Порча

Ближе к полуночи, случайно зайдя из кухни, вдруг слышу:

– Да, они без меня не справятся… Не смогут! – услышал эти слова я случайно, зайдя из кухни. Вера произнесла их тихонько, в полудреме, не зная о моем присутствия.

Я ликовал. Какие обнадеживающие слова! Она с нами! Она не уходит! Долго не мог заснуть. За полночь все же угомонился, поправил одеяло, прижался к Вере. Такая нежная, теплая! Такая родная! Усталость берет свое, и я засыпаю долгожданным спокойным сном.

За шторами ночью темно.

Ищу, отпустив тормоза,

Доверчиво сон за окном,

И вижу стальные глаза!..

Глава 12 Мнение

Согласно первичным исследованиям в данной области, установлено, что раковые клетки работают по принципу колонии микроорганизмов, которые способны передавать между своими клетками информацию, в виде сигналов… Пока ученые бьются над определением этих самих сигналов, посредством которых раковые клетки предупреждают друг друга…

В первой половине ноября Вера еще вставала и даже ходила с моей помощью. Черное крыло беспамятства пока не заслоняло ее своей зловещей тенью. Потом треснула какая-то программная генетическая оболочка, и зло оформляло свой неумолимый выход.

Она упорно пыталась съесть что-либо. Уходя на работу, я оставлял на табурете полстакана молока с хлебом либо немного детской каши. В обед приезжая домой, обнаруживал, что пища не принималась. Желудок зачехлялся. Спросил как-то:

– Может мне уйти с работы, посидеть с тобой.

– Не вздумай! – ответила Вера. Когда в начале октября я сообщил ей о неожиданном приглашении в компанию к Холодову, она приняла эту весть с удовлетворением.

– Может под старость нервотрепки не будет, – с моим устройством на постоянную работу, Вера надеялась на стабильность и покой. Поэтому неожиданное намерение уйти с работы вызвало у нее категорический протест. Я убеждал ее:

– Что тут особенного? Возьму отпуск без содержания. Обычное дело. Потом вернусь.

– Никто ждать не станет, не обольщайся. Уйдешь, сразу замену найдут, работай, пока платят, – работа никогда не была для нее ни самовыражением, ни увлечением. Она принимала ее как данность, и тянула неизбежную лямку, не замечая трудностей, как мы не замечаем притяжение Земли.

Мой шеф, бывший заказчик Холодов, много лет уже заведовал семейным бизнесом. Наш, один на двоих, небольшой кабинет находился на втором этаже офисного здания. Рядом со старым зданием строилось новое.

Изюминкой бесед с Холодовым в последнее время стала их семейная интрига. Завхоз Малин, был родным братом хозяйки, жены Холодова. Пользуясь попустительством родственников, он иногда открыто игнорировал трудовую дисциплину. Мог, например, уехать куда-нибудь по своим делам, никого не предупредив. Халатность родственника не нравилась Холодову, и он настойчиво стал настраивать меня на борьбу с вольностями зятя. Тот, почуяв надзор, решил уволиться. Пришлось поговорить с ним «по душам».

Рабочей резиденцией завхоза был тепловой узел на первом этаже. Там, во внутреннем дворе, арендаторы содержали автостоянку. Согласовав с Холодовым намерения, я отправился вниз.

Малин, стоял у распахнутых дверей, отрешенно поглядывая на заснеженные автомобили. Курил. Увидев меня, заулыбался, приветливо протянул руку. Круглолицый, шапка набекрень, сигарета в углу рта. Он курил сигареты, одну за другой, с перерывами на полвздоха. От этого зубы у него стали похожи на нешлифованные камушки.

– Михалыч, – мы общались друг с другом по отчеству, – ты зачем меня подставляешь? Знаешь ведь, что у меня жена тяжело больная. Ухаживать за ней надо. В любое время вынужден буду уйти с работы. Стройка в разгаре. А ты столько лет проработал здесь и ни с того ни с сего бросаешь все на произвол.

– Клавдич, телефон мой у тебя есть, звони в любое время дня и ночи, приеду все покажу, расскажу.

– По телефону, пожалуй, подскажешь: потом оба не расхлебаемся…

– Пойми меня правильно. Не могу я тут. За семнадцать лет, все на меня нагрузили. Принеси, да поднеси. Я ведь не мальчик на побегушках. Как пришел сюда без зубов, так и ухожу беззубым.

В офисе Холодов спросил:

– Ну что, поговорили?

