скачать книгу бесплатно
Дворник, как узнал новость, так чуть не расплакался.
Я нехотя вспомнил о подленьком оговоре заплутавшего на национальных тропах дворника. Правда, тут же с легкой руки оправдал его меркантильной мечтой, которая не сбылась. В довершение рассудил, что последнее обстоятельство саму подлость наверняка «обнулило». Или хотя бы понизило ее статус до «житейской хитрости». Все равно обида на дворника сквозанула: как пить дать, не отослал бы Зяма халат за тридевять земель, если бы этот «белорусский чурка» не принялся выклянчивать одежонку. Я бы на месте Зямы и сам поступил так же – сплавил бы вещицу раздора: на нет и суда нет.
«Зяма, жлоб…»
– Ты чего набычился? – проявил дворник завидную наблюдательность.
Пока меня разъедала недавняя история с халатом – скорость воспоминания и их изложения несравнимы, комета и мяч, – проверял карманы спецовки, перекладывал мусор из одного в другой. Странная церемония.
– Да так… Проехали. Подарочек у меня для тебя.
– Так давай, чего тянешь?
В самом деле, чего тяну? Ну и дал.
Знай я, что мой этноизменчивый собеседник, он же эксперт по Давиду, так обрадуется моему резиновому подношению – ну чисто дитя! – давно бы сбагрил надувное чудовище. И обусловил бы действие проставлением со стороны одаренного. Ну да ладно, – рассудил. – Сойдет и так. К тому же об алкогольных предпочтениях узбеков я не знал ровным счетом ничегошеньки. Но и в просветление не спешил.
– Не бэушная? – вдруг откликнулся дворник подозрением на мое благодушие.
Чудак-человек, кто ж тебе правду скажет. Тем более черта с два проверишь. Я представил себя в очереди к гинекологу с надувной барышней на коленях и развеселился.
– С ума сошел? Ну, рассмешил…
– Не врешь?
Правда – это обычно то, во что вы готовы поверить, будучи почти уверенным, что вас водят за нос. На основе этого наблюдения я и решил не врать.
– Будешь первым, – твердо пообещал, не моргнув глазом. И побожился. Так принято у христиан. Особенно когда они лгут.
Вспомнил как умащивал одноклассницу: «Один раз не считается, ну точно тебе говорю…» Не поверила, не убедил, сам трусил до тахикардии. Однако с тех пор много чего куда утекло, нынче я в иной лиге. В лиге убедительных жуликов. Сейчас бы одноклассница точно не устояла.
– А спасибо?
– Благодарю.
Слово сопроводил поклон. Весьма недурно, отметил я про себя, с достоинством.
– Где стиль подцепил?
– Манеры – это тебе не чесотка.
– Согласились.
Меня больно кольнула догадка, которую дворник тут же и подтвердил. По собственной воле. Без понуканий типа «колись»:
– Зяма контрамарку в театр дал. Я ему с перестановкой в спальне помог.
«Зяма! Да ты, как я посмотрю, не только жлоб, но и сволочь!»
– Повезло… Это тебе подарок вышел к ватан химоячилари куни. Или на него. Прости уж, не знаю, как правильно.
– Чего сказал-то? Сам понял?
– К Дню защитника Отечества, сказал. По-узбекски. У вас, узбеков, День защитника Отечества, я так понимаю, в январе. Не парься, я проверил.
– Ну ты даешь… Я бы скорее на День химика подумал.
– Химоя, деревня, а не химия. Язык учи, узбек хренов.
– А ты откуда узбекский знаешь?
– Так из нас двоих я единственный узбек и есть. Только в отличие от тебя, чучела, маскируюсь лучше. Чернов, если ты не в курсе, исконно узбекская фамилия. Хотя и склоняет к Африке. Но это ложное склонение.
Я мог бы продолжить, не ведая наперед, куда заведет меня очередной экспромт. Почему-то вдохновение посещает меня исключительно спонтанно. К тому же по таким вот идиотским поводам. А жду я его совершенно в иное время. Но вмешалась мама с настоятельной просьбой перестать выпендриваться. Как послушный сын (кому-то из нас двоих хочется считать именно так, и мне кажется, что она не права), – я внял.
– Шутка насчет Чернова. Бери презент и наслаждайся, Давид… с ломиком.
