Наследство Монсуара

Алкоголь стал его единственным спутником жизни. Единственным способом заглушить боль, забыться, отключиться от реальности. Он начинал пить с обеда – сначала пиво, потом что-нибудь покрепче. К вечеру он уже был в "никаком" состоянии. А утром – снова похмелье, маринад, кофе… и так по кругу.

Бруг вышел из квартиры, спустился по обшарпанной лестнице, вышел на улицу. Устак встретил его привычным шумом, грязью и равнодушием.

Он побрел по улице, стараясь не смотреть на прохожих. Ему было стыдно. Стыдно за себя, за свою жизнь, за свою слабость.

Стоянка, где он "работал", располагалась на окраине города, рядом с каким-то заброшенным заводом. Ржавые остовы автомобилей, груды металлолома, покосившиеся заборы… Пейзаж был под стать его внутреннему состоянию.

Каморка охранника представляла собой жалкое зрелище – сколоченная из досок будка, с маленьким окошком и скрипучей дверью. Внутри – старый, продавленный стул, стол, заваленный окурками и пустыми банками из-под пива, и обогреватель, который почти не грел.

Бруг открыл дверь, вошел внутрь, сел на стул. Достал из кармана пачку сигарет, закурил.

Работа охранника была непыльной – сиди себе, смотри, чтобы никто не украл какую-нибудь ржавую развалюху. Да и кто позарится на этот хлам?

Бруг затянулся сигаретой, выпустил дым. Он посмотрел на часы. До обеда еще далеко.

"Ничего," – подумал он. – "Скоро… Скоро можно будет выпить."

Эта мысль – единственная, которая еще согревала его душу.

Бруг доплелся до своей каморки. Дверь была приоткрыта, изнутри доносился хриплый голос, поющий что-то невнятное про "дорожную пыль и бензиновый рай".

Бруг толкнул дверь. Внутри, развалившись на стуле и закинув ноги на стол, сидел его сменщик – Митч, тощий мужичок с небритой физиономией и вечно затуманенным взглядом.

– О, Бруг! – протянул Митч, не меняя позы. – Я уж думал, ты сегодня не придешь. Решил, что ты окончательно спился и валяешься где-нибудь под забором.

– Заткнись, Митч, – проворчал Бруг, опускаясь на второй стул, который жалобно скрипнул под его весом. – Голова трещит.

– А ты не пей, – хмыкнул Митч. – Хотя… кому я говорю. Ты же без этого дерьма жить не можешь.

– Твое какое дело? – огрызнулся Бруг.

– Да никакого, – пожал плечами Митч. – Просто констатирую факт. Ты же знаешь, я люблю поговорить. Особенно с утра. Особенно… ни о чем.

Он замолчал, уставившись в потолок. Бруг достал сигарету, закурил.

– Ну и как тут? – спросил он, выпустив струйку дыма. – Спокойно?

– А где ж тут неспокойно? – усмехнулся Митч. – Тут даже крысы сдохли от скуки. Хотя… была одна история.

– Какая еще история? – без особого интереса спросил Бруг.

– Да тут… – Митч неопределенно махнул рукой. – Один хрен пытался вчера вечером угнать "Волгу". Ну, ту, ржавую, что стоит в углу.

– И что? – Бруг зевнул.

– Да ничего. Я ему говорю: "Ты куда, придурок? Она же не заведется!". А он мне: "Заведется! Я знаю, как!". Ну, я ему и говорю: "Ну, давай, покажи, как".

Митч замолчал, выжидающе глядя на Бруга.

– И? – не выдержал Бруг.

– И… ничего. Он полчаса ковырялся, ковырялся… Потом плюнул и ушел. Сказал, что я – козел, и что он еще вернется.

Митч захохотал. Бруг криво усмехнулся.

– Вот и вся история, – заключил Митч. – Скукотища, Бруг. Скукотища смертная.

– Да уж, – согласился Бруг. – Не то, что у нас в Монсуаре…

– А что у вас там, в Монсуаре? – заинтересовался Митч. – Глухари по улицам ходят?

– Глухари… – Бруг усмехнулся. – Было дело…

Он замолчал, вспомнив что-то. Статую глухаря на площади. Отца. Шкатулку…

– Ладно, – сказал он, поднимаясь со стула. – Пойду я… Дела.

– Какие у тебя дела, Бруг? – хмыкнул Митч. – Бухать пойдешь?

– Не твое дело, – буркнул Бруг и вышел из каморки.