– Поговорили. Он недоволен тем, что за столько лет работы здесь ничего не заработал. Рассчитывал, наверное, по-родственному войти в дело. Теперь видит, что не удастся, вот и обижается, – Холодов возмутился.

– Какое ему еще нужно дело? Что, он вложил что-то? Собственность какую-то внес, деньги? – я деликатно промолчал. Манера вхождения в бизнес бывших номенклатурных руководителей, хорошо известна. Холодов, как большинство, не избежал соблазнов «прихватизации».

Впрочем, меня в этом семейном водовороте беспокоили не столько людские течения, сколько техническая сторона дела. Приближение зимы и предстоящие холода. Справится ли тепловой узел с возросшими нагрузками? Удастся ли преодолеть лимит электроэнергии? И как заманить арендаторов в новое здание? Хозяйственные дела засасывали, вынуждали сбиваться в ритм аврала. Работа на разрыв, оказалось, мне не под силу. Несмотря на Верины протесты, с работы я все же задумал уйти.

– Григорий Антонович, у меня жена в плохом состоянии. Надо с ней постоянно находиться. Отпустите меня в отпуск без содержания.

– А разве кроме тебя не кому ухаживать? У вас же два сына.

– Видите ли, тут особый случай. Я не просто ухаживаю за ней – лечу ее, – и уточнил: – биополем ладоней.

– Экстрасенс?..

– Да-а, упражняюсь пока, – неуверенно ответил я, видя удивление шефа.

– Надеешься, рак вылечить? – Холодов помолчал и спросил, глядя на меня в упор: – Не странно ли?

– Со стороны, возможно, странно. Но по-другому не могу.

– Ты что, не понимаешь, что чудес не бывает?

– Когда делали операцию, врачи сказали, что будет жить. А после шестой химии все пошло кувырком, – Холодов задумался, потом сказал:

– Я звонил Татьяне Гавриловне, разговаривал о твоей жене. У нее особый случай: иммунитет слабый.

– Так последняя химия-то и задавила весь иммунитет.

– Ты разбираешься в медицине? Ты специалист, чтобы об этом судить?

– Не специалист, но много об этом думал, сопоставлял. Полагаю, что так и есть: шестая химия была неправильной.

– Думай лучше, как теплообменник подключить. Морозы вот-вот настанут, а у нас на стройке до сих пор тепла нет, – Холодов был явно раздражен.

– Не смогу я, Григорий Антонович. Представьте, она хочет жить, а я ей говорю: «Чудес не бывает».

– Ну да, – Холодов согласно кивнул, посмотрел на меня внимательно. Набрал на телефоне чей-то номер, не дождавшись ответа, миролюбиво спросил:

– Любишь ее?

– Да, очень.

– Ну что ж, пиши заявление, – решился, наконец, шеф. – Выкрутимся как-нибудь. – Он отпускал меня, скрепя сердце, и я был ему очень признателен.

На обед я поехал домой. Пробки в середине дня небольшие. Двигаюсь по правой полосе. Снегопад поутих. Спокойно пересек многополосный тракт, миновал микрорайон новостроек. Привычно держусь в общем потоке. Вдруг, вблизи перекрестка вижу: в снежную насыпь аллеи только что улеглась на крышу серебристая иномарка. Колеса еще покручивались. От увиденного слегка оторопел, притормозил и поехал дальше, как и другие водители. Яркий мазок динамичной городской картины, ослепил ненадолго и вскоре забылся. Сочувствие – сердечная категория – эгоистично. Сердце отзывалось на свое.

Там, в нашей спальной комнате, терпеливо ждет меня жена. Она поверила: без нее мы не справимся. Значит, надо жить. Ради нас жить. Как ей помочь?

Придя домой, привычно заглянул в ведро у тумбочки. Вижу: пища пошла. Подсел к Вере. Она посмотрела на меня участливо. Ждала, что скажу. Я признался.

– Сегодня поговорил с Холодовым, попросил дать отпуск без содержания. Он согласился.

– Так уж, сразу и согласился, – не поверила Вера.

– Ну, не сразу. Расстроился, конечно. Трудновато ему будет, без нас.

– Без кого, без вас?

– Малин решил уволиться.

– Почему?

– Зарплата не устраивает, – Вера хмыкнула.

– Вот они – родственники, а у него зарплата меньше, чем у тебя. Думаешь, так будет всегда?

– Так у меня и ответственность другая, и обязанностей больше.

– О чем ты говоришь? Они – собственники. Сдадите новое здание, тебе и зарплату сразу срежут, и не нужен никому станешь, если будешь так себя вести.

