Hannibal ad Portas – 6 – На слишком близких берегах

– И если навсегда – значит, закрылась навсегда.

Решил изобрести способ подглядывания за Зоной, но пока не смог додуматься, – как?

Действительно, чувствую, что ходят, там за стеной, но как увидеть, пока непонятно. Но с другой стороны, решил насладиться тишиной, – однако:

– Здесь, наверху, а не в подземелье.

И привык, привык настолько жить, как обычные люди, что захотел в кабак. Значит – вывод – он для того и возникает. Мечтал, да, но пока ничего не получалось, кроме виртуальности. И дело дошло до того, что – мама мия! – забыл, что делал внизу.

Забыл в том смысле, что забыл:

– С кем или с чем имел дело внизу.

Невероятно! Что до такой степени:

– Может быть, я никуда и не ходил, а всегда жил только здесь, как крот?

Наконец, снизу постучали.

– Вот ду ю сэй?

Никого. Спуститься послушать получше? Не думаю. Если опять запустить коллайдер, можно жить и одному, а так:

– Не получится.

А с другой стороны, это еще неизвестно точно, авось он еще работает, а я издалека – разумеется – его не слышу. Полистал – на ноутбуке – чисельник, нашел подходящее число и попросил:

– Можно войти? – да, буду.

Утром просыпаюсь – думал по ошибке в кабинете начальника колонии, так как заснул в подвале, где пытался найти следы пребывания здесь людей до:

– Меня.

И что-то было уже заметно на похожее в виде мышиного писка, когда понял, что пора спать, а:

– Дверь-то – обычная, деревянная, из досок, только что без отчетливо видимых щелей, – но:

– Остался, – как:

– Дома.

Слышу в замок уже забрался ключ, но что-то, как заблудившийся путник никак не может понять:

– Это мой дом, – или я еще в Типперери?

Я не мог вспомнить, успел ли перейти сюда из подвала, или меня пере – так сказать – ложили, но заглянул на всякий случай в шкаф:

– Нет ли здесь секретной двери, чтобы можно, не только войти, но и выйти?

Ничего не было замечено. А:

– Дверь им поддалась и распахнулась.

Я остался внутри. И, когда еще было светло заметил новую, с этикеткой фирменного универмага, коричневую куртку, но не как было у Бельмондо, а темнее, темнее.

Подумал, что примут за манекен, и так и вышло, Леха открыл шкаф, как наследник всего генеральского здесь и даже отшатнулся от моего лица – оказалось, меня он не заметил, а принял за то, на что я даже не думал:

– За манекен, – и более того, не узнал, что он похож на меня.

Но рассказал, сволочь, всем про мою великолепную куртку – мечтал?

– Да.

И все захотели ее примерить, даже Фёдор и Валера, – как:

– Имеющие на это полное право.

Не понимаю пока, почему?

Они выставили на стол бутылки и не только вина, но и пива – любят, значит, если не лень было сюда тащить, как – я уверен – через границу, которая отделяла место, где что-то есть, а здесь:

– Ничего!

И хотел почесать затылок, чтобы лучше понять, где это бывает не только обычно, но и чаще всего. Но крючок, на котором висела вешалка с курткой не выдержал чего-то, и я ударился лбом о дверцу, которая чуть-чуть приоткрылась.

– Там кто-то есть, – пошутила Даша. Но она добавила: – И знаете, почему?

– Почему? – Нат.

– Я боюсь подходить.

– К шкафу? – Алексей.

– Я могу, – влез Валера, похоже, имел здесь права – пусть и на не очень большие – но свои личные дивиденды.

– Были?

– Есть!

Прапор Фёдор?

– Уверен, тем более, – просто так в кабинет, – я остановился и посмотрел в чуть разреженной темноте на медно-желтую табличку, – входа нет.

На табличке, наоборот, было написано:

– Вход. – Я потянулся, чтобы удостовериться: оглядываться даже не думай! – И:

– Вошел, – думал, опять в подвал провалился, где и ложился спать в вещевом складе.

– Это точно он? – спросил Леха, не оглядываясь, так как сидел спиной к шкафу.

– Кто? – зарежимил Валера, чтобы просто так не смеяться, а только самим собой придуманным шуткам, – как:

– Все.

