Порча

– Возможно и перекрестится. Дело серьезное, предложу, – я оглянулся, посмотрел в зал. Над амвоном торжественно и грациозно свисало с купола роскошное паникадило. За деревянной ширмой в углу виднелась дверь, которая вела в служебную комнату. Представил, как Вера будет там исповедоваться.

– А что специальной молитвы за здоровье нет? – спросил я у тети Зои. – Сорокоуст – это ведь очень долгая молитва. Бабка, помню, когда исполняла ее, больше месяца и в собор ходила, и дома молилась.

– Да, Сорокоуст полагается. Сорок дней надо молиться. Большая служба.

– А сколько это будет стоить? – спросил я. Тетя Зоя назвала сумму.

– Хорошо, теть Зоя, я посоветуюсь с Верой, как она расценит.

– Посоветуйся. Приходи потом.

– Хорошо, теть Зоя.

Однако Веру занимали другие вопросы. Она внутренне настраивалась к предстоящей операции, а молитва за исход операции никак входила в ее планы. Надеялась, что все обойдется. Когда я сообщил ей о разговоре с тетей Зоей, она отреагировала прохладно.

– Делать тебе нечего.

– Что, ты думаешь так просто все? Это ведь не шуточки, такая операция тебе предстоит.

– Какая такая?

– Не боишься, что ли? – она посмотрела на меня пристально, ничего не ответила.

– Давай закажем службу?

– Нет, не надо, – ответила она. Затем, подумав, добавила: – Если бы знать наверняка, что будет толк…

– Думаешь, бесполезно?

– Да, думаю, бéстолку, – сказала Вера. А я считал иначе.

– Там вообще-то духовный труд распределен между несколькими женщинами. Они ежедневно бывают в храме и молятся. Помню, бабка молилась Сорокоуст, так приходила домой, чуть живая: уставала сильно. Молиться будут только за одну тебя, не как в вашей мирско́й церкви, молятся за список.

– Может быть, и надо, – засомневалась было Вера, но подытожила по-своему: – После операции, посмотрим. – Я дипломатично не настаивал. Так этот вопрос и замылили.

Как-то мне пришлось заехать по делам в наш второй офис, расположенный в центре города. Заправляла там, курируя экономику, Людмила Макаровна, жена Холодова. Заметив мое удрученное состояние, поинтересовалась, как чувствует себя Вера. Я ответил, что плохо. Чуткая женщина, она тут же при мне позвонила мужу, попросила посодействовать. Холодов незамедлительно связался с приятелем, работающем в онкобольнице на солидной должности.

На следующий день Веру положили в ту самую больницу, где ей в конце прошлого года удалили матку. Лапароцентез, незначительное хирургическое действие, с чем жена неделю лежала в местной больнице, сделали в тот же день, как поступила. За несколько минут. Потом уж сдавала анализы, обследовалась.

Тем временем случайно я обнаружил в книжном шкафу завалявшийся с незапамятных времен журнал ЗОЖ («Здоровый Образ Жизни»), где рассказывалось о методе Шевченко. Пожелтевший экземпляр воспринял, как перст Божий.

Рак, по Шевченко, излечивался с помощью эмульсии из растительного масла и водки. Вышел на сайт в Интернете и загорелся. Описание успешных примеров возымело свое действие. Подкупила не столько широкомасштабная реклама, сколько бескорыстность подачи материала, то есть не требовалось никаких денег.

Съездил, наконец, в церковь, внес пожертвование на проведение молебна. Поговорил с тетей Зоей. Она сказала:

– Вова, ты, как Вера выпишется, привези ее сюда обязательно. Анастасия Викторовна (матушка) как раз в субботу будет совершать крещение. Покре́стим твою Веру. Некрещеной нельзя. Привези сюда. Обязательно привези.

– Хорошо, привезу, – тетя Зоя улыбнулась в ответ, затем подала мне небольшой пакетик с желтоватыми шариками и пояснила:

– Это ладан. Придешь домой, благословись, зажги древесных углей в баночке, насыпь туда, и с восточного угла обойди все комнаты по часовой стрелке.

Вернувшись из церкви, я нашел в гараже древесный уголь, припасенный для шашлыков, соорудил из консервной банки примитивную ладанку. Придя домой, зажег в ней уголь. Когда уголь разгорелся, стал подкладывать шарики, проходя по комнатам. Ладан дымился, обдавая благоуханным запахом каждый уголок.