Продолжаем. Бруг остается один и получает роковое письмо:

Митч, бормоча что-то себе под нос о "придурках, которые не умеют угонять машины", вышел из каморки, оставив Бруга наедине с его мыслями и запахом застоявшегося табачного дыма.

Бруг сел на стул, устало потер глаза. Голова все еще побаливала, но мысли стали чуть яснее. Он вспомнил, что по пути на стоянку заглянул в почтовый ящик своей многострадальной квартиры. Почта, как обычно, была нерадостной.

Он вытащил из кармана куртки смятый ворох бумаг. Счета за электричество, которое он не оплачивал уже несколько месяцев. Уведомления из банка о просроченных платежах по кредитам. Рекламные листовки, обещающие быстрое и легкое избавление от долгов (Бруг горько усмехнулся). Квитанция за коммунальные услуги, сумма в которой давно перевалила за все разумные пределы.

Он уже собирался скомкать всю эту макулатуру и зашвырнуть в угол, как вдруг его взгляд зацепился за одно письмо. Необычное письмо.

Конверт был белый, плотный, без обратного адреса. Только его имя и адрес – написанные четким, аккуратным почерком. И штамп – "Монсуар".

Бруг замер. Монсуар… Он не был там уже двадцать лет. Он старался не вспоминать о нем. О своем детстве. Об отце…

Руки его задрожали. Он медленно, осторожно, словно боясь спугнуть что-то, распечатал конверт.

Внутри оказалось два листа. Первый – официальное уведомление, напечатанное на бланке какой-то нотариальной конторы. В нем сухим, канцелярским языком сообщалось о смерти Клекла… его отца… и о том, что Бруг является единственным наследником.

Бруг перечитал письмо несколько раз, словно не веря своим глазам. Отец… умер…

Он не чувствовал ни горя, ни печали. Только… пустоту. И какое-то странное, давящее чувство… вины.

Он отложил уведомление и взял второй лист. Это было письмо, написанное от руки. Тем же самым четким, аккуратным почерком, что и адрес на конверте.

"Уважаемый Бруг!

Пишет Вам нотариус города Монсуар, Ольга Сергеевна Вельская.

С прискорбием сообщаю Вам о кончине Вашего отца, Клекла…

…В связи с этим, приглашаю Вас прибыть в Монсуар для вступления в права наследования и оглашения завещания.

Прошу Вас связаться со мной в ближайшее время для уточнения деталей."

Далее следовали адрес и телефон нотариальной конторы.

Бруг тупо смотрел на письмо. Монсуар… Завещание… Отец…

Все это казалось ему каким-то нереальным, далеким, словно происходило не с ним.

Он снова посмотрел на официальное уведомление. Дата смерти… Две недели назад.

Две недели… А он даже не знал. Он был слишком занят… своим пьянством.

Бруг сжал письмо в кулаке. Внутри него, где-то очень глубоко, шевельнулось что-то… Что-то, похожее на… боль.

Бумаги выпали из ослабевших пальцев Бруга и веером опустились на замусоренный пол каморки. Он откинулся на спинку стула, уставившись в одну точку невидящим взглядом.

Отец… Монсуар… Завещание…

Слова крутились в голове, как назойливые мухи, не давая сосредоточиться. Но за словами – образы. Туманные, расплывчатые, но… болезненные.

Он снова увидел себя маленьким. Мальчишкой с вечно взъерошенными волосами и взглядом, в котором любопытство смешивалось с какой-то непонятной грустью. Мальчишкой, который так хотел внимания, тепла, любви…

Но вместо этого – молчание. Вечное молчание.

Отец, запершийся в своем кабинете, в своем подвале, в своем мире странных книг, символов и… шкатулок. Отец, который махал на него рукой, как на надоедливую муху, когда он, Бруг, пытался заговорить с ним, поделиться чем-то… попросить о чем-то…

Мать… Мать, всегда уставшая, всегда молчаливая, всегда… отсутствующая. Она была рядом, готовила еду, стирала одежду, убирала дом… Но ее словно не было. Она смотрела на него, но не видела. Она слушала его, но не слышала.

Их вечное молчание… Оно было хуже крика, хуже ругани, хуже… всего. Оно было как вакуум, как пустота, которая засасывала в себя, душила, лишала… смысла.

Он рос, как сорняк у дороги – никому не нужный, заброшенный, одинокий. Он пытался найти друзей, найти компанию, найти… хоть что-то, что заполнило бы эту пустоту.

