. Ты лучше вот что… Бери-ка отпуск, да поезжай вместе с Саней к себе на родину, в Севлюш. Развейся, отдохни немного, и поймёшь, как всё же жизнь хороша и мир прекрасен…

С той поры прошло девять лет, исподволь, незаметно. Но тень горьких воспоминаний так по сей день и заслонила собой окружающую действительность, увлекая его своими невидимыми нитями в далёкое прошлое…

– Что-то Сани нет долго, – забеспокоился Богдан Юрьевич, выходя из состояния полузабытья и посматривая на часы сквозь ход преломлённых, колышущихся лучей уличного освещения. – Засиделись, наверное, у Степана Павловича.

Ему нравилось окружение сына – и его друзья, и их родители, да и директор школы, с которым был немного знаком. Вот только с успеваемостью у них что-то не всё в порядке, да ещё какие-то странные перезванивания по ночам.

– Надо бы серьёзно поговорить с сыном, – подумал Остапенко, и поднялся с кресла.

2. Точность – один из элементов культуры

– Вот о чём бы мне хотелось поговорить с вами, друзья мои, – начал Степан Павлович, когда ребята, раздевшись, прошли в ярко освещённую комнату, обклеенную красивыми, цветными обоями приглушённых тонов и оттенков. – Усаживайтесь поудобней. Так вот, во-первых. Что это у вас там с Шишкиным произошло? Звонили из районо, просили разобраться: сказали, что по вашей вине его кто-то крепко поколотил. Это правда?

– Ему бы не так ещё надо, – возмутился Кузя и подробно поведал о ночном происшествии.

– Та-ак! – облегчённо вздохнул Ремез, постукивая кончиками пальцев по столу. – Тогда это, конечно, в корне меняет суть дела. Но и вы-то тоже хороши. Кто же в вашем возрасте шляется в такое позднее время по пустынным улицам? Ну уж раз так случилось, вины вашей в том нет. Только в следующий раз будьте осмотрительней и по ночам не разгуливайте: всякое может случиться.

– Так из-за этого наука что ли должна страдать? – запальчиво вымолвил Кузя.

– Это ты о чём?

– Как о чём? Да ведь мы же с Саней в этот вечер разрабатывали ход эксперимента по мысленному внушению.

– Вот как? – Степан Павлович с нескрываемым интересом посмотрел на своих учеников, довольно поглаживая усы. – Интересно, интересно! И что?, получилось, как задумали?

– Ещё бы не получилось! – как-то торжественно произнёс Саня и даже засопел от удовольствия.

– Ну-ну! Может и меня введёте в курс ваших проблем? Разумеется, если это, конечно, не секрет.

– Да что вы, Степан Павлович! – запротестовал Саня. – Какие у нас могут быть от вас секреты? – и он подробно изложил ход состоявшегося эксперимента с его результатами.

Степан Павлович внимательно слушал.

– Я почему-то был уверен, что вы добьетесь своего, – немного помолчав, промолвил он после завершения рассказа. – Только вот одного лишь в толк не возьму: как это вы умудрились в качестве подопытного использовать Екатерину Николаевну.

– Так мы же вам говорили по какой причине, – попытался напомнить ему Саня.

– Всё так. С точки зрения проведения эксперимента это понятно, а с точки зрения элементарной этики человеческих взаимоотношений не вписывается ни в какие рамки, – возразил Ремез, исподлобья поглядывая на друзей и пытаясь скрыть улыбку. – Вам необходимо обязательно рассказать ей обо всём и извиниться… А то, что Екатерина Николаевна даже и не вспомнила обо всём пережитом ей в гипнозе, ещё не говорит о том, что всё прошло для неё бесследно. Человеческий разум – это «Его Королевское Высочество», подсознание же – «серый Кардинал». Надо полагать, что всё ей внушённое ушло в область подсознания, и может, когда-нибудь, само собой выплывет наружу, ну, скажем например, в виде естественного сна.

– Да, – спохватился вдруг учитель, поняв, что слишком увлёкся. – Теперь о самом главном, для чего я вас позвал. Довелось мне недавно просматривать классный журнал 7-го «А» класса: плохи ваши дела братцы, плохи. Успеваемость у всех троих самая низкая. Правда, о Шишкине я не говорю: это предмет особого разговора. Но вам-то, молодцы-удальцы, не гоже ходить в двоечниках, да троечниках.