Ежедневно я приезжал в больницу. Палата, в которую поселили Веру, располагалась на первом этаже в сквозном коридоре. Досадная стукотня перфоратора, заставленные мебелью стены, равнодушие санитарного персонала – вся обстановка больницы свидетельствовала о незавершенном ремонте. Обширная палата была под завязку забита больничными койками. Когда я приходил, Вера поднималась, усаживалась на кровати, я подсаживался рядом. Разговаривали полушепотом, то и дело оглядываясь.

– Вон видишь, девушка лежит под одеялом? – Вера кивнула на противоположный угол.

– Как можно увидеть, если она под одеялом? Может это старушка от врачей прячется, – пошутил я. Вера посмотрела на меня укоризненно.

– Я тебе говорю! Верь, значит.

– Верю, Вера, – я улыбнулся.

– Красивая очень. У нее рак костей. Страшные боли в ногах. Слышно иной раз как скрипит зубами. Представляешь, ни разу не застонала. Вот какая!.. – Вера помолчала. – Похоже, недолго ей осталось. Сестра родная к ней придет скоро. Похожа на нее. Жалко девушку, двадцать один год всего. – Вера окинула взглядом палату и добавила, потупившись: – Тут все безнадежные… – У меня в ответ чуть было не вырвалось: «и ты, что ли?», но язык не повернулся так переспросить. Я неловко съехал с тяжелого вопроса.

– Да-а-а… Жалко. Молодая, жить да жить еще, – и потянул руку к сумочке. – Помнишь, мы выписывали газету ЗОЖ?

– Помню, – ответила Вера. Я достал старенький вестник, показал.

– Нашел неожиданно. Тут написано, как надо лечить рак, – Вера глянула на меня недоверчиво.

– Опять какую-то ерунду выдумал.

– Почему сразу ерунда? Ты послушай. Метод Шевченко. Водка с нерафинированным растительным маслом смешивается в определенной пропорции. В масле есть линолевая кислота и витамин Е. Образуется эмульсия. Она помогает справиться с раком.

– То-то, смотрю, все вылечились, – Вера вскинула руку, показывая на соседей.

– Давай попробуем. Хуже все равно не будет. Знаешь сколько примеров, когда уже, казалось бы, безнадежные вставали на ноги.

– Водку?.. Пить?.. Вова, ты почему всему веришь?

– Там надо-то всего по тридцать граммов три раза в день выпивать. Живой пример, хочешь, расскажу.

– Нет, не надо, – я засунул газету в сумку и решил действовать тихой сапой.

В конце октября Веру выписали. Разговор с врачом, Нечаевой Татьной Гавриловной был откровенным. Она усадила меня за стол напротив, и начала, по-свойски, «издалека».

– Не буду скрывать, скажу сразу: ваша жена умрет. Когда? Не знаю. Может быть, через два месяца, может, через месяц, – врач не церемонилась. Я делал вид, что слушаю. И даже на самом деле все слышал. Собеседница говорила про три вида рака, про то, что у моей жены рак оказался на редкость злой, что сделай ей сейчас химию – это только подтолкнет ее, потому что организм ослаб. Слушал, а состояние было такое, будто слушая ее, сидел под водой в закрытой бочке.

– А почему после пятой химии ее выписали в удовлетворительном состоянии, – я делал хорошую мину. – Что случилось после шестой химии? Метастазы пошли дальше? Или, как это называется, посевы?

– Да, посевы. Это и есть метастазы. Они по-разному проявляются. У вашей жены асцит: в животе жидкость скапливается. Она у здоровых тоже имеется, как смазка нужна между органами. Но у здоровых ее немного, она выводится. А при асците ей деваться некуда, поэтому живот начинает раздуваться. – В груди у меня зажгло. Почувствовал, будто проваливаюсь куда-то и все ждал в падении, когда же дно.

– Позвонить можно будет? Если что…

– Да, да, звоните. Можно еще жидкость удалить, если понадобится. Вот мой телефон, звоните, – я взял визитку. – Злой рак, к сожалению, оказался. Мы его так зовем. Он вообще-то не должен быть у вашей жены. Это большая редкость. Но вот так случилось. В легкие стало распространяться. Мы пишем: «Плеврит». Скажу вам, мучиться она не будет.

– Почему не будет? – переспросил я, как будто всего-то только это и интересовало, а сам боялся упасть, вставая со стула.

– В таком состоянии умирают легко. Легкие не болят, поэтому она мучиться не будет, – я вдруг вспомнил одноклассника, который умер от рака легких около десяти лет назад. Так легко умер, как он умел ловко пепел с сигареты стряхивать: мизинчиком.