– Что значит, так себя вести?

– Не успел устроиться, уже уходить собрался.

– Вера, ну как я смогу работать, когда ты тут лежишь? Ничего на ум не идет.

– Седой уже, а все как маленький.

– Возможно, я не прав. Но все равно, посижу пока с тобой. Запустили уже – дальше некуда, – Вера, видимо, хотела еще что-то возразить, но только махнула рукой:

– Неисправимый, – это ее коронное словечко по отношению ко мне означало крайнее недовольство. Я сменил тему разговора

– Желудок сильно болит?

– Изжога, – ответила Вера, помолчав.

– Да что же это такое-то? Все враз: и желудок, и почки, и легкие! Дышать тяжело?

– Слабость.

Помню в молодости, когда в финальной схватке по самбо передо мной вышел мой друг и самый опасный противник, мне стоило больших усилий настроиться на борьбу. Слабость навалилась перед выходом на ковер, но настроился и победил. Одержимость тогда толкнула к победе. И теперь предо мной был самый близкий человек, и предстояла борьба. Жестокая борьба…

День за днем, исподволь, как-то почти незаметно в Верином поведении стало что-то меняться. Тот самый глубинный стержень, который мы называем «царем в голове», надломился. Она по-прежнему, была и податливой, и покладистой, и в то же время становилась чужой. Спокойный, осмысленный взгляд приобретал какой-то гипнотический отблеск. Я поначалу не замечал эти изменения. Казалось, до чего же выразительные глаза!

Вера все активнее противостояла воздействию моих рук. Ее фраза «Может и есть в тебе что-то» не выходила у меня из головы, маячила немым укором, будто пригласил гостей, а сам стою перед дверями и не знаю, где ключ от замка.

Около полуночи, закончив молитву, я присел на табурет, привычно, без особого энтузиазма поводил ладонью над животом. Сонливость одолела, и уже собрался было готовиться ко сну, как вдруг услышал:

– Зачем ты меня вытащил? – Вера проговорила это едва слышно, в дреме, будто видела меня. «Вытащил» означало: спас в ту ночь, когда старуха с косой впервые пожаловала к нам. Я действительно вернул Веру с того света. Но почему она спрашивает об этом? Она ли это?..

Можно, бесконечно судить о раздвоенности сознания, о психических изменениях личности…

Интернет, зародившись, объединил людей. Поставил их во всемирную толпу. А в толпе можно услышать всякое. Такое, например:

«Ученые из двух американских исследовательских центров – Райса и Джонса Хопкинса вместе с коллегами из Тель-Авивского университета проанализировали в своей статье примеры социального поведения раковых клеток. Они пришли к выводу, что злокачественные клетки «договариваются» о совместных действиях – метастазировании, выработке устойчивости к лекарствам. В отчете об исследованиях приводятся доказательства того, что раковые клетки взаимодействуют, пытаясь спастись от воздействия химиотерапевтических препаратов. Механизм, по мнению ученых, такой: некоторые типы раковых клеток способны обнаруживать присутствие химиотерапии и посылать сигнал тревоги. Получив предупреждение, другие клетки опухоли переходят в состояние покоя, сохраняют жизнеспособность, но не могут делиться, – отмечают исследователи. – Если опасность миновала, получают соответствующий сигнал и возвращаются в свое обычное состояние».

С работой я расстался, и уже ничто не отвлекало меня от целительства. С одержимостью паломника я отрешился от всех мирски́х забот и погрузился в лабиринты биоэнергетики. Уставая, обливался холодной водой, и снова брался за дело. Тревога нарастала. Однажды под утро, сидя на табурете, вдруг слышу, как сквозь сон Вера бормочет:

– Выдумал… Сам-то веришь? Алешка женится… У Витальки внук родится… Буровит, а сам даже не верит, что буровит. Переедем жить… Куда переедем? Плетет языком что попало, – уличала меня во лжи. Лексикон вызывающий, необтесанный. Вера стала не своя.

Разудалая тройка коней

Понеслась, бубенцам звеня.

На снегу от полозьев саней

Поползла по полям колея.

Глава 13 Откровение

Эту болезнь скрывают близкие перед своими. Ее стыдятся сами больные. Ее сотни лет замалчивали города и веси. В ней видится наказание за грехи и темная сила. И что-то еще, с чем страшно сталкиваться человеку. Рак – условное название злокачественной опухоли – подчеркивает повадки болезни: нападает из засады. Рак загадочен и неумолим. ЗЛОкачественную опухоль назвали так в противовес ДОБРОкачественной. Если бы не было онкологических симптомов, то и добра бы низачто не было в обычной опухоли. Она воспринималась бы как чирей.