Друзья сидели с понурыми головами, виновато потупив глаза в пол и исподлобья поглядывая друг на друга. Им было как-то неловко и очень стыдно.

– В способностях ваших сомневаться не приходится, и поэтому я уверен, что всё это – временное явление, – продолжал Ремез. – Похвально, конечно, что у каждого из вас есть любимое увлечение. Знаю, например, что вот ты, Саня, и ты, Кузьма, увлекаетесь электроникой, а Митя – строит прекрасные авиамодели.

Степан Павлович искоса посмотрел на своих учеников, которые с удивлением переглянулись, а затем уставились на него.

– А откуда вам всё это известно? – полюбопытствовал Митя.

– Откуда? Разведка донесла! – смеясь, ответил Ремез и, уже серьёзно, продолжил: – Но подумайте сами. В своих увлечениях вы идёте по уже проторённому пути: собираете кем-то уже давно придуманные электронные схемы, модели летательных аппаратов, и прочее. Иными словами, вы действуете по шаблону. А как я полагаю, каждый из вас, может быть, и в недалёком будущем, хотел бы создать нечто необыкновенное, фантастическое и, притом, чрезвычайно полезное для всего человечества, то есть – сказать своё веское слово в избранной вами профессии. Правильно я говорю, или что-то не так?

– Почему же? Всё правильно! – ответил за всех Саня.

– А для этого, как вы сами понимаете, необходимы в первую очередь знания. – Степан Павлович продолжал тихо барабанить по столу пальцами, стараясь подобрать нужные слова. – Вот взять бы хотя ваш последний эксперимент. Хорошо, установили, как полагаете вы, с полной достоверностью факт существования интересующего вас явления. Положим! Дальше что?

– Вот и мы так думаем, – поддержал Кузя учителя.

– Какой вид энергии переносит информацию, каким образом это происходит, какую пользу можно извлечь из всего этого для людей? Вот видите, сколько сразу возникает вопросов. А для того, чтобы разобраться и ответить на них, нужно очень многое знать и много уметь. – Степан Павлович посмотрел на своих гостей, лица которых выражали не то угрюмость, не то – разочарование. – А впрочем, наверное и других идей у каждого из вас предостаточно?

– У-у-у, хоть отбавляй, не знаешь за какую взяться, – оживились ребята.

– Вот, вот, я и говорю. Давайте договоримся так. – Степан Павлович слегка прихлопнул ладонью по столу, как бы в заключение ставя точку над «i». – Начиная с завтрашнего дня, вы – все трое, серьёзно берётесь за учёбу. Все ваши увлечения, пока, на время, в сторону. Седьмой класс вы должны окончить только на «хорошо» и «отлично». Договорились?

Друзья понимали справедливость слов и убедительность доводов учителя, но уж больно влекла их романтика чего-то таинственного, ещё – непознанного и неведомого человечеству.

– Отчего же не согласны? Мы не против, – как-то неуверенно отозвался Митя, – и даже согласны…

– Ах, вот как: и даже – согласны, – не дослушав, засмеялся учитель. – Молодцы-ы, ничего не скажешь. Ну и…

– Да мы сами понимаем, Степан Павлович, что без знаний далеко не уедешь. – Жестом руки Саня прочертил в воздухе крест. – Только вот в голову много всякого такого приходит…

– Да-а-а, с вами не соскучишься, – улыбаясь, вымолвил Ремез. – В таком случае могу вам посоветовать обзавестись каким-нибудь толстенным журналом – назовите его, к примеру, «Банк идей», или ещё что-то в этом духе, – и все пришедшие вам на ум идеи, гипотезы, предположения, конструкции, вплоть до самых безумных – не бойтесь этого слова, – заносите в него, чтобы не позабыть. А когда придёт своё время, и вы наберётесь знаний и опыта, вот уже тогда и занимайтесь себе на здоровье реализацией своих задумок. И ещё: начав одно дело, всегда доводите его до конца, потом беритесь за другое. Взялись вы за изучение телепатического феномена, доведите его до логического конца. Но, всему своё время! В первую очередь – учёба, и только – учёба! Ну что, по рукам?

– По рукам! – дружным хором отозвались ребята. – Мы подтянемся, Степан Павлович, обязательно, по всем предметам. Обещаем!