– А скажи, про Давида я это… удачно?
– Уже сказал.
Мне было приятно почувствовать себя авторитетом, у которого сверяются, не было ли где допущено ошибки? Отсюда и лаконичный ответ. Лучше в такой ситуации не ответишь.
Дворник суетливо спрятал под форменную тужурку полученный от меня пакет. Его лицо при этом стало несколько вороватым. Или я неумело истолковал смену выражений.
Так или иначе, эта зорко подмеченная перемена в лице навела меня на мысль, что под личиной узбека у мужика есть будущее. Пару лет назад в Ташкенте местные меня напрочь обчистили. Даже ключ от гостиничного номера сперли, ублюдки. Там их милиция и повязала. Я неделю светился от гордости: нашелся кто-то, допустивший, что мое имущество больше пространства моих же карманов. Ну да, зубная щетка, паста…
Напоследок «недоузбек», но уже и не белорус, попросил о проблемах его никому не рассказывать. Особенно рьяно просил молчать про подарок. Я с легким сердцем пообещал. Вот и молчу до сих пор.
Здорово получилось с этой надувной бабой, целая история сложилась. Сейчас встану и запишу, не то забуду. Сюжетец может и нет, но детали…
«Иван…»
«Уже встал, мама, встал».
«Ну-ну».
«Томас Манн писал, что время есть не что иное, как среда повествования».
«Ты до следующей пятницы наповествовал, друг мой».
«Мог бы и до субботы, если бы…»
«Если бы не Дядя Гоша».
«Как-то так. То есть набросать повестушку времени нет».
«Не истязай ни себя, ни бумагу».
«Спасибо тебе, мамочка, за веру…»
«Вера – это кто? Позавчерашняя?»
«Поза вчерашняя… Позавчера – это вчерашний день в позе…Свидетельство уныния и однообразия. Если бы не ты, я бы вырос невыносимым болтуном. Как все, кто вынужден разговаривать сам с собой, чтобы не спятить от одиночества».
«Поторопись, болтун».
– Дядя Гоша, пора… – шепчу будто со сцены. Чтобы зал слышал. Он слышит. И откликается.
Крадущейся к сыру мышью, аж так тихо – «только попробуй проснись, старая задница!» – я продвигаюсь к двери и открываю ее перед Дядей Гошей. «Старая задница» – мое мысленное обращение к квартирной хозяйке. Это самый вежливый из возможных эпитетов, он для нее слишком нежен и сильно скрашивает «аромат» наших взаимоотношений. Однако на большую грубость я не отчаиваюсь. Воспитание не позволяет.
«Отчаянный врун!»
«Вруша, с твоего позволения. Вруша, вруша, врун из плюша… Плюшевый вруша? Кстати, это твое воспитание. К себе претензии».
«Не отвлекайся, иди уже».
Первая дверь ведет в коридор. Там – что ни делай, сколько ни проветривай, можно все углы опрыскать дезодорантами, – все одно витает и будет витать дух прокисших надежд. Или разочарований. Тоже, к слову, несвежих. Воздух пропитан чем-то навязчиво больничным. Остается гадать – не инфекция ли это разгуливает? Да нет, зараза не должна пахнуть, слишком просто для распознавания, а быть узнанной для заразы – смерть.
У тех, кто заходит в нашу квартиру, должно складываться впечатление, что я делю крышу над головой с санитаркой, которая подворовывает на рабочем месте. И берет при этом далеко не лучшее. Мои гости, однако, если что и чувствуют, о предположениях умалчивают. Не из щепетильности или чувства такта. Такое курьезно предполагать. Опасаются быть вычеркнутыми из коллектива. За зломыслие, заносчивость и чистоплюйство.
«И фотографию на пропуске Андреевским крестом перечеркнуть!»
Шучу… Какие тут, к черту, пропуска…
Еще в воздухе легко уловимы винтажный букет рассохшейся бочки из-под огуречного рассола и купаж пыли с затхлостью. Все это вопреки моим рьяным усилиям: вчера я собственноручно отскреб и вымыл полы, моя неделя. Будь я парфюмером, вдохновился бы сей момент идеей духов «Непруха – унисекс. Запах на все времена».