– Знаю, не болят, – почувствовав тошноту, я приложил ладонь к левой груди, незаметно помассировал.

– Шестую химию ей поставили самую сильную, – сказала врач. – Теперь делать еще одну химию, значит окончательно добить ее.

– Зачем самую сильную, ведь у нее после пятой химии было удовлетворительное состояние? – Татьяна Гавриловна помолчала. Затем продолжила:

– Не буду вас успокаивать, но вы должны быть готовы, – женщина предупреждала. Видела ли она мою растерянность? Скорей всего, да. Но, что поделаешь, работа такая: всех не утешишь.

– Метод Шевченко кому-нибудь помог?

– Да что вы говорите!? Я понимаю, трудно смириться с этим. Никто еще злой рак не вылечил. Пытаются, какие-то яды там, сулему, медный купорос впихивают себе. Ну, вы представляете? Здесь их отравили химией, да еще сами добавляют. Какой организм выдержит?

– Значит, позвонить вам можно?

– Конечно, можно. Выписку подготовлю, заберете послезавтра, – врач поднялась со стула.

После беседы, повез Веру домой, про крещение и не подумал. Да она бы и не смогла уже: физически ослабла очень. В машине Вера посмотрела на меня испытующе, спросила несмело:

– Что сказала?

– Ну ее, Вера.

– Умру?

– Ничего подобного! Мало ли чего они там не говорят!.. – Вера улыбнулась. Горько улыбнулась. Отвернулась затем.

Нищий бережно монету

Гладит грубою рукой.

Так и есть: заначки нету,

Дать бедняге на пропой.

Глава 8 Беседа

По прибытии домой я проводил Веру до тахты, затем приготовил шевченковскую эмульсию. Вера выпила первую порцию этого отвратительного на вкус снадобья без хлопот.

На следующий день к нам приехала из деревни Верина родная сестра Таня. Она на два года младше Веры. Сдержанная, мягкая, черноволосая. Сидим в зале, разговариваем. Вера лежит на диване, подложив руки под голову, я присел рядом.

– Врачи что сказали? – спрашивает у меня Таня.

– Что они могут сказать? Выписку завтра отдадут, посмотрим, – я призадумался. – Жидкость скачали, не церемонились. А дальше… Там конвейер. У них одно: химия. А химию сейчас ставить нельзя: организм слабый. Вот если поправится, тогда, вроде, можно будет.

Таня тронула мочку уха, уронила взгляд. Она обо всем догадалась. Вера молчала. Мне стало неловко. Чтобы сбить напряжение, я немедленно принялся излагать план действий.

– По методу Шевченко одна больная вылечилась, – Таня подняла голову. Она была наслышана о методе Шевченко. – У нее асцит, семь ведер жидкости удалили. Представляешь?

– Ничего себе! Асцит – это что, водянка?

– Да, водянка.

– А вот ты лечишь руками. Это помогает?

– Как тебе сказать? – я чувствую, где болит, но чего-то не хватает. Тут не простой случай, надо заговор знать. Да Вера и сама тоже чувствует мое биополе. – Я посмотрел на Веру. – Так?

– Так. Только давишь. Надо вытаскивать, а ты размазываешь. Еще хуже делаешь, – Таня оживилась.

– Где-то про экстрасенса смотрела по телевизору. Он водит рукой вдоль туловища и все органы внутри видит, – я удивился:

– Как это, разве можно видеть руками?

– Не знаю, как это происходит, но говорили, что руками водит и, будто вживую, глазами видит.

– Знаешь, дело не в том, чтобы видеть органы. Вытащить болезнь сложно. А видеть-то не трудно. Анатомию все знаем, вот и представляем, где что находится.

– Нет… Он не только представляет. Он их видит – возразила Таня. – Сердце, печень, желудок руками водит и видит сквозь кожу. Я так поняла.

– Ну да, есть, наверное, такие люди, – я усмехнулся. – Может, они и книги читают с закрытыми глазами?

– Насчет чтения не знаю, – Таня улыбнулась. – По ауре, наверно, видит.

– Ладно, кудесников хватает. Вообще-то, сейчас вот что важно… – я вознамерился обрисовать положительную перспективу, загибая мизинец. – Был недавно в церкви. – Вера упрекнула:

– Сходил все-таки.