– Точно?

– Точно!

– Ну смотрите же мне. Точность – один из элементов культуры. Вот и договорились!

В это время в прихожей прозвучал звонок. Степан Павлович направился открывать входную дверь. Из глубины коридора донеслись оживлённые девичьи голоса.

– Кто это у нас, папа? – негромко спросила какая-то девочка, увидев, наверное, на вешалке чужую одежду.

– А вы проходите, сами и увидите, – шутливо отозвался Ремез.

В комнату нерешительно вошли две девочки и в крайнем смущении остановились на её пороге.

– Ну что же вы стоите? Знакомьтесь!

Обе стороны смешно топтались на месте, не зная, кому начать первым. Решив разрядить «накалённую» обстановку, первым нарушил неловкое молчание сам хозяин дома.

– Это, девочки, мои ученики: Саня, Кузьма и Митя, – представил он поочерёдно своих гостей.

– Очень приятно! – произнесла девочка с коротко подстриженными волосами и чёлкой на лбу.

– Слова эти принадлежат моей дочке Тане, – пояснил Степан Павлович. – А это, – указал он на девочку с длинной, толстой косой, – её лучшая подружка, Настенька Лопухина.

– Нам тоже очень приятно, – каким-то неестественным голосом поспешил уведомить Саня всех собравшихся.

И вновь воцарилось неловкое молчание.

– Ну и гостеприимство! Танюша, Настенька, а ну живо собирать на стол, да потчевать гостей, – обратился он к вновь прибывшим, скрывая усмешку в добрых глазах.

Стараясь показаться не особо-то назойливыми и навязчивыми, друзья деликатно отказались от приглашения.

– Спасибо, Степан Павлович, не стоит беспокоиться, – произнёс Кузя. – Поздно уже. Нас дома, наверное, давно уже заждались.

– Ну что ж, вам виднее. Не смею больше задерживать, – не стал настаивать Ремез. – Знать разговор наш впрок вам пошёл. Только, чур, не забывать про наш уговор…

– Где-то я уже видел эту.., ну как её?., ну, дочку Степана Павловича, – уже шагая по улице, сообщил Кузя.

– Таню, что ли? – уточнил Саня.

– Ага, Таню.

– И я видел её. Она недавно в школу к нам приходила, видать – к Степану Павловичу. – Саня глянул в Кузину сторону и, если бы было светло, то непременно бы заметил, как тот покраснел. – Ничего себе, красивая… И Настя тоже – ничего себе, – продолжил он, покраснев сам.

– А-а-а, – махнув рукой, раздосадовано протянул молчавший до сих пор Митька. – Страх, как не люблю этих девчонок.

3. Кузина исповедь

Солнце только-только показало свой ярко переливающийся рубиновыми сполохами головной убор, когда Кузя проснулся от лёгкого прикосновения чьей-то руки. Он открыл глаза. Рядом, на краешке кровати, сидела мать и смотрела на сына.

– Мама? Ты чего?! – потягиваясь и стряхивая с себя пелену сна, спросил он. – Сколько сейчас времени?

– Да рано ещё, сынок, рано, – последовал тихий ответ. – Спи, спи ещё. Сегодня воскресенье, можно и поспать подольше.

Но Кузе почему-то спать расхотелось. Заметив на лице матери еле уловимую тревогу, он спросил:

– А ты чего так рано встала?

– Да что-то не спится, Кузечка. Проснулась ещё затемно, да так и брожу по квартире, словно приведение, – посетовала она. – Послушай: а где твои очки?

– Как где? – в недоумении спросил Кузя.

Он пошарил рукой под кроватью, извлекая из-под неё сначала книгу, а затем – очки.

– Вот они. А что?

– Да так, – пожала она плечами. – Сон мне какой-то нынче странный приснился, как наяву.

У Кузи что-то ёкнуло внутри: вот они слова Степана Павловича про «серого Кардинала». Сна будто и не было в помине.

– Сон? – оживлённо переспросил Кузя. – Какой сон, мам, расскажи, пожалуйста.

– Конечно же расскажу, – улыбнулась Екатерина Николаевна. – Только тебе сначала надо прибраться и умыться. За завтраком обо всём и поведаю, как на духу. Я уже и блинчиков успела тебе напечь.