Живот у Веры снова раздулся. Притронувшись, я ощутил упругость натянутой кожи.

– Тугой, как мяч, как скоро повторилось! Татьяну Гавриловну надо звать.

– Да, надо, – ответила Вера и печально улыбнулась.

– Ну что, давай на завтра? Думаю, найдет время, приедет.

– Давай.

– С утра позвоню ей.

– Витале сначала позвони. Может, он занят будет.

– Сейчас позвоню, – я взял телефон.

– Виталя, завтра после обеда надо за врачом съездить. Сможешь?

– Завтра?.. – он помолчал и добавил решительно: – Смогу.

– Я спрошу, во сколько ей удобно, потом перезвоню тебе.

– Хорошо, – ответил сын. Вера внимательно прислушивалась. Она, как все немощные люди, жадно улавливала любую информацию извне.

На следующий день Татьяна Гавриловна, по прибытии, без промедления приступила к делу. На этот раз я решил присутствовать.

Осторожно подвел Веру к стулу, усадил. Она сняла ночную сорочку, подала мне, попросила принести ведро. Врач обогнула ей туловище снизу живота концом пленки, другой конец которой запустила в ведро. Надела перчатки, смазала ватным тампоном пятнышко на животе, вколола обезболивающий препарат, выпрямилась.

– Подождем немного.

– Часто приходится этим заниматься? – спрашиваю у нее.

– О!.. Тут опыт нужен. Молоденькие, даже у нас, не все умеют. А уж в других больницах подавно.

– Да. Пожалуй, дома не каждый хирург, даже опытный, согласится. Мало ли чего может произойти.

– О-о-о! Сколько наслушались! Бывали случаи, протыкали кишку. Тогда уж, точно: – на операцию. Опасно это… – я насторожился.

Когда обезболивающий укол возымел действие, Татьяна Гавриловна надрезала кожу. Натужно проворачивая, вставила в надрез специальную трубку. Жидкость вытекала по трубке в ведро. Раздутый живот утягивался на глазах. Вера смотрела на шокирующие действия с поразительной выдержкой, будто царапину йодом смазывали.

Четвертый лапароцентез оказался той самой отправной точкой, после чего Вера осеклась.

По окончании процедуры я помог ей одеться и уложил на кровать. Проводив гостью, вернулся в комнату и прилег отдохнуть. Задремав, неожиданно услышал телефон. Нашарил мобильник, смотрю: сын.

– Да, Виталя.

– Папа, можешь говорить?

– Могу, – ответил я, спросонья не уловив подвоха в вопросе.

– Врач сказала, что мама до конца месяца не дотянет, – я оцепенел. Вера прислушивалась. – Если что случится, ты ничего не предпринимай. – Телефон в моей руке, как горячий уголь! – У меня есть знакомый. – Продолжал сын. – Агент в похоронном бюро. Мы с ним много лет знакомы. Он все сделает, как надо, и дешевле, и лучше. Понял, пап? – Я ничего не ответил, выключил телефон, обернулся. Вера все слышала.

– И сколько мне осталось? – голос заметно подсел. Ответить что-то надо, а я будто сквозь землю провалился.

– Вера, да чего ты?.. Разве можно им верить? Стригут всех под одну гребенку. Пророчица, тоже мне нашлась! – а у самого тут же отложилась дата. До конца месяца оставалось несколько дней. С этого дня календарь перестал быть безделушкой.

В один из вечеров, закончив молитву, присел на табурет. Безотчетно смотрю на Веру. Одеяло слегка откинуто. Голова у нее сдвинулась с подушек. Задремала. На дальней тумбочке неслышно догорает восковая свеча. Из коридора несмело заглядывает отсвет настенного бра. За окном темень. На фоне светлой постели хрупкая фигура жены кажется невесомой.

Косынка у нее приспущена на лоб. Надо бы поправить, но лень. Черные брови вспорхнули под косынку. Веки чуть подернуты испариной. Внизу возле ног стоит ведро. На тумбочке возле коробок с таблетками, бутылочка воды. Развернута небольшая иконка-триптих. Богородица и рядом с нею юный светлый мальчик – Христос, с иконки смотрят на Веру. Хочу погладить Веру по щеке, но не шевелюсь. Почему она так скоро слегла? Ведь никогда не жаловалась на здоровье.