Странный дух неприбранного жилья витает в нашей квартире. Он неизбывен, как дух гуталина и мастики в казармах. Может, это от тряпки, которой я вчера марафет наводил? Гм… Надо будет понюхать.
Вторая дверь – главная, на лестничную клетку. Там также не пахнет удачей. В нос шибает чем-то радикально от нее отличным, но амбре далеко не так утонченно, как в жилых стенах. И не унисекс. Гендерное неравенство ощутимо. Возможно, все дело в крепком аромате бычков, скуренных и размоченных в банке на подоконнике. И в помоечных миазмах. Если по справедливости, то «помойку», накопленную по нерадивости грязь, не должно по умолчанию приписывать исключительно мужчинам. Но кому, право, нынче дело до справедливости. У Фемидушки нашей отечественной весы перегружены, рукой ей приходится то одну, то другую снизу поддерживать, чтобы правильно перекосило. А меч тогда где? Ага… Меч нынче в других руках.
* * *
Кажется, что помойкой тянет непосредственно из-под соседских дверей. Знаю, что наговариваю на весьма почтенных и конечно же чистоплотных жильцов. А что дружелюбием соседи не блещут, так это не повод для оговора, вообще для подозрительности. Симпатии напрягают больше, чем небрежение. «Засранцы, ишь морды они воротят!»
Запашок скорее всего исходит от часто страдающего несварением мусоропровода. Так что в наибольшей мере вдыхаемой вонью жильцы обязаны, конечно же, дворнику. Тот не далее чем третьего дня низко поступил с двумя народами кряду, с узбекским и белорусским. Оба предал. На этот раз объявил себя доподлинным крымским татарином. Спешно, в тот же день, взял расчет и отправился в «родные края» бороться с «беспредельщиками – инородцами».
– Ты, Иван, пока туда не езжай, – предупредил по-честному. – Не ровен час схлестнемся.
Новость, притворяться не буду, меня ошарашила, хотя, казалось бы, мне-то что за дело? Про Беловежскую Пущу душевно послушал? Послушал. Девку надувную удачно сплавил… Узбекский мужику так и так было не выучить, это ясно как божий день. Я про День защитника Отечества на узбекском два дня зубрил и то уверен, что наворотил несусветного. И все же лихость, с какой мой знакомец чередовал народы, буквально присовокуплял себя к ним, – впечатляла не хуже живой курицы о двух головах, я увидел такую на сайте шуток природы и назвал «дракурицей», хотя лучше бы головы было три.
Так быстро, как дворник сменял одну национальность другой, я способен менять разве что точку зрения, следуя в фарватере начальственных рассуждений. Впрочем, сомневаюсь, что мое начальство способно выказывать такую прыть. «Прыг-скок, Крым-прыг…» – родилось в озадаченном мозгу.
Я оглядел дворника с ног до головы, именно в таком направлении, снизу вверх, я на полторы головы выше. Тот стоял весь из себя независимый, гордый, в партикулярном, спецовку сдал уже. Совершенно рядом со мной, тщедушный. «Что женщины в таких различают? Резиновыми-то глазищами…»
– Понима-аю, – протянул я задумчиво, будто с ценой определялся, сколько скинуть.
На самом деле память копнул, просеял полученное и извлек на поверхность кое-что из далекого прошлого, давно не востребованное. В институте мне довелось водить тесную дружбу с однокурсником из Казани, ну и, было дело, поднабрался я тамошних фольклорных премудростей. Щеголял, случалось, перед татарочками.
– Авыртмаган башка тимер тарак, – выдал без запинки. Почти что скороговоркой озвучил.
– Чего ты там про башку? Все нормально у меня с башкой. Не бои?сь.
– Это по-татарски, чудак. Не было печали, так черти накачали. Усёк перевод?
– Врёшь. Набормотал какой-то ахинеи. Думаешь подловить? Обломаешься.
– Скоро сам проверишь.
– Ох, Иван, как же сейчас не до твоих хохмачек. И заметь, мил человек, малость мелкую: у меня крымский татарский. Это как куст с сосной ровнять, хотя там и там корни. Мне предстоит утраченную связь с народом восстанавливать. Ну чего ты лыбишься? Какую такую связь? Разорванную проклятым, ненавистным сталинизмом. Вот какую.