Ибо смысл смеяться над чужими, может, и есть, – но:

– Его же ж искать надо! – поддержал, хотя и не конкурента, Фёдор.

Леха думал не очень долго, но и неожиданно для самого себя сказал:

– Пойду возьму куртку.

Одна из них:

– Это твоя?

– Вот даже думаю, что, да.

– Хотя раньше никогда даже не видел? – другая.

– Видел.

– Где?

– У генерала.

– Ты генерал – значит твоя.

– Пойду возьму.

– Крути педали.

– Возьми и мне, – Нат.

– Тебе она будет велика.

– Мы ушьем на двоих, – Даш.

– Я лучше дам вам звания, – додумался Алесей от них отвязаться.

– Мы уже капитаны, если только полковницами сделаешь.

– Если это действительно Зона – по крайней мере, я еще помню, когда ей была, – сказал Фёдор, – то здесь всем надо быть, по крайней мере, прапорами.

– Сержантами, – согласился Валера со своим личным мнением, которое – никто в этом и не сомневался, что имел, как всегда чай для продажи зекам. Ибо деньги – жена дома:

– Просит?

– Да, сэр.

– Напрасно ты называешь меня, сэр, сукин сын.

– Нет, нет, я не прошу платить мне новыми йена-нами, франками и американскими и английскими тугриками.

– Чем хочешь, рублями?

– Нет, пожалуйста, лучше их пятерками.

– Золотыми, что ли?

– Да, люблю золото, знаете ли.

– Очень.

– Естественно.

И Леха пригласил его на должность начальника вещевым складом.

– Склад где? – спросил Валера.

– Пока что принеси мне куртку из кожи цены необыкновенной.

– Мне надо погоны.

– Какие?

– Ну-у, старлея хотя бы.

– Бы здесь при чем?

– У вас с собой на самом деле они есть?

– Нет, конечно, ты что, обалдел, генерал не вещевик, чтобы таскать за собой целый склад погон и другого барахла в виде вот этих телок, – зачем-то хлопотнул Алексей, да еще подтвердил кивком своей прямоугольной башкенции.

Он взял куртку, забытую впопыхах Вовой, и в ней вышел.

– Ты, ты ч-что? – не смог даже закричать Алесей, что теперь уже не повышает Валеру до младшего лейтенанта, а наоборот, понижает до прапорщика, на что тут же обиделся Федор:

– Так мне майора, что ли, полагается?

– Всех понижаю на полтора звания, – сказал печально Леха, что его куртку, о которой он так долго мечтал, что не меньше точно, чем всю оставшуюся жизнь, – а:

– Уже какой-то осел надевал до него.

Даша сказала, что даст ему, не задумываясь хоть сейчас даже при всех, – только:

– Прекрати, пожалуйста, это дуркование, что Эма-Нация куртки так сильно на тебя действует!

Нат тоже не осталась в долгу:

– Я, между прочим, как-то взяла в залог у Бум-Бума точно такую же куртку.

– Что это значит? – спросил Алексей.

А Валера добавил:

– Отдаст ее тебе за недорого.

– Ну-у, не совсем за недорого, а пожить вместе придется, придется.

– Сколько? – спросил Алексей.

– Так навсегда, конечно, – мыркнула Даша, – ибо.

– Что?

– Так-то и я могу.

– Каждой по майору, если хоть одна из вас сможет доказать мне, что эту куртку никто не надевал до меня.

– Я моту, – ответил еще не опозорившийся Федор.

– Как?

– Надо позвать местную овчарку с разделительной полосы.

– Ты знаешь, как туда пройти?

– Вы нет, сэр?

– Я те говорил или нет – неважно, но пойди, ты, дурья башка!

– Да, – встряла На, – он выбрал генерала, а он оказался русским – или ты:

– Чё, – продолжила уже Даша, – не можешь въехал даже в это:

– Элементарное, – я догадался, – уже примерился – авось и только старшему лейтенанту Фёдор.

Валера притащил, наконец, куртку и все начали мерить ее по очереди, потом писать прямо на скатерти стола губной помадой:

– Плюс, – это хорошо, или плохо? – первой спросила Наташа.

– Да, можно думать, и так, и так, – посоветовала быть внимательными Даша.

– Минус – значит никто не надевал, а плюс – значит тоже немало, так как хорошая – и значит:

– Никто не надевал, – кто это разъяснил не стали даже записывать в протокол.