– Да, сходил! Там молиться будут. Сорокоуст. Кстати, Вера, – я твердо посмотрел на нее. – Как поправишься, надо будет перекреститься. – Вера укоризненно перебила:

– Что ты, как дьяк, заладил? С ладаном еще пройдись тут, посмотрим на тебя, – она с усмешкой глянула на сестру. Таня оставалась серьезной.

– Разве у нас не одна вера? – спросила она. – Я считаю, та же самая: православная христианская. Только обряды у вас старинные, а Бог-то один.

– Бог один. Но свою веру надо постоянно подтверждать, в том числе и соблюдением обрядов. Кто не верит в Бога, тот живет без надежды, – меня понесло. – Во-вторых, метод Шевченко… Обязательно попробуем. – Загибая пальцы, я уловил, что Таня не слушает меня. А мне непременно хотелось обнадежить не столько ее, сколько Веру.

– И, в-третьих, буду лечить руками, – на языке уже вертелись и экстрасенс Люба, и неизвестные слова, которые надо во что бы то ни стало узнать, но почувствовав, что утомляю собеседницу, замолчал. Ушел в ванную, предоставив возможность сестрам побыть наедине.

Тему крещения в нашей церкви мы с Верой обсуждали и раньше, но как-то вскользь. А теперь при сестре ей, видимо, не хотелось муссировать столь деликатный вопрос. Таня приехала, чтобы решить щекотливую этическую дилемму. Она предлагала, если случится непоправимое, сделать похороны в деревне, где покоятся отец и старшие братья. Однако Вера пожелала навсегда остаться в городе. Сестры не деликатничали, обсуждая насущную тему. Да что там? Наша жизнь – всего лишь приготовление.

Через дверь в ванной слышу, как, проходя на кухню, Таня мимоходом спрашивает:

– Вова молится? – она через раскрытую дверь в нашей комнате случайно заметила молитвенные принадлежности: иконки, молитвенник, свечу.

– Молится, – серьезно ответила Вера. Я невольно улыбнулся. Она гордится мной!

Несколько лет тому назад мне подарили нужную книгу в твердом переплете с золотистым крестом на обложке. Это был Молитвослов издания Московской Старообрядческой митрополии. В сборнике более двухсот страниц с объяснением каждой молитвы. Церковнославянская речь передана современным русским шрифтом. Я много лет не касался этой книжки, а теперь взялся.

Купил свечей, насыпал в старый граненый стакан пшена. Воткнул в пшено свечку и зажег ее. Достал с забытых полок старинные бабкины иконы и другие молитвенные принадлежности: рушник, лестовку. Нашел в книжке молитву под названием «Канон за болящего». Поначалу читалось трудно, потому что некоторые слова требовали особого произношения. Читал, стоя с книгой в руках, и изредка посматривал на Веру. Она лежала, затаенно прислушиваясь. На тумбочке бесшумно попыхивала тоненькая восковая свечка. И так было каждый вечер.

В молитве несколько раз повторяется особый абзац, который называется катавасией. Смысл катавасии – в произношении текста с указанием имени, за кого молишься (имярек). Чтобы не перелистывать страницы назад, когда в молитве приводится ссылка на катавасию, я выучил текст катавасии наизусть, и в нужном месте выговаривал ее по памяти.

Когда приехал в больницу за выпиской, Татьяны Гавриловны в кабинете не оказалось. Созвонился с ней. Она предложила забрать выписку самому. В глубине пространного помещения суетилась какая-то женщина в белом халате. На мое обращение она указала на массивный письменный стол: «Смотрите там». И вскоре вышла, запросто оставив в кабинете постороннего.

Я огляделся, прошел к столу. Под массивной столешницей скрывался ворох разбросанных бумаг. Невольно подумалось: какой бардак! С трудом нашел нужный документ. В выписке значилось: «Процедив заболевания. Асцит. Экссудативный плеврит. Мтс. в легкие?». То есть, предположительно, метастазы пошли в легкие?

Вспомнилась беседа с главврачом туберкулезного диспансера, с которым когда-то общались по делам. Он говорил: «Чтобы вылечить легкие, больной обязательно должен хорошо питаться». И вот первый удар пришелся, как обух прилетел, именно в процесс приема пищи. Аппетит у Веры был, но есть невозможно стало.

В начале ноября она еще могла самостоятельно готовить себе пищу. Трижды в день я настойчиво взбалтывал в мензурке шевченковскую микстуру и подавал ей. Вера пила, не морщилась. Затем в организме что-то произошло. Выпьет эмульсию, поест чего-нибудь, и начинается рвота. Вера слегла. Я поставил возле постели пластмассовое ведро с водой. Разорвал продуктовый полиэтиленовый пакет, выкроив достаточно продолговатую пленку. Верхний конец пленки подоткнул под подушки, другой конец опустил внутрь ведра. Получилось что-то вроде разового желоба, чтобы удобно было облегчать желудок, не поднимаясь с постели.