Я невольно подобрался ввиду пафоса. «И преподнес-то как – обыкновенно, без надрыва, впрямь как ношу. Ну дает, татарин-новодел».
– Вали уже. Лучше незваного гостя он, – расщедрился я на слова, что были ни к чему, но так и лезли наружу. – Метлу, смотри, не прихвати в задумчивости. Не то коммунальщики, такие же ненавистные, как сталинизм, тебя в международный розыск объявят. А татары? Татары враз сдадут. Ты ведь необрезанный… Или? Вот видишь. Это раз. Как узбеку тебе, кстати, тоже следовало бы… В одно верите, но теперь уже все равно, «узбекство» у нас в прошлом. Коран не настаивает? Ну, ты даешь. А я с тобой как с неучем. А ты, оказывается, круто «подковался»… Но принимать тебя будут не по Корану, а по роже и, как следствие, прочим признакам. Одной твоей рожи, поверь мне, для растворения в крымско-татарской ущемлённости недостанет. Не тот случай. Или рожа не та. Так вернее. Но главное – в языке ты ни бельмеса не смыслишь. И это – два. Мой тебе добрый совет, старина: прикинься немым. И… – тут уж я не сдержался, хихикнул. – И обрезанным.
Это мимолетное воспоминание о прощании с дворником тотчас же придает моим несобранным мыслям хоть какую-то направленность.
– Вали уже. В пампасы вали. Сегодня не до тебя, – напутствую шепотом Дядю Гошу и легко направляю его тапкой в филейную часть. Головой тот уже миновал границу дверного проема. По моему представлению, пампасы где-то там. В смысле, в той стороне.
– Ах, ты…
Дядя Гоша хочет ответить чем-то столь же малоприятным, но мне неинтересно. Я с утра, пусть и повалялся вволю, все равно не расположен ни к чему живому. В том числе к живому обмену мнениями о любви и дружбе. Нарочито невежливо затворяю дверь, до последнего придерживая язычок замка – «кла…».
– Тсс! – одергиваю его, глупо поднося палец к губам.
Призывающий затаиться жест – не более чем смешная привычка. Умом понимаю, что глупо обращаться к двери, но палец и рот ума не слушают, хоть и находятся к нему близко. Проще говоря, ничего не могу с собой поделать: основал ритуал – следуй ему.
В конце концов, вся жизнь так или иначе соткана из нитей увиденного, придуманного, подмеченного, подсказанного, заученного. Твои собственные нити, если окружен не отпетыми дураками, обычно тоньше других. Должны быть такими. На них не только ты сам, но и прочие люди оттачивают мастерство жить. Поэтому их удел – часто рваться и становиться тем самым чужим опытом: увиденным, подсказанным, подмеченным, заученным… Или придуманным, если ты умудрился всех надурить. «Повторюшки наши хрюшки…» – крутится-вертится в голове явно неверно услышанное, возможно переиначенное. «Повторюшки» чужих и своих ошибок, нежно именуемых заблуждениями.
Все-таки мы произошли от обезьяны. Даже хрюшки. От какой-нибудь свинообразной обезьяны.
«Эк, куда тебя занесло, сын мой!»
«Мамочка, ты хотела, чтобы я встал? Я встал, если ты не заметила».
«Заметила».
«И то, что я ходячее доказательство правоты старика Дарвина, тоже заметила?»
«Уж в этом не сомневайся».
Все же уместнее вместо «доказательства правоты» определить себя «наглядным пособием». «Пособие» мне нравится больше, в нем уловим флер нужности, полезности. В обычной жизни это мое потребительское свойство ускользает от меня случайно подхваченным шлейфом волнующих женских духов. Иногда успокоительным под язык подпадает сомнение: а так ли уж я отличаюсь от остальных? «Что, если люди вокруг в общем и целом такие же, как и я, неприкаянные, невостребованные? Ну, может, чуть больше уверенности у них в себе, оттого они успешнее… Значит, совсем не такие».
«Вот и пофилософствовал от души. Привет тебе от Алкемона Кротонского».
«Подозреваю поименованного в наличии греческих корней. Прав?»
«Древнегреческих. Но в целом подозрения приняты. Он убеждал, что непостижимое опытом доступно только богам».