– Мне эта ерунда надоела, – наконец сказал Леха, – возьмите ее себе, кто хочет.

– А вас?

– Меня больше ни о чем не спрашивайте. – И сев в отдельное кресло, включил телевизор.

***

Следователь сказал:

– Поговорите между собой.

– Мне не о чем с ней говорить.

– Мне тоже.

– А, впрочем, отпустите меня тетенька и дяденька, я больше не буду. Честно, прямо сейчас соберу все вещи и уеду.

– Куда? – она.

– Откуда сюда приехал. Больше никогда не вернусь.

Университет – мечта всей моей жизни – мне там опять дадут общежитие.

– Ты там жил? – спросил следователь.

– Да, пять лет, почти.

Они не передумывают, решил я.

Следователь позвал конвойного и сказал:

– Выведи его пока.

Она сказала:

– Не надо, – и не глядя на меня, – продолжила: – Только, чтобы не сегодня, а прямо сейчас.

– Да, конечно, выпустите меня, пожалуйста, и сразу исчезну отсюда навсегда.

Следователь опять позвал конвойного и меня опять повели в камеру.

– Ну, что? – спросили там.

– Не знаю пока, бывшая жена приходила.

– Да, бесполезно, – сказал второй, который играл с первым, бежавшим с химии уже зеком в:

– Удары по коленкам друг к другу на прецедент, кто кого злее.

Остальные только ничего не делали.

Через час или два меня вызвали, и освободили, следователь сказал:

– Ты больше не возвращайся, иначе это уже никогда не простится.

– Никогда? – переспросил я.

– Да, – только и сказал он, – впрочем, добавил:

– Ты свободен.

– Спасибо, сэр.

Уже закрыв за собой дверь милиции, вспомнил, что он добавил:

– Учти, есть за что, – но не думаю, что он просил денег, ибо ясно – их уже нет у меня.

– И еще, лучше даже не заходи в квартиру, она вынесет твои вещи. Это совет.

– Это хороший совет, сэр, спасибо.

И вот так вышел с вещами, и:

– Куда?

Неужели на поезд?!

Я никого не предупредил даже, подумал.

Сдал сумки в две камеры хранения на Курском вокзале и там же провел целую ночь. Стал? Не всё время. Но утром поехал на факультет.

От остановки Метро Университет решил пройти пешком, чего никогда раньше не делал, а только и делал, что бегал за автобусами, которые уже отправлялись. И интересная мысль облегчила мне заход туда, куда надо:

– Докажи им сейчас реакцию происхождения жизни, – а:

– Она – удивительно – не перешибет того, что сказал Иисус Христос не только вообще, но и в частности, их же собственных глазах, как это было, что все восхитились приведением в человеческий вид расслабленного, – а:

– Поверить словам Иисуса Христа, что:

– Всё дело в Вере в Бога, – это уже слишком трудно! – так бывает-т?

Слова Бога – это стихи и проза жизни Пушкина – требуют участия самого человека для доказательства их правоты, а излечить человека от фундаментальной болезни:

– Доказывать не надо – это и так видно. – А:

– То, что это излечение было сделано с верой в бога – во внимание не принимается:

– Так, хороший лекарь помог.

Глава 6

Получается, что Пушкин выше доказанных экспериментов биологии. Ибо его Воображаемый Разговор с Александром 1 – не обладает видимым доказательством.

И настолько удивился, что даже проехал на автобусе до самого Мосфильма. Для меня вернуться назад непросто, могу – как часто бывало и бывает еще – заблудиться. Раз вышел из Букинистического напротив Детского мира, и решил вернуться назад, купить книгу, которую только что понял:

– Надо сейчас брать, а то не будет, – и не смог его найти!

Прошел по подземному переходу еще раз туда и назад – магазин исчез. Можно приехать завтра, но это невозможно, так как и сегодня не купил эту книгу – завтра – перебор.

Получается, что-то не совсем понятное:

– Мы, все гонятся за открытием, как результатом эксперимента, а оно вот, На Лицо! – И

– Никто его не видит!

Пушкин провел эксперимент – результат Воображаемый Разговор с Александром 1 – и никто не видит этой жизни вечной!

Все стараются улучшить геронтологию, а толку?! Если результат бессмертия не виден!