Натурализм предсмертных дней, когда мы вынуждены ухаживать за беспомощным человеком, – переживание не из приятных. По натуре я не брезгливый человек, но вот когда в саду жена разливала по лункам жидкость с перепревшей в воде травой, демонстративно отворачивал нос.

– Вера, как ты можешь дышать этим?

– Ничего не понимаешь, это же самое лучшее удобрение, – она подтрунивала надо мной, а я обзывал ее за это толстокожей.

Люди по-разному реагируют, видя помои. Одни обходят стороной, другие ковыряются в них прилюдно. Сами по себе гигиенические мероприятия выполнять и преодолевать при этом отвращение не трудно. Осложнение выползло там, где сроду не ждали. Нам с сыном суждено было вести прямой диалог с чудовищной силой, которая вселилась в Веру и разговаривала с нами ее языком! Не зная брода, мы окунулись в мерзкую топь. А все из-за того, что я продолжал заниматься целительством.

Видит берег: через реку

Отражается – другой.

Не известно человеку,

Что творится за рекой.

Глава 9 Сын

За неделю на город свалилось такое толстое снежное одеяло, какого не смогла напотрошить вся предыдущая зима. На закате високосного года природа будто отыгрывалась за недавний климатический позор.

Сын Алеша прилетел с Севера на самолете. Он поселился в своей комнате и первые дни, как пиявка, прирос к монитору компьютера. Мы не беспокоили его без необходимости. То, что он находился при нас, само по себе было отрадно. Но вскоре сын стал уходить куда-то по вечерам. Мне он ничего не говорил, поэтому я думал, что он снова похаживает к своей подруге, которая нравилась ему со школы. Встретив ее как-то на улице, сын привязался к ней, на волне детских увлечений.

Аня, так звали одноклассницу, побывала замужем и родила. Ее мальчику было четыре года. Два года Алеша ездил работать вахтовым методом на сдаточный объект в Выборг. Деньги зарабатывал неплохие, но безоглядно тратил их на свою пассию и ее ребенка. Сколько мать ни просила, чтобы он привел ее к нам повстречаться, безрезультатно. Подруга якобы, не соглашалась. Мы с Верой обсуждали эту неурядицу. Я тоже пытался повлиять на сына.

– Алеша, если она тебя принимает, то должна и уважать. Почему не приведешь ее домой, не познакомишь с нами?

– Она стесняется.

– Нет, она не стесняется. Она боится, что мы ее тут раскусим и тогда отговорим тебя от нее. Некого будет «доить». Понимаешь?

– Папа, это ты ничего не понимаешь, – возражал сын, а сам, уезжая в очередной раз на вахту, занимал деньги на дорогу.

Нынешние отлучки сына беспокоили меня не столько сами по себе, сколько как вероятный повод для тревог матери. Однако Вера была удивительно спокойна за сына. Во всяком случае, мне ничего не высказывала. Да я пока и не спрашивал.

В субботу Вера попросила, чтобы я приготовил ей бульон из курицы.

– Вова, в морозилке курица, домашняя, Таня привезла. Свари бульон. Жиденький, без картошки. Купи яичной лапши, разрежь курицу, повари немного, потом разломай лапшу и положи туда, – она привыкла, что кухня – это женская вотчина и терпеливо передавала мне эстафету бытовых хлопот.

Придя из магазина, я поставил вариться бульон. Взболтал в мензурке эмульсию, принес, оставил на табурете с ломтиком хлеба. Вера выпила нерешительно. Когда бульон сварился, она похлебала с аппетитом. Похвалила, как вкусно. Через несколько минут все вырвало.

На фотографии, сделанной Вере по случаю Дня рождения, она смотрит со стены, энергично улыбаясь, будто спрашивает, кто из нас счастливее. Откровенно довольная, полная жизненных сил! Снимок жестоко рассек поток памяти. Когда дерево растет во дворе, ты, ежедневно проходя мимо, не замечаешь его. И отмечаешь присутствие дерева, когда его срубят. Какое раскидистое оно, оказывается. Было…

Между нами не было не то, что разговоров, даже намеков о смерти не было. Вера по-прежнему держалась ровно. Голова у нее была ясная, взгляд осознанный. Заботы были простые и насущные. Что купить? Что сварить? Спал я настороженно. По ночам, пробуждался, посматривал на нее. Часто приходилось превозмогать себя. То одеяло сползет, то отекшая нога свиснет с постели. Но я не отчаивался, верил, что все обойдется.