Быстренько закончив с формальностями предварительных процедур, снедаемый любопытством и запахом блинчиков, доносившимся из кухни, Кузя поспешил к столу. Уминая за обе щёки блинчики, намазанные клубничным вареньем и свёрнутые в трубочку, блинчики, которые такими вкусными, пахнущими чем-то далёким, тёплым, умела готовить только его мама, Кузя с нетерпением ждал её повествования.

Приметив нетерпение сына, Екатерина Николаевна, присела к столу и передала содержание своего сновидения. Всё совпадало, точь-в-точь. Ну это надо же?! Да-а, великое дело – Подсознание.

– Странный сон, не правда ли, Кузя? – спросила она его с улыбкой на устах. – Надо посмотреть по «Соннику», к чему бы это.

Следуя наказу Степана Павловича, он размышлял, как бы начать свою исповедь-покаяние.

– Ничего, мама, не надо смотреть, – вымолвил Кузя. – Я знаю, почему тебе этот сон приснился.

Екатерина Николаевна в недоумении вскинула на него свои брови.

– Ты что, Кузя, провидец или прорицатель какой? – спросила она его, изумлённо прищурив глаза. – Это с каких таких ещё пор?

– А ты не будешь меня ругать?

– Боже мой? Да за что же тебя ругать-то?

– Нет! Дай честное слово, что не будешь! Поклянись!

– Ах, Кузя, Кузя, – вздохнув, вымолвила она, – вечно ты что-то придумаешь. Ну ладно, будь по твоему: не буду, и чтоб мне вот на этом самом месте сквозь землю провалиться. Что у тебя ещё там, а-ну, выкладывай?

– Тогда слушай, – таинственным голосом произнёс Кузя и рассказал ей обо всём по порядку, ничего не утаивая.

Во время Кузиной исповеди Екатерина Николаевна сидела не шелохнувшись, с широко открытыми, удивлёнными глазами, и слушала его с ошеломлённым выражением лица, которое то бледнело, то вдруг заливалось краской. По всему внешнему, напряжённому виду и облику матери, по тому, как едва уловимо вздрагивала родинка над правым уголком её губ, он понял, что она испытывает сильное душевное волнение.

– Кузя-у-узя!.. Убил!.. – наконец-то выйдя из шокового состояния, испуганно вымолвила она. – Ну просто взял и зарезал без ножа! В каком же виде ты меня представил перед своим товарищем?

Она невольно пригладила свои волосы руками, слегка подбив их на затылке. Кузе было и невдомёк, что его мама, как и любая женщина, следящая за своей внешностью и стремящаяся не потерять своей привлекательности и обаяния, очевидно, очень опасалась за потерю, пусть даже и на короткое время, этих своих достоинств, тем более перед посторонним человеком, пребывая в каком-то нелепом, отвратительном состоянии.

– Мам!.. – воскликнул Кузя, восприняв её реакцию по-своему. – Но ты же обещала!..

– Да я не о том, Кузя! – остывая и артистически переходя на полушутливый тон, сказала она. – Я просто подумала о том, в какое неловкое положение ты меня поставил. Как же я, наверное, нелепо выглядела перед Саней тогда. Представляю себе!

– Да нормально ты выглядела, мам, – обиженно произнёс Кузя. – Только, как сказал Саня, немного побледнела и… даже ещё красивее стала, – тут же слукавил он.

– Спасибо за комплимент, успокоил.

– И тебе спасибо за блинчики. – Расправившись с завтраком, Кузя вышел из-за стола, подошёл к матери и поцеловал её.

– Ах! Да ты ещё и передразнивать меня решился, негодник ты этакий? – воскликнула она, вставая и грозно подбочениваясь. – Да я тебя… Ну погоди же!

Выпятив грудь вперёд, мать стала смешно надвигаться на сына. Приняв её игру, он с деланным испугом бросился от неё прочь в комнату, она – за ним. Бегая друг за другом вокруг гостиного стола, Екатерина Николаевна, улучив момент, ухватила Кузю за край развевавшейся рубашки, и тот плюхнулся на диван.

– Ага, попался? – стоя над сыном в угрожающей позе и едва сдерживая смех, изрекла она. – Зачем на базаре кусался?

– Да не кусался я, не кусался! – громко рассмеялся и взахлёб простонал Кузя, обороняясь руками от наседавшего «противника». – Всё, сдаюсь! Больше не буду!