Выходит, люди отказались от мечты в бессмертие именно потому, что не в состоянии его увидеть, и согласились довольствоваться только небольшим увеличением ее продолжительности.

Тем не менее, самое главное здесь то, в литературе и в искусстве, в живописи импрессионистов – очевидно:

– Открытие требует человека. – Науку мы выбираем по обратному принципу:

– Открытие очевидно! – не обращая внимания на то, что многие из них так и остались, как литература, искусство и философия – только достоянием самого человека, как и сказал про этот принцип неопределенности Пушкин:

– Ты сам свой высший суд!

Ты им доволен ли, взыскательный художник?Доволен – так пускай толпа его бранитИ плюет на алтарь, где твой огонь горит,И в детской резвости колеблет твой треножник.

Никто – или почти – не верит, что Ферма доказал свою Великую теорему, – а:

– Она доказана! – Как мной уже доказаны и Воображаемый Разговор с Александром 1 и Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана, и:

– Не только.

Парадокс, что реальное открытие требует участие самого человека, им нельзя удовлетворится, что другие его признают – так сказать:

– Объективно!

Наука, как она со старта понимается:

– Дважды два – четыре – есть, эврика! – слаба по сравнению с поэзией Пушкина и Шекспира.

А именно эта Эврика и перехватывает дыхание. Хотя в детстве я уступил науке не по этому принципу, что очевидней в ней открытие, а только, что реальней. Пусть и сто писят лет только можно жить, но – авось – там и еще немного получится.

Собственно, пас делается – выходит – потому, что нет веры в реальное открытие, как нет веры в бессмертие по сравнению с долгожительством, которое представляется более-менее реальным.

Получается, что вместо веры в себя – что значит – в:

– Бога, – выбирается захватывающее душу событие кино:

– Верьте мне люди.

И даже остановился перед дверьми разочарованный. Выходит, и Риман, и Ферма, и Лобачевский как раз и сыграли в бессмертие. Также, как Шимура и Танияма. Доказать себе – значит, доказать Богу. И доказать всем – это не больше, а меньше, – и выходит, на:

– Много, намного.

Но искушение доказать ВСЕМ – велико. И, видимо, его и предлагали Иисусу Христу.

Как Бонди переделал Воображаемый Разговор А. С. Пушкина из открытия, видимого только человеку – Читателю – в текст понятный:

– Всем, – как объективный, научный и, самое главное:

– Независимый ни от чьих личных суждений. – Хотя в нём ничего уже и не осталось от мирового уровня.

Так только: жили у бабуси два веселых гуся.

На Зону кинули передачу, и Алексей приказал сходить.

– Я не пойду, – Даш.

– Я не пойду, – Нат.

– Почему?

– Кроме пары банок консервов там ничего не может быть.

– Дуры, – они могут быть набиты запрещенными веществами.

– Это кто сказал? – Да.

– Я не верю, что это Алексей, олух царя небесного, ляпнул, – Нат.

– Я ничего не говорил, прекратите паясничать! – мяукнул Алексей.

Оказалось, что это паясничал Валера.

– Ты чё? – буркнул на него Алексей.

– Я не знаю, само так получается.

– В этой куртке он, действительно, похож на попугая, – сказала Одна из Них.

– Иди, принеси вброс, – сказал Алексей Валере.

– Я? – и пошел, а вахтенный солдат на вышке решил выслужиться, чтобы получить внеплановый заезд, если не домой на неделю-две, то хоть на трое суток к местной бездельнице, работавшей здесь когда-то буфетчицей, но выгнанной зампорежем за тасканием из дома излишнего чая, который можно толкнуть за деньги, которых хватит, чтобы за квартал накопить на такую вот кожаную куртку, хотя и только самопального пошива, ибо:

– По фабричного производства курткам и узнаете их.

– Импортного?

– Это уже отбившиеся от стада козы, которых намедни всех пустим на кой-ба-су-у.

Алексей даже не поверил себе, что так не только думает, но и думать:

– Может. – А:

– Действительно, ничего такого не делал – так только один раз померил эту куртку.

И ахнул:

– Что будет с Валерой, ушедшим в этой куртке на запретку.

– Скорее всего, не вернется, – ответила Нат.

– Я тебя ни о чем не спрашивал, – сказал Алексей.

– Так и не надо, я так тебя понимаю.