На кухне засвистел чайник. Сходил за чаем, поставил кружку рядом с иконкой. Снова присел на табурет. Вера приоткрыла глаза, поправила косынку. Я приподнял кружку с чаем, прихлебнул глоток.

– Не спится? – она испытующе зыркнула на меня.

– Вова, почему я? – смотрю, у Веры глаза напряженные, голос звонкий. – Почему я? – Отчаянно повторила она. – Ведь я тебе за всю-ю-ю жизнь ни-и-и р-р-а-а-азу не изменила! За всю жизнь ни р-а-а-азу! Мысли об этом были… Да, были… Но ни разу не изменила!.. Почему-у-у? – Меня как подбросило.

– Верочка, миленькая моя! – а сам захлебываюсь, ни одного слова не могу толком произнести… – Знаю, что не изменила ни разу. Я должен быть на твоем месте. Прости! Не знаю, почему ты, не могу сказать, я должен быть на твоем месте… – Я оправдывался. – Верочка, надо жить! Надо жить, Верочка. Я без тебя не справлюсь. – Никогда в жизни я не был столь откровенным.

Вышел. Бродил по комнатам, не находя места. Через какое-то время, выдохся. Вернулся в спальню, прилег. Едва задремав, будто из-за дверей, услышал:

– Подожди… подожди!.. – Вера тихонько шептала во сне. До чего знакомая интонация! Эти трепетные слова звучали из далекой нашей молодости. Из тех потрясающих минут, когда жена в интимном порыве притягивала меня к себе и удерживала в предчувствии безудержного, в предвкушении величайшего человеческого наслаждения… Забывая обо всем на свете, мы упивались роскошью телесной близости… Точно такие же слова, точно та же интонация. Страсть захлестывала разум, и так хотелось жить!

А теперь эти звуки, как шелест ветра, пролетели мимо ушей. Я устал, поэтому забылся и тут же уснул.

Наутро раным-рано просыпаюсь, приподнимаюсь на локте, заглядываю на жену. Она безмятежно лежит на спине с закрытыми глазами. Машинально поправляю одеяло, безотчетно наслаждаясь уютом тепла и покоя. Вдруг слышу:

– Я не беременная?

– Нет не беременная, – простодушно смотрю на Веру. Она отвернула лицо в подушку.

– Ха-ха-ха! – голос зычный, не похож на Верин, смех зловещий, жестяной. – Хорошо, хоть не беременная! Ха-ха-ха. – Как эхо, тупым обрубком по ушам.

Не сразу соображаю, в чем дело. Это ко мне?.. Сообразив, чувствую озноб по телу. Что такое? Ничего себе! Какая беременная?.. Где матка?.. Это Он! Проклюнулся, показал себя! А я-то, купился?.. Ничего себе! Вскакиваю, захожу к сыну в комнату. Рассказываю ему сбивчиво, что случилось.

– Мама сейчас разговаривала со мной не своим голосом.

– О чем?

– Насмехалась. Представляешь, спрашивает: «Я не беременная?» – сын напрягся, пытаясь вникнуть. Я стал объяснять, завернув издалека:

– Бабка моя, баба Таня, была знахаркой. Ты ее не знаешь, маленький был, когда она умерла. Я рассказывал тебе про нее, помнишь?

– Помню.

– Так вот, она с помощью молитвы излечила одного мужика. Это было в деревне. Родственник приехал откуда-то и поселился у нас. Сначала был нормальный, а потом, как подменили. Ни с того ни с сего закривляется, как юродивый. Под стол давай заглядывать. Взгляд стал, как у затравленного. Говорили: порча. Бабка пригласила тогда верующих старушек. Батюшка приехал. Обставили мужика свечками. Отмаливают. Мы с братом все это и своими глазами видели.

Помню, мужик лежит на кровати посреди комнаты. Вдруг какой-то порыв. У него изо рта звук нечеловеческий, громкий. Показалось, что-то упало. Все свечки сразу погасли. Мужик потом выздоровел. Веселый, стал…

– Вылечили? – спросил сын.

– Да, вылечили. Алеша, ты мне сейчас должен помогать. Это очень серьезно. Маме ничего не говори. Она не управляет им. Надо ее избавить от него.

– От кого избавить?

– Бес в ней сидит.

– Что ты говоришь? – сын посмотрел на меня внимательно. Затем, подумав, спросил. – Может специалистов пригласить?

– Каких, Алеша, специалистов? – сын снова задумался.