Но находил только… разочарование. И алкоголь.

Алкоголь стал его первым другом. Его единственным утешением. Его способом… забыться.

Сначала он пил, чтобы заглушить боль. Боль от одиночества, от непонимания, от… прошлого. От воспоминаний о молчаливом отце, о безразличной матери, о… Монсуаре.

Потом ушла жена. Ушла, забрав с собой сына – единственное светлое пятно в его жизни. И тогда он начал пить еще сильнее. Уже не для того, чтобы забыться, а… просто потому, что не мог иначе. Потому что алкоголь стал частью его самого, его сутью, его… проклятием.

Бруг провел рукой по лицу. Он чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Не от похмелья. От… воспоминаний.

Он снова посмотрел на письма, валяющиеся на полу. Монсуар… Завещание…

Он должен был ехать туда. Должен был… разобраться со всем этим. Но он боялся. Боялся прошлого. Боялся… себя.

Он поднял с пола письмо нотариуса, снова прочитал его. Ольга Сергеевна Вельская…

Он должен был позвонить ей. Но… не сейчас. Сейчас он не мог.

Бруг встал, подошел к окну, посмотрел на ржавые остовы автомобилей, на заброшенный завод, на серый, унылый пейзаж Устака.

"Ничтожество," – подумал он. – "Я – ничтожество."

И в этой мысли не было ни злости, ни отчаяния. Только… констатация факта.

Продолжаем, Бруг ищет утешения в алкоголе:

Бруг отвернулся от окна, пошатнулся и, спотыкаясь о валяющиеся на полу бутылки, подошел к столу. Он окинул взглядом каморку – свое убогое пристанище, свою тюрьму, свою… могилу.

"Ничтожество," – снова подумал он. – "Конченое ничтожество."

Эта мысль, как заезженная пластинка, крутилась в его голове, отравляя и без того паршивое настроение. Он ненавидел себя. Ненавидел за свою слабость, за свою зависимость, за свою… никчемность.

Он опустил взгляд на стол. Рядом с окурками и пустыми банками из-под пива стояла початая бутылка водки. Дешевой, паленой водки, от которой на утро раскалывается голова и выворачивает наизнанку. Но сейчас ему было плевать.

Бруг взял бутылку, отвинтил крышку и сделал большой глоток. Прямо из горла.

Водка обожгла горло, прокатилась по пищеводу огненным комом, ударила в голову. На мгновение стало легче. На мгновение… забылись и отец, и мать, и Монсуар, и завещание, и… все.

Он сделал еще один глоток. Потом еще. И еще.

Он пил, не закусывая, не обращая внимания на противный вкус, на жжение в желудке, на подкатывающую тошноту. Он пил, чтобы забыться. Чтобы отключиться. Чтобы… не чувствовать.

Он снова подумал о родителях. Об их вечном молчании. Об их… безразличии.

"Вам было на меня плевать," – прошептал он, обращаясь к невидимым собеседникам. – "Всю жизнь… вам было на меня плевать."

Он сделал еще один глоток.

"Я пытался… Я старался… Быть хорошим… Быть… нужным…" – голос его дрогнул. – "Но вам… вам всегда было все равно."

Он залпом допил остатки водки, швырнул пустую бутылку в угол. Она со звоном ударилась о стену, разлетелась на осколки.

Бруг опустился на стул, обхватил голову руками. Ему было плохо. Очень плохо. И физически, и… морально.

Он ненавидел себя. Ненавидел свою жизнь. Ненавидел… все.

"Зачем?" – прошептал он. – "Зачем я вообще живу?"

Ответа не было. Только тишина. И пустота. И… боль.

Боль, которую он пытался заглушить алкоголем. Но которая… все равно возвращалась. Всегда возвращалась.

Он снова посмотрел на осколки бутылки, разбросанные по полу. Как и его жизнь… разбитая, разрушенная, никчемная.

"Я… должен… что-то сделать," – пробормотал он. – "Я… должен…"

Но что? Он не знал. Он ничего не знал. Он был… потерян.

Он снова закрыл глаза, проваливаясь в пьяный, беспробудный сон… Сон, который не приносил ни отдыха, ни забвения. Только… новые кошмары.

Продолжаем. Бруг борется с собой и принимает (почти) решение:

Тяжесть во всем теле и мутная пелена перед глазами – вот и все, что осталось от выпитой водки. Бруг с трудом разлепил веки. Голова, вопреки ожиданиям, не болела – притупилась, словно накрытая толстым ватным одеялом.

Он сидел, сгорбившись, на своем скрипучем стуле, уставившись в одну точку на замусоренном полу каморки. Осколки бутылки, словно острые напоминания о его слабости, тускло поблескивали в свете единственной лампочки.

"Докатился…" – прохрипел он, и голос его прозвучал чужим и незнакомым в этой прокуренной тишине.

Он снова подумал о письме. О Монсуаре. Об отце… О том, что ему придется туда ехать. Придется… Но как? В таком состоянии?

Впервые за долгое время в его затуманенном сознании мелькнула искра… нет, не надежды, но хотя бы какого-то проблеска здравого смысла.

"Нужно… завязывать," – пробормотал он. – "Хотя бы… на время."

Мысль эта показалась ему чудовищно сложной, почти невыполнимой. Как оторвать от себя кусок собственной плоти? Как перестать дышать?

"Нет… Не навсегда," – возразил он сам себе. – "Только… чтобы… разобраться со всем этим."

Он представил себе, как он, пьяный, шатающийся, с перегаром, заявится в нотариальную контору Монсуара. Как будет общаться с этой… Ольгой Сергеевной. Как будет… смотреть на дом, в котором вырос.

Стыд, как ледяная волна, окатил его с головы до ног.

"Нужно… протрезветь," – прошептал он. – "Нужно… привести себя в порядок."

В голове, словно издеваясь, всплыла реклама, которую он видел по телевизору. Клиника… Лечение от алкоголизма… Быстро… Анонимно…

"Бред…" – подумал он. – "Это не для меня…"

Но тут же возразил себе: "А что для тебя, Бруг? Вот это? – он обвел взглядом каморку. – Эта водка? Эта… жизнь?"

Он снова замолчал, борясь с собой. С одной стороны – привычка, зависимость, страх перед трезвостью. С другой – проблеск здравого смысла, остатки стыда, необходимость… ехать в Монсуар.

"Клиника…" – прошептал он. – "Может быть… стоит попробовать…"

Он представил себе, как он… чистый, трезвый, выбритый… приезжает в Монсуар. Как он… разбирается с делами отца. Как он…

Картинка расплывалась, не желая складываться в четкий образ. Но одно он знал точно: в таком состоянии, как сейчас, он никуда не поедет.

"Нужно… взять выходные," – решил он. – "Сказать Митчу… что заболел. Или… придумать что-нибудь…"

Он снова замолчал, обдумывая свой план. План, который казался ему сейчас единственно верным. Единственным… спасением.

"Сначала… клиника," – пробормотал он. – "Потом… Монсуар."

Он медленно, с трудом, поднялся со стула. Ноги его дрожали, голова кружилась. Но в глазах, затуманенных алкоголем, появилась… искорка решимости. Маленькая, слабая, но… искорка.

Бруг пошатнулся, но устоял. Нужно было действовать. Прямо сейчас. Пока эта слабая искорка решимости не погасла, уступив место привычной апатии и желанию напиться до беспамятства.

Он нашарил в кармане мобильный телефон – старый, поцарапанный, с разбитым экраном. Чудом сохранившийся в его беспорядочной жизни.

Он нашел в контактах номер "Шеф" – так он записал своего начальника, владельца стоянки подержанных автомобилей, – и нажал кнопку вызова.

Гудки шли долго. Бруг уже начал думать, что никто не ответит, как вдруг в трубке раздался хриплый, недовольный голос:

– Алло!

– Шеф, это… Бруг, – промямлил он, стараясь говорить как можно более внятно.

– Бруг? Какого черта тебе надо? Ты же на смене!

– Да, шеф, я… на смене, – Бруг запнулся. – Но… тут такое дело…

– Какое еще дело? – рявкнул шеф. – Ты опять нажрался, что ли?

– Нет, шеф, я… – Бруг судорожно вздохнул. – У меня… отец умер.

– Отец? – голос шефа немного смягчился. – Соболезную…

– Да… Спасибо, – пробормотал Бруг. – Мне… нужно уехать. В Монсуар. На… похороны. И… завещание…

– Монсуар? Это где вообще? – проворчал шеф. – Далеко?

– Да… Далеко, – подтвердил Бруг.

– И на сколько тебе нужно уехать? – спросил шеф, уже явно раздражаясь.

– На неделю, – прошептал Бруг. – Хотя бы… на неделю.