– С полуслова?

– Без слов.

– Этого не может быть.

– Почему?

– Потому что не может быть никогда.

Они наблюдали через перископ – как принял решение Алексей – как из подводной лодки, что Валеру подстрелил снайпер, и он улегся, как пришлось выразиться Федору понимавшему, что он следующий на этот смертельный поход за Вбросом.

– Я не пойду, – сказал Федор.

– Почему?

– Боюсь.

– Чего? – Алексей.

– Думаю, он там на нейтральной полосе переваривается внутри этой куртки, как.

– Как?

– Да, я тоже так думаю, он переваривается внутри куртки, как внутри еще неизвестного нам Мон-С-Тра.

– Что это значит? – спросил Алексей, – его убить нельзя?

– Два знака вопроса нет смысла ставить в одном предложении.

– Почему?

– И с одним ясно, что ты ничего не знаешь, хотя и непонятно тогда, за что получил генерала.

– Да, – даже опечалился Алексей, – наверное, зря не взял предназначавшуюся мне куртку.

Нат ушла на передовую, прориторичив прапору, что будет долго за Это расплачиваться, и если жизнью, – то и:

– Ей придется.

Она подошла в Валере с опаской, посмотрела для подтверждения знака внимания на ближайшую вышку, что там точно тот, кто валялся у нее в ногах почти всю прошлую и позапрошлую ночь, но так почти ничего и не вышло.

Тот мигнул, и она, к своему ужасу, это заметила с расстояния в двести метров – пусть и сто пятьдесят только.

Одно только приближение к этой куртке, следовательно, стоило, стоило немало, а что будет дальше:

– Даже страшно надевать.

Валера лежал и лица его не было видно.

– Ну, ты, чудило, – просто по-простому сказала она, потрогав его ногой, – вставай, или ты на самом деле окочурился, – знак вопроса?

– Нэту.

И думала так, как это и вышло:

– То ли притворяется, то ли нет, а значит, умер или от неизвестного страха, или вообще: причину еще только придется искать.

Оглянувшись назад – не туда, где не сверкал прицел оптической винтовки, ее иногда трахающего сержанта из цепи охраны периметра, а где он именно:

– Был, – его и раскумекала, – но!

– Не Алексей же на самом деле решил ее убить? – И попыталась вспомнить: любил ли Алексей вообще стрелять? Нет, оказывается, нет, его за это именно не приняли с первого раза в милицию, что вот именно стрельбы и, как назло:

– Испугался не на шутку, – что даже присел, чуть не обкакавшись.

Тогда кто это может быть, и занимательно, что как раз на месте того огромного кабинета, где они остановились в своем передвижении по этой Зоне.

Тут Валера сзади приподнялся, но не на локте, а встав на все четвереньки, что даже – показалось, конечно – постучал копытом в заднюю землю разделительной полосы.

Испугавшись до такой степени, что даже не испугалась – если не считать распустившихся волос – попросила вежливо:

– Шляпу сними.

– Что-с?

– Отдай мне куртку.

– Ты хочешь снять с меня шкуру, Ми-Лая?

– Дак, есс, есс! – хотела тоже в ответ пошутить, но язык не повернулся в нужную сторону, ибо Валера стоял в позе американского коричневого поросенка.

Такого:

– Вежливого-вежливого.

И смогла только одно вспомнить, что еще можно молвить русским языком:

– Отдай куртку генерала, сукин сын! – думала – хотя и только в конце этого предложения – не выдержит напора ее положительной энергии.

И, да, не выдержал, но превратил ее в отрицательную:

– Так взами заместо.

– За место?

– Меня.

И снайпер на вышке растерялся: в честь чего стрелять, ибо имел запечатанный конверт на двести долларов с заданием:

– Грохнуть одного. – Попытался разглядеть, нет ли в скобках другого варианта – не смог.

Глаза слезились. Стрелять просто так – в молоко – побоялся привыкнуть. Они спокойно дошли до конуры входа в элитное здание администрации Зоны, где и:

– Канули, как в Лету.

Сержанта отпустили с сознанием:

– Ты овчарка, и будешь теперь – чтобы больше не мазать – кусать только то, что сам поймаешь.

Они вошли в большую, очень большую, большущую комнату той генеральной репетиции, откуда отправились, – как не меньше, чем через неделю, – и:

– Радостно всем сообщили: смотрите, смотрите!