Как-то, придя с работы и увидев, что сына нет дома, спросил:

– Алеша у одноклассницы?

– Нет, у него теперь другая!.. – Вера интригующе помолчала и добавила, расставляя точки над i. – Здесь недалеко живет.

– А та где? – от удивления я разинул варежку, не зная, как квалифицировать неожиданную новость.

– К другой теперь ходит! – Вера посмотрела на меня, будто ладони распахнула: глухой, мол, что ли? Потом доверительно поведала: – Вика. Родители оставили ей двухкомнатную квартиру. Она ее сдает, а сама снимает однокомнатную. – Я понимал, что Вера поверяла мне недавние откровения сына. – Там встречаются. Квартира ухоженная, говорит.

Так сложилось в нашей семье, что сыновья делились сокровенными темами больше с матерью, чем со мной. Меня это вполне устраивало, тем более что Вера почти обо всем мне потом рассказывала.

– Что за девушка? Нравится ему?

– Говорит, нравится.

– Неужели парень за ум взялся? Может, женится, наконец? Перестанет по вахтам ездить, – увлекшись, я размечтался: – А вдруг у него родится ребенок, раньше, чем у старшего? Представляешь? Что тогда будет? – Вера тотчас остепенила меня:

– Опять картинки рисует!

После этого разговора, я зачем-то зашел в Алешину комнату и случайно увидел на диване неосторожно оставленную расписку. Судя по документу, не подруга, а наш сын арендовал и расплачивался с хозяйкой за квартиру. Вере про расписку я ничего не сказал, а сына на следующий день решил повоспитывать.

– Алеша, ты вот уходишь постоянно из дома. Отдаешь себе отчет, что творишь? Я для чего вызвал тебя с вахты? Мама умирает, а ему хоть бы что!

– Она не умирает.

– Алеша, она умирает, – жестокие слова эти я произнес наотмашь, чтобы только урезонить сына. Про себя же, и мысли о смерти не допускал.

– Папа, что ты такое говоришь? Нельзя же так, – сын упрекал меня за бесцеремонность.

– А как ты поступаешь, так разве можно? Тебе как будто все равно, в каком она состоянии, – после этого разговора Алеша несколько дней свою новую подругу не навещал.

Когда церковные свечи у меня закончились, я попросил сына съездить за ними в церковь. Предварительно позвонил тете Зое, попросил, чтобы приняли его там: он никого еще не знает. Общаясь по Интернету с виртуальными собеседниками, сын выдавал себя за приверженца старообрядческой православной веры. Он был окрещен не в купели, а в озере, и носил «наш» крестик (без образа распятого Христа), однако никогда не молился и в церкви ни разу не был. Возвратившись, сын делился впечатлениями:

– Представляешь, там так здорово! Тетя Зоя показала все. Пол паркетный! Ковры на полу, лавки лакированные! Иконы! Красиво! Здоровая такая люстра под куполом!

– Это паникадило.

– В нем свечи зажигают?

– Да. Тебя теперь знают. Ходи туда, не забывай! – Вера слушала этот наш разговор, и я чувствовал, что она довольна сыном. Алеша записался в воскресную школу. Но организация уроков по разным причинам усложнялась: то снежные заносы, то наставница заболела. И сын вскоре охладел к церковным делам.

В молодости земные интересы сильнее духовных, а очередь за последним днем жизни кажется бесконечной! Пока мы молодые и трава пахнет зеленью, мысли о смерти жужжат изредка. Отогнать охота, как комара. Промежуток между тем и этим исчезает в круговерти дел. А когда наступает пора и вопрос: «А что же там?.. Неужели пустота?» – настигает живущего с муторной неизбежностью, каждый отвечает по-своему. Порой говорят: «скорей бы уж…», но большинство цепляются за жизнь.

В пятницу Алеша весь вечер подолгу разговаривал по телефону. Потом стал собираться куда-то. Мы обычно не спрашивали у него, куда он уходит. Посматриваю молчком. Он заметил.

– Пап, я схожу к Вике, помочь просит, двери надо установить?

– Алеша, лапшу на уши не вешай. И про двери мне не говори. Если хочешь с ней встречаться, приведи сюда, познакомь с нами. Нам надо увидеть, чтобы знать, кто она.