– На неделю?! – взревел шеф. – Ты с ума сошел! А кто работать будет? Митч? Так он сам через день на ногах не стоит!

– Я… Я понимаю, шеф, – промямлил Бруг. – Но… это очень важно. Я…

– Ладно, – перебил его шеф. – Черт с тобой. Езжай. Но чтоб через неделю был как штык! Иначе…

– Да, шеф, конечно, – торопливо сказал Бруг. – Спасибо, шеф. Большое спасибо.

– Не благодари, – буркнул шеф и повесил трубку.

Бруг облегченно вздохнул. Первый шаг сделан. Самый сложный, как ему казалось. Начальник отпустил. Значит… можно…

Можно… что?

Он снова посмотрел на стол. На пустые бутылки. На окурки. На… почти пустую пачку сигарет.

И тут его накрыло.

Снова.

Как волной.

Желание выпить, заглушить, забыть… Оно было сильнее его. Сильнее разума, сильнее стыда, сильнее… всего.

"Только одну," – подумал он. – "Только… чтобы успокоиться."

Он снова полез в карман, достал заначку – несколько мятых купюр. Хватит на бутылку. На бутылку… и еще немного.

Он вышел из каморки, пошатываясь, побрел к ближайшему ларьку.

Он знал, что поступает неправильно. Знал, что нарушает свое обещание. Знал, что… снова проваливается в пропасть.

Но ничего не мог с собой поделать.

Он купил бутылку водки, вернулся в каморку, сел на стул и… откупорил.

Он пил, не думая ни о чем. Ни об отце, ни о Монсуаре, ни о завещании, ни о… клинике.

Он просто пил. Пил, пока не отключился. Пил, пока… не забыл обо всем на свете.

Глава 3. Стремление

Бруг открыл глаза. Голова гудела, но не так сильно, как вчера. Тело ломило, во рту – мерзкий привкус. Он лежал на своем продавленном диване в каморке, одетый, грязный, вонючий.

В дверь постучали.

– Бруг, открывай! – раздался хриплый голос Митча. – Смена!

Бруг с трудом поднялся, подошел к двери, открыл. Митч, по своему обыкновению небритый и помятый, окинул его взглядом.

– Ну и видок у тебя, – присвистнул он. – Ты что, всю ночь пил?

– Не твое дело, – пробурчал Бруг, отступая в сторону. – Заходи.

Митч вошел в каморку, огляделся.

– Да уж, – протянул он. – Свинарник ты тут развел, Бруг.

Бруг промолчал. Он прошел к столу, взял пачку сигарет, закурил.

– Шефу звонил? – спросил Митч, усаживаясь на стул.

– Звонил, – ответил Бруг. – Отпустил.

– Ну и? – Митч выжидающе посмотрел на него. – Когда едешь?

– Сначала в клинику, – сказал Бруг, затягиваясь сигаретой.

– В какую еще клинику? – удивился Митч.

– В наркологию, – пояснил Бруг. – Откапаться надо.

Митч присвистнул.

– Вот это ты даешь, Бруг, – сказал он. – Не ожидал.

– Сам от себя не ожидал, – криво усмехнулся Бруг.

Он докурил сигарету, бросил окурок в банку из-под пива.

– Ладно, – сказал он. – Пойду я.

– Давай, – кивнул Митч. – Удачи тебе. И… не срывайся больше.

Бруг промолчал. Он вышел из каморки, оставив Митча наедине с его "дорожной пылью и бензиновым раем".

Он шел по улице, стараясь не смотреть на прохожих. Ему было стыдно. Но в этот раз стыд был… другим. Не таким, как обычно. Не парализующим, а… подталкивающим. Подталкивающим к действию.

Он нашел в телефоне адрес ближайшей наркологической клиники. Вызвал такси.

Через полчаса он уже стоял перед дверью с табличкой "Приемное отделение". Он глубоко вздохнул и нажал на кнопку звонка.

Бруг протянул администратору скомканные купюры – все, что осталось от его скудных сбережений. Женщина за стойкой, с профессионально-вежливой улыбкой, пересчитала деньги, выдала квитанцию и кивнула на дверь с табличкой "Процедурная".

– Проходите, вас проводят в палату.

Бруг кивнул и пошел по коридору. Запах лекарств, хлорки и еще чего-то неуловимо-больничного ударил в нос. Он не любил больницы. Но сейчас выбора не было.

Его проводили в палату. Небольшая комната с тремя кроватями, застеленными белым бельем. У каждой кровати – тумбочка и стул. На окне – жалюзи. Стены выкрашены в бледно-зеленый цвет. Стерильно, чисто, безлико.

Кроме него, в палате был еще один пациент – пожилой мужчина с изможденным лицом и трясущимися руками. Он лежал на кровати, уставившись в потолок.

Медсестра, молодая девушка с усталым взглядом, указала Бругу на свободную кровать.

– Раздевайтесь, ложитесь. Сейчас поставлю капельницу.

Бруг послушно разделся, лег на кровать. Холодная простыня неприятно коснулась кожи.

Медсестра ловко ввела иглу в вену, подсоединила капельницу. Прозрачная жидкость начала медленно капать, вливаясь в его организм.

– Лежите спокойно, – сказала она. – Если что-то понадобится – нажмите кнопку вызова.

И ушла, оставив Бруга наедине с его мыслями и ощущениями.

Первые сутки прошли в полузабытьи. Бруг то проваливался в беспокойный сон, то просыпался от озноба или тошноты. Тело ломило, голова раскалывалась, несмотря на капельницу. Он чувствовал себя разбитым, выжатым, опустошенным.

Жидкость из капельницы, вливаясь в его организм, постепенно вымывала алкоголь, токсины, яд, которым он травил себя годами. Но вместе с ядом уходили и силы. Он чувствовал себя слабым, беспомощным, как новорожденный младенец.

Его сосед по палате почти не двигался, не разговаривал, только изредка стонал. Бруг не пытался заговорить с ним. Ему не хотелось ни с кем общаться. Он хотел только одного – чтобы этот кошмар поскорее закончился.

Еду приносили в палату – жидкий суп, кашу, кисель. Бруг почти ничего не ел. Его тошнило от одного вида пищи.

На вторые сутки стало немного легче. Головная боль утихла, тошнота отступила. Он начал чувствовать свое тело – не как сплошной комок боли, а как… организм. Живой организм, который… боролся за жизнь.

Он начал пить воду – много воды. Жажда мучила его постоянно. Он пил и чувствовал, как живительная влага наполняет его тело, как возвращает к жизни.

Он начал есть – понемногу, заставляя себя. И с удивлением обнаружил, что еда… имеет вкус. Не просто кислый, горький, соленый, а… настоящий вкус.

Он начал смотреть в окно. За окном был… мир. Обычный мир, с деревьями, домами, людьми. Мир, который он почти забыл, за годы своего пьяного угара.

На третьи сутки Бруг почувствовал себя почти… человеком. Он смог встать с кровати, дойти до туалета, умыться. Он посмотрел в зеркало и… ужаснулся.

Из зеркала на него смотрел изможденный, осунувшийся мужчина с серой кожей, ввалившимися глазами и трехдневной щетиной. Мужчина, который выглядел старше своих лет.

Но в этом взгляде… что-то изменилось. Что-то… прояснилось.

Он побрился, привел себя в порядок, насколько это было возможно в больничных условиях. Он даже попытался улыбнуться своему отражению. Получилось криво, неуверенно, но… все же.

Он вернулся в палату, сел на кровать. Его сосед по-прежнему лежал, уставившись в потолок. Но теперь Бруг… захотел с ним заговорить.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

Мужчина медленно повернул голову, посмотрел на Бруга. Во взгляде его не было ни удивления, ни интереса. Только… усталость.

– Лучше, – прохрипел он. – Уже лучше…

И Бруг понял, что это – правда. Что и он сам… тоже чувствует себя лучше. Не хорошо, не прекрасно, но… лучше.

Он снова посмотрел в окно. За окном светило солнце. И в этот раз он… увидел его. Увидел не как источник головной боли, а как… источник света. И тепла. И… жизни.

Выписавшись из больницы, Бруг вдохнул свежий воздух полной грудью. Мир казался ярче, звуки – четче, запахи – острее. Он чувствовал себя слабым, но обновленным, словно после долгой и тяжелой болезни.

Такси довезло его до дома. Поднимаясь по обшарпанной лестнице, Бруг с удивлением отметил, что запах сырости и перегара, раньше казавшийся ему привычным, теперь вызывает отвращение.

Квартира встретила его привычным беспорядком. Но теперь Бруг не испытывал привычного безразличия. Ему захотелось… убраться. Но не сейчас. Сейчас нужно было заняться другим.

Он достал из кармана письмо из Монсуара, еще раз перечитал. Завтра. Ему нужно уехать завтра.