Глядите, глядите!

– Вот ду ю сэй? – Алексей хотел сдуть сначала воображаемую пыль с нового погона, хотя и так, как и раньше, только:

– Генерал-майора, – но решил: потом, – и спросил, следовательно, сразу:

– Где моя куртка?

– Где моя куртка? – поправил Валеру генерал.

– Так я ей отдал! – ахнул сержант – или, кто он теперь, даже не знал точно.

– Что ты врешь? – изумились блондинистая, но уже давно известно: не красавица, не красавица.

– Я никогда не вру.

– Он никогда не врет, – повторил Леха.

– Может он и не врет, – возразила мадам, но не обязательно же ж всему, из чего лепят горбатого, верить.

– Хорошо, верните мне мою заветную темно-коричневую очень, очень кожаную по-настоящему куртку, – и.

– И?

– Можете отдыхать после этого приключения хоть неделю.

Кто сержант на вышке?

Сержант на вышке печально закурил, что:

– Опять убивать никого не надо, – а:

– Известно, что не убивать каждого сотого – это уже потеря реальной квалификации.

– Что это значит? – подползла к нему одна девица морального поведения, но не знала, что ее мысли уже курируются такой прохиндиадой, – что до:

– Профессиональной проститутки с огромной кистью винограда на плече, что очень похоже на икрометание такой Медузы Горгоны, – что только еще надо:

– Ума добавить процентов 99.

– Почему у тя виноград такой синий? – спросил для начала.

– Получила, как звание.

– Какое?

– По вашей – если – системе? Ну-у, щас, подумаю и ляпну.

– Ефрейтор?

– Майор.

– Хорошо, я так и буду тебя называть.

– Как? – спросила уже после двухчасового.

– Майор-Ша.

– Ладно, мне нравится. И да, я хочу, чтобы ты добил его.

– Кого его? – радостно подхватил зоновский снайпер.

– Э-э, как то бишь, тебя звать-то?

– Сколько раз можно повторять?

– Дак, скажи в последний.

– Чтобы забыть навсегда?

– Да, – автоматически пропедалировала она.

И.

Он на самом деле потерял память до такой степени, что попросил:

– Пришей и мне, как зеку на грудь.

– Вот ду ю сэй?

– Как тебя зовут.

– Меня или тебя?

– Меня, меня, конечно, тебя я знаю.

– Хорошо, – проверим.

– Как?

– Что значит, как – это я тебя спрашивают, – как?

– Дак это, кого его?

– Ты тоже забыла!

– Будем – следовательно – называть тебя, как меня.

– А меня, как кого?

– До этого легко додуматься самостоятельно.

– Не могу.

– Честно?

– Очень, очень, очень.

– Себя?

– Да, вспомнила, Медуза Гэ.

– Значит, я снайпер Дольф.

– В чем разница между нашими прежними именами? – спросила она.

– Одно знаю точно: получать будем больше.

– На сколько?

– От штуки.

– Баксов?

– Естественно, ибо мы где, если не здесь, в Америке.

– Да, подумай, пожалуйста, на сколько, а я поеду и дам объявление в газету.

– Зачем?

– Теперь мы должны жить не как раньше.

– А именно?

– Хорошо.

– Тогда так и обворожи их главного редактора: меньше сотки – не связываемся.

– Для начала, я думаю, хватит полтинника.

– Пятьдесят тысяч – эт-то, да, но, боюсь, мы можем сразу потерять реноме.

– Ты думаешь, противники даже на следующей неделе перебьют нашу сотку?

– Однозначно. А больше пока всё равно никто не даст. Авторитет надо зарабатывать.

– Как?

– Надо кого-нить грохнуть, чтобы все знали – это:

– Мы! – да, отлично придумано, но нужны детали.

– Я их разработаю.

– Уже?!

– Да, готово, ты пойдешь и для рекламы грохнешь местного генерала Леху-Малеху, а я – так как верю в тебя – дам сразу два объявления.

– Если ты всем расскажешь, что мы его грохнули – на нас начнут охоту, так скать:

– Тоже? – пусть, это будет для нас бесплатная тренировка побеждать противника не только нытьем и последующим закатыванием, но и беспрецедентным его опережением на расстоянии.