– В церкви, наверно, есть бабушки, которые знают, что надо делать? – я не ожидал подобного вопроса, да и представить не мог, как объяснить посторонним людям о произошедшем.

– Тут мистика неимоверная. Кто станет вникать в эту чертовщину?

– Давай я съезжу, поговорю. Потом посмотрим.

– Наши переглянутся да скажут, покаяться надо. А она не наша. Без покаяния не примут. В мирскóй церкви вовсе никто тебя слушать не будет. Алеша, это такая вещь: сходу просто непостижимая! Представляешь, какая ответственность? Даже пытаться никто не станет.

– Все равно надо что-то делать. Давай хотя бы попробуем.

– Как ты себе это представляешь? Придешь в церковь, спросишь: «Здрасьте, в маме бес сидит, тут в соборе есть кто-нибудь, кто сможет его изгнать?» Так что ли скажешь? Подумай, как на тебя посмотрят, – сын слушал, взволнованно поглядывая на меня. – Нет, это все впустую. Давай сами будем изгонять. – Я был убежден, что никто, кроме нас, Вере не поможет. А на стороне? На фоне повсеместного шарлатанства заморачиваться подобным вопросом было бы, по крайней мере, странно.

– Да что мы можем сделать?

– У меня сейчас в руках такая энергия! Все чувствую. Руками буду вытаскивать. Ты посматривай только. Мало ли что может произойти.

– Думаешь, получится?

– Надеюсь. А что еще остается? Поможешь?

– Помогу, конечно, – сын недоверчиво пожал плечами.

Ни сын, ни я не догадывались, что на фронте физического тела исход был предрешен: борьба разворачивалась за душу.

Покорный царь к вершине горной

Толкает камень сотни лет.

К горе богами пригвожденный,

Находит в рабстве божий свет.

Глава 14 Западня

Вера навсегда оставила надежду встать с постели, заглянуть в окно. Она лежала, смиренно вытянув сухие руки. Я, сидя на табурете, по обыкновению выуживал паутины тлена из ее тела. Ни с того ни с сего Вера приподняла руку указательным пальцем вверх, затем медленно опустила ее, не проронив ни слова. Этот жест напомнил мне одну историю, надолго внесшую камень преткновения в наши отношения.

Несколько лет назад перед февральским мужским праздником, жена пришла с работы подвыпившей. Молча прошла в комнату, прилегла на постель. Все бы ничего, корпоратив накануне праздника – дело обычное, только случайно я заметил, что из полураскрытой сумочки, оставленной в коридоре, небрежно высовывались черные шерстяные колготки. Подошел к жене, показываю сумочку.

– Это что такое? – она смотрит на меня, не понимая вопроса. – Я вынимаю колготки.

– Вот это, что такое?

– Колготки.

– Ты что, раздевалась?

– Нет, не раздевалась, только переобувалась.

– Как не раздевалась? – трясу колготками. – Они сами сюда пришли?

– Сняла сапоги – надела туфли. Там было жарко, все переобувались.

– Ты как домой добралась?

– Привезли на машине.

– Что за машина? Все помнишь?

– Все помню, «Волга» была, – мне бы, остепениться, а я распалился, понес какую-то околесицу. Устав от моих тошнотворных допросов, жена прищурилась, подняла указательный палец:

– Подожди, умирать буду, все узнаешь… – я остыл, как в прорубь окунулся. Чего это она?..

Теперь, глядя на Веру, которая так же значительно подняла указательный палец, вспомнил те ее слова. Неужели она уже тогда что-то предвидела?

После моей оплошности при телефонном разговоре с сыном, Вера замкнулась, ушла в себя. Та неизбежная бездна, куда мы всю жизнь боимся заглянуть, зияла на расстоянии вытянутой руки. Оставалось прыгнуть. Но что-то важное цепко удерживало ее на краю. Она встряхивалась, медленно оглядывала комнату, узнавала меня и просила:

– Воды дай, – я подавал ей бутылочку с водой. Она проглатывала несколько капель и, молча протягивала бутылочку обратно.

Реальность перемежалась с вымыслом, напрягала нить судьбы.

Это случилось ночью. Мне бы показался этот случай неуклюжей выдумкой в чужом рассказе, но… Продолжая сеанс, я увидел, как по щеке у Веры покатилась слезинка. Затем она звонко сказала:

– Флаг, – короткое слово. Я ничего не понял.

– Какой флаг, Вера? – она напрягла голос.

– Фла-а-а-г.

– Что надо, Вера, скажи яснее, я не понимаю, о чем ты говоришь? – она вновь повторила с досадой: